ь: высадятся ли Англия и  Соединенные  Штаты  в  Европе,
чтобы нанести удар фашистам во Франции.
 - Все идет к этому, - проявляет свою осведомленность  Беленький.  -  По
этому поводу, говорят, идут правительственные переговоры. Скоро  гитлеровцам
придет крышка, время работает против них.
 - Крышка-покрышка, - ворчит Чупрахин. - Не верю я  этим  американцам  и
англичанам. Они ведь за здорово живешь помощи нам  не  окажут.  Империалисты
делают все с выгодой для себя. Так я говорю, Кирилл Иванович?
 Беленький, подтянув ремень, длинно отвечает:
 - Если говорить с точки зрения стратегии, то есть  основного  удара,  и
учитывать политические события, которые сейчас  происходят,  то  надо  прямо
сказать, Чупрахин не прав. Вот я, когда учился в институте...
 - Погоди, погоди, Кирилл Иванович, - прерывает Кувалдин  Беленького.  -
Прямо говори: выступит Америка на нашей стороне против гитлеровцев?
 - А чего тут  отвечать:  все  зависит  от  места,  условий  и  времени.
Понимаете, я вам сейчас разъясню...
 - Пошел  философ  петлять!  И  где  его  такой  мудростью  начинили?  -
удивляется Чупрахин и обращается  к  Егору:  -  Ты  сам,  Кувалдин,  ответь:
выступят они на нашей стороне?
 Артиллерийский налет прерывает спор.
 После обеда приходит  Правдин.  Нос  у  него  заострился,  фуфайка  вся
иссечена, рука по-прежнему на перевязи. Хочется подойти к политруку, сказать
что-то хорошее, теплое.
 - И чего этот проклятый фриц вдруг замолчал? - возмущается Чупрахин.  -
Не выношу тишины!  Товарищ  политрук,  скоро  мы  двинемся  вперед?  Что  за
стратегия сидеть в окопах? Мы же не какие-нибудь англичане, чтобы комфорт  в
окопах устраивать, правда, дядя Прохор?
 Забалуев поглаживает бороду:
 - Не знаю, браток. - И добавляет: - Война долгая будет. Привыкай сидеть
в окопах.
 - "Привыкай"!  -  передразнивает  Чупрахин  Забалуева.  -  Это  вам  не
четырнадцатый год, отец! Сказал же, "Долгая!" Ты,  видать,  старой  закваски
солдат, но ничего, мы тебя перевоспитаем.
 - Есть, товарищи, очень важное дело, -  сообщает  политрук.  -  Надо  к
немцам сходить - разведать. Кто из вас пойдет добровольно?
 Некоторое время длится молчание. Правдин поправляет  повязку.  Забалуев
посасывает самокрутку. Мухин теребит  в  руках  ружейный  ремень.  Беленький
смотрит себе под ноги.
 Первым отзывается Чупрахин:
 - Пишите, товарищ политрук: матрос Иван Чупрахин, это я, значит...  Ну,
что молчите? - кричит он на нас. - Языки проглотили?
 Делаю шаг вперед. Правдин окидывает меня испытующим  взглядом.  Видимо,
мое телосложение не внушает ему доверия.
 - Он по-ихнему говорит. Очень может пригодиться,  товарищ  политрук,  -
поясняет Чупрахин. - Пусть идет.
 - Я пойду, - поднимается Кувалдин.
 - Пишите, - поправляет автомат на груди Мухин.
 Дядя Прохор толкает в бок Кирилла, шепчет на ухо:
 - Не робей, сынок, отзовись!
 Горячая волна срывает с голов шапки.
 - По местам!
 Пригнувшись, мы разбегаемся по траншее. Артиллерийский  обстрел  длится
несколько часов.
 Ночью политрук, собрав нас к себе, рассказывает, как  будем  готовиться
для перехода линии фронта, говорит, что группу возглавит Шапкин.
 - Но это не сегодня и не завтра, -  поясняет  нам  Правдин  и  лощинкой
уходит на свой наблюдательный пункт.

