ол.  Сегодня  я  помогаю  повару:  должен  помыть
посуду,  наколоть  дров   и   бежать   туда,   где   Шапкин   занимается   с
разведгруппой... Быстро  наполняю  кружку  крутым  чаем,  доволен  тем,  что
политрук теперь может поспать лишних несколько  минут,  а  может  быть,  мне
удастся уговорить Шатрова выпить еще кружечку - тогда совсем  будет  хорошо:
подполковник   обычно   пьет   вприкуску,   стараясь   подольше    растянуть
удовольствие.
 Но на этот раз он пьет большими глотками.  "Надо  подогреть,  чтобы  не
спешил", - решаю я и ставлю чайник па угли.
 - Еще одну, Иван Маркелович? - предлагаю, стараясь сильнее раздуть жар.
 - Да, чаек у вас ароматистый, только больно уж горяч, а ты, смотрю, еще
больше раздуваешь угли.
 - А как же! Теплый чай - это не чай. Надо, чтобы губы  обжигал.  -  Ой,
Микола, молодой ты, да ранний! Вижу по глазам: что-то  ты  хитришь.  Старого
разведчика не  проведешь.  Думаешь,  я  не  знаю,  что  ты  замыслил?  Знаю:
политрука жалеешь. Ладно, наливай, продрог я что-то сегодня.
 Он попросил и третью. Потом решительно поднялся и стоя  начал  набивать
трубку. Я подношу ему на жестянке уголек. Прикурив, он говорит:
 - Против Замкова действительно четыре немецкие батареи. Правдин сегодня
уточнил. Выходит, Захар ошибся. Вот этого я не ожидал от него.  Человек  он,
видно, храбрый, а опыта маловато. Матери-то пишешь? - вдруг интересуется он,
присаживаясь на скамейку. - Еще не писал? Это  нехорошо,  сегодня  напиши  и
отправь. Ну, давай, поднимай политрука.  -  Он  разворачивает  карту,  молча
склоняется над ней, постукивая пальцами по столу.
 - Садись, Правдин, отдыхать  будем,  когда  севастопольцев  выручим,  -
говорит Шатров  подошедшему  политруку.  -  Надо  подготовиться  к  докладу,
приезжает Мельхесов. Хижняков просил подготовить данные разведки. А  ты  сам
знаешь,  Мельхесов  ошибок  не  прощает.  Так  что  присаживайся,  еще   раз
посмотрим, что у нас перед дивизией.
 Они по карте уточняют  места  расположения  огневых  точек  противника,
стыки между подразделениями немцев... Многое из того, о чем они говорят, мне
знакомо, я знаю, какими трудами, каким потом добывались эти сведения. В душу
закрадывается жалость к этим людям: дни и ночи  без  отдыха,  под  огнем  им
приходится переносить и шипение вражеских осколков, и душераздирающий  свист
авиационных бомб, и лихорадочные судороги земли, когда враг опрокидывает  на
наши позиции тонны металла, начиненного взрывчаткой.  Такие  огневые  налеты
повторяются почти каждый день, а иногда по нескольку раз  в  сутки.  Но  для
Шатрова и Правдина этого словно не существует: они всегда -  под  дождем,  в
темень, в слякоть -  на  переднем  крае.  У  многих  из  нас  нет-нет  да  и
подвернутся минуты, а то и часы, когда можно расслабить тело,  прикорнуть  в
траншее или в землянке, зная, что тебя подменили, что  кто-то  из  товарищей
зорко всматривается в сторону противника.
 А они почти не имеют такой возможности. Замков сообщает:  ночью  слышал
гул танков. Командир стрелковой роты докладывает: в таком-то месте  наблюдал
группу  противника  мы,  рядовые  разведчики,  находясь  на  наблюдательном
пункте,  обнаружили  появление  у  врага  нового  вида  оружия   -   не   то
многоствольного миномета, не то орудия. Все это надо уточнить, все это  надо
проверить, взять на учет, сообщить в штаб.  И  они  работают,  утюжат  землю
животами, сутками не смыкают глаз.

