победы - сначала посмотрела отстраненно, потом сдула растрепанные волосы
с правого глаза и объяснила:
   - Пусть эти гадины теперь попробуют разложить их  правильно!  Это  не
семейка - это гнездо разврата! Они и о других думают, как  о  себе?  Как
они смеют намекать на такие вещи!.. Да моя дочь!.. - вдруг закричала она
что есть мочи, чтобы было слышно в спальне. - Да вы  в  подметки  ей  не
годитесь!
   - Тихо, тихо. - Я села рядом на пол и прижала к себе ее голову.
   Мама вырывалась и пыталась громко объяснить, какая я целомудренная  и
добрая девочка.
   Когда она совсем выдохлась, я пошла посмотреть на Анну-бель.
   - Все в порядке, - кивнула мне Аквиния, - я ее успокоила.
   - Как вам это удалось?
   - Я сказала, что твоя мама могла и не сообщать  нам,  что  переложила
ножи; мы бы ничего не знали и ушли  спокойными.  От  того,  что  мы  это
знаем, выиграла только твоя мама - она полностью удовлетворена истерикой
Анны.
   - Чушь! - фыркнула от окна Анна-бель, припудриваясь  перед  карманным
зеркальцем. - Люди, к которым я повезу ножи, знают все в деталях, каждый
изгиб, каждый вензель на рукоятках! Поэтому они должны лежать  каждый  в
своем футляре, позориться с этой историей не собираюсь! Ты что  думаешь:
я успокоилась от бреда этой старухи? Эти ножи есть в каталоге, я  сравню
фотографии и дома разложу их правильно по цвету футляров!
   - Браво, - уныло похлопала Аквиния и заметила, обращаясь ко мне:
   - Ну разве не дура?! Все уши прожужжала, что Мудреца нельзя убирать с
места убийства, а теперь тащит его к себе домой!
 
Кое-что об алкоголизме 
 
   Через полчаса, кое-как убрав в спальне Богдана, мы вернулись к себе в
квартиру.
   - Она унесла все три  футляра?  -  в  который  раз,  как  заведенная,
спросила мама.
   - Да. Положила их друг на дружку и несла перед собой, прижав к груди.
Успокойся уже, а?
   - А Аквиния?
   - Мы с Аквинией ловили такси.
   - И она увезла все три ножа? - не может поверить мама.
   Я роюсь в кухонных полках, в столе и под сиденьем дивана.
   - Что ты ищешь? - не выдерживает мама.
   - Бутылку. Я знаю, что ты ее прячешь. Доставай - сейчас самое время.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю, и все.
   - В спальне. И совсем я не прячу - я сделала себе бар в тумбочке  под
телевизором.
   - О! Бар!.. Это прогресс, - похвалила я маму и выбрала в тумбочке под
телевизором початую бутылку коньяка.
   - Ну почему ты не приехала на  машине!  -  пожалела  мама.  -  Ты  бы
отвезла их к Анне, убедилась, что она точно затащит эти ножи домой...
   - Потому что наши встречи обычно кончаются  тем,  что  ты  после  них
напиваешься, а я плохо сплю и глотаю снотворное.
   - Тоже мне, психиатр, - позволила себе пошутить мама.
   - Сегодня я решила остаться на ночь и выпить вместе с тобой.
   - Да я не пью  много,  -  отвела  мама  глаза.  -  Так,  рюмочку  для
расслабления...
   - Сколько она тебе платила за  уборку?  -  спросила  я  после  второй
расслабляющей рюмочки.
   - Ерунду. Я согласилась, потому что хотела понять...
   - Ты хотела порыться как следует в этом доме, выяснить, что меня туда
тянуло, да? Найти что-то странное и ужасное!..
   - А что в этом плохого? - защищается мама. - Закусывать будешь?
   - А ты обычно закусываешь?
   - Нет, - пожала она плечами и опять отвела глаза.
   - И я не буду. Мама, я его любила.
   - Знаю, - кивнула она. - Ты не думай, я не  совсем  тупая.  Я  хотела
узнать - за что.
   - Сейчас я скажу банальность, но эта фраза -  хорошее  подспорье  для
психиатра. Любят не  за  что,  а  вопреки.  Я  его  любила  вопреки  его
возрасту, твоему ужасу, вопреки здравому смыслу. Я  хотела  вырасти  для
него и родить ему сына.
   - Боже!..
   - Я все сама испортила. Я его убила.
   - Тем самым ножом? - поинтересовалась она заплетающимся языком. - Вот
умора... А потом пришли две его бывшие  жены  просить,  чтобы  ты  нашла
убийцу? Смешно... Но знаешь, есть еще более смешная  мысль.  Это  я  его
убила. Я больше не могла видеть  тебя,  ты  умирала  на  моих  глазах  -
семнадцатилетняя девочка таяла и сходила с ума,  а  я  ничего  не  могла
поделать! Как только ты уехала, я пришла к нему поговорить. А он сидел в
кресле, надменный такой, рассматривал нож. Даже сесть не предложил.
   - Не выдумывай, - прошу я, задрожав от холодных ладоней ужаса у  меня
на спине.
   - Ладно, не буду... - соглашается мама.
 
