еня в сторону и спросил: "Теперь ты прозрел?" Я,  взглянув
ему в лицо, промолчал. Тогда он похлопал меня по плечу:  "Ничего,  землячок,
мы себя покажем и  в  другом  деле".  И  посоветовал  мне,  когда  пойдем  в
разведку, держаться к  нему  поближе.  "Я,  брат,  понимающий,  со  мной  не
пропадешь. Только твой папаша смотрел на меня как на  чужака",  -  с  укором
сказал он. "Зачем вы об отце?" - коротко возразил я. Он передернул  плечами:
"А-а, нехорошо! А мне тогда каково было. Судили... А что ему стоило написать
справку... Теперь-то ты видишь, каков я человек. Враг ли я своему  обществу?
Нет". Как-то нехорошо было слушать это. Мы  сидели  друг  против  друга.  Он
заметил мое смущение и вдруг рассмеялся:  "Да  ты  тут  при  чем?  Не  вешай
голову. Вот возвратимся из  разведки,  рапорт  подам  о  твоем  награждении.
Старайся".
 Сегодня вновь преодоление минного поля и проволочного заграждения.  Для
этой цели по приказанию Правдина саперы понаставили на учебном  поле  всяких
ловушек, даже  настоящие  мины  установили,  не  говоря  уже  о  проволочных
препятствиях. Мины, конечно, без запалов, но нам об этом не говорят.
 Мы соединяемся веревкой и по сигналу Шапкина  ползем  к  серой  паутине
проволочного заграждения. У Кувалдина в руках ножницы,  он  должен  бесшумно
перерезать проволоку. Егор научился это делать так ловко,  что  даже  Шатров
как-то сказал о нем: "Подходяще работает".  А  по-нашему  -  отлично.  Сзади
Захар с протянутой  к  нему  веревкой  молча  управляет  нашими  движениями.
Прижавшись грудью к земле, вижу одним глазом  Кирилла.  Он  лежит,  опершись
щекой о какой-то металлический предмет. Это мина. И хотя в ней вынут  запал,
на лице Беленького выступает пот.  Замечает  это  и  Чупрахин,  тихо  шепчет
Кириллу:
 - Медальон с адресом в  кармане?  Тогда  лежи,  Кирилка,  все  будет  в
порядке.
 - Отставить! - приказывает Захар. -  Имейте  в  виду,  мы  преодолеваем
минное поле ночью, и разговоры тут недопустимы.
 И, передав командование Егору, отходит в  сторону.  Скрестив  на  груди
руки, вслушивается в гул артиллерийской дуэли. Вновь  начинаем  с  исходного
рубежа и ползем молча, как тени.
 Вечером,  мокрые,  грязные,  возвращаемся  в  землянку.   Не   успеваем
поужинать - вырастает Правдин.
 - Самбуров, одевайтесь, пойдемте со мной.
 Дует сильный ветер. Иду вслед  за  политруком.  То  и  дело  попадаются
блиндажи, землянки, повозки. Правдива это злит.
 - Черт знает что! Боевых частей меньше, чем складов, - ворчит он.
 Неожиданно упираемся в  отвесный  скат  высокого  капонира.  В  темноте
замечаем две фигуры в белых халатах.
 - Опять балаган! - резко произносит политрук.
 - Не балаган, а передовой армейский медицинский пункт, - подходя к нам,
говорит человек. - Вы что ищете?
 -  И  кто  вам  разрешил  здесь  расположиться?  -  не  останавливаясь,
продолжает Правдин.
 У землянки окликает часовой. Политрук спрашивает:
 - У командира дивизии кто есть?
 - Был начальник штаба,  только  что  ушел,  -  узнав  Правдива,  охотно
отвечает боец.
 Землянка маленькая, уютная, теплая. Над столом висит фонарь.  Хижняков,
не поднимаясь из-за стола, приглашает сесть. Командир дивизии уже пожилой, у
него седые волосы, у самых глаз пучки  морщин,  которые  делают  его  взгляд
лучистым и добрым. Такие глаза у моей матери. "Ты слышишь, мама, у командира
нашей дивизии такие же глаза, как у тебя... И оттого я чувствую тебя  рядом,
И оттого силы мои неистощимы".
 Хижняков берет со стола коробку со спичками,  начинает  стучать  ею  по
столу. Стучит он долго. А взгляд задумчивый.
 - Имеются сведения: немцы из Мелитополя перебрасывают в  Крым  танковую
дивизию, - наконец чиркает спичкой он и закуривает.
 - Та-ак, - не говорит, а стонет Правдив. - И что же он,  Мельхесов,  не
может повлиять на командующего?
 - Командующий вновь упрашивает Москву перенести срок наступления.
 - Но это очень опасная нерешительность...
 - А сами вы как бы поступили? - поднимается Хижняков, испытующе смотрит
Правдину в лицо.
 - Трудно сказать.
 - Ага, трудно, а ему, командующему,  легко?  Подходит  лето,  вероятно,
немцы предпримут наступление. А горячие головы не считаются с этим. Надо  бы
укрепить глубину обороны. Но разве Мельхесов пойдет на это?  А  командующего
он, видимо, крепко подмял под себя... Сильная личность...  Доложи-ка  лучше,
как разведгруппа, готова? - уже другим тоном интересуется Хижняков.
 - Готова. Я считаю, товарищ полковник, надо включить в группу радиста.
 - Кого именно?
 - Сергеенко, из роты связи. Комсомолка.
 - Вот  так,  уже  облюбовал!  Но  что  ж,  бери.  Завтра  я  свяжусь  с
командующим и доложу ему свое решение.

 В роту возвращаюсь вместе с Сергеенко. За спиной  у  нее  радиостанция.
Аннушка рассказывает мне, как  тогда,  при  высадке  десанта,  выбралась  на
берег, думала, что заболеет, но все обошлось благополучно.
 - И ты тоже идешь в разведку? - спрашивает Аннушка.
 - Иду.
 - И Кувалдин? - наконец вспоминает о Егоре.
 - Конечно, - живо отвечаю. - Егор - славный парень.
 - Неужели? - она смеется, беря меня под руку.  Чувствую:  что-то  хочет
сообщить мне. "Не надо, Аня, я все знаю", - мысленно возражаю ей,
 - Хочешь, один секрет открою? - спрашивает она, замедляя ход.
 - Я о нем знаю.
 - Нет, не знаешь.
 - Тогда говори.
 Она поправляет за спиной рацию,
 - Егор парень действительно хороший. Знаешь, что он придумал, когда  мы
уходили на фронт? Предложил мне выйти за него  замуж.  Я  отказалась.  Тогда
говорит "Значит, не любишь?" Я и сама не знаю, люблю я его или нет.
 Что же я могу ей ответить? Ах, Егор, Егор, славный ты парень. Теперь ты
для меня самый лучший друг.
 А Аннушка все говорит и говорит. И я ей верю, верю каждому слову.
 - Как ты, что у тебя нового в жизни? - наконец интересуется она мной.
 - Как видишь, разведчик. Теперь вместе будем.
 - А я все время думала о тебе, - признается она и  начинает  вспоминать
институтскую жизнь.
 Впереди вырастает темный бугорок. Это наша землянка,

 - 14 -

 Сидим в приемной командующего фронтом. Трещат телефоны. Стены помещения
исполосованы проводами. Заходят офицеры,  генералы,  приходится  то  и  дело
подниматься, отдавая им честь. Редко кто из них обращает  на  нас  внимание:
или не знают, кто мы, или потому что своими делами заняты, - несколько  дней
назад гитлеровцы внезапно перешли в атаку. Они нанесли удар по  стыку  между
северной и южной группами наших войск и заняли ряд населенных пунктов. Но на
нашем участке линия фронта  не  изменилась.  И  все  же  мы  вынуждены  были
повременить с разведкой. Сегодня вечером пойдем. Наша группа уменьшилась  на
одного человека. Правдин отчислил  Беленького  -  не  вынес  парень  тяжести
тренировок. Кирилл был откомандирован снова в  роту.  Прощаясь  с  нами,  он
вдруг заявил:
 - Не каждый может быть героем, война ведь особый случай в жизни народа.
Я в другом деле покажу себя.
 Кувалдин заметил:
 - Рады будем, Кирилл...
 А Беленький, сняв шапку, пятерней расчесал густые волосы и на этот  раз
ничего не сказал. Он удалялся по  косогору,  чуть  перекосившись  в  плечах,
отчего казалось, что он все же  вот-вот  обернется  и  произнесет  очередное
поучение, но так молча и скрылся за сопкой, прихрамывая на одну ногу.

 Сейчас  с  нами  будет  беседовать  командующий.  В  дверях  появляется
Мельхесов. Он узнает Шапкина,  подает  ему  руку,  интересуется  настроением
группы.
 - К выполнению задания готовы, - громко отвечает Захар.
 Мельхесов, взглянув на Правдива, скрывается за дверью.
 Снова оживают  телефонные  звонки.  Егор  изредка  бросает  взгляды  на
Аннушку. Любит он ее, наверное, крепко, но скрывает это от других. Как-то на
тренировках Аннушка не смогла  быстро  настроить  радиостанцию  на  заданную
волну. Правдин, считая секунды, хмурил лицо.
 - Помочь бы надо, - шепнул я Егору. Кувалдин повернулся ко мне,  отгрыз
кусочек сухаря, сказал:
 - Сама настроит.
 - Пентюх, - возмутился я.
 - Ну-у, - улыбнулся Егор, продолжая хрустеть сухарем.
 - Торопитесь! - крикнул Правдин, не отрывая взгляда от часов.
 Я вскочил и подбежал к Аннушке. Мои пальцы быстро забегали по рукояткам
настройки. Политрук одернул меня:
 - Отставить! Кто вам разрешил помогать?
 Я отскочил от рации, споткнулся и упал, расцарапав себе о  камни  руку.
Потом, после занятий, не мог смотреть Егору в глаза.
 В приоткрытую дверь из смежной комнаты слышен голос Мельхесова:
 - Чепуха, враг не может организовать серьезного наступления...
 Кто-то прикрывает дверь. Теперь доносятся лишь  отдельные  слова.  Лицо
Шапкина вытянулось, глаза вновь стали сухими, поблекшими.
 - Заходите, - зовут нас  в  кабинет  командующего.  В  дверях  Чупрахин
шепчет мне:
 - Плечи расправь, а то забракует. Отвечай генералу громко. Понял?
 Первым политрук представляет генералу Шапкина. Захар  делает  три  шага
вперед, громко докладывает:
 - Командир разведгруппы лейтенант Шапкин!
 -  Здравствуйте,  товарищ  старший  лейтенант,  -  командующий   мягким
движением подает Шапкину руку. - Да, да, теперь вы  старший  лейтенант.  Это
звание вы заслужили. - И, повернувшись к нам, замечает: - Подчиненные у вас,
вижу, орлы. Ваша фамилия?
 - Красноармеец Иван Чупрахин.
 - Ого, голос крепкий.
 - Так точно, товарищ генерал, крепкий. Чупрахины хрипотой не страдают и
кашлем не болеют. Кашель, он хвороба для разведчика поганая,  -  заканчивает
Иван.
 - Орел, орел, - командующий одобрительно качает головой и спрашивает: -
Вы хорошо знаете, куда идете?
 Хором отвечаем:
 - Знаем!
 - Трудно, очень трудно будет.
 Мельхесов в упор ставит вопрос:
 - Сможете ли вы при угрозе плена живыми не даться врагу?
 Об этом с нами говорил и полковник Хижняков. Мы знаем, куда  идем,  там
все может случиться. Хором отвечаем:
 - Можем!..
 Знакомимся с оперативной обстановкой, с расположением немецких  частей,
пунктами сосредоточения фашистских войск.
 На прощание командующий  и  представитель  Ставки  пожимают  нам  руки,
желают удачи.
 С наступлением темноты выдвигаемся на  ничейное  поле  и  здесь  лежим,
ожидая команды, чтобы двинуться вперед. Позади маячат высотки. Там находятся
наши войска, прижатые друг к другу, как спрессованные.

 Мы, разведчики, многое  видим.  Например,  мало  кто  даже  из  больших
командиров знает, что район наших позиций опутан  густой  сетью  проволочной
связи, ночью трудно пройти, чтобы не запутаться  в  проволоке.  Шатрова  это
тревожило. "Не дай бог фашистской  авиации  совершить  массированный  налет:
порвут провода, и штабы останутся без связи", - говорил подполковник.
 Вокруг тишина. Как хочется вырваться из этой серой  холодной  горловины
перешейка с постоянными дождями, сырыми ветрами!  И  кому  пришло  в  голову
назвать эту землю солнечным Крымом? Тянет сыростью. И ни одного звука.
 - Онемели, вражьи  души!  -  шепчет  Чупрахин.  Он  лежит  вниз  лицом,
обвешанный гранатами, в темноте похожий на бесформенный ком.
 Падают тяжелые капли дождя. Я протягиваю руку к Ивану:
 - Скоро, что ли, пойдем?
 - Не туда звонишь, Бурса, - почему-то со злостью отвечает  Чупрахин,  -
жди сигнала от старшего лейтенанта.
 - Внимание, - с хрипотцой в голосе предупреждает Шапкин.
 -  Отставить!  Не  двигаться!   -   вдруг   распоряжается   Правдин   и
вопросительно смотрит на Захара, как бы говоря: заметил вспышки ракеты,  это
знак приостановить разведку. Шапкин возмущается:
 - Да что они там, шутят? Разрешите уточнить...
 - Нет, я сам. Всем лежать на месте и ждать моего распоряжения. Если все
в порядке, слышишь, Шапкин, будет дана длинная очередь из пулемета  зелеными
трассирующими  пулями  вдоль  линии  фронта  в  южном   направлении,   тогда
продолжайте выполнять задачу, а если красную  трассу  увидите  -  немедленно
возвращайтесь. Следите за сигналами.
 Правдин бесшумно, как это может делать  только  он,  ползет  в  сторону
рубежа, где притаилась наша поддерживающая группа. До нее метров двести. Это
оттуда был дан сигнал.
 - Всем наблюдать! - предупреждает Захар и спустя  минуту  спешит  туда,
где только что скрылся политрук. - Я сейчас, - бросает он Егору.
 Возвращается очень быстро.
 - Ну, все в  порядке,  сигнала  никакого  не  будет,  по-пластунски  за
мной!..
 И первым трогается с места по намеченному  маршруту.  Вздох  облегчения
вырывается из груди: наконец-то состоялась наша вылазка.
 Впереди меня передвигается Аннушка. У нее на  спине  рация.  Порой  мне
кажется, что я слышу тяжелое, прерывистое дыхание. Напрягаю слух. Ничего  не
услышав, все же шепотом спрашиваю:
 - Аня, тяжело?
 В ответ ни слова.
 - Сигнал, товарищ старший лейтенант! - сообщает Кувалдин.
 - Это не для нас, - резко обрывает его Шапкин, -  тут  есть  катакомбы.
Встать, за мной!
 Мы лежим между камней у самого входа  в  пещеру,  метрах  в  сорока  за
линией переднего края. Надо спешить иначе утром гитлеровцы могут  обнаружить
нас. Шапкин, чуть выдвинувшись вперед, лежит неподвижно. Наконец он сползает
с  бугорка.  Но  не  успевает  Захар  произнести  и  слова,  как   раздается
громоподобный гул. Впечатление такое, будто где-то наверху бьют молотками  в
пустые  железные  бочки.  Без  труда   определяем:   открыли   массированный
артиллерийский огонь.
 - В укрытие! - приказывает Захар.
 Гул канонады не прекращается: он льется сплошным, надрывным  потоком  с
шипящим, захлебывающимся выговором.
 - Самбуров,  за  мной,  остальным  отойти  в  глубь  катакомбы,  занять
оборону, - отдает распоряжение Шапкин. Выползаем на бугорок.  Уже  настолько
посветлело,   что   далеко   просматривается   местность.   Из-за    высоты,
расположенной  несколько  левее,  выползают  немецкие  танки.   Они   быстро
принимают боевой порядок, увеличивают скорость.