 ...Я уже помыл посуду,  наколол  дров,  мне  остается  только  пожелать
повару наваристых щей, и я могу отправляться туда, где Шапкин  занимается  с
группой.
 - Ох ты, чего захотел, командира ему подавай! А ты что, не командир!  -
пряча карту в сумку, восклицает Шатров.
 - Я политрук.
 -  И  политруки  должны  командовать  ротами.  Я  тоже   когда-то   был
политруком, а на Хасане принял батальон. Скажу тебе, настанет время, когда в
нашей  армии  для  пользы  дела  будут  приказами   назначать   политических
работников  на  командные   должности,   а   командиров   -   на   должности
политработников. И это будет замечательно!  А  почему  не  так?  Ты  окончил
военно-политическое  училище.  Изучал  там  не  только   одни   общественные
дисциплины, но и тактику, оружие, организацию боя. Чем же  ты  не  командир,
Василий Иванович!
 - Тогда политрука давайте... Одному тяжеловато, - настаивает Правдин.
 - Знаю, - соглашается с ним Шатров. -  Скоро  выпуск  фронтовых  курсов
командного состава, и ты получишь своего ротного, а пока не вижу, кто бы мог
тебя заменить. Так что потерпи немного.
 Подбегает Беленький. Запыхавшись, докладывает:
 - Товарищ подполковник, прибыл Мельхесов.  Младший  лейтенант  приказал
тут порядок навести. Сейчас они сюда придут.
 - Кто - они? - спрашивает Шатров.
 - Да он же и наш командир дивизии с ним. Мельхесов похвалил Шапкина,  -
добавляет Кирилл с улыбкой.

