и  жемчужных  бус,   полуистлевших   записочек,
удушливо попахивающих старинными духами и тленом, образков Богоматери  в
разных исполнениях - я кое-как нахожу шпильку, изгибаю  ее  и  ухожу  из
спальни, демонстративно держа крючок перед лицом.
   Когда цепочка  выужена  из  слива  и  отмыта,  когда  чай  достаточно
заварился, и уже разлита по чашкам "девочка", а чайник долит  доверху  и
накрыт полотенцем, я заставляю старика открыть рот.
   - Шире! Еще шире!
   Он послушен, как слабоумный.
   - Ладно, закрой.
   - Что интересного ты там разглядела?
   - Не мешало бы поставить пару пломб.
   - Хорошо, мамочка... А если серьезно? Чего ты испугалась?
   Сказать, что стакан с водой, который я никогда  не  приносила  ему  в
спальню, проассоциировался с плавающей в нем вставной  челюстью?  Что  я
ужаснулась подкатившему к горлу страху от несоответствия  моей  мечты  и
вставной челюсти, впервые за наше знакомство  почувствовав  удивление  и
растерянность перед такой прозой жизни?..
   - Ничего я не испугалась. Просто... Кто к  тебе  заходит  в  спальню,
кроме меня?
   - Ну... - Он задумывается, и я готова придушить его за это, даже руки
задрожали. - А с чего это ты решила, что ко мне кто-то заходит?
   - На тумбочке у кровати стоит стакан с водой!  -  Ну  вот,  теперь  я
кричу.
   Старик задумывается.
   - Ах, это... Его принесла женщина. Она пришла за  котятами  -  дверь,
как ты знаешь, была открыта. Она еще долго не могла найти беленького, ну
того, что мы с тобой вьловили из пруда и отхаживали, помнишь?
   - Я помню, помню!
   Конечно! Эта вечно открытая  входная  дверь,  нужно  только  опустить
ручку вниз! Чтобы он лишний раз не вылезал из кресла, бедненький!
   - Я ей крикнул из спальни, чтобы посмотрела на занавеске в кухне.  Ну
вот... Она зашла потом попрощаться...  Да!  Чуть  не  забыл:  она  взяла
книжку почитать. Запиши, пожалуйста: Макса Фриша взяла...  Люда...  Нет,
погоди, Люся? Она спросила: "Чем вам помочь?" Я сразу  же  раскинулся  в
кровати, стеная, и слабеющим от немочи  голосом  попросил  стакан  воды.
Удивительно, где она нашла такой стакан?.. Люся?.. Знаешь, лучше запиши:
беленький утопленник и черный со свалки,  так  я  лучше  вспомню.  А  ты
подумала, что я кладу в стакан вставные зубы,  да?  -  вдруг  спрашивает
Богдан. - Ох, как ты испугалась! Видела бы ты... - он заходится  смехом,
- видела бы ты свое лицо, когда заглядывала мне в рот!..
   - Ничего я не подумала! - Я держусь недолго, тоже  начинаю  смеяться.
Мне стыдно, и, как всегда, когда он меня поймает на  чем-то  стыдном,  я
начинаю обороняться: ,
   - Суини был мужчиной, так ведь? Ты занимался сексом с мужчиной?!
   - Фло, полегче! Не дави так, а то я подумаю,  что  ты  опустилась  до
самого низменного угара самобичевания - до ревности.
 
Пощечина 
 
   - Ревности? К кому?! - Я уже  почти  рыдаю.  -  К  какой-то  Люде,  к
котятам? Или к педику-китайцу в юбке?!
   И   тогда   старик   ударил   меня.   Богдан   Халей   ударил   меня,
пятнадцатилетнюю, по щеке 13 ноября 1991 года.
   - Ты меня ударил? - Я не поверила,  хотя  чуть  не  упала  со  стула,
дернувшись головой под его тяжелой ладонью.
   - Ты превысила предел моего снисхождения, - заявил он, не потеряв  ни
капли надменности.
   - Может быть, мне еще извиниться? - прошипела я, глотая слезы.  -  Да
я!.. Я тебя убью, никто не смеет бить меня!..
   - Убьешь, конечно, убьешь. Кто еще, если не ты?.. -  тяжело  вздыхает
старик. - Давай сделаем так. Если ты не в состоянии сейчас  успокоиться,
лучше уходи. Придешь, когда очень этого захочешь.