 - В наступление идут.
 Захар, повернув ко мне голову, смотрит прищуренными глазами:
 - Не ошибся ты, землячок, в наступление.
 - Что будем делать?
 Шапкин подвигается ко мне. Теперь он лежит со мною  плечо  к  плечу.  Я
слышу его учащенное дыхание.
 - Что делать, спрашиваешь? Покурим, подумаем. А  вообще  ты  громко  не
удивляйся. Видишь, и самолеты немецкие пошли, - показывает  он  на  небо.  И
вдруг предлагает папиросу: - Кури.
 -  Да  что  вы  в  самом  деле!  -  вскрикиваю  я.  -  Надо  же  что-то
предпринимать!
 - Не кричи громко, - повторяет Захар. - Видишь, танки уже  прошли  нас,
теперь ихняя пехота валом валит.
 Мельком  бросаю  взгляд  в  сторону:  по   косогору   спускаются   цепи
гитлеровцев.
 В ушах стучит кровь. Треск пулемета приводит меня в чувство.
 Захар лежит с простреленной головой. Что-то липкое и тепловатое течет у
меня по щекам. Подбегает Мухин. Я вижу Алексея, как в тумане.
 - Убит? -  глухо  доносится  голос  Алексея.  Пули  свистят  над  нами.
Делается холодно. Алексей тащит меня в убежище.


 ***


 В КАТАКОМБАХ


 - 1 -

 Я опускаюсь на камень и сразу чувствую невероятную дрожь во всем  теле,
так трясет, что не могу слова выговорить, а голова пылает огнем.
 - Что там случилось? - спрашивает Егор.
 - Шапкина он задушил, - слышу голос Мухина. Жар охватывает грудь, перед
глазами зеленые круги. Потом все пропадает в темноте.
 Из мрака приближается лицо матери.
 - Мама!
 Голова вздрагивает и еще ниже наклоняется. Теперь отчетливо вижу белые,
словно припудренные мукой, пряди волос.
 - Ты седая, мама?
 - Лежи, лежи.
 Маленькая холодная рука касается  моего  лба.  Поднимаю  глаза  кверху:
серые тяжелые камни покрыты крупными каплями воды. Каменный  потолок.  Когда
же он у нас появился?.. И стены серые, с большими темными  кругами...  Крыша
течет, сырость кругом...
 Сильно печет в левой части груди. Не хватает воздуха.
 - Окно откройте...
 Внезапно  наступает  темнота.  Словно  из  подземелья,   слышу   глухой
разговор:
 - Ну как?
 - Горит весь, бредит.
 - Что же делать?
 - Подождем, спадет температура, поднимется. Ночь  рассеивается:  у  ног
дрожат три человеческие фигуры. Вот они, подпрыгнув,  закружились  в  крутой
спирали.
 - Ты думаешь, он  поднимется?  -  опять  слышу  чей-то  голос,  который
кажется мне знакомым.
 - Мама, кто здесь?
 Напрягаю зрение и вдруг отчетливо вижу Аннушку. Она сидит рядом  и  все
еще держит свою руку на моем лбу. На какое-то время чувствую просветление  в
голове, хочется рассказать, как все произошло, как убил Шапкина.
 - Он хотел нас выдать фашистам...
 - Бурса? - это голос Чупрахина. - Ты молчи... молчи...
 Весь дергаюсь, пытаюсь подняться.
 - Не верите?..
 - Лежи, лежи...
 Все куда-то убегают. "Бросили", - решаю.
 Частые  выстрелы,  перемежающиеся  с  сердитыми   раскатами   гранатных
разрывов, на некоторое время заставляют подумать о другом: "Что там?" Срывая
с себя шинель, встаю на колени и беру  автомат.  Впереди,  где  обозначается
выход, вижу голубое небо, на котором  вдруг  вырастает  черный  с  огненными
лепестками взрыв.
