ефону-автомату,
закидывая  монетки  и  раздраженно  жестикулируя,   потом   свернул   на
Кузнецкий, потом - на  Неглинную,  по  Неглинной  дошел  до  Звонарского
переулка и нырнул в  какую-то  дверь,  слабо  подсвеченную  фонарем  под
старину, болтающимся на цепочке. Я стояла в арке за  три  дома  до  этой
двери и ждала, когда он выйдет. Через тридцать минут, рискуя столкнуться
с ним носом к носу, я прогулялась к фонарю на цепочке и обомлела: ночной
клуб "Голубой фламинго"! Ну, Лумумба, ты просто ходячее проклятие!
   "В таких местах не курят", - это было первое, что я подумала, оглядев
небольшой зал с мягкими диванчиками у столиков, подиум с роялем,  стойку
бара и огромный ностальгический фикус в кадке. Сталкиваясь несколько раз
с искусственными цветочными изделиями высокого качества  -  совершенными
обманками, -  я  пощупала  листок  фикуса  и  была  застигнута  за  этим
преступлением огромного роста детиной в трескающемся по швам смокинге.
   - Оставьте Леопольда в покое, - прогундосил он  насморочным  басом  и
подозрительно осмотрел меня с ног до головы. - Впервые у нас?
   Отпираться бессмысленно, поскольку по лицу качка сразу  понятно,  как
они определяют новичков - те сразу же ощупывают фикус.  Стараясь  лишний
раз не раскрывать рта, покаянно развожу руками.
   - Зарегистрируйтесь у бара и имейте в виду: все столики  заказаны  на
сегодня. Будет петь Улькис, сами понимаете.
   Вытягиваю губы в трубочку и таращу глаза, явно преувеличивая  степень
своего понимания.
   У бара первым делом закрываю лицо картой вин и поверх нее  осматриваю
зал.  Ланский  сидит  за  столиком  с  измученного   вида   мужичком   с
напомаженными волосами. Минуточку, я его знаю!.. Вздыхаю с  облегчением:
это  пациент  Ланского.  Хоть  что-то  приятное  за  сегодняшний  вечер:
появилась надежда, что Ланский не голубой. Приободрившись, убираю  карту
и заказываю коктейль. Вероятно, по  моему  взъерошенному  виду  заметно,
насколько я робею, потому что  бармен  подзывает  меня  умопомрачительно
медленным движением указательного пальца и шепотом интересуется:
   - Вишенку или оливку? Киска...
   Проглотив "киску", шепотом выбираю вишенку.  Эта  сволочь,  вероятно,
чтобы доставить мне приятное, демонстративно достает маринованную  ягоду
пальцами, катает ее между большим и указательным и с размаху  закидывает
в бокал.  Спасибо,  что  не  облизал...  Десять  секунд  успокоительного
тренинга.
   Я застываю зрачками на бокале и на шестой секунде чувствую  на  своем
плече чью-то руку.
   Первым делом я покосилась в зал - Ланский  продолжает  лечить  своего
пациента, это не он. На счете десять я медленно повернула голову и  чуть
не упала со стула: с удивлением и готовностью к извинениям  на  лице  на
меня смотрел... Амадей!
   - Что вы здесь делаете? - Он в изумлении оглядывает мой костюм.
   - Модя! Какая неожиданность! - Я решила и дальше изъясняться шепотом.
   Не зная, как в  этом  месте  принято  обмениваться  приветствиями,  я
расставила в сторону руки, а потом,  видя  его  нерешительность,  еще  и
ноги. Получилось смешно, если учесть, что  с  высокого  сиденья  они  не
доставали до пола. Удивленный  Амадей  наклонился  и  прикоснулся  своей
щекой к моей, обозначив в воздухе чмок.
   - У нас столик, можно там посидеть. - Он тоже перешел на шепот. - Ваш
коктейль?
