- Надо учиться. У вас твердая рука!
     Позеленевший от ревности Зейц повернулся к Зандлеру:
     - Где же ваша несравненная Ютта? Или сегодня, в честь почетных  гостей,
вы изменили своему правилу сажать прислугу за стол?
     - Ютта не прислуга... - оробев, начал профессор.
     - Я слышу, господин Зейц интересуется нашей Юттой? - воскликнула Эрика.
- Вот сюрприз! Но сегодня она не сможет развлечь вас. У нее болит голова,  и
она не спустится к нам.
     - А если я ее попрошу?
     - Ну, если вы умеете и просить,  а  не  только  приказывать,  испытайте
себя. Но, чур, никакого принуждения. Ведь вы не знаете своей силы...
     Эрика шаловливо тронула черный рукав Зейца. Зейц встал, расправил ремни
и направился к деревянной лестнице на антресоли. Заскрипели ступени.
     Ютта поспешно закрыла дверь, внутренне собралась. Из ее комнатки,  если
оставить дверь приоткрытой, было хорошо слышно все, о чем говорилось в зале.
При желании она могла незаметно и рассмотреть сидящих за столом. Ни Зейц, ни
Вендель, ни другой испытатель из Аугсбурга - Франке -  не  интересовали  ее.
Они уже не раз бывали в этом доме. Все внимание Ютты было обращено  на  двух
приезжих. Один из них может оказаться тем самым Мартом, о прибытии  которого
сообщило присланное  из  Берлина  письмо.  Ведь  именно  сегодня  он  должен
связаться с ней.
     А до полуночи осталось всего полтора часа. Появление этих двух не может
быть случайным. Но кто же из них? Конечно, когда она  спустится,  он  найдет
способ привлечь к себе ее внимание. Но  прежде  чем  показаться  внизу,  она
хотела бы сама узнать его. Он должен напомнить ей о дядюшке Клаусе.  Кто  же
он? Кто? Высокий конопатый обер-лейтенант или плотный, коренастый капитан?
     "Лучше бы лейтенант! Ох, Ютта, Ютта! Красивый парень. Только  уж  очень
самоуверен. И рисуется перед Эрикой. "Мы с генералом",  "Я  уверен"...  Фат.
Эрика уже размякла. А он просто играет с ней. Конечно, играет.  Наверное,  у
него в Берлине таких Эрик... Как  он  на  нее  смотрит!  А  глаза,  пожалуй,
холодные.  Равнодушные  глаза.  Пустые.  Разве  у  Марта  могут  быть  такие
стеклянные, пустые глаза? А капитан? Этот как  будто  проще.  Сдержанней.  И
чего он все время крутит шеей? Воротник жмет? Или ищет кого-нибудь? Меня?  И
на часы смотрит. О чем это он шепчется  с  Франке?  А  теперь  с  Зейцем?  А
лейтенант развязен. Руки целует Эрике. Расхвастался  связями.  А  Зейц  даже
зашелся от злости. Встал. Идет сюда. Только его мне и не хватало. Ну что  ж,
даже лучше. Все равно надо сойти вниз".
     Ютта быстро прикрыла дверь, забралась с ногами в мягкое кожаное кресло.
     Зейц постучал, тут же, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Сколько  в
нем благодушия!
     - Простите, фрейлейн, за позднее вторжение. Поверьте, оно вызвано  моим
глубоким расположением к обитательницам этого милого дома. Как  ваша  бедная
головка?..
     - Ваше чувство к госпоже Эрике для меня не секрет, господин Зейц.
     - Тем лучше.
     Взгляд Зейца внимательно ощупывал комнату.
     - Надеюсь, вы одобряете мой выбор?
     - Эрика - девушка,  заслуживающая  безусловного  восхищения.  Но  я  не
думаю, чтобы она была готова к брачному союзу. Ей еще нет двадцати.