   Рыча, я плашмя бросаюсь на  стол,  раскидывая  руками  посуду.  Одним
броском оказываюсь возле него и впиваюсь  зубами  в  руку  с  перстнями,
ударившую меня. Подвывая, я сжимала  и  сжимала  челюсти,  пока  рот  не
наполнился кровью. Тогда, очнувшись, я расцепила зубы и легла  на  столе
на спину. И в этот момент случилось невероятное. Я  осталась  лежать  на
столе, но на самом деле взмыла высоко-высоко вверх  -  так  высоко,  что
внизу остался пятном разноцветный глобус и на нем  один  только  круглый
стол. И я, распластавшись на этом столе, раскинув  руки  и  свесив  вниз
ноги, шепчу что-то окровавленным ртом в обвалившееся в этот день на меня
небо. А у моей  головы,  рядом  с  волосами,  подмоченными  заваркой  из
опрокинутого чайника, лежат две руки - самые прекрасные и  сильные  руки
на  свете,  только  ладони  с  запястьями,  а  дальше  -   ничего,   как
отрубленные, и одна рука прокушена до крови, а другая тянется  по  столу
погладить мои мокрые волосы.
   - Есть  шоколадные  конфеты.  Будешь?  -  спрашивает  издалека  голос
Богдана. - Ты такие любишь.
   Поворачиваю голову и вижу его, обматывающего ладонь платком.
   - Суини попросила меня помочь ей уехать. Ей нужно было  вернуться  на
родину, но ее ни за что бы не отпустил хозяин. Я с радостью дал  вовлечь
себя в эту авантюру. Я обладал Суини со странной, болезненной нежностью,
на  ощупь,  всегда  в  темноте;  от  ее   голоса   у   меня   начиналось
головокружение, как от высоты. - Богдан помог  мне  встать  со  стола  и
собрать с пола разбитую посуду. - Стоило мне представить, что  мы  будем
бесчисленное множество дней плыть на корабле, а я буду видеть  ее  днем,
утром - когда угодно! - как от этого сводило челюсти и ныл низ живота.
   Он усаживает меня на стул, берет полотенце и  промокает  мои  волосы,
потом медленно разворачивает  желтую  фольгу  с  двух  десятков  конфет,
раскладывая передо мной это богатство  узором.  Наверху  каждой  конфеты
есть облитый шоколадом орешек, придающий конфете  сходство  с  маленьким
колоколом. Я, судорожно вздыхая, выгрызаю из каждого  колокола  орех,  в
его  доме  мне   разрешено   это   делать,   старик   иногда   подъедает
обезглавленные конфеты, иногда я сама съедаю их, вдруг  обнаружив  опять
завернутыми в фольгу. В этом  доме  мне  разрешено  все,  кроме  одного:
называть китайца Суини педиком в юбке.
 
Что такое азарт и как с ним бороться 
 
   - Я был слишком молод для нее, - вздыхает Богдан. - Суини знала,  что
мы едем умирать, она несколько раз дала мне это понять на судне  и  даже
еще раньше, в Марсельском порту, когда мы стояли на  пристани,  а  судно
рядом, в мокром густом тумане казалось чудовищем - одним  из  тех  самых
трех первобытных китов, которые держали на себе землю. Она спросила,  не
передумал ли я,  соглашусь  ли  ехать,  если  буду  знать,  что  умру  в
Индокитае, что никогда не вернусь. Будь  у  меня  уверенность,  что  она
сможет добраться сама, я  бы  остался.  Я  это  понял  на  пристани.  Но
обратной дороги не было, она могла уплыть только со мной; более  того  -
мы плыли не в Китай, а  во  Вьетнам,  потому  что  там  нашелся  дальний
родственник Камиллы, француз,  который  согласился  помочь  с  жильем  и
регистрацией мне, "путешественнику-натуралисту" и  сопровождающему  меня
"секретарю-вьетнамцу". Да-да, ты не ослышалась - на пристани Суини стоял
в мужской одежде, за большие деньги ему  выправили  документы.  Ночью  я
помогал спуститься по веревке из верхних  комнат  двухэтажного  дома  на
перекрестке улиц Даврон и Перенеев хрупкой и почти невесомой женщине,  а
уже через час рядом со мной в такси ехал совершенно незнакомый мужчина в
строгом костюме, очках и с безупречными манерами вышколенного секретаря.
(Суини оказался близорук и потом признался, что тогда, в такси,  впервые
разглядел мое лицо и огорчился - я оказался  слишком  красив  и  слишком
молод). В такси же я узнал, что Суини 32 года, и она перестала для  меня
существовать как нежная бабочка наслаждения. Так что на пристани  я  уже
не понимал толком, что заставляет  меня  куда-то  плыть.  Долг?  Память?
