ушегуб, например, или подмалевок. Как раз вчера я  с
удовольствием заявила Свистунову с  первой  парты,  что  никакой  он  не
отличник, а так себе, подмалевок, и бедняга потом полдня мучился, решая,
ругательное это выражение или нет, пока не добежал домой к словарю.
   - Эй, сонливица, я задал вопрос.
   - Ах да... Биология. Только представь, в этой науке жизнь объясняется
делением клеток.
   - Это я отлично представляю, - старик скривил губы, пряча усмешку.
   - Ну вот, а почему эти клетки вообще решили вдруг начать делиться, не
объясняет!
   - Ладно, - отмахнулся он, решив избавить себя  от  спора  и  поберечь
силы для другого предмета, - литература-то тебе чем не угодила?
   - Не обращай внимания, просто у меня заскок на Некрасова.
   - Заскок?..
   - Ну не люблю я этого Некрасова  и  не  воспринимаю  как  поэзию  его
рыдательные стишки о тяжелой судьбе простого народа.
   Старик задумался.
   - А если ты попробуешь на уроке изложить  свои  претензии  к  данному
поэту? Глядишь, и тройка накапает.
   - Мои претензии никого не интересуют. Вся проблема в том,  что  я  не
могу выучить его стишок.
   - Принципиально?
   - Нет. Просто не лезет. Как холодная манная каша.
   - А что в тебя вообще лезет? - Старик откинулся  на  спинку  стула  и
осмотрел меня сверху вниз.
   - Сомневаешься, в состоянии ли я вообще запомнить стишок? Зря. У меня
есть любимый поэт.
   -  И  ты..,  можешь  что-то  прочесть  из   него?   -   с   сомнением
поинтересовался мой Бог.
   - Запросто. Заодно и обсудим двойку по истории.
   - А история тут при чем?
   - Все взаимосвязано. Приготовился? На поле боя поражают нас все  виды
человеческих страданий. - Я с грохотом  повалилась  на  пол,  со  стоном
перекатилась несколько раз, оказавшись у ног старика. -  Сведенных  рук,
остекленевших глаз: все ужасы жестоких истязаний!.. - Скособочив лицо до
предчувствия судороги, я как можно дальше высунула язык, а глаза скосила
к переносице. - Ну,  в  общем,  ты  понимаешь:  без  всяких  поэтических
прикрас! - Дернувшись несколько раз и устрашающе захрипев,  я  раскинула
руки, расслабила мышцы лица и застыла, вытаращив глаза  в  пространство,
и, стараясь подольше не вздыхать и не моргнуть, просипела:
   - Так погибают тысячи  созданий...  Иной  же  уцелеет  как-нибудь.  -
Быстренько вскочив, стала по стойке "смирно", выставив  вперед  грудь  и
гордо задрав подбородок, и закончила:
   - И ленточкой потом украсит грудь!1
   - Потрясающе... - Старик поднял руки вверх и похлопал ладонями у себя
над головой. - Это кто?
   - Это Байрон!
   - Плохой перевод. Ты читала Байрона на уроке истории?
   - Нет. Я только сказала, что Дон Жуан  вместе  с  Суворовым  принимал
участие  во  взятии  Измаила,  доблестно  бил  турок  и   привез   потом
императрице Екатерине письмо о победе русских. Так написано у Байрона  в
поэме "Дон Жуан". И вот результат: двойка.
   - Ну еще бы!.. А вот послушай такого Байрона. В хорошем переводе. "Ты
из смертных, и ты не лукава, ты из женщин, но им не чета, ты  любовь  не
считаешь забавой, и тебя не страшит клевета". Нравится?
   - Нет.
   - Нет? "Сколько б бед ни нашло отовсюду, растеряюсь -  найдусь  через
миг, истомлюсь - но себя не забуду, потому что я твой, а не их"1.
   Он со вздохом  закрывал  дневник,  прочел  надпись  на  его  обложке,
задумался, опять прочел - и, наконец-то,  я  дождалась  его  удивленного
взгляда.
   - Евфросиния Куличок? Что это?
   - Это мое имя, - злорадно доложила я. - Теперь понимаешь?  Понимаешь,
как трудно выжить с таким именем? Только представь - Фро-о-ся-а-а!
   - Евфросиния? Ты сказала, что тебя зовут Фло.
   - Это повелось с детства. Никакой  ребенок  не  состоянии  выговорить
такое. Я пыталась, но у меня получалось  только  начало,  да  и  то  без
твердой "р". С пяти лет я просто Фло.