     - Фюрер ждет от молодых сил нации незамедлительного  исполнения  своего
долга. Германия нуждается в  быстром  омоложении.  Я  уверен,  что  фрейлейн
Эрика,  во  всех  отношениях  примерная  девушка,   хорошо   понимает   свой
патриотический долг.
     - У нее остается право выбора...
     - Ерунда. Она слишком юна,  чтобы  самостоятельно  выбирать  достойного
арийца. Ей нужно помочь сделать  правильный  выбор.  Подобная  помощь  будет
высокопатриотическим поступком, фрейлейн Ютта.
     - Вы переоцениваете мое влияние, господин Зейц.
     Зейц уселся на ручку Юттиного кресла, приблизил к ней свое лицо.  Глаза
его сузились.
     - Это вы, фрейлейн, недооцениваете меня.  -  Он  рассмеялся.  -  Хватит
сказок, Ютта, хватит сказок. Она похолодела. Непроизвольно дрогнули ресницы.
     - Какие сказки вы имеете в виду? Она  взглянула  прямо  в  узкие  глаза
Зейца. Он все еще смеялся.
     - Разве вы не любите сказок, Ютта? Разве вам их не  читали  в  детстве?
Бабушка? Ха-ха-ха. Или дядюшка? Ха-ха-ха.  Или  тетушка?..  У  вас  же  есть
тетушка?
     - Да, в Берлине... Но я что-то не понимаю вас. Вы... Не может быть!
     Зейц, казалось, не замечал ее смятения.
     - Видите. Тетушка далеко, она не может помочь своей любимой племяннице.
Прелестной фрейлейн Ютте. А ведь ей очень нужна  помощь.  Одиноким  девушкам
трудно жить на свете. Их каждый может обидеть...
     Зейц положил обе руки на зябкие плечи Ютты.  Она  дрожала.  Все  в  ней
протестовало  против  смысла  произносимых  им  слов.  Так  это   он   Март?
Невозможно! Но как  тогда  он  узнал?  Значит,  провал.  Их  раскрыли.  Надо
закричать, предупредить его. Март сидит там, внизу, не зная, что такое Зейц,
не догадываясь. Или там никого нет? Его схватили уже. И  теперь  мучают  ее.
Там внизу чужие. Кричать бесполезно. Или... Это все-таки он, наш? И все  это
лишь маскировка, игра... Но можно ли так играть?
     Она не могла вымолвить ни слова.
     - Кто защитит одинокую девушку? Добрый принц? Гордый дух? Рюбецаль?  Вы
верите в Рюбеца-ля, Ютта?
     Он проверяет ее. Ну конечно.
     - Да.
     - Я буду вашим Рюбецалем, фрейлейн, - серьезно проговорил Зейц.  -  Как
вам нравятся такой дух? Несколько крепок, не правда ли?
     Нет,  это  невозможно.   Тут   какое-то   страшное   совпадение.   Надо
успокоиться. Надо ждать. Он не сказал заветных слов о дядюшке Клаусе.
     - Откуда вы знаете, что я любила сказки? - проговорила Ютта вслух.
     - Зейц знает все. Запомните это. Я же дух. Могу быть добрым. Могу  быть
злым. Но вы ведь добрая девушка, Ютта?
     - Вы знаете, у меня прошла голова. Я хочу сойти вниз. Только  разрешите
мне привести себя в порядок.
     Зейц вышел, а Ютта еще долго сидела в кресле, не шевелясь, слушая,  как
утихает сердце, стараясь понять, что же произошло.
     Когда она спускалась по лестнице, ловя и  оценивая  прикованные  к  ней
взгляды сидящих за столом, в наружную дверь постучали.
     - Открой, Ютта, - сказала Эрика,  по-видимому  не  очень  довольная  ее
появлением.
     В дверях стоял, улыбаясь, пожилой худощавый офицер. Наискось от правого
глаза тянулся под козырек тонкий шрам. Офицер погасил улыбку.
