у обочины дороги - бедняга, за два дня две  его  машины
разбились. Я обрадовался, когда узнал, что она была  у  сеньоры  Санчес  и
отделалась легкими ушибами. Кажется, вы только  недавно  оказывали  помощь
пациенту, доктор? У вас закатан правый рукав?
   Доктор Пларр отодвинул подальше телефон. Он  боялся,  что  тот  слишком
скоро снова зазвонит.
   - Вы очень наблюдательны, полковник,  -  сказал  он.  -  Я  не  доверяю
медицинским познаниям сеньоры Санчес. Клара здесь, у меня.
   - А я, оказывается, прав насчет того, что вы и вчера мне солгали.
   - В любовной связи без лжи не обойтись.
   - Жаль, что я помешал вам, доктор, но как раз ложь меня  и  смущала.  В
конце концов, мы же  старые  друзья.  В  свое  время  у  нас  и  кое-какие
приключения были общие. Ну хотя бы с сеньорой Эскобар.
   - Да, помню. Я вам сказал,  что  с  ней  расстаюсь  и  что  путь  почти
свободен. Но так и не понял, почему она все же предпочла вам Вальехо.
   - Не доверяла моим побуждениям. Такова уж участь  полицейского.  Видите
ли, в имении сеньора Эскобара в Чако есть посадочная  площадка.  Вероятно,
этим путем доставляются сигареты и виски из Парагвая.
   - Спасибо этому благодетелю.
   - Да, конечно, я никогда не стал бы  ему  мешать...  Надеюсь,  таблетки
аспирина помогли. Вам  ведь  не  хочется,  чтобы  нас  снова  прервали.  -
Полковник допил виски и поднялся. - Вы меня всерьез успокоили. Разумеется,
я теперь понимаю, почему вы хотите, чтобы освободили сеньора  Фортнума.  В
любовной связи муж играет очень важную  роль.  Он  обеспечивает  дорогу  к
свободе, когда связь  начинает  надоедать.  Никому  не  хочется  оставлять
женщину  совсем  одну.  Что  ж,  ради  вас  постараемся   спасти   сеньора
Фортнума... а заодно поймать его похитителей. По  ту  сторону  реки  будут
знать, как с ними поступить.
   Доктор Пларр проводил его до двери.
   - Рад, что вы теперь спокойны на мой счет.
   - Для полицейского всякий  секрет  дурно  пахнет,  даже  секрет  вполне
невинный. Мы натасканы их вынюхивать, как собака  наркотики.  Послушайтесь
моего совета, доктор, вы сделали все, что могли, и, пожалуйста, больше  не
вмешивайтесь. Мы с вами были друзьями, но, если вы станете и дальше  лезть
в эту историю, пеняйте на себя. Я ведь сначала выстрелю,  а  потом  пришлю
венок.
   - Речь, достойная Аль Капоне.
   - А что? Капоне тоже по-своему поддерживал порядок. - Он открыл дверь и
слегка помедлил на темной площадке,  словно  вспоминая  что-то  важное.  -
Кое-что мне, пожалуй, следовало сказать вам раньше. Я получил  сведения  о
вашем отце. От начальника полиции в Асунсьоне. Мы,  конечно,  проверили  с
ним все имена, которые похитители включили в свой список.  Ваш  отец  убит
больше года назад. Он пытался бежать вместе с другим заключенным  -  неким
Акуино Риберой, но был слишком стар и нерасторопен. Ему это  оказалось  не
под силу, и его бросили. Видите, не надо думать, что вы можете ему  чем-то
помочь. Спокойной ночи, доктор. Жаль, что сообщил вам плохие вести,  но  я
ведь оставляю вас с женщиной. Женщина - лучший утешитель для мужчины.
   Не успела дверь за ним закрыться, как снова зазвонил телефон.
   Доктор Пларр подумал: Леон меня обманул. Он мне лгал, чтобы  заручиться
моей помощью. Не подниму трубку. Пусть сами расхлебывают свою кашу. Ему ни
на миг не пришло в голову, что солгать мог и полковник Перес. Полиция была
достаточно сильна, чтобы говорить правду.
   Звонок звонил и звонил, а он упрямо стоял в передней, пока тот, кто  до
него дозванивался, не сдался. На сей раз это мог быть кто-то из больных, и
в наступившей, словно укор, тишине он устыдился своего эгоизма:  казалось,
эта тишина наступила в ответ на призыв самоубийцы о помощи. В спальне тоже
было тихо. