ет:
 - Что же будем делать?
 Подполковник с силой мнет пальцами окурок.
 - Драться, товарищ красноармеец. Драться, - повторяет он. - Драться вот
так, как они, - показывает Шатров на нас. - Эти ребята заслуживают глубокого
уважения. Спасибо  вам,  товарищи,  за  спасение  знамени._  И,  поднявшись,
продолжает: - Враг не может все время  наступать.  Сил  у  него  на  это  не
хватит. Придет время - истощится, сгорит  он  на  нашей  земле,  как  дрова,
брошенные в топку... Я приказываю всем драться до последней возможности,  не
терять боевой дух, с паникерами и трусами расправляться беспощадно!

 Никто еще определенно не знает, какое количество  людей  находится  под
землей: одни говорят -  несколько  тысяч,  другие  исчисляют  сотнями.  Пока
трудно определить: катакомбы  -  это  множество  галерей  и  отсеков,  бойцы
рассеялись по ним мелкими группами и в одиночку. Гитлеровцы уже  блокировали
большинство выходов.
 Стоит тишина, доносятся лишь отдельные выстрелы. Шатров разговаривает с
Правдиным.
 - Надо навести порядок, - слышу  голос  подполковника,  -  сформировать
роты, назначить командиров.
 - Может быть, лучше утром ударить по немцам с тыла, прорваться к своим?
 - Это было бы хорошо, - соглашается Шатров. - Но надо  поднять  на  это
людей, повести их за собой...
 - Я попробую организовать прорыв.  Уверяю  вас,  товарищ  подполковник,
бойцы пойдут за мной, - убежденно говорит Правдин.
 Слышу шепоток справа:
 - Говорят, какой-то  боец,  по  фамилии  не  то  Муха,  не  то  Мошкин,
сказывал, что этот самый Шапкин выкрал секретные документы и передал немцам.
Они разгадали нашу оборону и саданули...
 - Врешь, - возражает кто-то в ответ.
 - Чего же мне врать. Что слышал, о том и говорю.
 - Нет, братцы, я слышал другое. Вроде бы между  командующим  фронтом  и
представителем  Ставки  не  было  никакого  ладу.  Он  называл  командующего
оборонцем и ругал всех, кто укреплял позиции. А командующий кричал на  него.
Куда ты, говорит, рвешься,  фронт  не  готов  для  наступления.  И  вот  вам
результат.
 - Загнул, Семен! Не может быть, чтобы  такие  большие  люди  не  ладили
между собой. Во всем, конечно, виноват Шапкин.
 - Дурак ты, товарищ сапер.
 - А ты умница, тогда скажи, почему немцы  так  сильно  поколотили  нас?
Молчишь! А я хочу знать.
 - А потому, что ты, сукин сын, плохо ставил мины.
 - Да ведь не приказывали их ставить. Говорили, завтра будем  наступать.
И каждый день так. Неужто саперы виноваты, ребята?! Что  он  говорит!  Да  я
готов был круглые сутки ставить мины под огнем, под бомбежкой!
 Спор  между  бойцами  идет  до  рассвета.  "Кто,  почему,   как   могло
случиться?" - наверное, еще долго будут мучить людей эти вопросы.

