ржал и сразу  бы  в  подробностях  рассказал  все.  Ты  меня
понимаешь?
   Я на всякий случай уверенно кивнула.
   - Чуть позже, - доверительно сообщил он, -  я  научился  рассказывать
подобные истории о себе. Вдохновенно, искренне, как нечто  действительно
случившееся и реальное, и достиг в этих рассказах  такого  совершенства,
что уже к пятнадцати годам ни разу не попадался  на  несоответствиях,  а
это, поверь, требовало напряженной работы не только  воображения,  но  и
памяти!
   - А зачем? - не удержалась я от вопроса, хотя понимала, что он выдает
мою непонятливость.
   - Затем, девочка, что жизнь  многих  людей  совершенно  бесцветна!  Я
привносил в их серое  существование  немного  экзотики,  пряного  запаха
невероятных  приключений,  и   тем   самым   покупал   их   внимание   и
привязанность. Историю моих  венецианских  ночей  с  певицей  первому  я
доверил своему кузену, мальчику болезненному и угрюмому.  О-о-о!  Видела
бы  ты,  как  разгорались  его  щеки  от  некоторых  подробностей   моих
эротических забав со зрелой, да что там зрелой! -  женщиной  в  возрасте
(тогда все женщины после двадцати казались  старухами),  как  он  нервно
кусал губы  и  задавал  вдруг  в  пылу  участия  совершенно  неожиданные
вопросы. Например, раздевал ли я ее или она раздевалась сама? Я терялся,
а кузен принимал мой бегающий взгляд и стиснутые руки за волнение и стыд
вспомнившейся страсти, - не раздевалась она!  Конечно,  это  был  лучший
выход: певица не раздевалась. Иначе пришлось бы описывать в подробностях
некоторые предметы ее туалета, а в те времена я и  маменьку-то  редко  в
пеньюаре видел, почти всегда - полностью  одетой,  в  прическе.  Она  не
раздевалась, только расстегивала пеньюар, кое-что  приспускала..,  да  и
вообще: темно ведь было, хоть глаз выколи! Ну, и так далее... Надеюсь, я
вовремя разбудил его совершенно зачумленное постоянными недомоганиями  и
учеными книгами одиночество. Впрочем.., он умер вскорости от чахотки.
   К двадцати годам  я  умел  привязать  к  себе  любого  человека  -  и
настолько крепко, как  мне  того  хотелось!  Я  был  лучшим  учеником  и
учителем одиночества, но, к  сожалению,  впоследствии  между  связями  и
азартом  выбрал  азарт.  Но  это  -  совсем  другая  история.  Азарт   и
одиночество несовместимы, как две  истинные  страсти  в  одном  человеке
одновременно.
   Эту его историю я поняла  потом.  Так  некоторые  книги,  прочитанные
слишком рано, остаются  непонятыми  до  определенного  возраста,  смутно
будоража воспоминаниями о себе. Годам к  двенадцати  я  сопоставила  его
предисловие об одиночестве, последующие разъяснения  и  отчетливо  вдруг
представила себе своего ровесника,  и  радость  условного  обладания  им
женщиной,   восхищенного   проделками   собственного    одиночества    и
пришибленного его возможностями.
   - Она в те ночи принадлежала мне более чем кому-либо,  потому  что  я
дышал в ритме с нею, я пил ее голос и предчувствовал вдохи и выдохи. Она
была реальна  где-то,  да!  Но  во  мне  была  стократ  реальнее  любого
воплощения, потому что я не выдумал некий отстраненный образ - я  слушал
ушами жизнь настоящей женщины, но принадлежала она мне,  только  мне!  А
теперь - главное! Никто никогда не узнал о моих  с  нею  ночах  тогда  в
Венеции. Женщина  сама,  естественно,  тоже  о  них  не  подозревала!  И
убийца-муж, конечно, - ни сном ни духом. Никто  не  мог  встретить  меня
через двадцать лет и с  усмешкой  спросить:  "А  как  там  эта  певичка,
помнишь, в которую ты был влюблен в  Венеции?  Ну,  ее  еще  муж  то  ли
зарезал, то ли задушил?.." Никому и в голову не пришло  сопоставить  мое
истощение и горящие глаза с присутствием женщины этажом  выше.  Я  же  в
любой момент мог представить любой из ее напевов; и  при  этом  -  губы,
пальцы, глаза,  горло!..  Так  мне  открылись  божественные  возможности
одиночества. Да ты  зеваешь?!  -  Старик  возмущенно  звякнул  ложкой  в
блюдце,  а  я  поспешила  уверить  его,  что  нибо-жемой\  Что  это   не
подавляемый зевок, а неудачная попытка запеть, и он погрозил  пальцем  и
простил эту насмешку.