   Модя уже протянул руку, но я зашептала что  есть  силы,  что  в  этом
пойле бармен успел помыть  два  своих  пальца,  поэтому  лучше  заказать
другой и найти, кому можно пожаловаться.
   Я не могла остановиться, хотя Модя и делал мне знаки  глазами.  Потом
он решил перейти к  действиям.  Он  стащил  меня  со  стула  и  поволок,
извинительно улыбаясь в сторону бара и лопоча:
   - Извини, она такая брезгливая, ты не представляешь!..
   Бармен, подозрительно скалясь, яростно натирал бокал полотенцем.
   Психиатр, кандидат медицинских наук Ланский, жестикулируя,  продолжал
беседу за два столика от того, к которому меня подвел Модя.
   Только было я хотела устроиться так, чтобы  вполоборота  видеть  его,
как второй?., нет, кажется, третий раз за этот вечер чуть не упала. Ноги
мои подкосились: к столику подошла пациентка Люся в костюме  байкерши  с
банданой на голове и с распущенными волосами до пояса!
   - Классные усы, - похвалила она, ставя на стол вазочку  с  орехами  и
бокал с чем-то слишком ярко-розовым.
   -  Вы  познакомились?  Как  я  рада!..  -  Это  все,  что   я   могла
пробормотать, усаживаясь.
   - Мужчины так не сидят. - Амадей кивнул на  мои  ноги,  переплетенные
под столиком. Я поспешно расставила их в стороны.
   - Уже лучше, но слишком навязчиво... Нет,  ступни  чуть  сдвиньте,  а
колени, наоборот, расставьте. Хорошо.
   -  Модя  научился  стрелять,  -  сообщила  Люся.  -  У  него  неплохо
получается. Восемь ворон с двенадцати выстрелов.
   Я в ужасе уставилась на Амадея.
   - Да, - кивнул он. - Люся помогла мне преодолеть страх  и  отвращение
к..,  оружию.  Меня  как-то  в  молодости  затащили  на  охоту.  Ужасные
впечатления. Ружье разбило мне лицо. Прикладом, вот здесь. - Он  показал
на правую скулу.
   - Как это? - содрогнулась я.
   - Очень просто, - снисходительно объяснила  Люся.  -  Это  случается,
когда дилетанты палят из дробовика по утке вверх.
   - Амадей, вы ведь давно ходите по психиатрам?  -  Я  тронула  его  за
руку. - Всякие там обследования, заключения?
   - Да, а что?
   - Почему вы в прошлом году выбрали в нашем центре Лумумбу?
   -  Она  черная,  -  просто  ответил  Модя.  -  До  нее  у  меня   был
психиатр-горбун.
   - Это принципиально?
   - Вероятно. Я больше доверяю людям с комплексами. Они  мне  ближе.  А
почему вы спрашиваете? Я не пошел к вам, потому  что..,  потому  что  вы
красивы и заразны.
   - Посмотрите незаметно на третий от угла столик. Не  поворачивайтесь.
Знаете его?
   - Ланского? - слишком громко спросил Амадей и тут же помахал рукой  в
ответ на удивленный взгляд психиатра. - Хотите, я вас...  -  начал  было
Амадей и осекся.
   Потому что я мгновенно  сползла  под  стол  и  совершенно  по-глупому
пыталась спрятаться. Отсюда мне отлично были видны ноги  Ланского.  Ноги
шли к нам.
   - Добрый вечер, Амадэ-эус,  -  произнес  голос  совсем  рядом.  -  На
Улькиса пришли? Это голос не моего Киры.
   - Я, да... Нет, мы, собственно, с Люсей заглянули...
   - Ко мне в  гости  приехал  коллега  из  Амстердама,  -  не  дослушал
Ланский. - Я описал вашу проблему. Он очень, очень  заинтересовался.  Не
хотите ли?..
   Его  туфли  рядом  с  моими  коленками  чуть  подвинулись,  я  быстро
свернулась, закрыв голову руками, почувствовав, что сейчас этот  Ланский
заглянет под стол.