   - А мне нравится это имя.
   - Конечно, ты же динозавр - небось  в  твоем  доисторическом  детстве
каждая вторая горничная или посудомойка была Фросей.
   - Знаешь, что я подумал, - обрадовался старик, - я ведь  ни  разу  не
говорил, как меня зовут! Давай знакомиться, Евфросиния!..
   - Ты Бог - мне - дан. Ты Богдан Халей, - перебила  я  старика,  взяла
его  за  подбородок  и  клацнула  отвисшей  нижней  челюстью,   закрывая
разинутый от удивления рот. - Неужели ты думаешь, что, впав в абсолютный
восторг поклонения, я не поинтересовалась именем своего возлюбленного?!
 
Половина наследства 
 
   Через два месяца после  встречи  с  Иеронимом  Глистиным  я  получила
диплом психиатра. Стыдно сказать, но к тому времени я  еще  не  знала  о
"Теории самоубийств" Ангела Кумуса. По завещанию старика, эта книга была
мне вручена сразу же после получения диплома. "Ни днем ранее, - так  там
было написано, - опоздание же выполнения данного пункта особого значения
не имеет, книга может быть вручена и при получении второй половины моего
наследства, инструкции к получению которой см, в п. 2".
   Я приехала к адвокату  с  чемоданом:  спешила  на  поезд.  Адвокат  -
сухонький и жалкий - держал книгу двумя  руками  перед  собой  как  щит,
бормотал что-то о непредвиденностях жизни и о том, что  неподготовленным
людям читать такое совершенно противопоказано. Пришлось  пообещать,  что
впредь,  прежде  чем  предлагать  эту  книгу,  я   буду   интересоваться
медицинским образованием собеседника, а для  ее  сохранности  непременно
заведу сейф. Пролистав книгу, я несколько дней не  могла  избавиться  от
грусти и ощущения невосполнимой потери времени и сил: эта книга была мне
нужна позарез два, три, пять?., все годы назад, а особенно  сразу  после
смерти старика. "...Опоздание выполнения данного пункта особого значения
не имеет..." Ты сам себя переиграл, Богдан Халей.
   Я с такой неистовой жадностью пыталась получить разгадку смерти моего
Бога,  что  к  последнему  курсу  сама  себя   поставила   на   учет   в
психоневрологическом диспансере № 321, в котором проходила практику.  По
теории Ангела Кумуса, психиатр  не  может  излечить  больного,  пока  не
войдет в его состояние до критической фазы, то есть  не  ощутит  болезнь
через себя. Шелдон Роут называет это трансфером  или  переносом  -  либо
больной  переносит  свои  бессознательные  желания  на  психиатра,  либо
психиатр на  больного.  По  той  же  теории,  истинный  лекарь,  излечив
больного, избавляется от его болезни в себе ровно  настолько,  насколько
это удобно для анализа прожитого опыта и  для  последующих  исследований
других заболеваний.
   Стоит ли это понимать так, что врач вынужден накапливать в себе опыты
различных  заболеваний,  сохраняя  при  этом  здоровую  контактность   с
коллегами,   внутреннюю   обособленность   личности,    профессиональный
прагматизм - то есть становясь самым опасным из всех больных?
   Ангел Кумус строит свои основы лечения на том, что гениальность - это
наиболее недоступная лечению психическая  болезнь,  галлюцинации  -  это
отрывочные видения некоторыми людьми бесконечного  множества  чужих  или
своих жизненных орбит, в которых  они  либо  вращались  ранее  в  других
обличьях, либо  будут  жить  впоследствии,  а  лекарь  подобен  критику,
который вынужден довольствоваться наблюдением и оценками поведения своих
пациентов, не в силах безболезненно войти в сумеречное состояние  любого
из них.
   Гениальности Ангел посвятил большую часть книги.  Причем  делириозное
состояние юного Моцарта исследовано им, как  это  ни  смешно  звучит,  с
маниакальностью аментивного  шизоида.  Юный  Моцарт,  по  Кумусу,  почти
всегда находился  в  галлюцинаторном  состоянии  расстройства  сознания,
слышал звуки, мог в одну минуту  представить  себя  играющим  на  десяти
музыкальных инструментах одновременно и при этом дирижировать ими. И все
это  в  состоянии  крайнего  возбуждения,   полностью   отрешившись   от
реальности, от времени и собственного  самоосязания.  Описывая  припадки
Моцарта, при которых тот сочинял музыку, а вернее, даже  не  сочинял,  а
едва успевал записать ее  из  вихря  звуков  внутри  себя,  Ангел  Кумус
впадает в аментивное состояние полнейшего отрешения,  его  тексты  более
похожи на поэзию, чем на записанные наблюдения течения болезни, к  концу
текста чувствуется,  что  автор  начинает  заговариваться,  его  нервная
система сильно истощена, он повторяется, не в силах остановиться, словно
в страхе перед подступающей амнезией.
