темный полог ночи.
 - Сумасшедший! Ты же демаскируешь! - срывающимся голосом кричит  Шапкин
и выхватывает из моих рук пулемет. - Лежи и не шевелись! Приказа стрелять не
было. Понимать надо! - гневно заключает он.
 Внезапно наступает тишина. Пахнет гарью. Захар  вскакивает  на  ноги  и
посылает куда-то две короткие очереди. Молча ищу вещевой мешок,  сталкиваюсь
с Чупрахиным.
 - Чью-то сумку ко мне забросило, - говорит он.
 - В колонну по четыре, рота стройся! - командует Сомов.
 Построив нас лейтенант спрашивает:
 - Раненые есть?
 Раненых оказалось шесть человек. Их  выделяют  в  отдельную  группу  и,
назначив одного из них старшим, оставляют дожидаться попутной машины,  Сомов
обращается к нам с короткой речью:
 - Вы получили боевое крещение, правда, маленькое, но все же это  боевое
крещение. Мне нравятся действия командира отделения Шапкина. Он не испугался
бомбежки, открыл огонь по фашистским самолетам. Так должен поступать  каждый
боец.
 Идем без остановок. Мучает вопрос: сказать ли Егору о том, что огонь из
пулемета открыл не Шапкин, а я? Наконец решаю -  дело  не  в  том,  кто  это
сделал, важно другое: нашелся такой боец, и главное - командир признал такие
действия правильными. Да и зачем в неудобное положение ставить Шапкина,  еще
сочтут, что я пытаюсь прославиться.
 Что-то отстает Мухин. Тревожно посматриваю на него
 - Алексей, устал?
 - Ранен... Молчи, никому ни слова.
 Чупрахин кладет его руку себе на плечо.
 - В строю не разговаривают, - полушепотом произносит Кувалдин. - Крепче
опирайся на матроса Самбуров, возьми у Мухина винтовку,

 - 3 -

 Шапкин дает нам по очереди бинокль и велит посмотреть  на  чернеющий  в
море берег Керченского полуострова. Прикладываю к  глазам  прибор.  Холодный
металл обжигает переносье, терплю и с затаенным  дыханием  стараюсь  увидеть
там фашистов.
 Но, кроме серой расплывчатой  массы,  ничего  не  вижу.  Молча  передаю
бинокль Мухину. Чупрахин, сбив ушанку на затылок, сидит на бруствере окопа и
говорит:
 - Зря стараешься, Алеша, расстояние большое.
 - Наблюдение продолжать! -  упорствует  Шапкин.  Месяц  назад  приказом
командира  дивизии  ему  присвоили  воинское  звание  старшего  сержанта   и
поставили  временно  командовать  взводом.  Отделение   теперь   возглавляет
Кувалдин. Шапкин одет в новенькую шинель с треугольниками на  петлицах.  Она
ему очень идет, как-то по-особому оттеняет, суровое,  немного  настороженное
лицо.
 - По всему видать: будем высаживаться в Керчи, - говорит Шапкин. - Это,
пожалуй, труднее, чем на Хасане было. Хотите, расскажу, как мы там  самураев
утюжили?..
 Кирилл подмигивает мне:
 - Наш командир - огонь! Я о нем заметку во фронтовую газету послал. Все
рассказал, как он на марше по самолетам открыл  огонь,  как  вот  командиром
стал... Хочется, чтобы меня  там,  в  редакции,  заметили.  Писать  я  умею.
Заметят?
 - Обязательно, и тебя и Шапкина, - отвечаю я  и,  взяв  кирку,  начинаю
углублять окоп. Под ударами звенит и крошится схваченная морозом земля.
 Приходят подполковник  Шатров  и  лейтенант  Сомов.  Шатров  невысокого
роста, прямой, на нем ладно сидит обмундирование. Если бы не шрам  на  щеке,
он был бы красавцем. Но  рубец  с  голубым  отливом  испортил  лицо.  Шатров
приказывает отвести роту в укрытие и построить в две шеренги,
 - Медленно работаете. Другие уже отрыли окопы, - упрекает Шатров.