   - Вам там удобно? - спросил совсем рядом его голос.
   Я сжалась еще сильнее.
   -  А  вы  присаживайтесь  к  нам  за  столик,   я   вас   познакомлю.
Представляете, это мой... - начал было объяснять Амадей,  но  тут  Люсин
тупоносый ботинок пнул его лаковую туфлю, и Амадей замолчал.
   - Это наш друг, - продолжила за него Люся. - Очень стеснительный. Еще
два месяца назад был женщиной, никак не привыкнет к  новому  образу.  Не
может выдержать внимания незнакомых людей, чуть что - под стол...
   - А вы и друга возьмите с собой, - радушно  предложил  Ланский.  -  В
Амстердаме подобные  проблемы  -  уже  рутинны.  Продвинутый  мир  новых
человеческих отношений, нам до них далеко.  Спасибо  за  приглашение,  у
меня дела. Люся, вы прекрасно выглядите. Помните наш уговор?
   В зале погас свет. Туфли Ланского удалились.
   В кромешной темноте я выбралась из-под стола,  отряхнула  брюки  и  в
изнеможении рухнула на диванчик.
   От столика к столику передавали бокалы со свечами.
   - Евфросиния Павловна. - Люся положила свою ладонь на мою. - Вы зачем
здесь?
   - Я? Я изучаю  некоторые  аспекты  безличного..,  этого  самого,  как
его?.. Безличного элемента воображения.
   - Евфросиния Павловна, вам не понравится, как поет Улькис.
   - Да, наверное... Не знаю, я не слышала. Это у  него  жабры?  Амадей,
послушайте, я спрашивала...
   Амадей в темноте, чуть  подсвеченной  свечой,  прикладывает  к  губам
палец. Я подвигаюсь к нему вплотную и шепчу,  позволив  себе  при  такой
близости перейти на "ты":
   - Я хотела у  тебя  узнать:  кто  этот  человек,  с  которым  говорил
Ланский?
   -  Байрон?  Так  себе  -  не  знаю,  зачем  он  здесь.   Банальнейший
традиционал. Хотя и суицидник. Он невезучий какой-то, - шепчет Амадей.
   Я слышу щекой его теплое дыхание и нежные прикосновения губ.
   - В каком смысле - невезучий?
   - В смысле - смерти. Не получается  у  него  со  смертью  никак,  что
только ни делает.
   - Чем он занимается?
   - Что?
   - Я спрашиваю, чем он занимается? Что делает?
   - Вешается, режет вены...
   - Да кем он работает?
   - А, это... Не знаю, но могу спросить.
   Вдруг  раздался  резкий  пронзительный  визг,  и  еще  до  того,  как
раздвинулся подсвеченный занавес, я зажала  уши  пальцами  и  сползла  с
кресла, согнувшись. Пока появившийся на  сцене  человек-амфибия  набирал
воздуха для следующего звука, я помахала рукой Люсе и показала пальцами,
что ухожу.
   - Я же говорила - вам не понравится.
   Несколько способов сойти с ума и никогда больше в него не вернуться
   В семь утра зазвонил телефон. Спросонья я некоторое  время  с  ужасом
рассматриваю раскиданную на полу мужскую одежду, потом, ткнувшись ухом в
трубку, вспоминаю вчерашний вечер - это же мой прикид! - и с облегчением
откидываюсь на подушки. Мама настаивает на встрече сегодня в обед.
   - Я не знаю, как сложится день...
   Мне не хочется с  ней  встречаться,  не  хочется  ехать  в  тот  дом,
проходить  мимо  дверей  квартиры  Богдана,   не   хочется   выслушивать
причитания по поводу моего внешнего вида  и  замученных  глаз,  но  мама
категорична:
   - Специально для встречи с тобой к обеду прибудут две  женщины,  одна
из них совсем старуха - ей девяносто  или  около  того,  им  нужна  твоя
помощь, так что не ставь меня в идиотское положение! Жду! - Она повесила
трубку.
