орит так,  как
будто мы должны  идти  не  под  землей,  в  кромешной  темноте,  а  там,  на
поверхности, где видна каждая складочка местности, каждый ориентир. Конечно,
Егор понимает, какие трудности лежат у нас на пути, но сейчас  напоминать  о
них - все равно что предупреждать человека,  переходящего  вброд  речку,  не
замочить ноги.
 Мы уходим. Впереди идет Иван. В темноте его совершенно не видно. Благо,
что Чупрахин по  своему  характеру  не  может  и  двух  минут  молчать:  его
воркотня, замечания  по  адресу  своего  деда  дают  нам  возможность  точно
следовать за ним.
 В пути находимся уже около часа. Все чаще и чаще натыкаемся то  плечом,
то головой на острые  ребра  камней.  Мухин  ростом  ниже  нас,  ему  меньше
достается, и он иногда поторапливает Чупрахина:
 - Чего остановился, матрос, шагай, шагай,
 - Так стукнулся лбом, искры полетели из глаз,
 - А ты пригнись, - советует ему Алексей,
 - Смотри, как соображает! - шутливо замечает Иван, - Гений! И чего  ты,
Алексей, так поздно родился. Появись  на  свет  раньше  лет  на  пятнадцать,
смотри, в генералах ходил бы, фронтом командовал,  а  мы  бы  и  синяков  не
имели.
 - Ты что думаешь, командующий виноват? - серьезно спрашивает Мухин.
 - "Думаешь"! - повторяет Чупрахин. - Вон  позапрошлой  ночью  слышал  я
спор. Вот те думали! Один говорит: Шапкин виноват в том,  что  нас  гробанул
немец, другой отвечает ему: нет, это ты, сукин сын, плохо ставил мины.
 Темнота редеет. Уже замечаются отдельные группы бойцов.  Слышны  частые
выстрелы. Мы попадаем  в  обширное  подземелье,  похожее  на  наш  восточный
вестибюль.
 -  Где  командир?  -  спрашивает  Чупрахин  красноармейца,  сидящего  у
телефонного аппарата.
 - Да вин там же, у выхода...
 Старший лейтенант встречает нас предупредительным знаком.
 Отсюда хорошо просматривается местность.  Немцы  ведут  сосредоточенный
огонь. На скате холма видны залегшие гитлеровцы.
 - Работаем, как можем, - говорит нам Запорожец. - В атаку пошли,  а  мы
их пулеметным огнем припечатали к земле.
 Старший лейтенант грузный,  толстый,  а  голос  у  него  тихий,  как  у
Замкова.
 Гитлеровцы поднимаются и бегут под гору.
 - Огонь! - командует Запорожец и снова припадает к биноклю.
 - Понял! - кричит мне Чупрахин. - У них полный порядок. Тут  фашист  не
пройдет.
 Атака захлебывается.  Немцы,  повернув  назад,  скрываются  за  холмом.
Запорожец рассказывает нам, как он формирует роту. Но его тревожит положение
с боеприпасами, их маловато. Да и продовольствие уже на исходе.
 - А как Правдин? - вспоминает старший лейтенант о политруке.
 - Пока держится, - отвечаю я.
 -  Трудно  ходить  в  темноте?  -  продолжает  интересоваться   старший
лейтенант и, заметив на лбу Чупрахина ушибы, говорит:  -  Что  ж  фонарь  не
взяли? Не догадались?.. Возьмите мой, - предлагает он.
 - Смотрите, товарищ старший лейтенант! - кричит наблюдатель.
 Мы видим, как по полю к нам движется что-то черное, с  виду  похоже  на
детскую коляску.
 - Что это за гадость? - всматриваясь в диковину, шепчет Чупрахин. - Вот
подлецы, придумают же!
 Запорожец приказывает открыть огонь из пулемета. Но коляска  продолжает
свое движение. Кое-кто из бойцов начинает отходить в глубь катакомб.
 - Что за чудо? - вслух рассуждает старший лейтенант. - А  вдруг  адская
машина?.. Надо уничтожить, но подпустить ее к выходу.