 Он достает из планшета какой-то листок.
 - "Шапкин Захар Петрович", - читает он.
 - Я, - чуть подавшись вперед, откликается старший сержант.
 - Правильно назвал вашу фамилию, имя и отчество?
 - Правильно.
 - Десять шагов вперед, марш!
 Шатров обходит кругом Захара  и  вдруг  неожиданно  для  нас  палит  из
пистолета в воздух, Шапкин вздрагивает, виновато улыбается.
 - Закалки не чувствую! Становитесь в строй.
 Подобную операцию Шатров  проделывает  с  каждым.  Сзади  Кувалдина  он
поджег взрыв-пакет. Егор, тихо вздохнув, и ухом не повел.
 - Как у вас со слухом?
 - Хорошо, не обижаюсь,
 - На сколько метров бросаете гранату?
 - Когда как, со злости швырну метров на шестьдесят.
 Шатров отступает назад и вопросительно  смотрит  на  Сомова,  потом  на
Егора.
 - Я серьезно спрашиваю.
 - Понимаю, - роняет Кувалдин.
 Подполковник вынимает из кармана  шинели  деревянную  болванку,  обитую
железом, и передает ее Кувалдину.
 - Бросайте!
 Егор мощным взмахом рассекает воздух. Граната с  клекотом  описывает  в
воздухе дугу и падает далеко за курганом.
 - Со злостью бросали? -  с  улыбкой  спрашивает  Шатров  и  приказывает
измерить расстояние.
 - Семьдесят шагов, - возвратясь, докладывает Сомов,
 - Подходяще, становитесь в строй. Беленький!
 - Я!
 - Наденьте противогаз!
 - Есть!
 Кирилл торопится. Но движения его неуверенны и  неотработанны,  Видимо,
не часто приходилось заниматься  таким  делом,  Когда  наконец  он  надевает
противогаз, подполковник приказывает:
 - Бегом до той высоты и обратно. Марш!
 Кирилл, бежит тяжело. Но все же преодолевает расстояние. Встав в строй,
Беленький жадно глотает воздух.
 - Трудно? - спрашивает у него Шатров.
 - Почему трудно?.. Я грамотный человек, понимаю, что к чему.
 - Хорошо. А все же трудно?
 - Нет, - глотнув очередную порцию воздуха, упорствует Кирилл.
 - Похвально. Где служили?
 - В кавалерийской дивизии. В маршевую роту попал из госпиталя.  Животом
болею. От грубой пищи это.
 - Бывает и не от пищи, - чуть улыбнувшись, замечает Шатров и обращается
к Сомову: - Тренироваться  и  тренироваться,  метать  гранаты,  рыть  окопы,
преодолевать проволочные заграждения.
 Живем в землянках у самого  моря.  Здесь  много  войск.  Для  чего  они
сконцентрированы, нам,  конечно,  неизвестно.  Одни  утверждают,  что  будем
десантом  высаживаться  на  Керченский  полуостров,  другие  поговаривают  о
создании резервной армии, которая якобы будет  переброшена  по  воздуху  для
обороны Москвы.
 Уже изрядно наскучила игра в перебежки, Нет  уж  сил  ковырять  мерзлую
землю. Наш ротный - непоседа. Мы называем его Будильником. Он не дает нам ни
минуты покоя. Уметь быстро отрыть окоп - это, наверное, потребуется  в  бою,
но, кроме этого, он заставил  нас  вчера  четыре  часа  заниматься  строевой
подготовкой.  Потом  два  километра  мы  бежали  в  противогазах.  У  Мухина
открылась рана.  От  сильной  боли  он  застонал  и  начал  петлять,  словно
подстреленный заяц, но все же не остановился, достиг намеченного рубежа.
 Вечером сидим в землянке.  Потрескивают  поленья  в  печурке.  Кувалдин
бреется, примостившись у коптилки, сделанной из снарядной гильзы.  Бритва  в
его огромной  руке  кажется  игрушечной.  Глаза  у  Кувалдина  спокойные,  с
поволокой. Но - странное дело - на его лице я никогда еще  не  видел  следов
усталости. Егор улыбается редко, скупо. Но когда улыбается, - черт возьми! -
как бы тяжело ни было у тебя на душе, все проходит. Я беру газету и  начинаю
читать.
