- Я спрашиваю, как ваша фамилия?
   - Тут у нас ни у кого нет фамилий,  так  что  мы  люди  без  роду,  без
племени.
   Чарли Фортнум попытался разжевать это сообщение, как непонятную фразу в
книге; но, и прочтя ее вторично, так ничего и не понял.
   - Вчера вечером здесь был доктор Пларр, - сказал он.
   - Пларр? Пларр? По-моему, я никого по имени Пларр не знаю.
   - Он мне сказал, что я попал в аварию.
   - Это сказал вам я.
   - Нет, не вы. Я его видел. У него в руках был электрический фонарь.
   - Он вам приснился. Вы пережили шок... Ваша машина серьезно повреждена.
Выпейте кофе, прошу вас... Может, тогда вы вспомните все, что было, яснее.
   Чарли Фортнум послушался. Кофе был очень крепкий, и  в  голове  у  него
действительно прояснилось. Он спросил:
   - А где посол?
   - Я не знаю ни о каком после.
   - Я оставил его в развалинах. Хотел повидать жену до обеда.  Убедиться,
что она хорошо себя чувствует. Я не люблю ее надолго оставлять.  Она  ждет
ребенка.
   - Да? Для вас это, наверное, большая радость. Хорошо быть отцом.
   -  Теперь  вспоминаю.  Поперек  дороги  стояла  машина.  Мне   пришлось
остановиться. Никакой аварии не было. Я  уверен,  что  никакой  аварии  не
было. А зачем автомат? - Рука его слегка дрожала, когда он подносил ко рту
кофе. - Я хочу домой.
   - Пешком отсюда слишком далеко. Вы для этого еще недостаточно  окрепли.
А потом вы же не знаете дорогу.
   - Дорогу я найду. Могу остановить любую машину.
   - Лучше вам сегодня отдохнуть. После перенесенного  удара.  Завтра  мы,
может, найдем для вас  какое-нибудь  средство  передвижения.  Сегодня  это
невозможно.
   Фортнум плеснул остаток своего кофе ему  в  лицо  и  кинулся  в  другую
комнату. Там он остановился. В десятке шагов от  него,  у  входной  двери,
стоял индеец, направив автомат ему  в  живот.  Темные  глаза  блестели  от
удовольствия - он водил автоматом то туда, то сюда, словно  выбирал  место
между пупком и аппендиксом. Он сказал что-то забавное на гуарани.
   Человек по имени Леон вышел из задней комнаты.
   - Видите? - сказал он. - Я  же  вам  говорил.  Сегодня  уехать  вам  не
удастся. - Одна щека у него была красная от горячего кофе, но  говорил  он
мягко,  без  малейшего  гнева.  У  него  было  терпение  человека,  больше
привыкшего выносить боль, чем причинять ее другим.
   - Вы, наверное, проголодались, сеньор Фортнум. Если хотите, у нас  есть
яйца.
   - Вы знаете, кто я такой?
   - Да, конечно. Вы - британский консул.
   - Что вы собираетесь со мной делать?
   - Вам придется какое-то время побыть у нас. Поверьте, мы вам не  враги,
сеньор Фортнум. Вы нам поможете избавить невинных людей от тюрьмы и пыток.
Наш человек в Росарио уже позвонил в "Насьон" и сказал, что вы  находитесь
у нас.
   Чарли Фортнум начал кое-что понимать.
   - Ага, вы, как видно, по ошибке схватили не того, кого надо? Вам  нужен
был американский посол?
   - Да, произошла досадная ошибка.
   - Большая ошибка. Никто не станет  морочить  себе  голову  из-за  Чарли
Фортнума. А что вы тогда будете делать?
   Человек сказал:
   - Уверен,  что  вы  ошибаетесь.  Вот  увидите.  Все  будет  в  порядке.
Английский  посол  переговорит  с  президентом.  Президент   поговорит   с
Генералом. Он сейчас тут, в Аргентине, отдыхает. Вмешается и  американский
посол. Мы ведь всего-навсего просим Генерала выпустить нескольких человек.
Все было бы так просто, если бы один из наших людей не совершил ошибки.
   -  Вас  подвели  неверные  сведения,  правда?  С  послом   ехали   двое
полицейских. И его секретарь. Поэтому мне не нашлось места в его машине.
   - Мы бы с ними справились.
   - Ладно. Давайте ваши яйца, - сказал Чарли Фортнум, - но скажите  этому
Мигелю, чтобы он убрал свой автомат. Портит мне аппетит.
   Человек по имени Леон опустился на колени перед  маленькой  спиртовкой,
стоявшей на глиняном полу, и  стал  возиться  со  спичками,  сковородой  и
кусочком топленого сала.