 - Разрешите, - вдруг просит Мухин.
 - Как фамилия? - спрашивает у него старший лейтенант.
 - Мухин... Алексей Мухин..,
 Предмет приближается медленно, но  точно.  Но  слышно  выстрелов.  Даже
ветер, до  этого  гулявший  по  степи,  замер,  притаившись  где-то.  Мухин,
прижавшись к земле, почти незаметен  из  катакомб.  Сейчас  Алексею  мог  бы
позавидовать любой пластун:  виден  только  кусочек  его  стеганки.  Вот  он
остановился. Потом медленно ползет вправо и скрывается в складках местности.
Коляска приближается. По тому,  как  она  приминает  траву,  угадывается  ее
тяжесть, значит, начинена взрывчаткой. Алеша, не промахнись!..
 Раздается взрыв. Дым столбом тянется к небу.  Бьют  немецкие  пулеметы,
рвутся мины. А Мухина не видно. Где же он?

 ...Мы собираемся уходить. Запорожец держит в руках  фонарь.  Он  ничего
нам не говорит, стоит, окруженный бойцами. Прошел час,  а  Мухина  все  нет.
"Неужели в двое и придется возвращаться",  -  не  успеваю  подумать  я,  как
кто-то кричит:
 - Товарищ старший лейтенант, жив, ползет!
 Запорожец раздвигает руками стоящих на пути  красноармейцев,  бросается
навстречу Мухину, уже поднявшемуся во весь рост.
 - Алеша! - он обнимает Мухина и смеется, сначала тихо, а потом громче и
громче.  -  Ха-ха-ха-ха-ха,  какой  ты  сильный,  Мухин...  Храбрый  ты  мой
человек... Теперь нам адские машины не  страшны!  Здорово  ты  подорвал  эту
диковинку...
 Запорожец провожает нас до темной черты: здесь своды катакомб  нависают
низко, отсекая дневной свет. Старший лейтенант  просит  передать  Кувалдину,
что его бойцы сознают свое положение и будут  оборонять  вход  до  последней
возможности. Он стоит на месте до тех пор, пока мы не скрываемся в  темноте.
Я оглядываюсь назад: Запорожец, подтянув на себе ремень,  зачем-то  взглянув
на своды, повернувшись, шагает на свет, туда, где расположилась рота.
 - У него полный порядок: и взводы сформированы, и наблюдатели есть. Тут
фашисты не пройдут. Так и доложим Егору, - говорит Чупрахин.
 При свете фонаря идти легче. Но все же не обходится без  неприятностей:
не заметили, как свернули вправо и оказались в глухом отсеке.  Вспоминаем  о
схеме Шатрова: на ней обозначен отсек,  о  нем  предупреждал  нас  Кувалдин.
Приходится поворачивать назад.
 - Ничего, - успокаивает Иван, - для нас, разведчиков,  это  на  пользу:
будем знать, что на этом пути есть "аппендицит". Без фонаря  это  -  опасная
ловушка, в темноте не каждый сообразит.
 Он предлагает обозначить отсек камнями.
 - Человек в темноте идет ощупью: попадутся камни  под  ноги,  отвернет,
вспомнит, что тут ловушка, - поясняет Иван и  первым  приступает  к  работе.
Мухин подсвечивает фонарем.
 - Обосновываемся надолго, - замечаю я Чупрахину.
 - Ты, Бурса, об этом не думай, - советует Иван,
 - На помощь Большой земли рассчитываешь?
 - Да что там рассчитывать!.. Что мы, ребята  из  детского  сада?  Мы  -
гарнизон, боевой гарнизон! Продержимся до  прихода  наших.  Алексей  сегодня
показал, на что  он  способен.  За  такой  подвиг  людей  называют  героями.
Впрочем, Алеша, ты не задирай нос, фрицы могут придумать против нас  еще  не
такую пугу. У них сейчас превосходство - они наверху.
 Сделав несколько шагов, Чупрахин вдруг останавливается.