 - Ну, что там, прет?  -  спрашивает  Кувалдин.  Он  аккуратно  вытирает
бритву, кладет ее в футляр.
 - Выдохнется, - отзывается Чупрахин.
 Мы разговариваем короткими фразами.  На  душе  у  нас  тревожно.  Ходят
слухи, что немцы заняли Ростов.
 Мухин лежит в углу землянки. Он осунулся, побледнел.
 Егор присаживается к нему, говорит:
 - Алеша, есть у меня в дивизии знакомая девушка.  Она  дружит  с  одним
хорошим врачом, который не выдаст твоей тайны.
 - Надоел я вам, - грустно вздыхает Мухин. - Ничего вы не  понимаете.  -
Он приподнимается и, сидя, долго смотрит  в  маленькое  окошко  землянки.  -
Помните, говорил, что у меня отец на фронте? Он погиб, ребята.
 Кувалдин,  набросив  на  плечи  шинель,  уходит.  Через.   полчаса   он
возвращается с двумя девушками и обращается к нам:
 - Товарищи, освободите на минуту помещение, доктор  посмотрит,  что  за
болячки на теле у Мухина.
 Я задерживаюсь у выхода. "Аннушка, ты  что  же,  не  узнаешь  меня?"  -
хочется крикнуть. Но Сергеенко стоит ко мне спиной, взяв Егора под руку. Так
вот почему Кувалдин интересовался Аннушкой, он уже тогда  знал,  что  она  в
нашей дивизии.
 Захлопываю за собой дверь. Падает редкий снег. Бьются  волны  о  берег.
Темень. Ни звука. Кажется, нет никакой войны на земле все: и мы, стоящие  у
входа  в  землянку,  и  немцы  в  Ростове,  политрук,  который  каждый  день
рассказывает нам о тяжелых боях на подступах к Москве и Ленинграду,  -  сон
только стоит открыть глаза - все это исчезнет.
 - Заходите, - приглашает Егор.
 Занятый своими мыслями, не трогаюсь с места. Слышу голос Кувалдина:
 - Я провожу, Аннушка.
 - Не надо, Егор, - отвечает она и вскрикивает:  -  Ой,  руку,  медведь!
Ладно, проводи.
 Голоса удаляются, глохнут. Подходит Чупрахин.
 - Видал, как наш Егор Васильевич околдовал радистку, - говорит он мне и
тут же с наигранным пренебрежением заключает: - И  что  в  ней  хорошего,  в
блондинке? Зачем только таких на фронт берут?
 - Вот как вы о  девушках!  -  Это  голос  врача.  Она  подходит  к  нам
незаметно. Бледный пучок  света,  идущего  из  землянки  через  полуоткрытую
дверь, падает на ее лицо.
 - А-а, доктор, -  как  бы  извиняясь,  обращается  к  ней  Чупрахин.  -
Кажется, если не ошибаюсь, товарищ Крылова?
 - Да, Маша Крылова, и тоже  почти  блондинка,  -  шутит  она  и  грозит
пахнущим  лекарством  пальцем.  -   Когда-нибудь   ты   мне   попадешься   в
операционной, вот там и посмотрим, зачем нас берут на  фронт,  -  с  улыбкой
добавляет Крылова и спешит догнать Егора с Аннушкой.
 Иван шумит ей вслед:
 - Уж я-то вам никогда не попадусь, запомните, моя фамилия Чупрахин.
 Спускаемся в землянку.
 - Коля, - радостным голосом встречает  Мухин,  -  болячка  моя  пустяк,
скоро пройдет.
 Мы смотрим на него, и нам делается весело.
 Приходит Егор, вслед за ним появляются Шапкин и Беленький.  Раздеваясь,
Захар сообщает:
 - Завтра начнутся настоящие дела.
 - Значит, решили? Под Ростов? - спрашивает Мухин.