     - Передайте профессору,  что  его  просит  извинить  за  поздний  визит
капитан Коссовски.
     Она пошла докладывать, а навстречу  ей  из  зала  надвигался,  раскинув
руки, коренастый капитан.
     - Зигфрид, затворник? Ты ли это?


        " Глава пятая МИР -ТВОЕ КОЛЬЦО "

     Утвердив план нападения на Советский Союз - план "Барбаросса", - Гитлер
задумался над экономическими ресурсами  для  будущей  большой  войны.  Хлеб,
мясо, фрукты могут  дать  вермахту  Греция  и  Югославия.  28  октября  1940
Муссолини напал на Грецию. Но "тосканские  волки",  "феррарские  геркулесы",
"пьемонтские дьяволы" терпели поражение за поражением.
     Гитлер написал  дуче  письмо,  в  котором  последними  словами  обругал
оскандалившегося союзника. В апреле 1941  года  он  двинул  свои  войска  на
Балканы. На беззащитный Белград обрушились сотни бомбардировщиков.  Танковые
колонны быстро смели плохо вооруженную  югославскую  королевскую  армию.  17
апреля Югославия капитулировала.  Вскоре  пала  Греция.  Шестидесятитысячный
экспедиционный корпус англичан начал грузиться на корабли.  У  него  в  тылу
оставались остров Крит и многочисленный средиземноморский флот.
     Поскольку захват острова с моря  не  представлялся  возможным,  фашисты
атаковали его с воздуха.
     Знаменитый восьмой  корпус  асов  генерала  Рихтгофена  нанес  страшный
бомбовый удар по  укреплениям  на  Крите  и  кораблям  англичан.  Пикирующие
бомбардировщики потопили  четыре  крейсера,  шесть  эскадренных  миноносцев,
повредили один авианосец, три линкора, три крейсера и десятки мелких  судов.
Фактически они вывели из строя основное ядро британского  средиземноморского
флота.
     Воздушнодесантный   корпус   генерала   Штудента   выбросил   на   Крит
парашютистов.  В  течение  десяти  дней  они  полностью  захватили  один  из
крупнейших в мире островов.
     Последний сопротивляющийся британец был убит 2 июня 1941 года. Убит  за
20 дней до жесточайшей и последней для гитлеровцев войны.

                                   - 1 -

     Официальный заказ на продолжение работ над реактивным самолетом мог  бы
доставить другой офицер отдела вооружений люфтваффе, но Пихт попросил Удета,
чтобы тот послал в Аугсбург именно его. Он  хотел  навестить  Вайдемана.  На
следующий день после вечера в доме Зандлера Пихт был уже в Аугсбурге.
     - Поздравляю вас, господин конструктор, - сказал он,  передавая  бумаги
Мессершмитту, - кажется, "Штурмфогель" расправляет крылья.
     -  Я  ни  минуты  не  сомневался  в  этом,  -  проговорил  Мессершмитт,
польщенный похвалой. - Коньяк, вино?
     - Пожалуй, коньяк.
     Мессершмитт открыл буфет.
     - Только Хейнкель наступает вам на пятки. - Пихт приподнял  хрустальную
рюмку, любуясь золотистым цветом коньяка.
     - Я пока не получал никаких известий,  -  постарался  как  можно  более
равнодушно сказать Мессершмитт.
     - И не получите. Герман Геринг приказал держать в секрете работы фирм.
     - Н-ну, Геринг и Удет всегда были расположены ко мне...  Если  не  сами
они, так их ближайшие помощники. - Мессершмитт многозначительно посмотрел на
Пихта, не исподлобья, как обычно, а открыто, прямо.
     Пихт промолчал.
     -  Кстати!  Я  давно  собирался  сделать   вам   одно   небезынтересное
предложение...