   Мама и онанизм
   Мама сказала мне, что  старик  с  седьмого  этажа  не  психиатр.  Она
сказала,  что  он  извращенец,  наверняка  -  педофил,  шулер-картежник,
фальшивомонетчик,  шпион  китайской  разведки,  отравитель  жен,  тайный
миллионер и, несмотря  на  то  что  имеет  чистейшую  дворянскую  кровь,
совершенно неприспособлен к жизни, что, ко всему прочему, заставляло  ее
усомниться и в его умственных  способностях.  "Он  наверняка  идиот!"  -
заявила она напоследок не очень уверенно, вспомнив наш спор  накануне  о
романе Достоевского.
   - Значит, тетка в кабинете детской поликлиники с  ярко-красным  лаком
на грязных ногтях - психиатр, да? А Бог, который живет над  нами,  -  не
психиатр?!
   - У нее... - задумалась мама, - у нее хотя бы диплом есть!
   - А у него - диван и герань на окне!
   - Да что ты делаешь там целыми днями?! - не выдержала она.
   - Пью чай, учу французский и выполняю обещание.
   - Какое еще обещание? - метнулась мама ко мне всеми своими  страхами,
морщинкой над переносицей, стиснутыми ладонями и невыспавшимися глазами.
   -  Я  обещала,  что  больше  не  буду  раздеваться  в  местах  общего
пользования  и  пытаться  покончить  с  собой,  пока   не   оценю   свое
одиночество.
   - Боже мой, как я устала! - заломила она над головой руки, покосилась
на меня из-под локтя и вздохнула. - Ну, разве что  французский...  И  он
хорошо говорит?
   -  Хуже,  чем  на  итальянском  и  немецком,  потому  что  не   умеет
грассировать, - с ехидцей заметила я, не  отказав  себе  в  удовольствии
упрека: она полгода таскала меня к логопеду, пытаясь избавить от  легкой
картавости. - Ему семьдесят шесть лет, и он прекрасен!
   Я не стала говорить, что он вообще  мой  идеал,  потому  что  еще  не
совсем была в этом  уверена:  котята  -  вот  в  чем  вопрос.  Куда  они
деваются, не доживая до своей  взрослости,  и  откуда  потом  появляются
новые  -  иногда  по  пять  штук?  Дольше  всех  остается  тот,  который
забирается на занавеску...
   - Ну можно мне хотя бы иногда приходить  к  нему  с  тобой?  -  почти
сдалась мама.
   -  Нельзя!  Это  мой   мужчина!   У   тебя   есть   стилист   Фролов,
студент-пятикурсник, потом еще мальчик  из  булочной  -  ты  его  всегда
тискаешь и кормишь конфетами, а для лета - дачный сосед Хомушка, он хоть
и одноногий, но сам хвалился, что молодец хоть куда! - закричала я в  ее
разевающийся в возмущении рот, в ее стоячий обморок - она  пошатывалась,
не  в  силах  сказать  ни  слова,  но  и  не  падала,  избавив  меня  от
необходимости вызывать врача и рыдать с нею потом часа два, выслушивая в
подробностях, как именно она умрет, если со мной  что  случится  плохое,
как мне будет стыдно на ее похоронах, и я еще пожалею, и так далее...
   Я передала этот наш разговор старику с седьмого этажа. Я сказала, что
мне жалко маму - она почти всегда одна, всегда грустная, а  после  ухода
ее третьего гражданского мужа начала разговаривать  сама  с  собой.  Еще
она, когда просыпается, сразу же включает музыку или  радио,  и  даже  в
ванне с пеной сидит в наушниках.
   - И тем не менее, - развел руками старик, - она права! Я многие  годы
был тайным миллионером,  потому  что  раньше  быть  богатым  запрещалось
идеологически.  Я  отравил  двух  жен,  да-да!  Я   совершенно   отравил
существование первой жены беспрекословным повиновением и шизофреническим
восхищением всем, что она делала. И заставил отказаться  от  безмерного,
почти слабоумного оптимизма вторую жену,  превратив  ее  в  клинического
меланхолика, что в конце концов... Да... Да! Долгое время я был шпионом,
это интересная история, потом расскажу. В молодости я был чемпионом мира
по преферансу; не знаю, как воспримет любой другой чемпион по преферансу
определение твоей мамы его шулером-картежником, а я так - с уважением  к
ее проницательности. Что там еще осталось?
   - Фальшивые деньги.
   - Было! - радостно потряс меня за плечи старик. - Ты  не  поверишь  -
было! Это очень короткая история.