 ...Утром гитлеровцы обрушивают на катакомбы шквал  огня.  Укрываемся  в
отсеках, за  штабелями  обработанных  камней.  Несколько  снарядов  попадают
внутрь катакомб. Осколком в щепы разносит рацию. Вздрогнув, схватился за бок
Шатров. К нему подбегает Правдив, берет на руки.
 - Атакуйте...
 Судорожно вздрогнув, Шатров умирает.
 Хороним подполковника в отсеке. На  могиле  оставляем  фанерный  щит  с
надписью:  "Подполковник  Шатров  Иван  Маркелович  -  организатор   обороны
Аджимушкайских катакомб".
 Тут же, у могилы, Прав дин принимает решение: кому-то необходимо  выйти
из катакомб, оценить обстановку и доложить.
 Егор решительно поднимается.
 -  Пойду,  товарищ  политрук,  -  он  осматривает  оружие.   -   Готов,
приказывайте.
 - Я с ним, - заявляет Чупрахин.
 -  В  перестрелку  не  вступать,  действовать  осторожно  и  быстро,  -
напутствует политрук.
 У выхода Егор и Чупрахин ложатся на  землю  и  сразу  скрываются  между
камнями. Наступают томительные минуты ожидания. Правдин следит за временем.
 - Пять минут, - почти шепотом произносит он, - Десять...
 Громко стучит сердце,
 - Пятнадцать...
 - Ползут! - сообщает кто-то из бойцов.
 Политрук, забыв об осторожности, бежит  навстречу  уже  поднявшимся  во
весь рост Кувалдину и Чупрахину.
 Доклад короток: в двухстах метрах от катакомб  окопались  фашисты.  Бой
идет  на  высоте,  что  восточнее  поселка,  Над  проливом  висят  вражеские
бомбардировщики.
 Еще короче выводы Правдина.
 - Зовите сюда всех бойцов! - приказывает Правдия.
 - Мухин, Самбуров, пошли, - командует Егор.
 Стены катакомб ноздреватые, в отдельных местах мокрые. Пожилой  боец  с
лицом Тараса Бульбы, припав губами к надтреснутому камню, сосет влагу.
 - Отец, - обращается к нему Чупрахин. "Тарас Бульба"  поворачивается  к
Ивану:
 - Внутри горит. Нет ли во фляге воды?
 - А ты кто?
 - Пулеметчик.
 - Иди к выходу, там море воды и жареные гуси с яблоками.
 - Шутишь?
 - Угадал, отец. Врать не умею. Но ты спеши к выходу. Правдин ждет тебя,
говорит: пулеметчик нужен вот  так,  -  Иван  выразительно  проводит  ребром
ладони по горлу.
 - Правдин? Генерал, что ли?
 - Бери выше, при нем знамя кашей дивизии. Понял? Спеши, что  же  сосать
камни, поранишь губы.
 - Говоришь, знамя? Иду, - он  подхватывает  пулемет  и  бежит  к  месту
сбора.
 Наталкиваемся на большую группу людей. Окружив Беленького, они о чем-то
спорят. Иван,  проникнув  в  центр  круга,  сталкивает  Кирилла  с  ящика  и
поднимает руку:
 - Братишки! Только что поступил приказ: всем сосредоточиться у  выхода,
пойдем утюжить фрицев. Кто против? Таковых нет? Постановили: за  мной,  кому
дорога честь советского воина.
 Чупрахин прыгает с ящика и, подняв над головой автомат, бежит к выходу,
за ним течет поток людей, Возле меня появляется Беленький. Он кричит на ухо:
 - Погоди, как пойдем на огонь, перестреляют!.. Трудно  остановить  бег.
Отрываюсь от Кирилла и настигаю Ивана, который все еще продолжает повторять:
 - Таковых нет. А откуда  им  взяться  среди  нас?  Бурса,  правильно  я
говорю: таковых нет!
 Бойцы окружают политрука. Правдин держит знамя. Взмахнув полотнищем, он
говорит:
 -  Товарищи!  Именем  Родины,  народа,  партии  приказываю:  немедленно
атаковать гитлеровцев. Пусть враг знает, что подземный  гарнизон  Аджимушкая
действует и никогда не прекратит своего сопротивления... Чупрахин  подбегает
к "Тарасу Бульбе",
 - Мил человек, дай мне "Дегтярева", а ты попей  водички,  -  подает  он
пулеметчику пустую флягу.
 - Пей сам на здоровье.  Семен  Гнатенко  хорошо  орудует  этой  штукой.
Отстань! - свирепо вскрикивает пулеметчик и с необычайной легкостью бежит  к
выходу.
 - Вот это дядя! Готовый матрос.  До  чего  же  мне  такие  нравятся!  -
говорит Иван.
 -  Внимание!  Предупреждаю,  -  политрук  делает  небольшую   паузу   и
продолжает: - Как только услышите первую очередь пулемета, сразу  открывайте
огонь. Кувалдин, вывод бойцов из катакомб поручаю вам. Товарищ Гнатенко,  за
мной!
 Егор выходит вперед и занимает место политрука, представляется бойцам:
 - Кувалдин - это я. Приготовить оружие к бою.
 Рык пулеметной очереди, и следом возглас Егора:
 - За Родину!
 - Братишки! - с надрывом подхватывает Иван. - Не отставай!
 Поток людей выносит меня на простор.  Захлебывается  пулемет  Гнатенко,
поддерживаемый  рвущими  воздух  ружейными  и  автоматными  выстрелами.  Над
головой Правдина  ярко-красным  огнем  вспыхнуло,  взвилось  и  заколыхалось
знамя.
 - Вперед! - зовет Кувалдин.
 Рассыпаемся по полю широким фронтом. Багряные кусты разрывов становятся
все гуще, образуя лес, в котором горит каждое дерево. Справа, из-за  высоты,
показывается цепь танков. Правдин, взмахнув  полотнищем,  падает  на  землю.
Знамя, словно длинный язык пламени, некоторое  время  колышется  в  воздухе.
Чупрахин подбегает к политруку.
 - Бурса! - кричит он мне. - Помоги  поднять!..  Бледное  лицо  Правдина
искажено болью. Осколок попал ему в ногу.
 - Отходите  к  катакомбам,  -  приказывает  политрук.  Осколки  дырявят
воздух. Чупрахин, прикрыв собой Правдина, тащит его на четвереньках.
 - Стреляй, Бурса, стреляй!
 - Нет патронов, - отвечаю Ивану,
 - Тогда кричи, криком их по мозгам, криком! В  грохоте  боя  мой  голос
похож на писк котенка. Чупрахин злится:
 - Громче! Что ты шепчешь! - И сам поднатуживается: - Братва! В  бок  им
дышло! Эй вы, мы вас не боимся! Вот так их, Бурса!
 У выхода останавливаемся. Здесь  уже  много  бойцов.  Они  лежат  между
камнями и, у кого  еще  остались  патроны,  ведут  огонь.  Выстрелы  жидкие,
слабые, как крик обессилевшего человека.  Кто-то  из  раненых  просит  воды.
Чупрахин, привязав полотнище к винтовке, закрепляет  его  на  большой  глыбе
ракушечника.
 - Мы не зайцы, у нас знамя. Дед мне всегда говорил:  стяг  на  ветру  -
порядок в полку.
 - Дядя матрос, здравствуйте, - подползает к Ивану Генка. - Я здесь  уже
давно. Мы с Григорием Михайловичем Пановым прямо со склада сюда...