     - На другой же день после полета вашего "Штурмфогеля", - как  будто  не
слыша последних слов, начал Пихт, - старый Эрнст поднял свой "Хейнкель-178".
Тот самолет, над которым он бился с тридцать  восьмого  года.  Обжегшись  на
ракетном "сто семьдесят шестом", в эту машину  он  поставил  турбореактивный
двигатель, который работает на бензине.
     - Не помните марки двигателя?
     - "ХеС-ЗБ" с тягой пятьсот килограммов.
     - Мне как  раз  не  хватает  такого  двигателя!  -  сердито  воскликнул
Мессершмитт.
     - Кстати, это первый турбореактивный мотор, который  поднял  самолет  в
воздух.
     - Н-да-а, -  протянул  Мессершмитт,  понимая,  что  такой,  видимо  уже
отработанный, технически доведенный двигатель никто не сможет  выцарапать  у
Хейнкеля.
     -  В  этот  же  день,  пятого  апреля,  он  испытал  другой  самолет  -
"Хе-280В-1".
     - Эту каракатицу с двумя хвостами?
     - И двумя двигателями,  по  шестьсот  килограммов  тяги  на  каждый.  В
горизонтальном полете самолет достиг скорости восемьсот километров в час.
     - Я понимаю интересы рейха, - морщась от боли под ложечкой и поглаживая
свои черные,  начинающие  редеть  волосы,  заговорил  Мессершмитт.  -  Отдел
вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется.
     - Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы  Хейнкеля  над  этим
самолетом?
     - Я не говорил об этом, - пробормотал Мессершмитт.
     - Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля,  -  пришел  на  выручку
Пихт.
     - Да, конечно, время, время... - Мессершмитт оценил полученные сведения
и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета.

                                   - 2 -

     Если  бы  Мессершмитт  знал,  о  чем  несколько  часов  назад   говорил
расторопный адъютант Удета его летчику-испытателю Вайдеману, он вряд  ли  бы
предложил ему выгодное дело.
     Но разговор проходил с глазу на глаз, притом в машине Пихта.
     - Как у тебя идут дела, Альберт? - спросил Пихт, едва машина  двинулась
с места.
     - Кажется, я неплохо устроился, но скука...
     - Ты можешь развеяться хотя бы в Аугсбурге.
     - Но я не сынок Круппа и не родственник президента рейхсбанка!
     - Деньги можно делать всюду, где имеют о них представление.
     - Мне платят за голову, которая пока цела.
     - В лучшем случае, - проговорил Пихт, глядя на дорогу.
     - Что ты этим хочешь сказать, Пауль?
     - Хуже, если ты останешься инвалидом и тебя отправят в  дом  призрения,
где собираются неудачники и старые перечницы...
     Пихт знал, чем уязвить Вайдемана. Альберт всегда жил гораздо шире своих
возможностей и частенько оставался без денег.
     - В конце концов каждый старается где-то что-то ухватить,  -  продолжал
Пихт, - Разница лишь в измерениях, в нулях, словом.
     - Как же ты, к примеру, ухватываешь? - Вайдеман заглянул в лицо Пихта.
     -  Очень  просто,  -  с  готовностью  ответил  Пихт.  -  Я  работаю  на
Мессершмитта.
     - Я тоже работаю на Мессершмитта, но что-то он  не  платит  мне  больше
тысячи марок.
     - Еще тысячу ты можешь получать от Хейнкеля.
     - Каким же образом?
     - Положись на меня. Это я устрою тебе по старой дружбе.
     - Как я буду окупать эти деньги?
     - Ты будешь передавать ему все сведения о "Штурмфогеле".
     - Ах ты каналья,  Пауль!  Я  же  нарушу  в  таком  случае  один  весьма
существенный пункт контракта...
     - Пустое. Он не стоит тысячи марок. Ведь и ты и я работаем для рейха. А
если, шефы грызутся, то это не наше дело. Пусть  грызутся,  лишь  бы  скорее
кто-то из них сделал хороший самолет.