   - Я бы выпил виски, если оно у вас есть.
   - Прошу извинить. У нас нет никакого алкоголя.
   На сковороде запузырилось сало.
   - Вас ведь зовут Леон, а?
   - Да. - Человек разбил о край сковороды одно за другим два яйца.  Когда
он держал половинки скорлупы над сковородой, пальцы его  чем-то  напомнили
Фортнуму жест священника у алтаря, ломающего облатку над потиром.
   - А что вы будете делать, если они откажутся?
   - Я молю бога, чтобы они согласились, - сказал человек  на  коленях.  -
Надеюсь, что они согласятся.
   - Тогда и я надеюсь, что бог вас услышит, - сказал Чарли Фортнум. -  Не
пережарьте яичницу.
   Ближе к вечеру Чарли Фортнум услышал о себе официальное сообщение. Леон
в полдень включил портативный  приемник,  но  батарейка  отказала  посреди
передачи индейской музыки, а запасной у него не было.  Молодой  человек  с
бородкой, которого Леон звал Акуино, пошел за  батарейками  в  город.  Его
долго не было. С базара пришла женщина, принесла продукты и сварила им еду
- овощной суп с несколькими кусочками мяса. Она стала энергично наводить в
хижине порядок, поднимая пыль в одном углу, после чего та сразу же оседала
в другом. У нее была копна нечесаных черных волос и бородавка на  лице,  к
Леону она обращалась с угодливой фамильярностью. Он звал ее Мартой.
   Смущаясь присутствием женщины, Чарли Фортнум признался, что ему нужно в
уборную. Леон приказал индейцу отвести его на двор в кабинку  за  хижиной.
На двери уборной не хватало петли, и она не  затворялась,  а  внутри  была
лишь глубокая яма, на которую набросили парочку  досок.  Когда  он  оттуда
вышел, индеец сидел в нескольких шагах и поигрывал автоматом,  нацеливаясь
то в дерево, то в  пролетающую  птицу,  то  в  бродячую  дворнягу.  Сквозь
деревья Чарли Фортнум разглядел другую хижину, еще более жалкую,  чем  та,
куда он возвращался. Он подумал, не побежать ли туда  за  помощью,  но  не
сомневался, что индеец будет только рад пустить оружие в ход.  Вернувшись,
он сказал Леону:
   - Если вы сможете достать парочку бутылок виски, я за них заплачу.
   Кошелек его, как он заметил, никто и не думал красть, и он вынул оттуда
нужную сумму.
   Леон передал деньги Марте.
   - Придется потерпеть, сеньор Фортнум, - сказал  он.  -  Акуино  еще  не
вернулся. А пока он не придет, никто из нас уйти не может. Да и до  города
не близко.
   - Я заплачу за такси.
   - Боюсь, что ничего не выйдет. Тут нет такси.
   Индеец снова сел на корточки у двери.
   - Я немного  посплю,  -  сказал  Фортнум.  -  Вы  мне  вкатили  сильное
снотворное.
   Он пошел в заднюю комнату, растянулся на гробе и попытался  уснуть,  но
мысли мешали ему спать.  Его  беспокоило,  как  Клара  управляется  в  его
отсутствие. Он ни разу не оставлял ее на целую ночь одну. Чарли ничего  не
смыслил в деторождении, он боялся, что потрясение  или  даже  беспокойство
могут дурно отразиться на еще не родившемся  ребенке.  После  женитьбы  на
Кларе он даже пытался поменьше пить - если не считать той  первой  брачной
ночи с виски и шампанским в отеле "Италия" в Росарио,  когда  они  впервые
могли остаться наедине без помехи; отель был старомодный,  и  там  приятно
пахло давно осевшей пылью, как в старинных книгохранилищах.
   Он остановился там потому, что боялся, как бы Клару  не  испугал  отель
"Ривьера" - новый, роскошный, с кондиционерами. Ему  надо  было  выправить
кое-какие бумаги в консульстве  на  Санта-Фе,  9-39  (он  запомнил  номер,
потому что это была цифра  месяца  и  года  его  первого  брака),  бумаги,
которые, если поступит запрос, докажут,  что  никаких  препятствий  к  его
второму браку не существует; не одна неделя прошла, прежде чем он  получил
копию свидетельства о смерти Эвелин из маленького городка Айдахо.  К  тому
же в сейфе консульства он оставил в запечатанном конверте свое  завещание.