Невыносимость потери и стремление продлить хотя бы на время  путешествия
мой прерванный экзотический сон? Спустя  много  лет  я  понял:  это  был
азарт.
   - Почему азарт? - удивилась я. - А что тогда было с картами?
   - И с картами был азарт. Как будто  попадаешь  в  воронку  совершенно
никак от тебя не зависящих сил; это определяется просто - тело  начинает
действовать  помимо  воли,  интуитивно  подсказывая  следующий  ход.  На
пристани мое тело пошло к трапу. Я ни о чем не жалею,  хотя  был  момент
выбора, когда Суини предостерег  меня  о  смерти,  но  я  променял  свое
одиночество на азарт.
   - Очень по-мужски,  -  хмыкнула  я.  -  Предложить  помощь,  а  потом
вывернуться наизнанку, чтобы не  ударить  в  грязь  лицом.  Это  и  есть
азарт?
   - Не очень правильно. В момент  опасности  или  плохого  предчувствия
ободрить себя правом выбора и принять любые страдания  с  благодарностью
за жизненный опыт. Вот одна из составляющих азарта.
   - Может быть, вы не в курсе, милая Фло, что  у  этого  самого  азарта
Богдана Халея была и вторая составляющая - деньги. В Ханое  на  его  имя
был открыт счет, и он почти год жил там припеваючи, так что  весь  город
надолго запомнил богатого русского, дурацкие забавы  и  опасные  выходки
"большого Ха-Лея". Су-Инь Кон смог удрать из Франции вовремя  -  еще  бы
дня два-три, и его арестовали.  В  клиентах  этого  двуполого  работника
китайской разведки числились  весьма  именитые  государственные  деятели
Англии и Франции.
   - Вы все переворачиваете, как вам удобно, - отмахнулась я от Урсы.  -
Откуда  вы  можете  это  знать?  Неужели  читали  донесения  французской
контрразведки? Или китайской? Бросьте, Кохан. Что вы такое навыдумывали?
Богдан заболел на корабле, еще в Красном море, провалялся  без  сознания
почти  неделю.  Тогда  же  Суини  подсадил  его   на   опий.   Потом   -
кораблекрушение. Спаслись  чудом  -  их  подобрало  английское  судно  и
довезло до Коломбо. Там - карантин, практически тюрьма, вши,  чесотка  и
повальная дизентерия. Они бежали и добрались на  джонках  до  Сингапура.
Богдан выжил только благодаря Суини. Если верить вам,  зачем  китайскому
разведчику нужно было ценой  собственной  жизни  спасать  какого-то  там
русского француза?
   - Да это же банально! Ему нужен был свой человек в России!
   Шпион китайской разведки
   - В Сингапуре мы грузили рыбу, жили на гнилом суденышке и работали на
маленьком заводике по  переработке  водорослей.  Я  полюбил  собачатину,
разучился спать и без опия не мог вспомнить  себя  прошлогоднего.  Суини
кормил меня, мыл через день в  металлической  бочке,  сам  зашивал  раны
после портовых драк - чуть не забыл, я научился  неплохо  драться,  -  и
доставал опий. Через месяц  мы  подсобрали  денег,  на  которые  я  смог
подстричься, купить поношенный костюм, что было  совершенно  невероятно,
учитывая мой рост и разворот плеч - даже при чудовищной худобе мое  тело
тогда не позволяло надеть ничего из продающегося у местных с рук. До сих
пор  содрогаюсь,  вспоминая  этот  костюм.  Когда  я   его   надел,   то
почувствовал прикосновение ледяных пальцев, пересчитавших один за другим
все мои позвонки. И хотя Суини клялся, что он не с  покойника,  я  надел
его только один раз, чтобы попасть на прием  к  французскому  чиновнику.
Через два часа беседы я получил разрешение на выезд в Ханой и до сих пор
не  могу  понять,  как  это  у  меня  получилось,  учитывая   совершенно
зачумленное состояние моей души и крайнюю степень истощения  тела.  Хотя
на другой день, отплывая в Ханой и в очередной раз впав  в  полубредовое
состояние, когда - в который раз! -  сожаления  по  поводу  предпочтения
азарта  фантазиям  одиночества  выливались  в  стенания  и  истерики,  я
выкрикивал в незнакомые звезды над головой: "...unus  mundus!.."  -  что
вероятно, являлось отголоском проведенной накануне беседы, так потрясшей
мой мозг напоминанием о нормальном существовании.
   - Что это такое - unus mundus? - с опаской спросила я, потому что  мы
уже почти год изучали латынь, и за  такой  вопрос  можно  было  запросто
подсесть на пару недель изъяснений исключительно на латыни.