 - 9 -

 С левого фланга, где находится Феодосия, доносится  гул  артиллерийской
канонады. Он начался ранним утром, когда еще светились  на  небе  звезды,  и
продолжается уже больше часа. Когда он прекратится,  никто  не  знает.  Дядя
Прохор, положив рядом с собой автомат, штопает шинель. Дырочка небольшая, но
на видном месте - на плече: это след  осколка.  Но  Забалуев  умалчивает  об
этом. Чупрахин, глядя, как Прохор ловко орудует иголкой, замечает:
 - Портным, что ли работал?
 - Нет,  не  угадал,  садовник  я.  Есть  такая  станица  Ахтапизовская,
слышал?..
 - Как же, знакомый населенный пункт, - отвечает Иван. - Помнишь, Бурса,
у колодца индюка встретили, говорил нам: сколько вас тут иде, а он все про и
пре. Помнишь, па  Петра  Апостола  похожий,  с  длиннющей  белой  бородой...
Георгиевский крест у него на груди.
 - Ну и что? - настораживается Забалуев.
 - А то, что индюком он, тот крестоносец, оказался. Шибанули мы фрица, и
будь здоров! - Чупрахин надевает каску, поднимается  на  бруствер.  Улегшись
поудобнее, он наблюдает, как мечутся за холмами вспышки  разрывов.  Забалуев
дергает его за ногу:
 - Слышишь, слезай браток, нечего тебе там торчать, а то шальной осколок
черябнет, и будет тебе индюк.
 - Отстань, - брыкается Иван. - Опять бомбардировщики летят, -  сообщает
он. - Заходят, разворачиваются. Ребята, наши появились... Под хвост им! Так!
Горит один вислобрюхий!
 Покачнулась земля, дохнула в траншею горячая волна воздуха,  даже  руки
ощутили прикосновение тепла. Забалуев силой стаскивает Чупрахина вниз.  Иван
отряхивается и сердито спрашивает Прохора:
 - Чего мешаешь смотреть на их смерть? Ведь сбили одного вислопузика.
 - А это, это что? - Забалуев тычет пальцев  в  черную  дырку  на  левом
рукаве Ивана.
 - Пошел ты к черту! - отмахивается Чупрахин и бежит в укрытие.
 - Ершистый парень, - говорит мне Прохор. -  Пойди  посмотри,  по-моему,
его ранило.
 Меня опережает Мухин. Когда мы остаемся вдвоем, Прохор сообщает:
 - Старик-то, которого вы  видели  в  Ахтанизовской,  мой  тесть,  если,
конечно, при Георгии был. Такой у нас один на всю станицу. И напрасно матрос
индюком обзывает его.  -  Забалуев  достает  кисет,  неторопливо  скручивает
папиросу. И, уже забыв про тестя, спрашивает: - Устоят наши на левом-то?
 - Должны, - коротко отвечаю, прислушиваясь к гулу канонады.
 - И  я  так  же  полагаю:  устоят,  иначе  нельзя,  -  зажигая  спичку,
соглашается он. - Трудный у нас участок фронта, с трех сторон море, в случае
неустойки беда может случиться. Я врангелевцев в двадцатом тут  доколачивал.
Серьезный противник был. Вооружение  английское  да  хранцузское,  и  личный
состав - одно офицерье. И все же, когда мы под командованием товарища Фрунзе
штурмом взяли Сиваш, тут барон и выдохся: в несколько дней мы его  порешили.
Нам стоять на месте не дело, надо идти  вперед,  -  рассудительно  заключает
Прохор. - Кувалдин так же говорит.
 "У Егора искра в голове", - вспоминаю слова Чупрахина.  А  может  быть,
никакой "искры" у Кувалдина и нет: мало  ли  в  наших  головах  нетерпеливых
мыслей.

 ...За поворотом траншеи Чупрахин сталкивается с Кувалдиным.
 - Куда бежишь? - останавливает его Кувалдин.
 - Я? А черт его  знает  куда...  Видишь,  нос  расквасил,  даже  шинель
испачкал. И кровь  не  остановишь.  Надо  на  медпункт  смотаться.  Обернусь
быстро.