Консулом тут был симпатичный человек средних лет.  Почему-то  речь  у  них
зашла о лошадях, и они с Чарли Фортнумом сразу  нашли  общий  язык.  После
гражданской и религиозной церемоний консул пригласил молодоженов к себе  и
откупорил  бутылку  настоящего  французского  шампанского.  Эта   скромная
выпивка среди канцелярских шкафов выгодно отличалась от  приема  в  Айдахо
после  его  первой  женитьбы.  Он  с  ужасом  вспоминал   белый   торт   и
родственников жены в темных костюмах и даже с  крахмальными  воротничками,
хотя брак был гражданский и в Аргентине его бы вообще не считали за  брак.
Вернувшись домой, они с женой вели себя осторожно  и  никому  об  этом  не
рассказывали. Венчаться по католическому обряду  жена  не  пожелала  из-за
своих убеждений. Она состояла  в  секте  христианской  науки.  К  тому  же
гражданский брак ставил под угрозу  ее  наследные  права,  что  тоже  было
унизительно. Чарли хотел, чтобы положение Клары было надежным: второй  его
брак должен был покоиться на прочном фундаменте.
   Через  какое-то  время  он  погрузился  в  глубокий  сон   без   всяких
сновидений, разбудило его радио из соседней комнаты,  которое  то  и  дело
повторяло его имя: сеньор Карлос Фортнум. "Полиция, -  сообщал  диктор,  -
считает, что его,  вероятно,  увезли  в  Росарио,  было  установлено,  что
телефонный  звонок  в  "Насьон"  был  оттуда".  В  городе  с   более   чем
полумиллионным населением нельзя произвести повальные обыски, а похитители
дали  властям  только  четыре  дня  на  удовлетворение  предъявленных  ими
требований. Чарли Фортнум подумал, что  один  из  этих  четырех  дней  уже
прошел; Клара, конечно, слушает передачу, но, слава богу, рядом с ней Тед,
он ее успокоит. Тед знает,  что  произошло.  Тед  к  ней  поедет.  Тед  уж
как-нибудь постарается, чтобы она не волновалась. Тед скажет ей, что, даже
если его убьют, ей нечего опасаться. Она так страшилась  своего  прошлого;
он это видел по тому, что она никогда о нем не поминала. Это и было  одной
из причин, почему он на ней женился; он хотел ее убедить, что ей никогда и
ни при каких обстоятельствах не придется вернуться назад к матушке Санчес.
Он даже чересчур рьяно о ней заботился,  как  неуклюжий  человек,  который
держит в руках чужую и очень хрупкую вещь. Его донимал  постоянный  страх,
как бы не нарушить ее душевный покой. По радио заговорили об  аргентинской
футбольной команде, разъезжавшей по Европе.
   - Леон! - позвал он.
   Маленький человек с ушами как у летучей мыши  и  внимательным  взглядом
хорошего слуги заглянул в дверь. Он сказал:
   - Долго же вы спали, сеньор Фортнум. Это очень хорошо.
   - Я слышал радио, Леон.
   - Ах да. - В руке Леон нес стакан,  под  мышками  у  него  торчали  две
бутылки виски. - Жена принесла из города две бутылки, -  сказал  он  и,  с
гордостью их показав (марка виски была аргентинская),  тщательно  отсчитал
сдачу. - Вы только успокойтесь. Через несколько дней все будет кончено.
   - В том смысле, что меня прикончат? Дайте-ка мне виски.
   Он налил треть стакана и выпил.
   - Уверен, еще сегодня сообщат, что они приняли наши  условия.  И  тогда
завтра вечером вы сможете отправиться домой.
   Чарли Фортнум налил себе еще порцию виски.
   - Вы чересчур много пьете, - заботливо упрекнул его  человек,  которого
звали Леон.
   - Нет. Я свою норму знаю. А тут главное - знать свою  норму.  Как  ваша
фамилия, Леон?
   - Я же вам говорил, что у меня нет фамилии.
   - Но духовный сан-то у  вас  есть?  Скажите,  что  вы  делаете  в  этой
компании, отец Леон?
   Он мог поклясться, что уши у того  дрогнули,  как  у  пса,  услышавшего
знакомый окрик: только слово "отец" заменило "гулять" или "кошка".
   - Вы ошибаетесь. Вы же видели мою жену, Марту. Она принесла вам виски.
   - Но священник всегда остается священником, отец мой. Я  вас  разгадал,
когда вы разбивали над сковородкой яйца. Так и вижу вас возле алтаря.
   - Вы это придумали, сеньор Фортнум.
   - Да, но что придумали вы? За посла вы могли бы получить хороший выкуп,
а за меня - шиш. Никто за меня и песо не даст, кроме моей  жены.  Странно,
если священник станет убийцей, но, вероятно, для этой  работы  вы  найдете
кого-нибудь другого.