   - А как насчет обзывания педофилом? - подозрительно прищурилась я.
   - Вот с этим возникают некоторые трудности. - Он  озабоченно  покачал
головой и оттянул потом двумя пальцами нижнюю губу. - Но  мы  их  решим,
решим  обязательно.  Знаешь  что...  Спроси,  занимается  ли  твоя  мама
онанизмом, - посоветовал старик. Я долго к нему не приходила.  Дня  три.
Потом рассердилась, пришла и спросила, при чем здесь онанизм и могу ли я
задавать такой вопрос своей матери, даже если мне уже исполнилось десять
лет и я целовалась с тремя мальчиками.
   - Это такой тест. Не спорю - он слегка эпатажный...
   - Слегка?..
   - Хорошо, я объясню тебе  ход  моих  мыслей.  Твоя  мама  перечислила
некоторые, с ее точки зрения, не совсем приглядные социальные грехи. Все
они, конечно, уголовно наказуемы, но не являются половыми  извращениями.
Человек, который между шпионажем и отравлением жен  вдруг  вспоминает  о
педофилии,  явно   имеет   проблемы   с   решением   своих   сексуальных
потребностей. Нет, не подумай чего плохого, но, по статистике, из людей,
которые внимательно читают статьи в газетах о половых маньяках,  смотрят
телепередачи подобного рода, больше восьмидесяти процентов имеют  крайне
редкие  гетеросексуальные  отношения.  Онанизм  -  это  секс   одиночек.
Конечно, твоя мама страшно возмутится, может быть,  даже  запретит  сюда
приходить, но по ее реакции ты поймешь, насколько она - одиночка.
   - И как же я это пойму?
   - Поймешь.
   Я потопталась в коридоре, потом все-таки крикнула ему в комнату:
   - Гетеро-сек-суаль-ные отношения, это?..
   - Это обычный разнополый секс. - А-а-а...
 
Первый опыт 
 
   На следующий день я долго разглядывала себя в зеркало, думая: идти  в
таком виде? Не идти?.. Пошла.
   Как всегда, в сумраке  коридора,  с  затаившейся  на  стуле  высохшей
розой, поджидающей особенно беспечную задницу, старик  выглядел  слишком
высоким, слишком  худым;  космы  его  надменно  закинутой  назад  головы
светились нимбом: я пришла вечером, он уже зажег люстру в гостиной,  она
подсвечивала всклокоченную седину сзади.
   - Что у тебя с лицом? - сразу же спросил он.
   - Это ответ на твой вопрос об онанизме. - Я  постаралась  прошмыгнуть
мимо старика в комнату, но он цепко схватил меня одной рукой за плечо, а
другой с силой поднял вверх мой упирающийся подбородок.
   - Неплохой ответ, - кивнул он после  длительного  разглядывания  моей
левой скулы. - Ты, надеюсь, поняла, что твоя мать и одиночество и близко
не стояли.
   - Я ничего не поняла! - закричала и затопала я ногами, отталкивая его
руки.
   - Она услыхала твой вопрос и,  ни  слова  не  говоря,  залепила  тебе
пощечину, так?
   - Так, ну и что?
   - Потом ушла к себе в комнату, заперлась и стала звонить по телефону?
Надеюсь, ты подслушала, кому?
   - Она не ушла в комнату. Дело было в кухне, она ударила  меня,  потом
схватила полотенце и со словами, что  лучше  меня  сразу  же  придушить,
погналась за мной по квартире, отхлестав как следует в тех углах, где  я
была не слишком поворотлива. А кому, по-твоему, она должна была звонить?
   - Вариантов в этом случае мало. Она могла звонить твоему отцу, своему
другу или психиатру, к которому тебя таскают два раза в месяц.
   - Ладно, она никуда  не  звонила  -  она  бегала  за  мной,  пока  не
выдохлась, потом немного поплакала, проклиная судьбу и угрожая  близкими
похоронами, потом все-таки позвонила, но ты не угадал, кому! Не угадал!
   - Ладно, не угадал. Кому?
   - Тете-кенгуру!
   - Это универсальный ответ типа: "Кто? - Конь в пальто?"
   - Да нет же. - Я стала совершенно звереть от его спокойствия.  -  Это
двоюродная сестра мамы, она многодетная мать, у нее всегда один  ребенок
на  руках,  а  другой  уже  в  животе,  поэтому  мы  с  мамой  зовем  ее
Тетя-кенгуру!
   - И почему бы этой Тете-кенгуру тогда не сойти за друга, о котором  я
упоминал?