 - Иди, - разрешает Егор. - Кстати, поможешь Беленькому  обед  принести,
Кирилл только что ушел.
 - Ты уж никому не говори, что я ушел на медпункт. Понимаешь, Чупрахин -
и вдруг с разбитым носом идет к врачу... Нехорошо!
 - Ладно, иди, секрет твой никто не узнает.
 До медпункта метров триста. У  входа  в  палатку,  защищенную  со  всех
сторон высокой насыпью,  Чупрахин  встречает  хирурга  Крылову.  Маша  сразу
узнает его:
 - А-а, старый знакомый, заходи, заходи...
 "Нет, с этой я не договорюсь",  -  подумал  Иван  и  почувствовал,  как
что-то  оборвалось  внутри.  Когда  бежал,  рассчитывал:   рана   пустячная,
перевяжут - и сразу на передний край. Никто и  не  узнает,  что  был  ранен.
Конечно, можно бы сделать перевязку и там, в траншее, но тогда  бы  пришлось
краснеть  за  свою  оплошность  перед  старым  солдатом  -  дядей  Прохором.
"Накаркал,  щербатый  садовник",  -  ругнул  в  душе  Забалуева  Чупрахин  и
отозвался:
 - Это вы мне говорите?
 - Да, вы же ранены? Заходите! - Крылова берет его под  руку,  вводит  в
палатку: - Раздевайтесь,
 - Зачем раздеваться, у меня только с носом что-то не в порядке.
 - Разрешите взглянуть, - она пристально смотрит Ивану в лицо. - С носом
у вас все в порядке. Как это вы испачкали лицо кровью?
 Дальше хитрить невозможно. Помедлив с минуту, Иван  решительно  сбросил
шинель. Весь рукав гимнастерки пропитался кровью. Но  рана  была  небольшая:
чуть пониже локтя осколок коснулся мягкой ткани, оставив  разрез  сантиметра
три длиной. Крылова даже не стала накладывать  швы.  Она  быстро  обработала
рану,  перевязала  руку  и  предложила  Чупрахину   отправиться   в   палату
выздоравливающих.
 - С недельку отдохнете - и опять в роту, - сказала Маша,  вручая  Ивану
заполненный бланк.
 - С недельку? Маловато, доктор, мне бы с месячишко полежать.
 - Хватит, ничего серьезного я не вижу, чтобы продлить срок. Идите!
 Иван  облегченно  подумал:  "Вот  и  пронесло,  наивная  девчонка:  она
полагает, что я и взаправду прошусь на отдых, черта рыжего Чупрахина туда, в
эту команду выздоравливающих,  заманишь".  Он,  весело  подмигнув  Крыловой,
направился к выходу.
 - Погодите! - вдруг остановила Маша Ивана.  Чупрахин  насторожился.  Не
поворачиваясь, спросил:
 - Что, еще прибавить решили?
 - Как старому знакомому, я вам провожатого  дам,  чтоб  не  блуждали  в
поисках палатки.
 - Да нет, не надо, я сам найду, - шмыгнул за дверь Чупрахин.
 Беленького он догнал на полпути. Взяв у него  бачок  с  кашей,  зашагал
впереди, покусывая от боли нижнюю губу.

 ...Под вечер узнаем: гитлеровцы заняли Феодосию и сильно потеснили  наш
левый фланг. Но распоряжение о посылке разведчиков в тыл к фашистам остается
в силе. Мы собираемся покинуть  траншею.  Я  слышу,  как  Прохор  в  стороне
говорит Чупрахину:
 - Зачем обманул Егора? Не годится так, он командир,  перед  ним  солдат
должен быть как на духу. Понял?
 - Дядя, вот что... Старой ты закваски человек. Не  задерживай  меня.  В
разведку иду, а ты мне молитвы читаешь.  Егорку  я  никогда  не  подведу,  -
бросает он Прохору и направляется ко мне:  -  Я  тебе  как  другу  сказал  о
ранении... Зачем этому садовнику передал?