 ...Мельхесов плечистый, чуть сутуловатый, черные глаза,  мясистый  нос,
голос  властный,  требовательный.  Хижняков  предлагает  ему  скамейку,   но
Мельхесов только повел бровью на полковника и,  словно  не  замечая  стоящих
возле него командиров, говорит:
 - Очень уж вы тут зарылись в землю. Разве пришли  сюда  вековать?  Нет.
Наша задача  -  как  можно  быстрее  прорваться  к  Севастополю,  к  Сивашу.
Моральный дух у  немцев  подорван.  Они  уже  не  в  состоянии  вести  такие
наступательные бои, как летом и осенью сорок первого года. Значит, мы должны
делать все, чтобы каждый боец понимал, пропитывался бы наступательным духом.
Правильно я говорю, товарищи?
 - Правильно, - спокойно отзывается Егор.
 - Как  ваша  фамилия?  -  уже  другим  тоном  спрашивает  представитель
командования.
 - Егор Кувалдин.
 - А ваша? - Мельхесов делает шаг к Ивану.
 - Чупрахин, - отвечает Иван.
 - Как вы думаете, прорвем немецкую оборону? Вы разведчик, вам и карты в
руки. Ваше мнение для нас очень важно.
 - А чем мы хуже других, вон на харьковском направлении, как говорил нам
политрук, наши здорово жмут фрицев, только шерсть от них летит.  -  Чупрахин
даже чуть приподнимается на носках.
 - Слышали? - поворачивается Мельхесов к Хижнякову. - Люблю  разведчиков
-  золотой  народ!  И  командир  взвода  у  вас  хороший.  Пора  ему   ротой
командовать. Надо оформить, товарищ Хижняков.
 Беленький толкает меня в бок, шепчет:
 - Слышишь, огонь товарищ Шапкин!
 - А взвод он примет... Кувалдин. Справитесь?
 Егор только вытягивается, отвечает за него Шатров:
 - Справится, товарищ Мельхесов.
 Мельхесов садится на скамейку и начинает рассказывать  о  положении  на
фронтах, об истощении резервов  фашистской  Германии,  о  боях  на  Западном
фронте.
 - Надо больше думать о наступлении,  -  уже  другим  тоном  говорит  он
командиру дивизии. - Оборонцев ненавижу. А сейчас прошу,  товарищ  Хижняков,
провести меня в штаб, захватите с собой начальника разведки.
 Они уходят цепочкой. Замыкает цепочку Шатров.
 Мы долго не можем уснуть. Политрук, как всегда, ушел на  наблюдательный
пункт, Шапкин, потолкавшись между нами, вышел  из  землянки,  -  видимо,  он
решил наедине осмыслить неожиданную радость. Будто угадав мои  мысли,  Мухин
восторженно говорит:
 - Ловко наш взводный показал себя представителю  командования.  На  все
вопросы, не задумываясь, ответил.
 - Шапкин-то хорошо действовал, а вот ты, Кирилл, в проволоке запутался,
не мог преодолеть заграждения, -  замечает  Чупрахин,  сидя  возле  нагретой
печурки в одном нижнем белье.
 - Растерялся малость, с кем не случается, - оправдывается  Беленький  и
начинает раздеваться. - Скоро пойдем в наступление... Это хорошо!
 К полуночи землянка выстывает. Я  поднимаюсь,  в  потемках  ищу  топор,
чтобы  наколоть  дров.   Тихонько   выхожу   на   улицу.   Слышатся   редкие
артиллерийские выстрелы. На холодном небе ярко светит луна. Глухо  доносятся
вздохи моря - тяжелое, усталое дыхание: видно, и морю нелегко достается  эта
война.
 У штабеля дров натыкаюсь на Шапкина.
 - Ты чего не спишь? - спрашивает он.
 - Холодно в землянке, печку решил разжечь.
 - Ну, ну, это ты молодец, правильно решил.
 Я колю дрова. Шапкин, поеживаясь, стоит в сторонке.
 - Шли бы в землянку, товарищ  лейтенант.  Сейчас  там  будет  тепло,  -
советую ему, собирая поленья.
 - Понимаешь, Самбуров, что-то у меня на душе неспокойно. Бывает же так.
- Он достает папиросы, щелкнув портсигаром,  предлагает  закурить.  -  Слухи
пошли, что под Харьковом наши попали в  окружение.  И  тут  может  случиться
такое. Силен еще этот проклятый немец.
 Захар выжидательно смотрит на меня. А что я  скажу  на  это?  "Силен...
Конечно, слабый не пошел бы на нас. Но придет же весна, и ручьи  запоют",  -
думаю я, а вслух произношу:
 - Под Харьковом, говорите? Как же так, а политрук вчера говорил  другое
- наши наступают.
 - Да, наступали, но ничего не получилось, - спешит  ответить  Шапкин  и
предлагает мне: - Посиди немного.  -  Он  опускается  на  бревно.  Помолчав,
продолжает: - И здесь они скоро пойдут. Ты-то как думаешь, пойдут?
 Я разгибаю спину, из рук сыплются поленья: да что он мне  такой  вопрос
задает, вроде бы пытается проверить! Шапкин,  как  будто  не  заметив  моего
смущения, уже говорит о другом:
 - Человек иногда бывает слеп... Ты вот в институте  учился,  а  что  ты
понимаешь в жизни? Садись, - показывает он на бревна.  -  Что,  неправда?  -
наклоняется Захар ко мне. - Скажи, ты меня хорошо знаешь?
 - О чем вы, товарищ лейтенант? - отшатываюсь я от Захара.
 - Да о том, что хочу спросить тебя, веришь ли ты мне или нет?
 - В чем?
 - Ах, все  ты  понимаешь,  да  только  притворяешься.  -  Шапкин  резко
поднимается. Закуривает и, не глядя на меня, продолжает: - Как  же,  человек
сидел в тюрьме, а вот теперь ему доверяют  командовать  ротой.  Но  кое-кому
наплевать на мои боевые заслуги...
 - Да о чем вы? - удивляюсь я.
 - А зачем ты сюда пришел?
 - За дровами...
 - Шутишь! Наверное уже все рассказал обо мне - и тот случай на привале,
и как я просил у твоего папаши справку для суда, и что у меня в деревне  нет
никаких родственников, и черт знает что приплел. Вот  я  и  говорю:  человек
иногда бывает слеп, хотя и имеет хорошее зрение.
 Захар бросает  на  землю  окурок  и  долго  топчет  его  каблуком.  Мне
становится душно. Дрожащей рукой я расстегиваю ворот гимнастерки.
 - Мне и в голову не приходило такое!
 - Верно? Никто и ни о чем обо мне не спрашивал?
 - Нет, никто.
 Захар кладет свою руку мне на плечо. Он долго молча смотрит в лицо:
 - Ну, хорошо, хорошо. Это я так. Может быть, завтра пойдем в тыл врага.
Так вот я немного тебя проверил, каков  ты,  веришь  ли  мне,  можешь  ли  в
трудную минуту быть до конца преданным своему командиру. Ведь там...  всякое
может случиться. Только о нашем разговоре никому! Понял?