Тридцать семь мужчин сразу 
 
   Утром она -  свеженькая  и  веселая,  готовит  на  кухне  завтрак.  Я
наблюдаю за ней сквозь стекло кухонной двери, потом иду поздороваться.
   - Как ты спала? Голова болит? - тактично интересуется мама.
   - У меня не бывает похмелья, - зеваю я.
   - Как хорошо, у меня тоже. Наверное, это семейное! Род  Куличков,  не
страдающих похмельем. Мы смеемся.
   - Сколько у тебя было мужчин? -  вдруг  спрашивает  мама  за  столом,
намазывая на блин икорное масло.
   - Тридцать семь, - отвечаю я честно.
   - А если серьезно?
   - Мама, с этим у меня все в порядке. Ты что, не  можешь  представить,
что я осчастливила тридцать семь мужчин? Мне уже двадцать шесть, я  тебя
умоляю!..
   Она задумывается, потом качает головой.
   - Нет. Не могу. Слишком сюрреалистично. Я  не  могу  представить  эту
картинку - слишком много персонажей. Знаешь, что человек осознает только
то количество предметов или особей, которое он может охватить взглядом и
выделить отдельные черты при этом. Тридцать  семь  особей  сразу  -  это
слишком много.
   - Ты что, пытаешься представить их всех сразу?!
   - А ты как? - спрашивает моя мама.
 