 - Я ему ничего не говорил. Забалуев все видит, он тебя понимает больше,
чем ты сам...
 - Ну? - удивляется Иван.
 И все же, когда приготовились  в  путь,  Чупрахин  первым  подает  руку
Прохору:
 - Ну, дядя, бывай здоров, хорошенько следи за  фрицем,  коли  ты  такой
глазастый. Еще встретимся. И не обижайся на меня.
 - Иди уж,  перец  окаянный.  Я-то  думал,  тебя  действительно  малость
черябнуло осколком, но не похоже на это.  Вот  я  и  рад,  что  ошибся.  Но,
однако, ты понапрасну не рискуй, негоже так солдату...
 - Так я же матрос, Прохор Сидорович!

 - 10 -

 Я заметил, что Шапкин  не  любит  ходить  на  передний  край  вместе  с
Шатровым. Может быть, потому,  что  подполковник  долго  задерживается  там?
Скажет, на часик, а пойдет - останется на сутки, а-то и  больше.  Начинается
обычно так. "Ну пошли, Захар, - скажет он, - взглянем одним глазком, как они
там ведут себя". Шапкин  немного  подумает,  пожмет  плечами  и  согласится:
"Можно, конечно. Только что  же  я  один,  разрешите  взять  кого-нибудь  из
разведчиков?" А подполковник уже смотрит на меня. И всегда так получается. И
сегодня тоже. После обеда, только было я собрался написать матери,  появился
Шатров, пришлось отложить письмо.
 От места, где мы готовимся к операции для  перехода  линии  фронта,  до
переднего края не больше километра. Но это только напрямую. Ходим  же  туда,
делая большие петли. Вернее, не ходим, а продвигаемся. А это не  одно  и  то
же: продвигаться приходится ползком.
 Шатров предупреждает:
 - Из травы голову не высовывать.
 А трава здесь ниже кочек. Мартовские ветры  начисто  слизали  небольшой
снежный покров, обнажив рыжеватую щетку прошлогодней растительности. С  виду
вроде и сухое место, а ступишь - по самые щиколотки вязнешь  в  липкой,  как
клей, грязи. Это еще сносно. Но вот подполковник сгибается, потом ложится на
землю. Ползти надо метров шестьдесят до хода сообщения, который приведет нас
к первой  траншее.  Приходится  прижиматься  к  земле  так,  что  подбородок
касается холодной студнеобразной жижи. Но это только на первых метрах, потом
ничего не чувствуешь - ни липкой, проскальзывающей между пальцами рук грязи,
ни жесткой, колючей щетки стерни. Захлебываясь в тугом неподвижном  воздухе,
над нами пролетают снаряды, они могут шлепнуться рядом или угодить одному из
нас па спину. Тут уж, конечно, не до удобства... И все же вскоре и  к  этому
привыкаешь, как будто так и должно быть. Что же думать об  опасности,  когда
есть цель, и не лучше ли смотреть вперед, туда, где,  извиваясь,  тянется  к
переднему краю небольшой хребетик земли, - это обозначается  ход  сообщения.
Там можно будет встать на ноги, разогнуть спину и  пройтись  по-человечески,
как и должны ходить люди.
 Первым спускается  в  траншею  Шатров.  Когда  я  приближаюсь  к  нему,
подполковник уже успевает привести себя в порядок, очистить шинель от  грязи
и даже умыться в студеной лужице лицо его выглядит свежим и вообще  сегодня
он какой-то другой - менее ворчливый, даже встречает шуткой:
 - Ты, лейтенант, почисть шинель,  а  то  на  черта  похож,  еще  немцев
перепугаешь, -  замечает  он  Шапкину.  Захару  и  Егору  Кувалдину  недавно
присвоили звание лейтенанта.
 Когда же мы обретаем нормальный вид, Шатров угощает нас папиросами:
 - Прошу, курите... Сначала мы побудем у артиллеристов. Лейтенант Замков
- парень глазастый, он все замечает.