   "Почти всегда, - пишет Кумус, - самоубийство -  это  борьба  в  одном
человеке двух личностей, им же созданных в  упорной  попытке  объяснения
жизни. Рассматривая некоторые  случаи  странных  ритуальных  смертей,  я
столкнулся с материализацией выдуманных образов. Так, при династии Линь,
один монах перерезал себе горло ножом, предназначение которого настолько
не  соответствовало  подобному  его  применению,   что   сам   нож   был
впоследствии проклят и захоронен с соответствующими  предосторожностями.
В монастыре же этот случай объяснили как присутствие второго человека  -
некто пришел в  келью  к  монаху  и  перерезал  ему  горло  своим  ножом
странника, о чем и сделал записи кровью умершего на его одежде и на полу
- от места смерти до самого входа в келью. Монах с перерезанной почти до
самых позвонков шеей не смог бы написать такое и после вернуться в место
смерти и сесть, подобающим образом сложив  под  себя  ноги.  По  другому
объяснению, сам нож сотворил такое, поскольку проклятие,  хранившееся  в
нем, иногда вынуждает человека даже через  прикосновения  и  игры  вдруг
впасть в исступление ненависти, то есть нож в тот момент владеет и рукой
и умом играющего".
   Я ехала в поезде, читала  эту  книгу  и  то  заливалась  слезами,  то
смеялась сама себе, то есть, если говорить  профессионально,  совершенно
впала в  сновид-ное  грезоподобное  состояние,  которое  в  учебнике  по
психиатрии определено как онейроидное. Я знала, что еду в поезде, видела
людей, но полное ощущение присутствия старика рядом, запах его квартиры,
прорвавшееся через стук колес мяуканье котенка на занавеске и даже  укол
шипа засохшей розы были реально ощутимы и рвали сердце на части.
   Кумус разделяет  здоровых  и  больных  людей  "по  яблоку".  Здоровый
человек, отдыхая под деревом и получив болезненный удар  крупным  спелым
яблоком по темечку, возьмет плод в руку, съест его или запустит с  силой
в ствол дерева, реализовав в брызгах мякоти необходимость  выхода  своей
агрессивности. "Больной" будет рассматривать яблоко, тотчас же  намертво
привязавшись к предмету изнутри, рисовать его, взвешивать в руке,  чтобы
понять, почему оно всегда падает вниз и  при  незначительной  массе  так
больно лупит по голове, когда летит с большой высоты.
 
Превращения 
 
   Я вела себя в поезде, как настоящая больная. Естественно,  мужчина  в
купе со мной не выдержал и сделал единственно возможное предположение:
   - Вы психиатр? - тронул меня за руку попутчик напротив, вероятно, еще
и разглядев обложку книги.
   - Конечно, психиатр, разве  не  заметно?  -  пробормотала  я,  громко
сморкаясь и комкая платок в странном возбуждении.
   Он посмотрел на мою правую ногу  -  нога  дрожала,  как  у  голодного
фокстерьера в предчувствии охоты или близкой случки. Я обхватила  колено
ладонью, и несколько слез успели сорваться на ладонь.
   - Да не огорчайтесь  вы  так,  -  проникся  попутчик.  -  Вас  кто-то
бросил?
   - У-у-умер, - стала давиться я в платок неожиданными откровениями.
   - Банальность, конечно, но все мы  умрем.  Извините,  -  добавил  он,
когда  я  уставилась  на  него  красными  глазами.   Поерзав,   все-таки
поинтересовался:
   - С похорон едете?
   - Не было похорон. - Я начала потихоньку  хихикать.  -  Он  не  любил
похорон. Сказал, как только отпоют в церкви, сразу отдать на разделку.
   - Вот как?.. Послушайте, вы лягте. Ложитесь, я вам еще  одну  подушку
подложу, вот так... Разделка, это, конечно... Это странно звучит,  но  я
понимаю. То есть нет, не понимаю, что это значит? Это что же,  и  могилы
нет?