 Уже потускнел лунный свет. Я собираю  дрова.  Поленья  вываливаются  из
рук. На душе нехорошо. Шапкин ушел, не  сказав  больше  ни  слова.  "Понял?"
Ничего я не понял, только как-то вот тревожно. "Под Харьковом наши попали  в
окружение" - откуда он знает?.. Нагруженный дровами, иду в землянку. У входа
сталкиваюсь с Захаром.
 - Шатров вызывает на наблюдательный пункт, - сообщает Шапкин и, измерив
меня с ног до головы, бросает: - Понял? Никому ни слова.
 И опять я ничего не  понял.  Растапливаю  печку.  Дрова  горят  дружно.
Желто-синие лепестки пламени  тянутся  кверху.  "Шатрову  бы  рассказать  об
этом". Лепестки подмигивают:  правильно,  правильно,  будто  соглашаются  со
мной.

 - 12 -

 В землянке нас трое - Шатров, Правдин и я. Минут  двадцать  назад  ушел
врач. Крылова предупредила Шатрова: "Лежать и не двигаться,  через  недельку
все пройдет. Но если попробуете  ходить,  я  вас  отправлю  в  катакомбы,  в
тыловой госпиталь". Шатров,  сощурив  глаза,  отрицательно  покачал  головой
вслед Маше: мол, ни за что он туда не пойдет.
 Шатров говорит медленно, с большими паузами.  Он  лежит  на  соломенном
матрасе, укрытый по грудь шинелью. Я смотрю на  него  и  с  тревогой  ожидаю
конца рассказа.