 - Котел тоже висит над огнем, но, надо полагать, от этого ему не легче,
- говорит  Иван,  поднимая  фонарь  вровень  своих  плеч.  Фитилек  дрогнул,
колыхнулся и погас.
 Минуту стоим не шелохнувшись. Темень невероятная,
 - Что случилось? - спрашиваю у Чупрахина.
 - Керосин кончился. Фонарь, выходит, вещь ненадежная, - отмечает Иван и
предлагает держаться ближе друг к другу.
 Идем ощупью, пригнувшись, чтобы не  разбить  голову  о  камни.  Доложим
сейчас Кувалдину о положении на западном секторе,  и  Егор  отправит  нас  к
Донцову,  он  предупреждал  об  этом.  И  так,  наверное,  еще  долго  будет
продолжаться. Словно угадывая мои мысли, Чупрахин говорит:
 - Ничего, ребята, мы же разведчики, сидеть на месте  нам  не  положено,
Изучим катакомбы, потом легче будет...

 * * *

 Выслушав наш доклад, Егор вручает  нам  скопированную  схему  катакомб.
Кувалдину нужна информация от командиров рот. Ее можно получить только через
связных, посыльных. А для этого надо людям рассказать, как передвигаться под
землей, по каким маршрутам.
 Мы уходим к Донцову. Мы - это Чупрахин, Мухин и я.
 - Алеша, выше голову...
 - Меня в сон клонит, ребята.
 - А ты пой что-нибудь, негромко. Помогает. Это я испытал на собственном
опыте, когда еще на корабле служил, - советует Иван.
 - Попробую...
 Мухин поет тихо, вполголоса.  А  катакомбы  бесконечны.  И  темнота  не
редеет...

 - 7 -

 Гитлеровцы пытались проникнуть в подземелье и на восточном секторе,  но
вскоре убедились, что это сделать  невозможно:  их  встречал  плотный  огонь
бойцов лейтенанта Донцова, непрерывно дежуривших у амбразур. Сегодня фашисты
ведут себя так, как будто там,  на  поверхности,  и  вовсе  их  нет.  Только
изредка влетит под своды ручная  граната,  упадет  на  каменный  пол,  гулко
разорвется, наполняя воздух свистом  осколков,  и  снова  наступает  тишина,
томительная, глухая.
 На командном пункте тоже тихо. Он размещается в большом  круглом  зале,
похожем на огромный опрокинутый колокол. Отсюда в разные стороны  расходятся
ходы  сообщения  со  множеством  галерей  и  отсеков,  наполненных   густой,
непроглядной темнотой. Два ближайших отсека  заняты  под  службы.  В  первом
разместилось хозяйство Мухтарова: несколько  повозок,  восемь  лошадей,  две
автомашины, кухня, тюки сена и продовольствие: говорят, всего мешок  овсяной
крупы, килограммов двадцать сухарей и две бочки пресной воды, расход которой
строжайше запрещен. Все это собрано с невероятным  трудом.  Али  перегородил
вход в отсек каменной стеной, поставил автоматчика.  Пока  питаемся  тем,  у
кого  что  осталось  от  неприкосновенного  запаса,   полученного   накануне
последнего боя там, на поверхности.
 Другой, более обширный отсек отведен под госпиталь.  Крылова  оказалась
хорошим организатором. Она по-хозяйски  использовала  все,  что  осталось  в
катакомбах от армейского госпиталя, даже нашлось несколько коек. Большинство
из них уже заняты ранеными, больными.
 Есть еще один отсек,  расположенный  на  КП.  В  нем  хранятся  остатки
фронтового имущества батальона связи - телефонные катушки, мотки  проволоки,
вешки, разбитый коммутатор.