   - Нет, - с глубочайшей серьезностью возразил Леон, - если, не дай  бог,
до этого дело дойдет, я возьму все на себя. Вину ни на кого  перекладывать
не буду.
   - Тогда мне лучше оставить вам немного виски. Рекомендую прежде  выпить
глоток... через сколько дней они сказали, кажется через три?
   Собеседник отвел глаза. Вид у него был испуганный.  Шаркая,  он  сделал
два шага к двери, словно отходил от алтаря и  боялся  наступить  на  подол
слишком длинного облачения.
   - Посидели бы вы, поболтали со мной, - сказал Чарли Фортнум. - Я больше
боюсь, когда один. Вам мне  признаться  не  стыдно.  Если  нельзя  сказать
священнику, кому же тогда можно? А вот тот индеец... Он глазеет на меня  и
улыбается. Ему охота убивать.
   - Ошибаетесь, сеньор Фортнум. Мигель - человек хороший.  Он  просто  не
понимает по-испански и улыбается, чтобы показать,  как  он  хорошо  к  вам
относится. Попытайтесь еще поспать.
   - Хватит, выспался. Мне хочется с вами поговорить.
   Человек развел руками, и Чарли Фортнум представил  себе  его  в  церкви
делающим ритуальные жесты.
   - У меня много дел.
   - А я ведь могу вас удержать, если захочу.
   - Нет, нет! Мне необходимо уйти.
   - Могу вас удержать. Запросто. Знаю как.
   - Обещаю, что скоро вернусь.
   - Чтобы вас удержать, мне ведь только надо сказать: отец  мой,  я  хочу
исповедаться.
   Человек застрял в пролете двери спиной к нему. Его голова  с  торчащими
ушами напоминала церковную кружку, зажатую в руках.
   - С тех пор как я в последний раз исповедался, отец...
   Человек обернулся и сердито сказал:
   - Такими вещами не шутят. Если вы  будете  шутить,  я  вас  слушать  не
стану...
   - Да это вовсе не шутки, отец мой. И не в том я положении, чтобы шутить
по какому бы то ни было поводу. Право же, когда человек вот-вот умрет, ему
есть в чем покаяться.
   - Я лишен своего сана, - упрямо возразил  его  собеседник.  -  Если  вы
действительно католик, то должны понимать, что это значит.
   - Я, кажется, лучше  вас  знаю  правила,  отец  мой.  При  чрезвычайных
обстоятельствах, если под рукой нет другого священника - а  ведь  тут  его
нет, правда? - соблюдать формальности не нужно. Ваши люди ведь не позволят
никого сюда привести...
   - Никаких чрезвычайных обстоятельств пока что нет.
   - Все равно времени осталось немного... и если я прошу...
   Этот человек снова напомнил ему собаку, собаку, которую обругали, а  за
что, она и сама толком не понимала.
   -  Сеньор  Фортнум,  поверьте  мне,  -  взмолился  он,  -  чрезвычайных
обстоятельств не будет... и вам никогда не понадобится...
   - "Господи, прости нам грехи наши" - так, кажется,  полагается  начать?
Черт те сколько времени прошло... За последние сорок лет я только раз  был
в церкви... не так давно, когда женился. Но на исповедь не ходил,  вот  уж
чего не было! Чересчур много надо на это времени, нехорошо заставлять даму
ждать.
   - Прошу вас, сеньор Фортнум, не смейтесь надо мной!
   - Да я не над вами смеюсь, отец мой. Может, немножко смеюсь над  собой.
Пока действует виски,  еще  могу.  -  Он  добавил:  -  Смешно  ведь,  если
вдуматься: "Ныне к вам прибегаю, да избавите душу мою от  муки  вечные..."
Ведь такова, кажется, формула? А у вас все время револьвер  наготове.  Вам
не кажется, что нам лучше начать сейчас? Пока револьвер не заряжен. У меня
столько накопилось на душе.
   - Я не буду вас слушать. - Он поднял руки к  своим  оттопыренным  ушам.
Уши прижались к черепу и тут же отскочили обратно.
   Чарли Фортнум его успокоил:
   - Да не переживайте, ладно вам. Я же  несерьезно.  И  какое  это  имеет
значение?
   - В каком смысле?
   - Я ведь, отец мой, ни во что не верю. И не стал бы венчаться в церкви,
если бы не законы эти. Вопрос был в деньгах. Для моей  жены.  А  из  каких
побуждений вы-то женились? - Он быстро поправился: - Извините. Я  не  имел
права это спрашивать.