 Противотанкисты  находятся  на  окраине   небольшого   полуразрушенного
поселка. Их орудия зарыты в землю,  только  стволы  торчат  над  брустверами
темными  трубочками,  похожими  на  оси  из-под  телег.  Впереди,  метрах  в
трехстах, виднеются позиции гитлеровцев. Там никакого движения - безмолвная,
набухшая от дождя степь, теряющаяся в тумане мороси. Но все  это  только  на
первый взгляд. Замков полулежа докладывает подполковнику:
 - Вот за этим курганом, - показывает он рукой, -  у  них  стоят  танки,
правее,  в  лощине,  сосредоточена   дивизионная   артиллерия,   не   меньше
трех-четырех батарей.
 Шатров прикладывает к глазам бинокль. Минут  десять  оп  молча  изучает
местность. Потом передает прибор Шапкину:
 - Взгляни-ка, Захар!
 Пока  Шапкин  наблюдает  в  бинокль,  я  успеваю  осмотреть   помещение
наблюдательного пункта. Это небольшая землянка с  ветхим  дощатым  потолком.
Возле амбразуры сооружена полочка,  на  которой  стоит  несколько  книг.  По
корешкам узнаю знакомые произведения  Лермонтова,  Пушкина,  учебник  химии.
Замков, перехватив мой взгляд, наклоняется ко мне, шепчет:
 - В поселке достал. Мои ребята любят  читать.  А  я  химией  увлекаюсь.
Интересная наука!
 - Ну как, лейтенант, есть артиллерия? - спрашивает Шатров у Шапкина.
 - Есть, товарищ подполковник.
 - А что ты говорил в прошлый раз?
 - Тогда я ничего не заметил. Видимо, ее только что подтянули.
 - Нет, она здесь давно стоит, - возражает Замков. Он снимает фуражку  и
перчаткой трет козырек,  и  без  того  чистый,  поблескивающий  лакированной
поверхностью.
 - Не может быть! - настаивает на своем Шапкин. Захар  любит  ходить  на
наблюдательный пункт один. Иногда он берет с собой Мухина, которому нравится
ходить с лейтенантом, потому что тот все  больше  сам  ведет  наблюдение,  а
Алексею даже разрешает спать.
 -  Точно,  -  надевая  фуражку,  говорит  Замков,  -  две  батареи,   а
позапрошлой ночью еще  подтянули.  Готовятся,  сволочи,  точно  вам  говорю,
готовятся к наступлению.
 - Ну конечно! - иронизирует Шапкин. - Так-таки и готовятся! Чепуха!
 Шатров берет учебник химии. Полистав книгу, спрашивает:
 - Кто это у вас читает?
 - Я, - отвечает Замков.
 - Вот как! - подполковник кладет  учебник  на  место  и  продолжает:  -
Интересно! С виду вы, Замков, такой служака - и вдруг химия. Глядя  на  вас,
не подумаешь этого. Так что ж, Захар, какой мы вывод сделаем?
 Это уже касается данных наблюдения, и Шапкин сразу  соображает,  о  чем
идет речь.
 - Разрешите мне выдвинуться вперед. Враг - не  полотно  художника,  его
надо рассматривать вблизи.
 - Вот это мне нравится. Давай, Захар, действуй.
 Возвращается Шапкин  под  вечер.  Весь  облепленный  грязью,  он  долго
приводит себя в порядок. Шатров не торопит его с докладом.  И  только  когда
лейтенант выпивает кружку чаю, подполковник спрашивает:
 - Удачно или нет?
 - Замков прав, артиллерия есть - два орудия в лощине.
 - Два? - переспрашивает Шатров
 - Два, - повторяет Шапкин.
 - И все?  -  поднимается  Шатров  и,  подойдя  к  амбразуре,  о  чем-то
задумывается.
 - Нет, не все, - отзывается Шапкип.
 - А-а-а, значит, не все... А я-то подумал, что ты только орудия увидел.
Ну, ну, рассказывай.
 - Стык у них здесь. По-моему, это подходящее место для  перехода  линии
фронта.
 - Хорошо, Захар, потом мы с тобой потолкуем подробно.