 Из темноты выплывает Запорожец. Он  уже  трое  суток  не  появлялся  на
командном пункте, держал связь с Егором  через  посыльных.  Никита  Петрович
одет в свою неизменную фуфайку-стеганку,  изорванную  на  локтях.  Лицо  его
осунулось, обросло густой черной щетиной. На лбу Запорожца два иссиня-черных
пятна - следы ударов о камни. Такие синяки  теперь  у  многих  бойцов,  а  у
некоторых они уже гноятся. Маша  не  успевает  обрабатывать  ссадины,  да  и
медикаментов не хватает.
 Я вижу, как Запорожец, облизав пересохшие губы, спрашивает:
 - Ну, а как он?
 - Вроде легче. Недавно даже интересовался: как, говорит, у нас связь  с
секторами, нельзя  ли,  говорит,  что-нибудь  придумать,  чтобы  обезопасить
передвижение людей по галереям. Сижу вот и ломаю голову... Можно  свечи  или
фонари поставить.  Но  ведь  у  нас  всего  десяток  фонарей,  а  свечи  уже
кончились. Да и керосин на исходе.
 - Стой, не подходи, стрелять буду! - вдруг раздается оклик  со  стороны
продовольственного склада,
 - Воды! Глоток воды...
 - Не подходи!..
 - Ну стреляй...
 Хлещет выстрел. На свет выскакивает Панов. Увидев  Кувалдина,  Григорий
подбегает к нему, торопливо расстегивает фуфайку и, обнажив волосатую грудь,
кричит:
 - Горит здесь! Зачем воду прячете? Пропадает  она:  долго  мы  тут  все
равно не продержимся. Ну что стоите там? - зовет он группу бойцов, пришедших
вместе с ним.
 Приближается Беленький. Поправив на себе вещмешок, Кирилл  поддерживает
Панова:
 - Нельзя так, товарищ Кувалдин, люди, можно сказать, от жажды помирают,
а вы замуровали воду,
 - Правильно!
 - Кому бережете?!
 - Для  себя  прячете...  А  жить  и  нам  хочется,  -  один  за  другим
выкрикивают бойцы, подходя к Егору.
 - Что ж молчишь? Или нечего сказать? - вновь начинает Панов.
 Прибегает Мухтаров. Он становится между Егором и Пановым.
 - Товарищ комбат, я им приказал рыть колодец,  они  самовольно  бросили
работу, это нехорошо, очень нехорошо. Где порядок?
 - Колодец? - удивляется Егор: он не знал, что Али уже не первый день со
взводом втихомолку от других, потому  что  он  и  сам  мало  верит  в  успех
начатого дела, отрывает колодец. Но вода на исходе, получаем в сутки по  три
- пять глотков. Тут уж на все решишься.
 - Вот это здорово, порадовал, товарищ Мухтаров! - Егор, повернувшись  к
Григорию, говорит: - Как же это так? Как вы  могли  уйти  с  боевого  поста!
Слушайте, что скажу:  с  этого  часа  самым  большим,  самым  важным,  самым
ответственным делом для всего  нашего  гарнизона  будет  добыча  воды.  Вам,
товарищ Мухтаров, приказываю: бойцам, занятым на рытье колодца,  выдавать  в
сутки по двести граммов воды. Работы вести непрерывно,  круглосуточно.  Если
еще потребуются люди, выделим столько, сколько нужно будет.
 - Слышали? - Али строгим взглядом окидывает  присмиревших  крикунов.  -
Пошли, товарищи! - вскинув лопату на плечо, он увлекает за собой  ослабевших
людей. Беленький, заметив меня, спрашивает:
 - Не слыхал, как там на фронте? - И замечает в стороне Семена Гнатенко,
склонившегося над радиоприемником. Приемник нашли среди имущества  батальона
связи. Он оказался неисправным. Гнатенко вызвался починить  его.  Эта  весть
уже облетела всех бойцов. Очень хочется услышать Москву,
 Семен так увлечен своим делом, что совершенно не обращает  внимания  на
то, что происходит вокруг.
 - Видишь, еще не готов, - отвечаю Кириллу!
 - А как, по-твоему, Егор правду сказал насчет воды?
 - Командир сказал - значит так будет.
 - Да-да, двести граммов... Ну, побежал я.