 - Нет, приступаем к регулярным занятиям.
 - Академия! Значит, тетради, карандаши, двойки, тройки и прочие подъемы
по расписанию? Люблю учиться! А гауптвахта будет?
 - Для тебя и гауптвахта найдется, - строго посмотрев на Ивана,  говорит
Захар.
 - А кто будет воевать? Тот старик,  который  в  станице  нас  встречал?
Интересная академия!
 - Учиться всегда полезно, - роясь в вещевом мешке, замечает  Беленький.
- Ученому море по колено, а неграмотный в луже утонет...
 - Эх ты, философ в противогазе, - смеется Кувалдин. - Куда собираешься?
 Беленький не без гордости отвечает.
 - Командир роты просит помочь ему наладить ротную канцелярию.
 - На повышение идешь? -  вмешивается  в  разговор  Чупрахин.  -  Валяй,
оттуда, смотри, и в редакцию  попадешь.  Только  не  забывай  своих  друзей,
что-нибудь напиши. А уж мы тут тебя прославим. Будем  всем  показывать  твои
статьи: смотрите, что наш Беленький сочинил!
 Кирилл забрасывает мешок за спину, обращается к Ивану:
 - Вот что я тебе скажу... Нет, ты послушай...
 - Прорвало философа, спасайтесь! -  кричит  Чупрахин,  дурашливо  пряча
голову под охапку соломы, - Уходи скорей, командир ждет...
 - Отбой! - командует Шапкин.
 Не спится.
 - Алеша, ты не спишь?
 - Нет, что-то жарко.
 - Разговоры! - строго  обрывает  Шапкин.  -  Распарило,  завтра  не  то
скажешь.
 ...Утром после завтрака опять выходим в поле, метаем гранаты. Под вечер
войска выстраиваются вдоль  берега.  Серая  лента  строя  уходит  далеко  за
выступ. На волнах покачиваются небольшие суденышки. Они приторочены к наспех
сделанным причалам.
 - Будем  отрабатывать  способ  высадки  на  берег  десанта,  -  коротко
поясняет Сомов и ведет нас к высотке, приказывает окопаться.
 Кувалдин первым отрывает окопчик. Он  советует  мне  рубить  землю  под
малым углом: так легче лопата входит в грунт. Смышленый этот Кувалдин.
 Лейтенант,  подобрав  полы  шинели  и  словно  любуясь  своим  голосом,
командует:
 - Повзводно, первый, второй, за мной бегом, марш!
 Бежим что есть силы. Вот и причал. Сомов одним махом первым взлетает на
сейнер. Шапкин, оступившись, падает  в  воду.  Кто-то  пытается  помочь  ему
выбраться на трап.
 - Не задерживаться! - кричит лейтенант.
 Но Шапкин уже на борту.  Вздрагивает  корпус  судна.  Опоздавший  Мухин
прыгает в воду, хватается за приклад винтовки, поданной  ему  Чупрахиным,  с
трудом взбирается на палубу. К нему подходит Сомов:
 - Мухин?
 - Мухин, товарищ лейтенант.
 - Ловко взобрался!  Молодец!  На,  закури,  согреет.  И  вы,  Чупрахин,
молодец, помогли товарищу,
 - На море я хозяин, товарищ лейтенант.
 - Понимаю, кажется, с корабля, матрос?,
 - Матрос, - с грустью роняет Иван.
 Сейнер уходит, в море. Холодный  ветер  пронизывает  насквозь.  Густым,
крупным дождем летят на палубу брызги. Лейтенант курит и неотрывно наблюдает
за берегом, лицо посинело, покрылось гусиной кожей. Что еще он готовит  нам?
Шапкин бегает по палубе, стараясь согреться. Егор, прикрыв  собой  от  ветра
Мухина, о чем-то сосредоточенно думает. Вспоминаю вчерашний его  разговор  с
Сергеенко. "И Аннушка на войне", - вздыхаю я и, подойдя к Кувалдину, на  ухо
говорю ему:
 - Ну как, медведь, проводил вчера?
 - Черт! Откуда тебе известно?