 - 5 -

 Вспышка света  -  и  сразу  тугой,  звенящий  разрыв.  Фашисты  бьют  в
катакомбы прямой наводкой. Осколки изрешетили воздух.
 Правдин лежит на брезенте. Осколком снаряда ему раздробило стопу  левой
ноги. Она держится на одном сухожилии. Когда  перевязывали,  рану,  политрук
просил отрезать стопу. Никто  не  решился.  Политрук  вновь  повторяет  свою
просьбу. Лицо его густо покрыто крупными каплями  пота,  кажется  иссеченным
оспой.
 - Нож дайте... Я сам, - поднимается он  на  локтях,  смотрит  умоляющим
взглядом.
 Рядом со мной сидит на фанерном ящике боец.  У  него  черные,  с  узким
разрезом глаза, тонкие  губы  и  крупный  нос.  Где-то  видел  его.  Наконец
вспоминаю: Али Мухтаров - повар штабной кухни. Он несколько  дней  провел  в
нашей роте, потом его забрали в штаб дивизии - поваром.
 Али медленно расстегивает шинель. Вижу: на поясном ремне висит  большой
кухонный нож, отливающий блеском стали. Замечает и Чупрахин. Он  подходит  к
Мухтарову:
 - Погоди, поищу врача. Говорят, Крылова где-то здесь. - И, наклонившись
ко мне, шепотом: - Бурса,  присмотри  за  ним,  а  то  рубанет  без  всякого
соображения. Я сейчас, - бежит Иван в соседнюю галерею.
 Рядом с Али замечаю заведующего дивизионным продскладом Панова. При нем
и был наш малыш. По совету политрука Геннадия определил на склад Шатров,
 Панов дрожит, пугливо тараща глаза.
 - Чего  он  так?  Противно  смотреть!  И  без  оружия!  -  обращаюсь  к
Мухтарову.
 Али спрашивает Григория:
 - Гриша, малярией заболел?
 - А? Что такое? - вскрикивает сиплым голосом Панов.
 - Говорю, где твоя винтовка? - наклоняется к нему Мухтаров. - Потерял?
 - А зачем она?.. Попали в капкан... Командиры, гляди, все переправились
на Тамань...
 Вспоминаю Замкова, командира дивизии. Хочется громко возразить, но лишь
шепчу:
 - Как он может так о командирах..,
 - А ты, Самбуров, не слушай. Когда я  приходил  получать  продукты,  он
всегда встречал вопросом: "Не знаешь, скоро ли отведут на отдых?" Пришел  на
фронт отдыхать! Эх ты, возьми себя в  руки!  -  хлопает  Мухтаров  по  плечу
Григория Михайловича.
 Тот ежится:
 - Подохнем, как крысы... Не хочу так, уйду отсюда.
 - Сиди и не паникуй! Ты кто есть? -  Али  смотрит  в  одутловатое  лицо
Панова. - Забыл?.. Напоминаю: боец Красной Армии. Понял?  Молчишь!  Или  уже
слова не можешь выговорить?
 Григорий, поджав под себя ноги, что-то беззвучно шепчет пухлыми губами.
Неподалеку  раздается  пистолетный   выстрел.   И   когда   звук   замирает,
приглушенный тяжелыми сводами катакомб, Панов кричит:
 - Вот, слышали? К черту! Не могу!..
 - Не можешь! - кричит Мухин. - Али, дай ему  нож,  пусть  он  перережет
себе горло.
 - Дай, - поддерживают Алексея со всех сторон,
 - Пусть сделает себе харакири, самурай.
 - На, бери, - воспламеняется Мухтаров. - Бери,  чего  смотришь?  -  Али
сует рукоятку ножа в трясущиеся руки Панова.
 Откуда-то  появляется  Генка.  Он  подбегает  к  Григорию,  воинственно
пытается защитить его. Но тот пятится назад и грузно падает. Спрягав  голову
под шинель, Панов стонет долго и тоскливо. Гена по-взрослому сокрушается:
 - Вот беда, совсем Григорий Михайлович пал духом.
 Очажки паники вспыхивают и в других местах, но тут  же  гаснут,  словно
зажженная спичка от сильного ветра. Уже  многие  знают,  что  погиб  Шатров.
Мухин сокрушается:
 - Отчего так в жизни происходит, - говорит он. - Хорошие люди  погибают
в тот момент, когда они очень нужны... И Правдин вышел из строя...
 - Война, - одним словом отзывается Чупрахин. Помолчав, Иван  добавляет:
- Место погибших займут другие, Алеша.
 Я советовал Кувалдину взять руководство  обороной  в  свои  руки.  Егор
докладывал Правдину. Что тот  сказал  -  не  знаю.  Сейчас,  в  изголовье  у
Правдива,  держит  в  руках  исписанные  листки  бумаги.  "Нельзя   медлить,
Кувалдин!" - хочется сказать ему. После гибели Шатрова  и  выхода  из  строя
Правдива в катакомбах  наступило  оцепенение.  Что-то  надо  делать.  Неужто
Кувалдин не думает об этом?
 - Готов? - заметив Егора, спрашивает политрук.
 Напряженно  вслушиваюсь  в  голос   Кувалдина.   Читает   медленно,   с
расстановкой, словно боится, что Правдин устанет слушать.
 "Товарищи арьергардники, все, кто сейчас  находится  в  катакомбах!  Мы
попали в сложную и очень тяжелую обстановку. Но это не значит, что мы лишены
возможности сражаться с гитлеровскими захватчиками. Все мы тут  -  советские
люди, многие из нас коммунисты, комсомольцы. А это  значит,  что  мы  и  под
землей, испытывая невероятные трудности, обязаны найти в себе силы и  умение
беспощадно мстить врагу, всеми доступными средствами наносить ему урон.
 Именем Родины, партии большевиков, Советского правительства приказываю:

  Параграф первый

 Из всех оставшихся сил и средств сформировать две роты, которые  свести
в особый батальон подземной обороны Аджимушкайских катакомб.