 Кувалдин поправляет фитиль в фонаре. Желтый язычок  пламени  вспыхивает
ярче,  в  глубь  катакомбы  отступает  темнота.  Теперь  вестибюль   кажется
просторнее, шире и потолок поднялся выше.
 - Никита Петрович, что, если провести по галереям  и  отсекам  провода?
Установить их на определенной  высоте.  Они  будут  хорошим  ориентиром  для
людей, тогда можно будет быстрее и безопаснее передвигаться в темноте, - сев
на пустой ящик, обращается Егор к Запорожцу,
 - Понимаю, стоит подумать.
 Кувалдин достает карандаш, начинает что-то чертить на куске фанеры.
 - Смотрите сюда.  Здесь  узел  будет,  отсюда  во  все  стороны  пойдут
провода: на твой участок, к лейтенанту Донцову,  в  хозяйственный  взвод,  в
госпиталь...
 - А на узле держать человека, -  подсказывает  Запорожец,  -  он  будет
вручать связным и посыльным провод в нужном им направлении.
 - Да-да, - воодушевляется Егор. - Только кому поручить эту работу?
 - Разведчикам, им легче это сделать, они уже знают многие маршруты.
 - Ну что ж, так  и  решим,  -  заключает  Кувалдин.  Он  поднимается  и
некоторое время смотрит на Запорожца. Потом,  порывшись  в  своем  вещмешке,
передает Никите Петровичу небольшой сверток: - Здесь две пачки махорки.  Это
подарок Мухтарова для твоих бойцов, да себя не забудь. Понимаешь, Али наш  -
хозяйственный человек. Не знаю, где он нашел табак. Принес, разделил, а себе
и щепотки не взял, Пришлось пожурить. Видите ли, он  называет  себя  тыловым
работником. Под землей все - бойцы переднего края. Колодец он роет. Скоро  у
нас вода будет. Так и сообщи своим ребятам.
 Они прощаются. Запорожец  глубже  натягивает  шапку.  Бросив  взгляд  в
сторону Правдива, он решительно шагает  навстречу  черной  пасти  подземного
хода. Проходит минуты три. Там, где скрылся  старший  лейтенант,  появляется
желто-красное пятно, Никита Петрович зажег фонарь. Вскоре и огонек исчезает.
 Егор еще держит в руках  кусок  фанеры,  о  чем-то  думает...  Командир
батальона, у него много забот.
 - Чупрахин! - вдруг зовет он Ивана.
 Чупрахин лежит на разостланной шинели: он два часа назад возвратился  с
Мухиным и Геной с задания. Они обследовали одну галерею, пришли  усталые,  с
царапинами на лицах. Только Генка возвратился без  синяков.  Он  великолепно
ориентируется в катакомбах. Мы мало обращаем на него внимания: у  нас  он  -
вольный казак, может пристроиться к любой группе,  и  никто  не  возразит  -
мальчишка, что ж с него спросишь. А ему это не нравится, иной раз насупится:
что вы, мол, на меня так смотрите. Тогда  Иван  дает  ему  пистолет  и  даже
величает его по отчеству: Геннадий Федорович!
 Сейчас Генка лежит рядом с Чупрахиным и крепко спит. Устал парнишка. На
зов Кувалдина Иван откликается не сразу. Протерев глаза, он говорит Мухину:
 - Приснится ж  такое!  Будто  доктор  меня  целовала,  а  губы  у  Маши
горячие-горячие, аж страшно стало.
 - Это у тебя, Ваня, папироса в зубах тлела, - поясняет Мухин.  -  Я  ее
погасил.
 - Испортил сон... Ведь в жизни меня еще ни одна девушка не целовала,  -
замечает Чупрахин Алексею  и,  спохватившись,  обращается  к  Егору:  -  Что
случилось, товарищ командир?
 - Есть срочное задание. Иди сюда и слушай внимательно. Проволоку  видел
в отсеке? - спрашивает Кувалдин, когда Иван подходит к нему.