 - Сорока на хвосте принесла.
 - Сам ты, ворон, подслушал! Узнал ее?  Это  же  Сергеенко.  Помнишь,  в
школе спрашивал о ней?
 - Помню.
 Сейнер круто разворачивается, ложится на обратный курс.  Командир  роты
предупредительно поднимает руку!
 - Внимание!
 "Неужели сейчас прыгнет в воду?" - думаю я. Берег приближается.  Сейнер
резко стопорит.
 - За мной, ур-ра-а-а! - с криком прыгает за борт Сомов.
 - Ур-ра-а-а! - дружно подхватываем и спешим  за  лейтенантом.  Холодные
волны бьют в спину.
 - Не задерживаться! - выскочив  на  берег,  предупреждает  Сомов.  -  -
Быстрее! За мной! Ур-ра-а-а!
 Мы бежим, не чувствуя под собой земли.
 - Ложись! Окопаться! - приказывает Шапкин.
 Рядом слышу голос Кувалдина:
 - Дотошный лейтенант-то... Это хорошо, крепкого духа человек.
 - Эх, братва! - звенит  Чупрахин.  -  Пусть  командует,  лишь  бы  море
гудело, а тетрадочки, карандашики не страшны. Ведь учиться  всегда  полезно,
как сказал наш философ Кирилл-первый.
 Темнота заполнила все пространство: и море, и землю, и воздух.  Усталые
и мокрые, строимся в колонну по четыре, идем к землянкам.  На  полпути  роту
останавливает Шатров.
 - Ну как? - спрашивает у Сомова.
 - Получается, товарищ подполковник.
 - Завтра  пришлите  мне  троих  бойцов.  Будут  работать  на  передовом
наблюдательном пункте.
 Рядом, справа, слева и впереди,  покачиваясь,  плывут  длинные  колонны
бойцов, слышится глухой топот бесчисленного множества ног. Это  возвращаются
с занятий соседние подразделения.  Хотя  до  сих  пор  никто  официально  не
сообщал о десанте на Керченский полуостров (вероятно, это держат  в  строгом
секрете), но теперь каждый убежден: готовят войска именно  для  этого  дела.
Только, политрук еще продолжает упорствовать: "Не знаю, товарищи, и командир
не знает, и вам советую поменьше думать и говорить об  этом".  А  по  глазам
заметно, что он знает, да только, наверное, нельзя об этом говорить.
 Землянка  встречает  сухим,  перегретым   воздухом.   Круглая   печурка
превратилась в  раскаленную  тумбу,  только  что  вынутую  из  горна:  нажми
металлическим стержнем - проткнешь насквозь.
 При свете не шинели  на  нас,  а  тонкие  ледяные  панцири,  причудливо
искрящиеся всеми цветами радуги. Молча снимаем обмундирование, помогаем друг
другу отодрать ушанки, примерзшие к волосам.  Вскоре  помещение  наполняется
густым паром, а мы в нижнем белье походим на рыб, плавающих  в  вертикальном
положении, со странными головами и узкими длинными плавниками.
 В таком же ледяном панцире появляется политрук. Ему  уступают  место  у
печки. Раздевшись, он угощает курящих сухим табаком, потом сообщает,  что  в
штаб дивизии прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования,  что
наши войска вступили в Ростов.
 Забрасываем Правдина вопросами. Их у нас столько, что политруку  хватит
на всю жизнь отвечать. У Правдина слипаются глаза, голова клонится на грудь,
голос становится глуше. Думали, что он железный, оказывается, устает, как  и
мы. Первым это замечает Чупрахин.
 - Хватит, дайте человеку передохнуть.
 Егор заботливо укрывает шинелью прикорнувшего политрука.
 Приносят  ужин.   Громыхая   котелками   и   ложками,   причмокивая   и
перебрасываясь шутками, быстро опорожняем термосы и кастрюли. Размещаемся на
свежей соломе. Поднимается Правдин.  Он  надевает  полупросохшую  шинель  и,
расчесав густые каштановые волосы, обращается к Шапкину:
 - Не забудьте завтра  к  шести  часам  прислать  к  Шатрову  Кувалдина,
Самбурова и Чупрахина. А я сейчас пойду  во  второй  взвод,  у  них  сегодня
ночные занятия: преодоление проволочных заграждений.