   - Нет! - В положении лежа  я  подвывала  и  сучила  ногами,  даже  не
пытаясь анализировать, как  по-научному  называется  такая  истерическая
расслабуха. 90
   - Это, конечно,  жаль,  что  нельзя  прийти  на  могилку  к  любимому
человеку, посидеть, поговорить...
   Я приподняла голову и внимательно оглядела попутчика.
   В купе мы вдвоем.  От  странности  обстановки  и  желания  немедленно
помочь, уладить, успокоить мужчина нервничал, суетился, но  при  этом  в
растерянности иногда деревенел на несколько секунд. Я даже на расстоянии
чувствовала, как он не готов к моим  истерикам,  как  ему  муторно,  как
хочется побыстрее все уладить и  расслабиться  в  банальнейшей  вагонной
болтовне, с чайком и нехитрой едой, вон и дорогая  пробка  виднеется  на
горлышке бутылки из открытого  портфеля...  С  другой  стороны,  был  он
странно напряжен, прятал глаза, суетлив в движениях.
   - Почему же, - вздохнула я и медленно села. - Я могу увидеть его, как
только захочу. И даже  подержать  за  руку.  Для  этого  нужно  пойти  в
институт биологических исследований человека.  Там  на  четвертом  этаже
старого здания хранится его скелет. Во весь рост! -  Для  наглядности  я
провела ладонью где-то над головой. - Правда, - вздохнула  удрученно,  -
по голове не погладишь. Потому что череп он завещал  частному  лицу.  На
его скелете приделан чужой череп. Это угнетает. Я не часто туда хожу. За
девять лет была всего-то три раза.
   - Так он умер девять лет назад?  -  С  чувством  облегчения  попутчик
постарался быстро переиграть ситуацию. - Тогда почему вы так плачете?
   - Потому что я имела  право  на  наследство  только  после  получения
диплома психиатра! И вот дождалась, получила! Поздно!..
   - Значит, вы уже дипломированный психиатр? -
   Попутчик пришел в себя и сноровисто раскладывал на столике еду.
   - Кошачий облезлый хвост я, а не психиатр! И почему это - уже?..
   - Это я так, не обращайте внимания. Жизнь странная штука.  Понимаете,
меня вдруг посетила одна мысль...
   - Счастливчик! А меня за секунду могут  посетить  до  пяти  сразу,  -
вздохнула я. - Вот сейчас, к примеру, я думала,  где  могла  раньше  вас
видеть; потом - сразу же - научатся ли  наконец  избавлять  человека  от
боязни высоты? Или от клаустрофобии? Потому что я,  к  примеру,  считаю,
что не все болезни определяются психическими  расстройствами,  некоторые
объясняются совершенно физиологически - опухоль в мозге,  например,  или
недостаточная тренированность вестибулярного аппарата...
   - Боитесь высоты? - поинтересовался попутчик.
   - Я? Нет.
   - Тогда - что? Клаустрофобия? Открыть дверь  купе?  -  Он  кивнул  на
дверь, я повернулась, и несколько секунд мы разглядывали  друг  друга  в
зеркале. Зеркало преломляет пространство, раздвигая его. Я посмотрела на
отражение окна и тихо объявила:
   - Я вас узнала.
   - Не может быть! - тут же горячо среагировал попутчик.
   - Зачем вы здесь? Вы что, следите за мной?
   - Да нет же, я только начал объяснять, что жизнь  -  странная  штука,
как вы перебили меня, занявшись собственными измышлениями и насмешками.
   - Что вы с собой сделали? - Я оглядела  мужчину  с  головы,  а  чтобы
убедиться,  что  на  огромных  ляжках  действительно  не  лежит   живот,
наклонилась и заглянула под стол. Не лежит. Слегка нависает, конечно, но
это просто бледная тень того грандиозного живота! Не говоря уже  о  том,
что и ляжки напрочь отсутствуют.
   Усевшись ровно, я занялась разглядыванием его головы.  По  совершенно
выбритому лицу его, конечно, не  узнать;  голова  тоже  гладко  выбрита,
обнаружив красивой лепки  удлиненный  череп.  Я  его  узнала  по  глазам
навыкат и по ноздрям. Из них, как у Богдана  когда-то,  торчали  кустики
волос. Рот у Урсы Бенедиктовича без  бороды  и  усов  оказался  крупный,
резко очерченный и в улыбке какой-то нарочито голливудский.
   - Странно, что мы попали в одно купе, да? - растянулся рот в  улыбке.
Я таким улыбкам не верю. - Давайте коротать время в приятной  беседе,  -
предложил Урса Кохан. - Как разрешите вас называть?