Вся жизнь в коробке от сигар 
 
   Я беру ключи от квартиры Богдана. Мама решительно хочет пойти туда со
мной.
   - Ты разве еще не все шкафы облазила? - укоризненно вздыхаю я.
   - Шкафы я осмотрела все, а вот книги - еще нет.
   - Что ты ищешь в книгах?
   - Я ищу его автобиографию. Где-то же он спрятал рукопись. В книгах  -
удобнее всего.
   - Чего?..
   - Не отпирайся - я видела пишущую машинку, я знаю, что ты в последний
год батрачила на него часов по шесть в день, я умею делать выводы.
   - Мама!..
   - Не перебивай. Ты думаешь, мне одной  эта  мысль  пришла  в  голову?
Аквиния  сказала,  что  заплатит  мне  премиальные,  если  я  найду  его
воспоминания.  Анна  обещала,  что  заплатит   вдвойне,   если   я   эти
воспоминания сожгу, никому не показывая и не читая. Ты поняла?
   - Поняла, - вздыхаю я. - Лучшей приманки для тебя  они  придумать  не
могли.
   - Они считали меня необразованной дурой, меня -  лингвиста  с  ученой
степенью! - бормочет мама, пока мы поднимаемся по лестнице.  -  "Где  вы
работаете,  дорогая?"  Я  сказала,  что  в  издательстве.  Только   было
собралась сказать - в каком,  а  Анна  участливо  так  поинтересовалась:
"Уборщицей?" Что им можно было объяснить?..
   В квартире Богдана я первым делом подошла к окну гостиной.  Осмотрела
два дома, стоящие напротив. Потом прошла  в  угол  комнаты,  где  стояла
пишущая машинка, на которой я училась печатать,  и  подумала,  могла  ли
Аквиния видеть меня в окно под таким  углом?  А  что,  если  она  сейчас
смотрит на нас  в  новенькую  подзорную  трубу?  Зачем  ей  воспоминания
Богдана? Чего боится в этих воспоминаниях Анна?
   - Столько книг! - то ли с завистью, то ли сочувствуя себе, произнесла
мама.
   Я позвала ее в спальню и там на всякий случай первым делом  задернула
шторы. Мы подняли ковер, потом - паркетную доску. Глаза мамы загорелись,
когда из тайника я вытащила деревянную коробку для сигар, но, открыв ее,
мама посмотрела на меня с разочарованием.
   - Что это? Где рукопись?
   - Это пленки с его романом.
   - Романом? Пленки?
   - Он сказал, что пишет роман. Диктовал на магнитофон, когда  находило
вдохновение; оттачивал на мне  приступы  этого  самого  вдохновения,  по
реакции наблюдая, насколько  интересно  то,  что  он  рассказывает.  Или
бормотал сам себе в одиночестве. Ты это искала?
   - Я думала, это будет рукопись!..
   - Я тоже думала, что года за два успею все это напечатать,  потому  и
села за пишущую машинку. Я все равно не успевала бы печатать  за  ним  с
голоса, поэтому мы решили, что, как только ему  захочется  поговорить  о
своей жизни, он будет включать магнитофон, а я -  заботиться  о  наличии
пленок.
   Мама копается в коробке, читает названия на кассетах.
   - "Венеция", "Ханой"...
   - "Венецию" я уже напечатала - это история двенадцатилетнего Богдана.
Если добавить некоторые выдержки из писем его  матери,  а  потом  хорошо
оформить  трагический  конец,  может  получиться   неплохой   роман   со
смертельным исходом.
   Я говорю все это и не верю тому, что слышу. Вот он - прекрасный выход
из любого истерического состояния  нарушения  психики;  вот  панацея  от
ужасов моей последней встречи с Богданом  -  описать  это  и  тем  самым
лишить жизни, обезличить все, что нам тогда пришло в  голову  по  поводу
смерти его матери...
   - "Суини", "Пацифистская  история".  -  Мама  вздохнула.  -  Я  плохо
оцениваю литературу на слух.
   - А что ты хочешь прочитать? Про кого?
   - Про тебя, конечно! - удивляется мама моей непонятливости. - Я  хочу
знать, что он думал о тебе, что он с тобой делал. Ну, и вообще...
   - Тогда нам обеим не повезло. Я тоже иногда потихоньку искала  пленку
"Фло", но ее или не было совсем, или Богдан запрятал историю обо мне под
другим именем.
   - Я знаю, что нужно сделать. Я возьму эту.., и эту. -  Мама  отобрала
пленки с надписями "Анна-бель" и "Аквиния".
   - "Аквинию" можешь оставить - я ее тоже почти всю перепечатала, папка
с такой же надписью лежала раньше в шкафу с одеждой Богдана под  чистыми
рубашками.
   - Тогда я возьму "Анна-бель" и "Суини", введу на работе  в  компьютер
через речевой ввод, а потом распечатаю.
   - Возьми одну "Анна-бель". - На всякий случай я забрала у мамы пленку
с воспоминаниями Богдана о Суини. В основном из-за того,  что  последний
раз, когда мы разговаривали о болезнях, она меня  уверяла,  что  СПИД  и
другие   неизлечимые   инфекционные   заболевания    передаются    через
рукопожатие. Как бы она после прочтения истории о Суини не вызвала в эту
квартиру санэпидемстанцию или, чего доброго, не спалила ее как рассадник
заразы.
   Мы убрали коробку с остальными пленками в тайник, погасили свет и еще
несколько минут стояли в темной спальне двумя  неподвижными  стражами  у
огромной пустой кровати.
   Голубиная любовь
   Спустя сорок минут я  сидела  на  лавочке  Чистопрудного  бульвара  и
тряслась от холода. На соседней лавочке сидел плюгавенький  мужичок;  он
подкармливал жирных голубей крошками от печенья, которое  он  жевал  уже
минут десять, а когда голуби приближались совсем близко к его  ботинкам,
вдруг резко топал ногой, вызывая тем самым птичий переполох, после чего,
ужасно довольный  собой,  содрогался  от  беззвучного  смеха  и  победно
осматривался - нет ли еще зрителей, тоже желающих повеселиться над такой
уникальной выходкой.
   За это время я совершенно точно осознала,  что  сейчас  либо  поздняя
осень,  либо  самая  настоящая  зима,  постепенно  замораживающая  своим
порывистым дыханием (метров десять в секунду) мелкий  дождик  в  колючую
ледяную крупу.
   Скоро мужичок доест свое  печенье,  у  голубей  от  его  притопываний
случится невроз, и они захотят улететь  в  теплые  края,  а  я  намертво
примерзну к лавочке унылым памятником глупости и маразма.  Что  я  делаю
вообще?..
   Поднявшись, иду к мужичку и сажусь с ним рядом. Пока он не  опомнился
и не бросился в бегство (знаю я  эти  симптомы!),  бесцеремонно  залезаю
рукой  в  почти  пустую  обертку  и  выуживаю   предпоследнее   печенье.
Напрягшийся было при моем приближении  Байрон  начинает  дышать  ровнее,
перестает тереть колени друг о друга,  решается  осмотреть  меня,  потом
заглядывает в обертку и некоторое время  напряженно  думает,  съесть  ли
самому последнее печенье или подружиться со мной на  век?  Чтобы  он  не
мучился,  я  достаю  это  печенье  и  разламываю  его  пополам.   Байрон
удовлетворен. Сейчас наступит попытка знакомства.
   - Вы когда-нибудь пробовали стреляться? - интересуется он с  душевным
волнением в голосе.
   - Не-а, - качаю я головой.
   - Топились?
   - Нет.
   - А вены...
   - Не резала. Я мечтаю повеситься,  -  добавила  я  поспешно,  заметив
что-то вроде разочарования на его лице.
   - Правда?..
   - Еще точно не знаю - я боюсь, - делюсь сокровенным, отряхиваю крошки
и делаю вид, что сейчас уйду.
   - Не надо бояться! - торопится с убеждениями Байрон. - "Есть  многое,
что никогда не будет иметь конца; а то,  что  домогалось,  считаться  не
имеющим  начала..."1  -  вдохновенно  процитировал  он  и  ласково,  как
больной, объяснил:
   -  "Ведь  даже  тот,  кто  создал  всех  несчастных,  не  может  быть
счастливым!.." Я с удовольствием поддержала эту тему:
   - "Созидать, чтоб разрушать -  печальный  труд!"  Любите  Байрона?  -
осторожно поинтересовалась я. - Зачем  тогда  говорите  о  самоубийстве?
Разве ваш кумир не  говорил:  "Терпи  и  мысли  -  созидай  в  себе  мир
внутренний, чтоб внешнего не видеть"?
   - Больше невозможно, - восхищенно оглядев меня, признался  Байрон.  -
Больше  никак  не  возможно  созидать  -  я  достиг  совершенства!   Мой
внутренний мир  может  взорваться  в  любое  мгновение,  потому  что  он
превосходит по силе обладания разумом внешний несовершенный мир!
 