   - Да потому что Тетя-кенгуру работает гинекологом!
   - Странно, - пробормотал старик,  -  многодетная  гинеколог?..  -  Он
хмыкнул. - Ну и что? Почему бы тете-гинекологу не быть при  этом  другом
твоей матери?
   - Да мама считает ее ненормальной, о друзьях так не говорят. И уж, во
всяком случае, ей и в голову не придет просить ее  совета.  Она  звонила
Тете-кенгуру,  чтобы  та  провела  немедленный  мой  осмотр  на  предмет
дефлира... Дефроли...
   - Дефлорации, - вздохнул старик.
   - Именно. И что это значит? Это как-то связано с моим именем?
   - С твоим  именем?  -  не  понял  он,  и  я  почувствовала  по  вдруг
опустившимся его плечам накатившую на  старика  чудовищную  усталость  и
разочарование. - Ах, да, - он потер лоб, вспоминая. - Ты же Фло...  Нет,
твое имя здесь ни при чем. Это слово означает нарушение девственности.
   - Это может определить  гинеколог?  -  Я  старалась  не  смотреть  на
старика, он все еще ничего не заподозрил, а мою низко опущенную голову и
спрятавшиеся глаза скорей всего объясняет стеснительностью.
   - Может, - кивнул он. - Гинеколог - может... Скажи: твоя  мама  очень
обеспокоена нашими встречами?
   - Очень! Она даже напрашивалась к тебе в гости, но я не разрешила.  У
нее и так полно знакомых мужчин, а у меня только ты один на всю жизнь!
   - Ты так ей и сказала?
   - Да, а что?
   - А потом поинтересовалась, не занимается ли она онанизмом? -  Старик
говорил все тише и тише и еще закрывал глаза.
   - Это ты мне посоветовал спросить! - возмутилась я.
   - Да, конечно... Ты хотя бы понимаешь, что означает это слово?
   - Я не была уверена и посмотрела  в  словаре.  У  нас  во  дворе  это
называют по-другому.
   - Я должен с тобой серьезно поговорить, - решился старик.
   - Ты меня прогоняешь, да? Боишься, что я  окажусь  этой,  как  там..,
раздефлорированной и мама устроит скандал, все свалит на тебя, да?
   - Да нет же, сядь. Я тебя не прогоняю и ничего не  боюсь.  Может  так
получиться, что силами общественности,  органов  закона  или  просто  по
желанию твоих родителей мы больше не  сможем  видеться.  Я  должен  тебе
кое-что  объяснить.  Тогда,  у  мусоропровода,  ты  ведь  не  собиралась
покончить с собой?
   - Ну... - Я задумалась, своим вопросом  он  совершенно  сбил  меня  с
толку. - Не то чтобы покончить.., я просто хотела уйти. Окно  показалось
мне проходом в другое место, где меня ждут, любят и все прощают.  Почему
ты  вдруг  спрашиваешь?  Два  года  прошло  -  не  спрашивал,  а  теперь
спрашиваешь?
   - Я боюсь не успеть. Ты должна знать, что ты не больна, тебе не нужно
лечиться у  психиатра,  а  твое  поведение  тогда  было  обыкновеннейшей
истерикой, а не осознанным желанием самоубийства. Твоя мама рассталась с
отцом, в школе ты не прижилась так легко, как это  получается  у  других
детей, не  обремененных  одиночеством  и  воображением.  Ты  здорова  и,
надеюсь, сумеешь воспользоваться историями из моего опыта  самопознания.
Будь счастлива и не растрачивай  свою  энергию  счастья  попусту.  Может
быть, тебе  встретится  человек  достойной  силы,  настоящий  повелитель
одиночеств, и ты не сразу дашь себя победить благодаря  моему  скромному
опыту.
   - Что это ты, как на похоронах? - Я потрясла старика за плечо.
   - Предчувствия, девочка, предчувствия скорой разлуки...
   - Ну-ка, перестань киснуть! Сейчас я тебе покажу фокус,  и  ты  сразу
развеселишься! Смотри, смотри же!
   Оглядев в зеркале напоследок синюшно-красную скулу, я взяла со  стола
накрахмаленную салфетку и  усиленно  потерла  скулу,  потом  послюнявила
салфетку и опять потерла, пока  лицо  Бога  напротив  не  изменилось  до
полного неузнавания - рот приоткрыт, челюсть расслабленно отвисла, глаза
застыли на моем лице с удивлением и недоверием.
   Повернув к себе круглое зеркало, я убедилась, что синяк на лице почти
исчез. Еще чуть-чуть нужно подтереть у глаза... Все. Готово.