   - Единый мир, маленькая моя, единый мир! - произнес он  в  непонятном
восхищении,  обвел  отсутствующим  взглядом  кухню,  наткнулся  на  меня
глазами и погрустнел, объясняя:
   - Из  этого  следует,  что  с  посольским  человеком  мы  говорили  о
концепции  всеединой  реальности,  когда  материальное   и   психическое
составляющее  человеческой  личности  не   разъединено,   то   есть   не
проявляется по отдельности. И это естественно! Только подумай, о  чем  я
еще мог бы говорить?.. Перейдя с кое-как выученных  мной  междометий  на
хороший французский, попивая прекрасное вино, вдыхая дым дорогой сигары,
я  нес,  вероятно,  всякую  чушь   и   совершенно   потряс   воображение
худосочного,   измученного   лихорадкой   и   истекающего    ностальгией
представителя властей. Впрочем, он тоже читал  Юнга,  беседа  получилась
обоюдно приятной...
   - И как Ханой?... -  Я  потрясла  за  плечо  застывшего  в  полнейшем
отрешении старика.
   -  Ханой?..  Ну  что  Ханой...  Старый  город  прекрасен,   новый   -
универсален, как все новые города... В Ханое Суини пробыл со мной только
неделю и ушел. Его ждал проводник -  путь  через  границу  был  довольно
опасен. Мы попрощались навек. Суини в поклоне упал на пол и обхватил мои
ноги, я был пьян и беспечен, я был уверен, что мы  еще  встретимся.  Так
оно и случилось... В Ханое я жил в Торговых рядах - это Район 36 улиц. Я
жил на Хонг-Бо - улица корзинщиков, а на Хонг-Гай  жил  русский,  бывший
офицер, удалой красавец, пятиженец и прощелыга поручик Купин. Уже  через
месяц мы с ним были не разлей вода, буянили по кабакам, блевали, но пили
рисовую водку, кутили  напропалую  и  всячески  внедряли  новую  игру  -
русскую рулетку. Сколько полегло азартных вьетнамцев!.. А нам везло.  Мы
раскручивали барабан с одной пулей и приставляли дуло к виску иногда  до
шести раз за ночь, так что денег на  кутеж  хватало...  Я  опустился  до
крайней степени. Купин подарил мне  обезьянку;  она  привыкла  сидеть  в
сумке за спиной. И вот  однажды,  глядя  в  мутное  зеркало,  я  сначала
подумал, что в глазах двоится, а потом  ужаснулся  -  я  был  двухголов!
Рядом с моей обритой налысо головой из правого плеча торчала  еще  одна,
тоже изрядно облезшая - обезьянья, и похожи мы были, как  братья.  Купин
был почти необразован, из сельских дворян, говорить с ним было  особенно
не о чем - о женщинах, лошадях, вчерашнем кутеже да о смерти - вот и все
темы. Впрочем, он любил оружие, умел его ласкать и в  любовании  доходил
до исступленного восторга. Купин собирал ножи, старые мечи,  метательные
звездочки и древние ружья. Я же обращал внимание только  на  безделушки,
приобрел несколько редких перстней да пару нефритовых фигурок. Как-то он
пригласил меня к татуировщику, мы сделали на обритых головах  одинаковые
наколки - иероглиф тянь - фигурка человечка, обозначающая небеса и  Бога
в них. - Богдан показывает себе за правое ухо.
   Мне трудно представить, как выглядит его голова налысо обритой.
   - .. И в тот же вечер в каком-то  грязном  кабаке,  пока  я,  кое-как
изъясняясь, пытался  получить  от  престарелого  китайца  объяснение  их
загадочного вэй ву вэй, Купин, наконец,  поймал  свою  пулю.  Я  услышал
выстрел, секундную тишину и - сразу же -  рев  возбужденных  игроков.  Я
встал, чтобы разглядеть получше,  что  произошло,  и,  пока  смотрел  на
лежащего головой на столе Купина, понял, что означает  это  выражение  -
"действуй, ничего  не  делая",  живи,  как  растение  или  камень,  будь
спокойным, умиротворенным и совершенно пассивным, чтобы впустить в  себя
абсолютную реальность и дать возможность всему существующему  проявиться
в тебе - просто сиди, не дергайся и достигни абсолютного совершенства  -
впусти Бога! Клянусь, я отрекся от  всего  сущего,  застыл  в  полнейшем
бездействии, я дал возможность Богу посмотреть моими глазами на  мертвые
глаза Купина с улицы Шелка, на кровь,  темно-красную  на  отполированном
локтями дереве стола, на беснующихся в экстазе вьетнамцев - они, бедные,
за эти полгода решили, верно, что мы  с  Купиным  бессмертны  или  знаем
какое-то хитрое заклинание.