   Бедная моя мама, сообщавшая  своим  знакомым  о  профессии  дочери  с
помесью удивления и  разочарования:  "Психиатр,  представляете?.."  -  и
тотчас принимающаяся так расхваливать мои профессиональные  навыки,  что
всегда находились желающие просто так, за дружеским обедом  или  ужином,
поговорить о болячках и страхах. Последние два года мы с нею практически
не  встречались  наедине  -  всегда  с  какими-то   ее   знакомыми   или
родственниками знакомых, которые говорили о своих бедах всегда почему-то
шепотом, с покорностью к судьбе и с  равнодушием  уставших  от  отчаяния
сожителей. В основном речь шла о  пристрастии  к  наркотикам  сыновей  и
дочерей  и  об  алкоголизме  мужей  и  жен.  Помню,  я  как-то   указала
сорокалетнему паровозу - расписывая ужасы пристрастия сына к экстези, он
своей трубкой задымил всю комнату, - что табакокурение является таким же
психическим заболеванием, как и наркомания. Паровоз,  засасывая  дым  из
трубки с хлюпающим  сочным  звуком  растрепанных  губ,  переваривал  эту
информацию минут пять, совершенно окутав  меня  облаком  вонючего  дыма,
после чего предложил начать лечение с него.
   Девяностолетняя старушка - это что-то новенькое... О ком  она  пришла
рассказать? О восьми праправнуках-наркоманах? О посещающих  ее  видениях
из прошлого, о пропадающих в закрытой на четыре замка комнате предметах,
или что кто-то переставляет мебель в  ее  отсутствие,  зомбирует  белыми
блестящими  тарелками  с  крыши  соседнего  дома  и  стучит  в   полночь
костяшками пальцев в окно на одиннадцатом этаже?..
   Придется ехать - мы не виделись с мамой почти полгода.
   Я вошла в подъезд с тяжелым сердцем.
   А на седьмом этаже дверь квартиры Богдана приоткрыта.  Пройти  в  эту
щель нельзя, а заглянуть можно. Я приблизилась к двери лицом и  вдохнула
запах своей юности. Потом я вдруг подумала, что, если  приоткрыть  дверь
посильней, можно будет посмотреть, лежит ли засохшая  роза  на  стуле  у
зеркала?..
   В коридоре не было стула, не было розы, ничего не висело на аккуратно
подобранных корешках книг. Из большой комнаты слышны звуки - там  что-то
двигают, и я иду на эти звуки, как загипнотизированная.
   Остановившись в проеме двери, я на несколько секунд теряю свое сердце
- в кресле, поставленном посередине комнаты, сидит  моя  мама,  разложив
руки на подлокотниках, откинув голову на спинку и закрыв глаза. На  полу
у ее ног лежит нож Мудрец.
   - Мама!..
   Она дергается, открывает глаза и смотрит на меня с недоверием.
   - Что ты тут делаешь?.. Где ты взяла нож? Почему ты в этой квартире?!
Как ты вошла?
   - Здравствуй, Евфросиния, -  строго  произносит  мама,  не  собираясь
вставать из кресла.
   - Вылезай немедленно!.. - Я делаю движение плохо  двигающейся  рукой,
показывая, чтобы она убралась из кресла Богдана.  -  Тебе  нельзя  здесь
сидеть, вылезай!
   - Фло, только не нервничай! - Наконец-то она заметила  мои  судорогой
сведенные губы и обморочную белизну лица.  -  Все  в  порядке,  я  здесь
вытираю пыль, все хорошо. Я ждала тебя позже, вот  так  и  получилось...
Пойдем домой.
   - Разве... Разве здесь так никто и не поселился? - Я покорно тащусь к
выходу, подталкиваемая мамой в спину. - Где ты взяла ключи?
   - У тебя в детской курточке.
   - А нож?.. Почему там, на полу, валяется нож Мудрец?