   - Кристина или Камилла.
   - Бросьте, я знаю, что вас зовут Фрося.
   - Ну, тогда - Фло, - уныло разрешила я. - А что такое Урса?  Что  это
за имя?
   - Угадайте.  Мои  родители  были  геологами.  Давайте  проверим  ваши
экстрасенсорные способности. - Кохан  придвинулся  через  стол  поближе,
нашел своими глазами мои и впился в них с исступленным отчаянием.
   Так мы играли  в  перегляделки  почти  минуту.  После  чего,  сдержав
судорогой   зевок,   я    исключительно    для    разрядки    обстановки
поинтересовалась: уж не Уральский  ли  Самоцвет  сидит  передо  мной?  И
угадала!
   - Вы знали, - разочарованно оторвался  от  моих  глаз  Кохан,  -  вам
кто-нибудь сказал в управлении,
   - Не правда, и вы это знаете. Никто в  вашем  управлении  понятия  не
имеет, что означает ваше имя, а особенно любопытным вы выдавали  легенду
о древнем скифском имени, обозначающем "раскаленный меч". Мы с  подругой
перерыли скифский и угро-финский эпос - нет там такого имени, и  к  мечу
это слово не имеет никакого отношения.
   - Закаленный меч,  -  поправил  Кохан.  -  Интересовались  мною,  да?
Расспрашивали персонал, позорили по полной программе, чего еще ждать  от
такой ветреной красотки.
   - На сколько вы похудели? - осторожно поинтересовалась я.
   - Двадцать четыре килограмма за два  месяца.  Волосы  опять  же:  где
облезли, где сбрил - это скинуло еще килограмма два. На сайте  знакомств
теперь на мою фотографию желающих девственниц почти три десятка.
   - Что вы говорите? Три десятка... А вы садитесь в поезд, берете билет
в мое купе... - осторожно предположила я.
   - Билет! - хмыкнул Урса. - Три билета. Три!  -  Порывшись  в  кармане
висевшего позади него пальто, Кохан потряс  перед  моим  лицом  цветными
листками. - Тридцать шесть часов приятной поездки вдвоем. Вот так, милая
Фло. Я следил за вами. Иногда.. А чем  еще  заняться  мужчине  в  полном
расцвете сил, оставшемуся без  работы,  без  волос,  без  живота  и  без
двадцати четырех килограммов живого веса? Тут вот увидел, что вы пошли к
кассам, - еле успел сбегать к банкомату.
   - Урса Бенедиктович, - торжественно заявила я, - видит бог: я девочка
испорченная,  но   все-таки,   неужели   вы   всерьез   собрались   меня
изнасиловать?
   - Настолько далеко я свою жизнь не обдумывал, - смутился Кохан. -  Вы
психиатр, вот и помогите изувеченному  вами  же  человеку  обрести  себя
прежнего.
   - Вы  мыслите  правильно,  -  не  унималась  я.  -  Если  в  действии
превалирует насилие и оно же является побудительным  мотивом  мести  или
желанием обладания, то само по себе это действие может быть  истолковано
двояко. Например, изнасиловав меня, вы совершите акт  наказания,  мести,
но  никак  не  просто  половой  акт.  Воспользовавшись  насилием,  можно
побудительный мотив сделать вынужденной мерой, понимаете?  Можете  смело
приниматься за дело и потом считать, что остались девственником,  потому
что совершали акт насилия, а не половой акт.
   - Да не хочу я вас насиловать, что вы пристали!
   - Хотите!
   - Не хочу!
   - Хотите, вы еще на допросе в кабинете этого хотели!
   - Бред! Выпейте чего-нибудь и перестаньте на меня кричать. Я перевела
дух.
   - Хорошо. Сменим тему.
   - Вот именно... Почему бы нам просто не побеседовать по-дружески?
   - Давайте побеседуем. Может быть, вы знаете, как связаны между  собой
два аспекта классического образа закона - ирония и юмор  -  с  эрогенным
мазохизмом? - Я решила добить  его  обширнейшими  познаниями  в  области
законного садомазохизма.
   - Постойте, сейчас, мне нужно подумать...
   К моему удивлению, Кохан закрыл глаза и  стал  тереть  лоб  пальцами,
изображая потуги  мысли.  Только  я  хотела  предложить  ему  прекратить
кривляться, как он стукнул кулаком по столу и радостно объявил мне:
   - Вспомнил! Классический образ закона, два аспекта, - это Жиль Делез,
так ведь? Это его работа! А эрогенный мазох