 - Иди вперед, что прячешься? - кричу на себя.
 Кто-то подхватывает под мышки, тащит в темноту. Плыву,  то  поднимаясь,
то опускаясь, словно на волнах. Некоторое время чувствую запах  моря,  слышу
характерный всплеск воды. Крутая волна сбивает с ног. Падаю,  задыхаясь  без
воздуха. Рядом появляется старший лейтенант Сомов.
 - Вперед!
 Напрягаю силы... Руки  тянутся  к  берегу.  Пляшут  огненные  столбы  -
причудливо, суматошно. Пламя лижет лицо, грудь.
 - Егор, помоги!..
 На песчаной отмели замечаю мать.
 - Мама, мама... уходи... Опасно здесь.
 Но она бросается  ко  мне.  Никогда  не  видел  ее  такой  решительной.
Подхватив меня, прижимает к груди, целует в лоб.  А  губы  ее  горячие,  как
раскаленное железо.
 - Лежи, лежи, они сюда не посмеют прийти.
 - А-а, это ты, Аннушка...
 И снова темнота. Кто-то раскрывает мне рот, чувствую, как потекла вода.
Жадно глотаю. Делается легче.
 Подходит Кувалдин. Из-за его плеча вижу вытянутое лицо Мухина.
 - Воды...
 Алексей опускается на колени. В руках у него фляга.
 Отвинтив крышку, убеждается, что в посудине воды ни капли нет. Чупрахин
выхватывает из рук Мухина флягу, бежит к выходу.
 - Куда? Стой! - вслед ему потрясает автоматом Кувалдин.
 - Я сейчас...
 - Стой, тебе говорят!..
 - Я сейчас! - не останавливаясь, кричит Чупрахин.
 - Убежал, - шепчет Мухин. Он подходит к моему автомату и носком  сапога
подвигает оружие ко мне. Лицо Алексея приподнято кверху, сухие губы,  дрожа,
что-то шепчут, догадываюсь: "Один патрон берегите для себя".
 - Алеша! - вскрикиваю я.  Но  Мухин  уже  скрылся  за  камнем,  ушел  к
Кувалдину.
 Темное пятнышко канала ствола смотрит в лицо. Остается только протянуть
руку, оттянуть спусковой крючок и нажать на него.
 - Пусть будет так.
 Уже не чувствую ни жары, ни сухости во рту. В голове  ни  одной  мысли.
Под рукой какой-то прохладный твердый предмет упирается  в  подбородок.  Что
это? Автомат.
 Надо мной склоняется Аннушка:
 - Коля! Что ты!..
 Рука разжимается,  и  оружие,  скользя  по  груди,  с  легким  цоканьем
ударяется о камень.
 - Ребята! Есть  вода!  -  слышится  голос  Ивана.  Навстречу  Чупрахину
выбегают из-за камней Кувалдин, Мухин.
 - Жив?
 -  Что  за  вопрос!  -  держа  в  цуке  флягу,  отвечает  Иван.   -   У
разминированных фашистов  достал  воду.  Оказывается,  мы  ухлопали  четырех
гитлеровцев. Лежат они, беспризорные, при всей экипировке...
 Катакомба наполняется гулом автоматных  очередей.  Сбрасываю  шинель  и
пытаюсь подняться. Голова тяжелая, будто вместо шапки на ней пудовый  слиток
свинца. Стены, пол, вздрогнув, рванулись мне под ноги, кругом  все  поплыло,
закружилось. Густая темнота хлынула в убежище. Ничего не видать. И  хотя  бы
кто-нибудь произнес слово. Ушли? Нет, слышу тяжелое дыхание.
 - Досиделись! - это Мухин говорит. - Из-за одного теперь погибнем  все,
- шепотом продолжает Алексей.
 - Скорее ложись и протягивай ножки, а  то  опоздаешь  на  тот  свет,  -
сердито возражает Чупрахин. - Не то говоришь, Алеша.  Разве  можно  товарища
бросить!
 - Что же делать?
 - Есть голова, есть руки, значит, не все потеряно.
 - Правду говоришь, Егор.  Главное  -  не  опуск