 ...Прошлой  ночью  подполковник  решил  "прослушать"  впереди   лежащую
местность, избранную им для перехода линии фронта. Ранним вечером,  когда  в
сумерках еще  видны  предметы,  когда  звезды  начинают  робко  проклевывать
небосвод,  в  это  время  степь  как  бы  мгновенно  засыпает  -  слышимость
необыкновенная!  Такие  минуты  не  мог  пропустить  Шатров.  Конечно,   для
прослушивания местности хорош и предрассветный час. Он знал об этом и  решил
на рассвете  послушать  вместе  с  Шапкиным,  чтобы  проконтролировать  свои
наблюдения.
 На этот раз солнце почему-то очень медленно приближалось к горизонту, а
достигнув края земли, вдруг, как показалось подполковнику, остановилось.  На
левом фланге артиллеристы вели контрбатарейную  стрельбу.  Три  истребителя,
сделав круг над передним краем, уходили на  аэродром.  Рокот  их  двигателей
едва слышался. Наконец с трудом зашло солнце. Задрожала над  морем  одинокая
звезда. Позади, в  расположении  огневых  позиций  батареи  Замкова,  кто-то
уронил на металлический предмет  пустую  гильзу.  Неподалеку  проползли  два
уставших снайпера. Ему хотелось остановить их, спросить, что они интересного
заметили, но тут же подумал: "Этот  народ  никогда  не  возвращается  прямым
путем, они охотились где-то в стороне, и их сведения не так важны".
 Напрягая слух, Шатров всматривался в густеющие  сумерки.  Шум  слышался
справа и слева, а впереди местность как бы вымерла. Это убеждало его в  том,
что пересекать линию фронта надо именно здесь, на этом направлении,
 Минуты особой слышимости иссякли. Но  подполковник  не  покинул  своего
места.
 Фронт жил своей обычной ночной жизнью.  Подвозили  на  огневые  позиции
боеприпасы, продовольствие. Дежурные отделения,  расчеты  время  от  времени
прошивали темноту  разноцветными  строчками  трассирующих  пуль,  вспыхивали
осветительные  ракеты.  А  намеченный  Шатровым   участок   для   переброски
разведчиков молчал, и это еще больше убедило  подполковника  в  правильности
принятого им решения.
 Заранее установленным сигналом Шатров сообщил Замкову, чтобы тот вызвал
к нему Шапкина. Шапкин приполз под утро с небольшим опозданием. Но у них еще
было время для прослушивания местности. Они лежали рядом затаив дыхание.
 - Ну что? - спросил Шатров у Захара.
 - Да, именно здесь надо переходить линию фронта,  -  понимающе  ответил
Шапкин.
 - Сами вы как настроены? Дело трудное.
 - Да мне хоть сейчас. Ведь обстановка требует этого, - горячо заговорил
Захар. - Сидеть на месте  уж  нет  сил.  А  он,  проклятый,  говорят,  опять
зашевелился на харьковском направлении. Верно, что ли, товарищ подполковник?
 -  Не  знаю.  Но,  конечно,  враг  еще  будет  наступать.  Сил  у  него
достаточно.

 Налетел ветер. На востоке  посветлело.  Теперь  оставаться  здесь  было
рискованно: местность хорошо  просматривалась  со  стороны  противника.  Они
решили  продолжить  наблюдение  с  передового  наблюдательного  пункта,   от
которого их отделяла шестисотметровая равнина. Сначала они шли по  небольшой
лощинке, слегка пригнувшись. Потом -  ползли.  Впереди  Шатров,  за  ним,  в
двадцати шагах, Захар. На половине пути их застал рассвет. Очень уж быстро в
это утро взошло солнце. Началась бомбежка. С наблюдательного  пункта  Замков
увидел, как рядом с ними черным столбом поднялась земля.  Одна  бомба  упала
неподалеку от Шатрова. Он стряхнул  с  головы  землю,  попытался  продолжить
путь, но ноги не двигались. В ушах сильно гудело.
 - Шапкин! - позвал он лейтенанта.
 Захар, прижавшись к земле, чуть приподнял голову. Тяжело  ухали  вокруг
снаряды.
 - Захар! - вновь крикнул Шатров, поняв наконец, что  у  него  контужены
ноги и ему самому не выбраться из-под огня.  Крикнул  и  на  какое-то  время
потерял зрение. Когда темнота рассеялась, он  увидел  под  собой  Захара,  а
рядом лежали два бойца, видимо посланные на помощь Замковым.  Шапкин  громко
ругал их, не подпуская к себе:
 - Пошли к черту! Сам справлюсь.
 Он полз, тяжело дыша.
 - Держитесь крепче, за шею не надо, за плечи,  -  говорил  он  Шатрову,
придерживая его одной рукой, чтобы подполковник не сполз с его спины. -  Вот
так, так, - повторял Захар и все полз и полз. Уже в траншее, усадив  Шатрова
так, чтобы он опирался  о  стенку  окопа,  сказал:  -  Осколком  не  задело.
Контузия пройдет. Ну и влипли мы с вами, товарищ подполковник!
 - Спасибо, Захар... Выручил из беды.