   Еще через полгода я понял,  что  терпеть  не  могу  плетеную  мебель,
плетеные корзины, по три месяца не прекращающиеся  дожди,  и  вообще:  я
готов был все на свете отдать за морозное утро с розовым стылым небом  и
визжащими по крещенскому снегу полозьями саней.
   Эти полгода я почти не пил, не играл в русскую рулетку, не  потреблял
опий. Сейчас поймешь, почему... Не имел  женщин  и  даже  отдал  задаром
обезьяну какому-то  мальчишке.  Эти  полгода  я  восстанавливал  в  себе
одиночество,  как  некоторые  восстанавливают  способность  двигаться  и
говорить.  Потихоньку,  капля  за  каплей,  я  накапливал  самого   себя
прежнего, пока однажды вдруг, в шуме ненавистного дождя, передо мной  не
возник  устрашающе-монументальный  образ  Камиллы  -   она   возвышалась
огромным живым памятником с воздетыми к  небу  руками,  причем  в  одной
держала веером карточную колоду, в другой  -  красное  знамя  революции.
Смешно?.. Да,  вот  и  представь,  до  какого  умственного  истощения  я
докатился! Этот фантасмагорический образ так потряс меня, что я зарыдал.
За месяц до этого видения я в каком-то странном порыве прощания с жизнью
написал письмо дальнему родственнику в Париж, просил, если будет оказия,
отправить в Харбин заранее оставленную у известного адвоката  посылочку.
Это был условленный знак: если Суини был жив, то, получив табакерку...
   - Это была женщина, да? Дальний родственник в Париже - это женщина? -
повинуясь странному наитию, перебила я Богдана.
   - И какая! - кивнул он. -  Но  ничего  личного  -  она  моя  названая
тетушка. К тому же, как оказалось, поручение выполняла ее дочь.  И  вот,
представь:  через  два  месяца  бредовых  фантазий  на  тему  всемирного
большевизма мне с нарочным были вручены деньги и документы на  приезд  в
Китай. Через неделю - я в доме Суини; вдохновенно  объясняю  ему  основы
марксизма-ленинизма, а еще через  месяц  -  в  Хабаровске!  Как  тут  не
вспомнить Камиллу, как не поклониться ей через столько лет, ведь это она
меня надоумила, и я придумал, как вернуться в Россию и остаться при этом
живым.
   Мы обговорили с Суини почти все, мне были вручены наспех состряпанные
листовки, список имен, подпольные клички. Не учли  мы  только  одного  -
повальной чумы, которая косила тогда Россию. Называлась эта чума борьбой
с врагами народа. Полтора месяца я пробирался к Москве через всю  страну
в полнейшем ощущении театра абсурда. Я  встретил  столько  разноидейных,
запуганных собственным бессилием людей,  сколько,  по  моему  разумению,
грозит нормальному человеку только в аду. И  уяснил  на  всю  оставшуюся
жизнь: нет силы страшнее фанатизма.
   - Да почему же тебя немедленно не арестовали как пособника вражеского
империализма?! - взвилась я, уже почти не веря его рассказам.
   - В некоторых местах меня задерживали на день-два, в  некоторых  -  с
ходу просили провести митинг на заводе или в колхозе,  но  почти  всегда
потом - помогали транспортом доехать до  ближайшего  райкома.  Никто  не
знал, что со мной делать, все боялись напортачить, спихивали  начальству
повыше, те - еще выше. Так я проехал всю эту безумную страну, заразившую
меня страхом и нежностью к беззащитному в своем исступлении и покорности
стаду человеческих особей невиданной красоты и уродства.
   - Моего деда арестовали и убили без объявления вины.  Мама  года  три
назад пыталась добиться оправдания как родственница репрессированного. В
документах по делу не нашли причины, по которой он  был  признан  врагом
народа! Вообще - ничего, понимаешь? А ты, дворянин  по  крови,  уехавший
еще до революции, шлялся через всю Сибирь и читал лекции в колхозах?!
   - Я рад, что теперь ты представляешь тогдашний  советский  дурдом.  Я
приехал  в  Россию  как   представитель   китайского   коммунистического
движения, находящегося в суровом подполье. Рассказывал о страшной  жизни
крестьян на полях, потрясал воззванием и листовками, хвастал налаженными
свя