 Утром  Шатрову  сообщают,  что  в  штаб  полка   прибыл   представитель
командования Мельхесов. Я его еще ни разу не видел, но из  разговоров  знаю,
что это крутой человек и что  его  многие  побаиваются,  особенно  командиры
полков  и  дивизий.  Но  Шатров  обрадовался  этому  сообщению,  с  желанием
отправился в штаб полка.
 В полдень он вновь приходит в траншею. Набив трубку табаком и словно не
замечая ни меня, ни Шапкина, вслух рассуждает:
 - Ничего не понимаю! Полчаса Мельхесов распекал Хижнякова  и  командира
полка за то, что они укрепляют  траншеи,  назвал  их  оборонцами  и  тут  же
потребовал активнее готовиться к  наступлению.  Только  он  уехал  -  прибыл
командующий. Совершенно другое потребовал: зарываться в землю  и  ни  о  чем
больше не думать, пока не  прояснится  обстановка.  Как  замахнулись,  какой
высадили  десант!   И   вдруг   такая   разноголосица.   А   если   опоздают
договориться?..
 - Вы думаете, немцы скоро  начнут  наступление?  -  отзывается  Шапкин,
глядя на высоту,  которую  неделю  назад  захватили  гитлеровцы  неожиданной
контратакой.
 - Я, Захар, ни о чем не думаю, - будто пробуждаясь, отвечает Шатров.  -
Наша с тобой  задача  -  побольше  разведать  у  противника  огневых  точек,
хорошенько изучить его боевые порядки, определить слабые места и быть всегда
начеку. Да вот еще: найти прореху, сквозь которую ты со своими ребятами  мог
бы успешно проникнуть. Хотя такое место мы с тобой уже нашли.
 Он вытаскивает из сумки карту и, развернув ее на коленях, что-то быстро
чертит карандашом.
 - Что же вы сидите, отправляйтесь к месту тренировки, -  вдруг  говорит
Шатров. - Я остаюсь здесь.
 На обратном пути встречаем Замкова. Он советует не идти прежним путем.
 - Видите, как пристрелялся, -  показывает  на  разрывы  вражеских  мин,
дробящих землю на всем маршруте, по которому мы шли, а вернее, ползли сюда.
 Шапкин с обидой в голосе бросает Замкову:
 - Ладно учить, и так пройдем.
 И,  пригнувшись,  скачками  бежит,   огибая   опасное   место.   Замков
успокаивает меня:
 - Иди тихонько, снаряд в одно и то же место не падает. Понял?
 Я догоняю Захара, когда он уже выходит из зоны огня.
 - Садись, Самбуров, передохнем, -  предлагает  Шапкин,  тяжело  дыша  и
обмахиваясь платком.
 Темнеет. Уже не видно курганов. У горизонта дрожит одинокая  звезда,  и
ничего похожего нет на то, что вот на этой промокшей земле идет война.
 Мы поднимаемся.
 Всю  дорогу  молчим.  Когда  подходим  к  землянке,  Шапкин  вспоминает
Шатрова:
 - Ползает  он  теперь  по  переднему,  вглядывается  в  темноту  и  все
рассчитывает,  прикидывает,  Шатров-то!   Вроде   бы   не   доверяет   своим
подчиненным, а?
 - Что вы, товарищ лейтенант!

 - 11 -

 Шатров велит мне разыскать Правдина. Политрук только что возвратился  с
наблюдательного пункта и, едва  успев  позавтракать,  сразу  же,  утомленный
бессонной ночью, уснул у всех на глазах прямо за столом. Мы втроем  -  Егор,
Чупрахин и я - снесли его в повозку,  укрыли  шинелью:  он  даже  не  открыл
глаза. Теперь надо его поднимать, а не  прошло  и  часа,  как  он  уснул.  В
нерешительности стою перед Шатровым.
 - Он только лег отдохнуть... Всю ночь там был, -  показываю  в  сторону
переднего края.
 Шатров смотрит на часы:
 - Ладно, пусть поспит... Не найдется ли у вас кружки чаю? -  спрашивает
офицер, присаживаясь за  ст