   - Это что... Это  было  нарисовано?  -  не  поверил  старик,  тыча  в
пространство между нами длинным скорченным пальцем.
   - Французская косметика, - снисходительно кивнула я.
   - То есть твоя мама не била тебя по лицу?
   - Не била. - Я раскручивала небольшое зеркало в стоячем обруче, и оно
мелькало то моим лицом, то люстрой - по очереди.
   - Правильно ли я понимаю, - старик сложил  перед  собой  на  скатерти
ладони - одну на другую, - что ты и вопрос мой ей не задавала.
   - Не задавала,  а  зачем?  Я  легла  на  ковер,  закрыла  глаза  и  в
подробностях представила себе, что бы сделала моя мама, задай я ей такой
вопрос. Было несколько вариантов, но кончались они  одним  и  тем  же  -
избиением развратной дочери. И я подумала... Если ты,  обладая  женщиной
на слух, мог потом в подробностях...
   - Это не одно и то же, - перебил старик. - Я никого не  пугал  своими
рассказами, всего лишь привлекал внимание, очаровывал...
   - Я не собиралась тебя  пугать.  Разговор  о  Тете-кенгуру  у  нас  с
матерью происходил в реальности - неделю тому назад, - когда я  сказала,
что влюблена и собираюсь посвятить тебе остатки своей юности.
   - Остатки?..
   У старика почему-то сел голос. Может быть, я переборщила с синяком?
   - Ну да... Я думаю, ты еще проживешь лет пять-шесть, я тебя  похороню
с рыданиями, поставлю на могилке памятник и только тогда смогу думать об
устройстве личной жизни.
   - Ты так не говорила, ты опять все придумываешь, да?
   - Честно! - поднесла к губам два пальца и подула на них.
   Он бы дожил до девяноста двух лет или даже до ста десяти, не  потеряв
ни памяти,  ни  красоты,  ни  умения  повелевать.  Доктор  сказал  после
вскрытия,  что  у  старика  были  "на  редкость  здоровые  внутренности,
обширнейший мозг, сердце двадцатилетнего и тело с отработанной  для  его
возраста минимальной жировой прослойкой и устоявшейся жилистостью".
   - Мне бы такое тело к  восьмидесяти  годам!  -  мечтательно  вздохнул
доктор.
   Домашние задания
   Я смотрела снизу в две  ноздри,  из  которых  торчали  завитки  пегих
волос, в подбородок с позавчерашней щетиной, в подрагивающие  при  крике
чуть провисшие щеки (опять он плохо спал, а вот почему, интересно?..), я
медленно осматривала сантиметр за сантиметром все его  лицо,  но  старик
схватил меня за плечи, стал трясти и требовать, чтобы - глаза в глаза.
   - Значит, ты пришла сегодня с нарисованным  на  лице  синяком,  чтобы
посрамить меня?
   - Я только хотела доказать, что хорошо обучаема.
   - Хорошо обучаема? Да ты ничего не поняла. Ни капельки не  поняла  из
того, что я говорил! Ты пришла сюда сегодня получить удовольствие! Всего
лишь удовольствие, как плохонький актер, который нанялся пугать  публику
бутафорским ножом! Я же, рассказывая посторонним  свои  истории,  прежде
всего  ставил  задачу  доставить  удовольствие!  Доставить  -  понимаешь
разницу?
   - Напугать - тоже неплохо получается, - неуверенно обороняюсь я.
   - Плохо! Плохо получается, потому что количество пуганых людей растет
и так,  само  по  себе,  в  силу  навязанной  им  жизнью  отвратительной
реальности!  Скоро  не  с  кем  будет  словом  перемолвиться,  -  устало
отмахнулся он от моих протянутых в мольбе рук.
   - Прости-и-и-и!!
   - Не визжи так, у меня ухо закладывает. - Он засунул в ухо мизинец  и
стал трясти им там.
   И я поняла, что прощена. Я попросила расписаться  в  дневнике,  сразу
подсунула его открытым и с  интересом  наблюдала,  как,  шевеля  губами,
старик читал те предметы в расписании, напротив которых  стояли  двойки.
Двоек у меня на этой неделе две.
   - Тебе не нравится биология? - поинтересовался он.
   - Ни капельки.
   - Объясни.
   - Изволь. - Я манерно уселась напротив него на свое место за  столом.
Я уже выучила достаточно древних  слов.  Правда,  некоторые  не  удается
произнести  с  ходу,  как  родные.  Например,  "нехристь",   "взопреть",
"ерепениться", "жуировать", "лице-прият-ство-вать", "меркан-ти-лист-ка".
Но есть и любимые. Д