 - Видел и слышал, о чем  вы  говорили  с  Запорожцем,  -  скороговоркой
отвечает Иван.
 - Ты же спал! - улыбается Егор.
 - А я  теперь  сплю  по-особому:  минуту  сплю,  минуту  прислушиваюсь,
вернее, одно ухо спит, второе слушает.
 - Значит, все понятно?
 - Понятно. Я на этот провод  уже  давно  смотрю.  Думаю,  куда  бы  его
приспособить. А вот вы нашли ему место. К работе приступать сейчас?
 - Нет,  сначала  подумай  хорошенько,  как  лучше  сделать.  Пойдите  с
Мухиным, осмотрите провод, прикиньте, хватит ли его, чтобы  соединить  КП  с
секторами, какие другие материалы потребуются. Дело серьезное.
 У центрального входа,  который  хорошо  виден  с  КП,  вырастают  яркие
вспышки. Свет от разрывов гранат короткими волнами прокатывается по стенам и
потолку.
 - Нервничают фрицы, - замечает Чупрахин и говорит  Алексею:  -  Пойдем,
Алеша, теперь мы с тобой прорабы-строители.
 Проводив ребят, Егор углубляется в какие-то подсчеты. Я  вижу,  как  он
быстро водит карандашом по листу фанеры: видно, трудность сообщения с ротами
сильно беспокоит  его.  Да,  пока  еще  есть  керосин,  спички,  мы  кое-как
передвигаемся под землей. Но кто знает,  когда  мы  выйдем  на  поверхность,
возможно, пройдут недели, месяцы. Ни керосина, ни спичек к тому  времени  не
останется...
 - Думай, думай, Егор, наметил ты крайне необходимое дело.
 - Сам сообразил или кто подсказал?  -  спрашиваю  Кувалдина,  когда  он
показывает мне свой чертеж.
 - Что, плохо, не годится? - беспокоится Егор.
 - Нет, все хорошо, Егор Петрович. Надо немедля приступать к делу.
 У Кувалдина чуть вздрагивают губы. Не пойму, почему он улыбается.
 - Егор Петрович! - подмигивает  он  мне.  -  Чудно  это  слышать.  Егор
Петрович, товарищ комбат! Как ты на это смотришь!
 - Как все. Ведь обстановка так сложилась...
 - А  мне  иногда  становится  боязно.  Командир  батальона!  Это  такая
огромная  должность!..  Тут  и  люди,  тут  и  продовольствие,   боеприпасы,
госпиталь, организация обороны... И все это под землей, а не где-нибудь там,
на поверхности.
 - Устал? - спрашиваю я Егора. В ответ он громко смеется:
 - Как ты сказал: "Устал?" Я и забыл, что есть такое слово - "устал".
 Я тоже начинаю улыбаться:  действительно,  как  непонятно  сейчас,  под
землей, в темноте, при голоде и постоянной угрозе смерти, звучит это слово -
"устал".
 Кувалдин поднимается, смотрит на часы. Я  знаю,  подошел  час,  который
Егор отводит для разговора с Правдиным. Вот сейчас подойдем к  политруку,  и
Кувалдин, как всегда он поступает, будет подробно рассказывать  о  прошедшем
дне, о людях, о том, что делается в гарнизоне, чтобы укрепить оборону.

 ...Маша встречает нас предостерегающим жестом.
 - Уснул, кажется, - шепчет она и отводит Егора в сторону. - Температура
сегодня нормальная, аппетит  появился...  Может,  и  встанет.  Вообще-то  он
крепкий, товарищ командир. Водички ему достала свежей.
 Крылова сама ходила за водой, туда, к выходу: там есть  колодец.  Немцы
ведут за ним непрерывное наблюдение, еще не было случая, чтобы мы  взяли  из
него воду без потерь. А вот она ходила.  Нетрудно  представить,  как  ползла
между камней, как долго лежала у колодца, ожидая подходящей минуты. И  такой
момент настал: гитлеровец, видимо, начал закуривать, и этого времени хватило
ей - она проскользнула к источнику, зачерпнула ве