О боже... 
 
   - Видите этих птиц? Я часто наблюдаю за ними. Однажды я сидел слишком
близко к проезжей части. Топнул - и белая голубица попала под машину. На
моих глазах, на глазах этих птиц - от нее осталось окровавленное  месиво
из белых перьев и сизых кишок. Знаете, что случилось потом?  Голубь,  до
того момента ходивший вокруг нее  в  любовном  томлении,  ворковавший  и
раздувший грудь, как будто у  него  от  чувств  вот-вот  лопнет  сердце,
подошел к пакету, поставленному мною на асфальт, и стал  кружить  вокруг
него с тем же томлением!
   - Почему это?
   - А потому, что мой пакет был белым! Вот вам и ответ на все  вопросы.
А люди куда глупее птиц!
   - Когда вы хотите умереть? - перешла я к делу,  рискуя  потерять  его
доверие, но медлить было нельзя: я примерзала к скамейке и уже  даже  не
тряслась, а просто застыла на каком-то вздроге и  начала  замечать,  что
мир вокруг стал двигаться медленнее.
   - Завтра, - не удивившись, ответил Байрон.
   - На рассвете?..
   - Нет. На рассвете не получится - банк открывается в девять.
   - Понятно, - кивнула я. - Хотите закончить дела...
   - Нет. Хочу убедиться, что на мое  имя  поступили  обещанные  деньги.
Пусть мне заплатят сполна!
   - Вам платят за смерть?
   - А что тут странного? - взвился он,  вскочил  и  продолжал  говорить
стоя и размахивая руками:
   - Может быть, вы знаете  кого-то,  кому  платят  за  жизнь?..  Хватит
иллюзий вечности, после смерти нет  рая  или  ада,  есть  только  полное
забвение вновь рожденным живым существом всего, чему он научился прежде.
- И вдруг сник. Спросил грустным голосом:
   - Будете со мной водку пить?
 