   Но  человечек,  по-видимому,  не  рассердился.  Вопрос   даже   чем-то,
казалось, его заинтересовал. Он медленно пересек комнату,  приоткрыв  рот,
как умирающий с голоду, который тянется  к  куску  хлеба.  В  уголках  рта
скопилось немного слюны. Он подошел и присел на корточки  возле  гроба.  А
потом тихо произнес (можно было подумать, что он сам стоит  на  коленях  в
исповедальне):
   - Думаю, что от злости  и  одиночества,  сеньор  Фортнум.  Я  не  хотел
причинить вред этой бедной женщине.
   - Одиночество - это мне понятно, - сказал Чарли Фортнум. - И я от  него
страдал. Но при чем тут злость? На кого вы были злы?
   - На церковь, - сказал тот и добавил  с  насмешкой:  -  На  матерь  мою
церковь.
   - Я бывал зол на своего отца. Мне казалось, он меня не  понимает  и  на
меня плюет. Я его ненавидел. И тем не  менее  мне  стало  очень  тоскливо,
когда он умер. А теперь... - и  он  поднял  свой  стакан,  -  я  ему  даже
подражаю. Хотя пил он больше, чем я. Все равно отец есть  отец,  но  я  не
понимаю, как можно питать злобу к матери нашей церкви. Я бы никогда не мог
разозлиться на учреждение, хоть и самое дерьмовое.
   - Она ведь ипостась, - сказал тот, - утверждают,  что  она  -  ипостась
Христа на земле, я даже и сейчас немножко в это верю. Такой  человек,  как
вы - un ingles [англичанин (исп.)], - не может понять, как мне было стыдно
того, что они заставляли меня читать людям. Я  был  священником  в  бедном
районе Асунсьона возле реки. Вы  заметили,  что  беднота  всегда  теснится
поближе к реке? Все равно как если бы они  собирались  в  один  прекрасный
день куда-то уплыть, но плавать не умеют, да  и  плыть-то  им  некуда.  По
воскресеньям я должен был читать им из Евангелия.
   Чарли Фортнум слушал его без особого сочувствия,  но  с  весьма  хитрым
прицелом. Жизнь  его  зависела  от  этого  человека,  и  ему  было  крайне
необходимо знать,  что  им  движет.  Может  быть,  ему  удастся  затронуть
какую-то  струну  взаимопонимания.  Человек  говорил  без  умолку,  словно
жаждущий, который никак не может напиться.  Вероятно,  ему  уже  давно  не
удавалось высказываться начистоту, видно, он  только  и  мог  выговориться
перед человеком, который все равно  умрет  и  запомнит  из  того,  что  он
сказал, не больше, чем священник в исповедальне. Чарли Фортнум спросил:
   - А чем плохо Евангелие, отец мой?
   - Бессмыслица, -  сказал  бывший  священник,  -  во  всяком  случае,  в
Парагвае. "Продай имение твое,  и  раздай  нищим"  [Евангелие  от  Матфея,
19:21] - я должен был им это читать, в то время как тогдашний  наш  старый
архиепископ ел вкусную рыбу из Игуазу и пил французское вино с  Генералом.
Народ, правда, не подыхал с голоду, ему можно не дать умереть, кормя одной
маниокой, а для богачей наше недоедание куда безопаснее голода.  Настоящий
голод доводит человека до отчаяния. А недоедание так ослабляет, что он  не
в силах поднять кулак. Американцы отлично это  понимают,  помощь,  которую
они нам оказывают, как раз и обеспечивает  это  состояние.  Наш  народ  не
подыхает, он чахнет. Слова "Пустите детей приходить ко мне... ибо  таковых
есть Царствие Божие" [Евангелие от Луки, 18:16] застывали у меня на языке.
Вот передо мной в передних рядах сидят эти дети  со  вздутыми  животами  и
пупками, торчащими, как дверные ручки. "А кто соблазнит  одного  из  малых
сих... тому лучше было бы, если бы..."  [Евангелие  от  Матфея,  18:6]  "И
отдашь голодному..." [Книга пророка Исаии, 58:10] Что отдашь?  Маниоку?  А
потом я делил между ними облатки, хоть они и  не  такие  питательные,  как
хорошая лепешка, а вино пил сам. Вино! Кто из этих несчастных когда-нибудь
его пробовал? Почему нельзя причащаться водой? Он же причащал  ею  в  Кане
Галилейской. А разве во время тайной  вечери  не  стоял  кувшин  с  водой,
которую он мог бы пить вместо вина?
   К изумлению Чарли Фортнума, его собачьи  глаза  заблестели  непролитыми
слезами.
   - Только не думайте, - говорил он, - что все  такие  плохие  христиане,
как я. Иезуит