 Параграф второй

 Командирами  назначить:  первой  роты  -  лейтенанта   Донцова   Захара
Ивановича второй роты - старшего лейтенанта Запорожца Никиту Петровича.
 Командирам немедленно приступить к формированию подразделений и ожидать
дальнейших указаний.

 Параграф третий

 Создается взвод разведки в составе двадцати человек. Командиром  взвода
назначается боец Чупрахин,

 Параграф четвертый

 Создается из восьми человек хозяйственный взвод во главе с  бойцом  Али
Мухтаровым.   Командиру   взвода   немедленно   ПРИСТУПИТЬ    к    выявлению
продовольствия, водных источников, боеприпасов,  медикаментов,  медицинского
персонала.

 Параграф пятый

 Для  поддержания  особо  строгого  порядка  и   дисциплины,   диктуемых
трудностями обстановки, учреждается военный  трибунал.  При  разборе  дел  о
нарушивших  порядок  и  воинскую  дисциплину   трибуналу   руководствоваться
советскими воинскими законами, требованиями обстановки,  честью  и  совестью
бойца Красной Армии.
 Установить для провинившихся следующие меры наказания:
 1) За трусость и неповиновение командиру - расстрел.
 2)  За  менее  тяжелые  преступления  -  15  лет   строгого   тюремного
заключения. Срок заключения осужденный  отбывает  немедленно  по  выходе  из
катакомб.
 Члены трибунала не освобождаются  от  своих  служебных  обязанностей  и
разбирают дела провинившихся в порядке общественного  поручения,  исходящего
от комиссара полка.
 Приказ вступает в силу немедленно.
 Приказ подписали:
 Командир батальона лейтенант Кувалдин
 Комиссар батальона политрук Правдин