Триста тысяч на науку 
 
   Через час, отогревшись у батареи в  каком-то  подъезде,  я  спросила,
зачем Байрону деньги? Я думала, он скажет о бедствующей где-то семье,  о
больном ребенке или о парализованной матери. Но он  вдруг  посмотрел  на
меня с брезгливым недоумением и объяснил:
   - На науку! Моя группа в Институте физики твердого тела на эти деньги
сможет закончить нашу работу!
   Он пил из горлышка, я - из пластикового стакана.
   Стоит хорошенько задуматься - второй день подряд пью.
   Я не знаю, что такое нанотрубка. Спросить, или
   Байрон захлебнется от огорчения и не станет рассказывать дальше? Пока
что  я  поняла  одно:  нанотруб-ка  -  это  что-то  вроде   искусственно
выращенного  под  влиянием  углеводородов  столбика  какой-то   странной
структуры. Зато я запросто могу кивать со знанием дела, когда он говорит
о высокопроводящих сверхтемпературных электродвигателях.  Это  мы  долго
проходили с шизофреником, работающим в Гринписе; он втолковывал мне, что
только  изобретение  подобных  электродвигателей  поможет   человечеству
избавиться от выхлопных газов и очистить атмосферу. И  тогда,  если  все
обогревательные станции вынести в  специально  оборудованные  для  этого
места, в города вернутся лоси, медведи и волки! До чего же  станет  жить
радостно!
   Итак, к тому моменту, когда водка в бутылке кончилась, я узнала много
интересного и поучительного. Например, что сверхпроводимость проводников
пропадает при определенных температурах,  и  это  главная  проблема  для
человечества. Что наши русские ученые  -  "лопухи,  как  всегда"  -  лет
десять назад  проворонили  Нобелевскую  премию  в  этой  области,  когда
сделали структуру купрата бария, а результаты  исследований  этих  самых
купратов бария при температуре жидкого азота  зафиксировали  иностранцы.
Они и сорвали, как говорится, банк. Но,  оказывается,  это  все  ерунда.
Каких-то трехсот тысяч долларов будет вполне достаточно,  чтобы  за  год
лаборатория, в которой раньше работал Байрон, в  своих  опытах  вплотную
подошла к температурному режиму в 10 градусов по Цельсию, а это - полный
переворот в мире  топливных  ресурсов.  Но  это  -  страшная  тайна!  10
градусов - это не шутка, это революция, все на планете начнется сначала!
   - Байрон,  ты  могуч!  -  похлопала  я  его  по  плечу  после  такого
заявления, а он меня  вовремя  поймал  после  этого  за  полу  куртки  и
прислонил обратно к батарее. - Тебе дадут целых триста тысяч?! Только за
то, что застрелишься?.. Но почему?
   - Все не так, -  замотал  он  головой,  и  теперь  мне  пришлось  его
удерживать. - Я - суицидник, понимаешь? У меня так в карточке  записано.
Ты знаешь, что такое суицидник? А-а-а! Сначала я  вынес  из  лаборатории
последние результаты. Или нет - сначала назначил дату смерти?.. Человек,
который хочет убедиться, он.., он не верит, что у нас почти  получилось,
а стреляться я не буду. Не-е-ет! Я уже стрелялся. Я буду прыгать вниз  с
высоты. Да. Точно. С высоты. С высоты я еще не прыгал.
   - Но зачем же тебе прыгать, если все так хорошо получается? -  ничего
не понимала я.
   - Они меня уволили из института. Банально - за пьянку.
   - Байрон! Они тебя примут обратно, как только узнают о деньгах!
   - Нет. Я не хочу. Принци-пи-ли-а...Принци-ли-пи-а...
   - Ты не хочешь этого принципиально! - помогла я Байрону.
   - Точно. Пусть они узнают, кто им перевел деньги, потом - когда  меня
уже не будет! Представляю рожи Ванилина и Гринько! И потом...  Накатило,
понимаешь?! Ну накатило, как лавина!
   - У тебя что, обычно зимой накатывает? - удивилась я.
   - Ты думаешь, сейчас зима? - задумался Байрон. - А я думал - весна. У
меня весной накатывает и поздней осенью. Ты меня огорчила...
   - Ну прости.
   - Так меня еще никто не огорчал!
   - Ладно, забудь. Как тебе  мысль,  чтобы  уничтожить  все  написанные
ранее книги и вырастить поколение людей, которые их в глаза не видели?
   - Интересная мысль, - задумался Байрон. - Тут  ведь  важно  понять  -
зачем? Допустим, кто-то сожжет все экземпляры "Робинзона Крузо", так?  А
это моя любимая книжка. Значит, я должен буду не читать, а  рассказывать
дочке эту историю. Любопытно, любопытно... Сама придумала?
   - Нет, - вздохнула я.
   - Так, и что же получается? То, что любило читать наше поколение,  мы
будем передавать устно, вроде легенд  или  преданий.  Старуха!  -  вдруг
крикнул он и радостно меня потряс. - Это же  гениально!  Лет  через  сто
человечество должно будет заново  креститься,  потом  -  писать  законы,
легенды и мифы?! Поколение, прочитавшее в своей молодости столько книг -
о! какие это будут мифы! История будет другой, понимаешь?
   Температура жидкого азота - минус 150 градусов.
 
Накатило... 
 
   Я оказалась дома около полуночи. Пришлось прочистить  желудок.  Рвота
попала в нос. Отвратительное ощущение. Пока я с ним боролась, с  полочки
в ванной на раковину упал пузырек с туалетной водо