 Сквозь маленькое оконце пробился солнечный луч, светлой полоской лег на
лицо Шатрову. Я с облегчением вздыхаю: вот он какой, Захар!  Как  же  я  мог
подумать о нем плохое, он спас жизнь человеку, из огня вынес. А я-то  думал,
что Шатров сейчас скажет о лейтенанте что-то плохое... Глупый!
 - Занятия с разведчиками надо продолжать, - оживляется Шатров. - Ты уж,
Василий Иванович, проследи, -  обращается  он  к  Правдину.  -  А  ноги  мои
отойдут, это я точно знаю. Нервный шок от удара воздушной волны. Полежу дней
пять и встану. Думаете, нет?
 - Встанете, - соглашается Правдин. - Ну не через пять, а через  десяток
дней будете ходить.
 - Нет, Василий Иванович, раньше надо. Понимаете, раньше!
 В помещение входят связисты.
 - Разрешите телефон поставить?
 - Ставьте, - о чем-то подумав, соглашается  Шатров.  А  когда  связисты
уходят, он говорит  Правдину:  -  Понял  что-нибудь?  Телефончик  поставили,
неужто они думают, что я тут задержусь? В сумке  карта,  подай-ка  ее  сюда,
Василий Иванович.
 Шатров, чуть приподняв голову, долго рассматривает карту.
 - Смотри,  Василий  Иванович...  Только  вот  здесь  пересекайте  линию
фронта. Тут у них стык между подразделениями. И, как тебе известно, на  этом
направлении есть пещеры, катакомбы небольшие. В  случае  неудачи  разведчики
могут укрыться в них. Шапкину об этом я уже  говорил.  Командиру  дивизии  я
тоже докладывал. Он одобряет этот вариант. Как жаль, что самому не  придется
довести дело до конца. - Шатров пытается пошевелить ногами, потом,  потрогав
их, качает головой: - Н-нда, целью, а не действуют. Спешился конник в  самый
неподходящий момент. Но лишь бы в катакомбы не упрятали.
 Раздается телефонный звонок. Шатров, взяв  трубку  и  повеселев  как-то
сразу, отвечает:
 - Слушаю... Спасибо, товарищ полковник. Чувствую хорошо. А  что  такое?
Врач? Что он говорил? Не меньше двух недель? Это тяжело... Я  все  рассказал
политруку... Да, да, маршрут знает... Что? Гудит немного в ушах...  Понятно.
Как только поднимусь, поговорю с Замковым,  и  тогда,  видимо,  можно  будет
оформить наградной лист. Он сейчас у вас?.. Конечно  заслуживает...  Товарищ
полковник, по секрету говорю: узнайте у Крыловой, как она  думает,  скоро  я
поднимусь? Понимаете, две недели - это много... Спасибо, до свидания...

 Подполковник кладет трубку.
 - Хижняков звонил, - говорит он, сворачивая карту. - Предполагают,  что
две недели буду лежать. Это много, очень много. Понимаешь, Василий Иванович,
это четырнадцать дней! Роскошь для солдата. Ну идите, готовьтесь к делу.
 Первым покидает землянку Правдин. Я поднимаюсь медленно. Шатров  подает
мне руку:
 - Ты что такой грустный? - спрашивает он, - Выше голову, Коля!

 - 13 -

 Сегодня занятия будет проводить Шапкин, политрука вызвали в штаб.
 После завтрака собираемся в лощине. С лейтенантом нас шестеро. Одеты  в
маскировочные халаты. У каждого автомат, гранаты, финский нож.
 Захар, забросив за спину собранную восьмеркой длинную веревку, ведет  к
месту  тренировок.  На  пути  встречаем   лейтенанта   Замкова   с   группой
красноармейцев: его батарею вывели на отдых.
 -  Разведчикам  артиллерийский  привет.  Как  дышится?   -   спрашивает
лейтенант.
 - Лучше всех! - отвечает Чупрахин. - Четыре раза в день едим и немца не
видим. Одним словом, как в Крыму.
 Моросит дождь, холодный, противный. Захар медленно распускает  веревку.
Теперь,  после  того  как  спас  жизнь  Шатрову,  он  ведет  себя  с   видом
независимого человека, часто рассказывает бойцам,  как  все  это  случилось.
Вчера он отозвал м