 Егор передает приказ политруку.
 - С людьми, которые упоминаются здесь, разговаривал?  Они  согласны?  -
спрашивает Правдин.
 Политрук тыльной стороной руки вытирает лицо. Ему трудно  говорить.  Он
то и дело облизывает пересохшие губы. Под раненой ногой не скатка шинели,  а
бурый холмик, набухший кровью.
 - А другие как? - продолжает интересоваться он.
 - По-разному смотрят. Есть и зайчонки. Сегодня один такой руку на  себя
поднял.
 - Плохо... Надо наводить порядок. Ведь мы можем это сделать,  лейтенант
Кувалдин?
 - Наведем, Василий Иванович.
 - Обезножил я, - закрывая глаза, говорит политрук. - А  приказ  немного
суров... Пусть будет таким... шатровским приказом. Но батальоном  ты  будешь
командовать, а под всеми приказами ставь  имя  Шатрова...  Полегчает  мне  -
поговорим подробнее. - Чтобы скрыть боль, отворачивается в сторону.
 - Приказ хороший, - шепчу я Егору. - Созывай бойцов.
 - Поддерживаешь?
 Кувалдин медленно поднимает голову и в упор смотрит па меня.  Не  знаю,
что он видит на моем лице, только вдруг протягивает руку:
 - Спасибо, находись при мне.
 Возвращается Чупрахин. Он приводит с собой девушку.  У  нее  черные,  с
прищуром глаза, на щеках веснушки, из-под шапки выглядывают  короткие  пучки
светлых волос. Через плечо - пухлая медицинская сумка.
 Иван докладывает:
 - Привел, Егорка. Чистый хирург. Не узнаешь? Маша Крылова. А как он?  -
взглядом показывает на политрука.
 Маша разбинтовывает ногу. Осмотрев стопу, она по-книжному заявляет:
 - В учебнике полевой хирургии подобные случаи не описаны, и я  не  могу
рисковать вашей жизнью...
 - В учебнике? - произносит Правдин. - Режь, сию минуту освободи меня от
этого груза. Стопу не спасешь.
 -  Вы  шутите!   -   продолжает   возражать   Крылова,   ища   взглядом
сочувствующих.
 Мы все отворачиваемся. Только один  Чупрахин  не  отвел  глаз:  он  так
повелительно  глядит  на  хирурга,  что  девушка  чуть  вздрагивает,   молча
опускается и вновь начинает осматривать раненую ногу.
 - Вы приказываете? - обращается она к Правдину.
 - Да, - коротко, с легким стоном  подтверждает  политрук,  шире  открыв
глаза.
 - Хорошо. Вы будете моим помощником, -  решительно  обращается  Маша  к
Чупрахину.
 - Это я могу, - живо откликается Иван. -  Хоть  главврачом,  только  бы
поднять политрука.
 -  Остальных  попрошу,  -  продолжает  Маша,  -  держать  товарища,  да
покрепче, чтобы ни одним мускулом не пошевелил.
 Операция продолжается томительно долго. Лежу на правой  руке  Правдина.
Он не  стонет,  только  чуть-чуть  подергивается.  Хочется,  чтобы  политрук
стонал, кричал, чтобы слышали  все.  Нет,  молчит  и  молчит.  Мелкая  дрожь
передается мне, чувствую испарину на лбу, соленые капли  попадают  на  губы.
Маша тяжело  дышит,  изредка  шепотом  перебрасывается  с  Иваном.  Голос  у
Чупрахина глухой, даже трудно  разобрать  слова.  Вижу  в  нескольких  шагах
бойцов. Они неподвижны. Звук пилы проникает в мозг, наполняет  все  тело.  А
время так медленно идет. Хочется услышать голос политрука, живой его  голос.
Молчат и Кувалдин и Мухтаров. Минуты превратились в вечность. Можно  создать
образ вечности из того, что сейчас чувствую и вижу. Это не так трудно, сам -
частичка вечности: состояние такое, будто меня самого пилят.
 - Отпустите, все готово...
 Лицо у политрука бескровное. Дрожат сомкнутые  веки.  Разомкнет  ли  он
когда-нибудь их? Маша сидит возле своей сумки, еще держа в руке шприц.  Нет,
она не ответит на наш молчаливый вопрос. Бойцы приблизились вплотную. Кто-то
громко вздыхает. Слышится шепот Панова:
 - Отходился, значит...
 Чупрахин резко поднял руку и гневным взглядом уколол толстяка  в  лицо.
Веки у Правдина сильнее дрожат. Медленно обнажаются зрачки. Шевелятся губы:
 - Кувалдин... читайте приказ...
 - Политрук живой, с нами! - радостно вскрикивает  Кувалдин  и  бежит  к
ящику, стоящему неподалеку. Вскочив на него, он потрясает листками бумаги: -
Товарищи! Именем Родины... приказываем...
 "Приказываем..." - повторяется эхо в темных отсеках.
 Теперь бы сообщить в Москву: продолжаем сражаться.

 - 6 -

 Егор склонился над схемой катакомб. Чертеж нашли  в  планшете  Шатрова,
Теперь нам легче разобраться в подземных ходах.
 Западный сектор обороняет старший лейтенант Запорожец Никита  Петрович.
Его мы мало знаем: Егор познакомился с ним после неудачной попытки выйти  из
катакомб и прорваться  к  своим  войскам.  По  словам  Кувалдина,  Запорожец
сообщил ему, что он уже два дня с группой красноармейцев обороняет  западный
вход  в  подземелье.  Именно  поэтому  старший  лейтенант  и  был   назначен
командиром роты. Сейчас мы - Чупрахин, я и  Мухин  -  должны  отправиться  к
Запорожцу и помочь ему в организации роты.
 Кувалдин показывает на схеме наш маршрут движения. Он гов