     Вайдеман сдвинул фуражку на затылок и поскреб лоб.
     "А что, если Пихт подложит  мне  свинью?  Да  меня  Мессершмитт  заживо
съест. Хорошо - Мессершмитт, а Зейц, а гестапо? Но ведь Пихт старый товарищ.
К тому же он сам ляпнул о своей дружбе с Мессершмиттом,  и,  узнай  об  этом
Удет, ему не сносить головы за  разглашение  служебной  тайны.  И  опять  же
тысяча  марок...  Это  очень  неплохие  деньги   за   какие-то   фигли-мигли
"Штурмфогеля", который еще неизвестно когда обрастет перьями..."
     - Хорошо, Пауль. Я буду работать на этого старичка Хейнкеля, если он  и
вправду соберется платить мне по тысяче марок. Только кому и  как  я  должен
передавать эти сведения?
     - Наверное, пока мне, а я - ему. - Пихт достал блокнот и  авторучку.  -
Пиши расписку и получай аванс.
     "Оппель"  затормозил.  Дорога  была  пустынна.  За   вспаханным   полем
виднелась лишь маленькая деревушка.
     - Может, без расписки... - проговорил, упав духом, Вайдеман.
     - Расписку я потом уничтожу. Но надо же мне отчитаться! Аванс  солидный
- тысяча пятьсот марок. - Пихт достал запечатанную пачку и положил на колени
Вайдеману.

                                   - 3 -

     Накануне первого мая на  заводах  Мессершмитта  поднялся  переполох.  В
Аугсбург  со  всех  аэродромов  и  вспомогательных  цехов,  разбросанных  по
Баварии, съезжались рабочие,  инженеры,  служащие.  На  митинге  должен  был
выступать второй фюрер рейха Рудольф Гесс.
     Механик "Штурмфогеля" Карл  Гехорсман  едва  не  опоздал  на  служебный
автобус из за бутербродов, которые наготовила ему в дорогу жена.  Теперь  он
сидел, обхватив большими, в рыжих конопушках руками многочисленные кульки, и
не знал, как рассовать их по карманам. Сквозь бумагу протекал жир и капал на
новые суконные брюки. С каждой каплей в сердце Карла накипала  злость.  "Нет
никого глупее моей жены! - ругался он про  себя.  -  На  кой  черт  мне  эти
бутерброды, когда у меня есть пять марок на пиво и сосиски!"
     Выбросить бутерброды Карл не мог - он хорошо знал цену хлеба и масла. У
Карла было семеро детей. Последний, в отличие от старших двойняшек, появился
на свет в трогательном одиночестве. Карл получал от рейха добавочное пособие
как многосемейный рабочий. Но его, разумеется, не хватало.
     Теперь дети уже разбрелись по свету.  Старшие  работали  в  Гессене  на
металлургическом заводе, строили автостраду  и  завод  авиадвигателей.  Двух
последних, самых  любимых,  после  трудового  фронта  забрал  вермахт,  и  в
Лехфельде он жил с женой, которая за жизнь ничему так и не научилась.
     Когда автобус подъезжал к окраинам Аугсбурга, брюки были уже безнадежно
испачканы. Карл положил свертки на колени  и  начал  уничтожать  бутерброды,
хотя есть не хотел. Его распирало от ярости.

     Перед главным сборочным цехом во  дворе  был  сооружен  помост,  обитый
красным сатином. С двух сторон на углах висели флаги с нацистской свастикой,
а в центре, там, где должен  выступать  оратор,  стоял  микрофон  в  паутине
проволочных  держателей.  По  правую  сторону  трибуны  блестел  начищенными
трубами оркестр. По левую стояли ведущие инженеры и служащие фирмы -  все  в
цилиндрах и черных фраках с красными розами в петлицах.