   - Он там всегда лежит - такой уговор.
   Я резко поворачиваюсь и пытаюсь нащупать ее глаза  своими  в  сумраке
длинного коридора. В этот момент я  замечаю  сухую  розу,  воткнутую  за
зеркало и почти упирающуюся уже сильно обтрепанной головкой в потолок.
   - Какой уговор? С кем?
   - Пойдем домой, я тебе там все объясню.
   - Нет, ты мне объяснишь здесь и сейчас!
   - Не кричи, - кривится мама. - Как же с тобой трудно. С тобой  всегда
было очень трудно. Я убираю в этой квартире раз в неделю, протираю пыль,
проветриваю комнаты. Хозяйка сказала, чтобы кресло всегда стояло на этом
самом месте, я его там и ставлю, когда уберу. А нож должен  лежать  там,
где лежит, я нарисовала на паркете метки, чтобы не  ошибиться,  и  после
влажной уборки кладу его по меткам обратно. Что ты еще хочешь знать?
   - Ты трогаешь этот нож? Ты знаешь, что Богдан...
   - Хочешь сказать, что это тот самый нож, которым он себя убил? Это не
так. Это нож Мудрец - им нельзя зарезаться.
   Я застыла, не в силах сказать ни слова.
   - Мне объяснили, что этим ножом нельзя себя убить. У хозяина квартиры
было три ножа - потом посмотришь, два так и  лежат  в  шкафу,  а  Мудрец
теперь живет на полу.
   - Почему?
   - Мне сказали, что ему пока нельзя покидать это место. Пока не найдут
того, кто этим ножом воспользовался. Или пока этот человек  не  умрет?..
Уже не помню.
   - Кто сказал?! Где?.. - просипела я, держась за книжную полку,  чтобы
не упасть.
   - Что - где?
   - Где эти ножи? Я хочу их посмотреть.
   - Потом придем, все посмотрим, - уговаривает меня мама, как  больную,
стараясь опять развернуть лицом к приоткрытой входной двери. -  Посидим,
помянем...
   Вырвавшись, я вбежала в спальню старика и  стала  выворачивать  ящики
комода. В предпоследнем от пола лежал синий футляр с  надписью  из  двух
иероглифов - ву минь, а в  нижнем  ящике  -  черный  футляр  с  надписью
золотом - иероглиф  ай.  Я  села  на  кровать,  открыла  оба  футляра  и
заставила себя вспомнить, что же означают надписи. Богдан не  учил  меня
китайскому, но заставил вызубрить несколько иероглифов, когда мы изучали
с ним философию Дао дэ Дзина.
   - Ну вот, все  перевернула,  как  всегда,  а  убирать  кто  будет?  -
спокойно интересуется мама. Она подходит, трогает  пальцем  иероглиф  на
черном футляре. - Что здесь написано?
   - Ай...
   - А-а-ай, - повторяет она, вслушиваясь в себя. - А что это значит?
   - Вот и я думаю. В современном языке это слово  обозначает  любовь  -
любить, но Богдан говорил, что иероглифу больше подходит более низменный
смысл, каким его наделяли в древности, - завидовать, низменно желать.
   - А этот? - кивает она на синий футляр.
   -   Безымянный.   Что-то,   не   имеющее    ничего    отличительного,
выделяющегося, но иногда говорят - уникальный, неповторимый, ни с чем не
сравнимый.
   - Я думаю, что Богдан для самоубийства взял бы  безымянный  нож.  Вот
этот, - буднично сообщает мама, тронув рукоятку ножа в синем футляре.
   Смотрю на ее спокойное вдохновенное лицо и чувствую,  что  совершенно
плыву в невесомости подступающего безумия.
   - Мама! - шепчу я в страхе взлететь и никогда больше не опутать  себя
земным притяжением реальной жизни. - А что тогда делают ножом  низменной
любви?..
   - Понимаешь, в этом и проблема. Этим ножом убивают.
   - Проблема?..