 И, согнувшись, скрывается за дверью. Шапкин присаживается к  печке.  Он
долго сидят неподвижно, о  чем-то  напряженно  думает.  Лицо  его  чуть-чуть
подергивается нервной дрожью. Может  быть,  простудился?  Хочется  спросить:
позвать врача?
 Шапкин замечает, что я не сплю, подзывает к себе.
 - Ну как? - спрашивает он.  -  Что  же  ты  тогда  не  сказал,  что  по
самолетам стрелял не я? Ты кому-нибудь говорил про это? Нет? Молодец.  -  Он
сует мне в руки банку мясных консервов. - Возьми, земляк... Молод ты еще, но
со мной не пропадешь.
 Шапкин вдруг торопливо натягивает сапоги, надевает шинель и уходит.  За
окном надрывно стонет ветер. Просыпается Кувалдин. Поежившись,  растапливает
погасшую печурку.
 - Ты немецкий язык знаешь? -  спрашивает  он  меня.  -  Политрук  вчера
интересовался. Сомова назначают командиром разведроты  и  Правдина  туда  же
забирают. Наш взвод якобы полностью перейдет в разведроту.

 - 4 -

 Идем вдоль берега. Сегодня на море тихо. Даже не  верится,  что  где-то
там, на противоположном берегу пролива, находится враг, а правее, к Ростову,
идут бои. Огибаем выступ, и сразу открывается  Керченский  полуостров.  Даль
сглаживает обрывистые берега: они кажутся покатыми, темными, и  весь  клочок
земли похож на огромную чугунную болванку, глубоко ушедшую в воду.
 Чупрахин вполголоса говорит:
 - Что-нибудь замечаешь? Посмотри, сколько тут наблюдательных пунктов.
 Проходим  тщательно  замаскированные  холмики  с   темными   глазницами
амбразур, обращенными в сторону Керчи. В одном месте откуда-то из-под  земли
появляется лейтенант с артиллерийскими эмблемами на петлицах. Он подходит  к
Шатрову, докладывает:
 - Лейтенант Замков, старший передового артиллерийского  наблюдательного
пункта.
 Опускаемся  в  небольшое  углубление,   прикрытое   со   стороны   моря
уплотненной подковообразной насыпью.
 - Слушаю, - Шатров закуривает.
 Замков, с  широкими  плечами  и  совсем  короткими  ногами,  обутыми  в
хромовые, до блеска начищенные сапоги,  разворачивает  зеленоватую  карту  и
неожиданно детским голосом докладывает:
 - Сегодня в районе Еникале никакого движения не обнаружено. Уснули, что
ли? Или чувствуют, что за ними наблюдают? Смотрим, смотрим, ну хотя бы  один
показался. Взять бы да и трахнуть из тяжелого дивизиона - зашевелились бы.
 Шатров гасит папиросу о припудренную инеем землю.
 - Дайте вашу карту.
 С минуту он рассматривает какие-то непонятные для нас  условные  знаки,
окаймляющие изогнутую  линию  берега.  Лицо  его  хмурится,  а  шрам  совсем
подступает к уголку рта.
 - Какое задание на сегодня?
 - Наблюдать за берегом, засекать огневые точки.
 - А вчера что делали?
 - То же самое.
 - Глубину  полуострова  изучаете?  Командир  полка  рассказывал  вам  о
промежуточных рубежах? Нет? Плохо. Вы что же, думаете только  о  высадке  на
берег? Нет, милейший лейтенант, высадиться на берег - это полдела главное -
удержать плацдарм, развить  успех.  А  для  этого  надо  хорошо  знать,  что
делается в глубине обороны противника.
 - Но я в этом не виноват, товарищ подполковник, - оправдывается Замков.
 - Знаю, что вы не виноваты. Это я так, авансом, лейтенант,  на  будущее
пожурил. - И, несколько подумав, продол