     Глядя на их ухоженные, самодовольные физиономии,  Карл  подумал:  "Ишь,
буржуи тоже поалели. Праздник-то ведь наш, рабочий..."
     Карл  Гехорсман  никогда  не  вмешивался  в  политику,  но  на  рабочие
демонстрации ходил и, случалось, кулаками крошил зубы штурмовикам.  А  потом
пошли дети, Карл "одомашнился", и вовремя - иначе  давно  бы  упекли  его  в
концлагерь. Хорошо, что еще попал в Испанию.
     Солнце поднялось довольно  высоко  над  стеклянными  крышами  корпусов.
Стало жарко. Начинала мучить жажда. "Надо бы пива", - с тоской подумал  Карл
и стал понемногу расстегивать тяжелый двубортный пиджак и жилет.
     Вдруг грянул оркестр. Как по команде, цилиндры  левой  стороны  трибуны
слетели с голов и легли на согнутые в  локтях  руки.  Толпа  вытянулась.  От
кучки самых больших начальников,  среди  которых  Карл  узнал  лишь  верзилу
Мессершмитта, отделился  узкогрудый  молодой  человек  с  зачесанными  назад
волосами и темными провалами глаз, прикрытых  клочкастыми  бровями.  Оркестр
наддал еще оглушительней, а последнюю ноту гимна  рявкнул  на  пределе  всех
возможностей.
     - Я приветствую рабочий класс Германии! - выкрикнул  Гесс.  Его  тонкие
губы сжались еще плотней.
     - Зиг хайль! - откликнулась толпа.
     - Я приветствую его солидарность с идеалами и  жизнью  народного  вождя
Адольфа Гитлера!
     - Зиг хайль!
     От крика у Карла заломило в ушах и зажгло в желудке.
     - Я приветствую истинных граждан нашего рейха!
     Снова грянул оркестр и смолк.
     - Германия выполняет сейчас великую историческую миссию. Годы позора  и
унижений, навязанных нам извне,  прошли.  Мы,  национал-социалисты,  уяснили
теперь свою правую роль в истории мира. Наши враги навязали нам договор  под
дулом пистолета, который приставили к виску немецкого народа. Этот  документ
они провозгласили святым, растоптав нашу гордость.  Теперь  мы  объявили  им
святую немецкую войну...
     Гехорсман непроизвольно икнул. На него сердито  скосили  глаза  соседи.
Карл глотнул слюну, но рот пересох. Он попытался сдержать  проклятую  икоту,
но снова икнул, на этот раз громче.
     - ...Фюрер, чья жизнь протекает в непрерывном труде и отдана  немецкому
народу, ждет от вас  вдохновенной,  упорной,  целеустремленной,  творческой,
дисциплинированной работы.  Война  на  земле  неотрывна  от  войны  в  небе.
Самолеты, сделанные на  ваших  заводах,  вашими  руками,  ведут  смертельную
схватку с врагом. Они побеждают всюду.  Они  положили  на  лопатки  Францию,
Голландию и Бельгию. Они воевали на Крите и в Греции. Они бомбят Англию.  Вы
-  кузнецы  победы.  И  первый  кузнец  среди  присутствующих  здесь  -  ваш
единомышленник Вилли Мессершмитт! - Гесс легко взмахнул рукой и остановил ее
на широкой  груди  стоящего  рядом  конструктора.  -  На  таких  хозяевах  и
патриотах держится могущество нашего государства. Их энергия, их ум, деловая
смекалка, талант устраняют все препятствия, которые возникают на нашем пути.
Они  доказывают  колоссальное  расовое  превосходство  арийцев  над  другими
народами своей кипучей жизнью и преданностью фюреру!
     - Зиг хайль! - заревела толпа.
     Гесс продолжал еще что-то говорить, но Карл так сильно стал икать,  что
почти не слышал слов. Под шушуканье и толчки он выбрался из толпы  и  увидел
Вайдемана, прижавшегося спиной к кирпичной стене ц