   - Да. Если  бы  убийца  знал,  он  бы  обязательно  нашел  нож  ай  и
воспользовался  бы  им.  Если  бы  Богдан  хотел  убить  себя,   он   бы
воспользовался  ножом  без   имени.   Но   пришел   человек   совершенно
посторонний, взял первый попавшийся нож - это был нож Мудрец. А  знаешь,
почему это оказался нож Мудрец? Из-за проклятия Аквинии.
   - Ты что?.. Ты говорила с Богданом? Ты общалась с ним?  Ты  приходила
сюда, когда он был жив?
   - Нет. Ты же сказала,  что  это  твой  мужчина,  -  как  я  могла,  -
улыбается мама и нежно гладит меня ладошкой по щеке. - Нам пора.  Пойдем
домой - скоро придут гости.
   - К черту гостей! Ты должна мне объяснить...
   - Гости тебе все объяснят лучше меня. - Мама берет мою руку  и  силой
уводит из комнаты.
   - Как это - лучше?  Как  это  -  все  объяснят?  -  спотыкаюсь  я  на
ступеньках лестницы.
   - Евфросиния, умоляю, веди себя прилично. Я очень уважаю этих  людей,
очень.
   - Как это - прилично?..
   - Не дерзи, соблюдай возрастную дистанцию.
   - Возрастную?.. - Я ничего не понимала, пока мы  не  вошли  в  мамину
квартиру.
   В большой комнате - которая  теперь,  когда  она  живет  одна,  стала
гостиной - сидели две женщины. Одна, совсем старуха, - я вспомнила слова
мамы, что  она  обещала  мое  присутствие  девяностолетней  старушке,  -
устроилась на стуле, сидела, чопорно выпрямившись,  с  высоко  задранным
подбородком, но выглядело это несколько комично,  потому  что  она  едва
доставала до пола носками  ботинок  со  шнуровкой.  Другую  трудно  было
назвать старушкой - слишком ухожена и дорого одета, но лет шестьдесят  я
ей бы дала. Эта дама уютно устроилась в углу мягкого дивана  и  даже  со
стороны было заметно, что такая женщина всегда найдет  самый  удобный  и
теплый  уголок,  выход  из  любого  щекотливого  положения,   правильную
тропинку в лесу и нескольких желающих подать ей упавший веер.
   - О, вы уже пришли! - обрадовалась  мама,  по  голосу  я  заметила  -
совершенно искренне.
   - Как  это  -  пришли?  -  прислонилась  я  к  притолоке,  пока  мама
стаскивала с меня плащ. - У них что, есть наши ключи?..
   - Я просила тебя не дерзить, - шепнула мама.
   - Не дерзить? А кто дерзит? Я спрашиваю...
   - Здравствуйте, Фло, - певучим приятным  голосом  обратилась  ко  мне
женщина с дивана. Она даже встала, чтобы подойти  поближе  и  разглядеть
меня вплотную своими  темными  глазами.  Вблизи  она  оказалась  слишком
старой и довольно высокой.
   Старуха на стуле поболтала ножками, вздохнула, но  не  произнесла  ни
слова.
   - А мы только что из квартиры Богдана, - зачем-то  доложила  мама.  -
Фло смотрела ножи. Те два, которые лежали в комоде.
   Я ничего не понимала: зачем она говорит посторонним людям о ножах,  о
квартире Богдана?
   - Вы принесли мой образок? - вдруг низким хриплым голосом  произнесла
старуха.
   Я вздрогнула и, похолодев, вгляделась в нее повнимательней.
   - Да, конечно. Вот  он,  пожалуйста.  -  Мама  подошла  к  старухе  и
протянула ей что-то на ладони.
   - Благодарствую, - прохрипела старуха.
   - Давайте удобно сядем и порадуемся нашей встрече, -  слишком  бодрым
голосом предложила мама.
   Женщина с темными глазами увлекла меня за руку к  дивану  и  посадила
рядом с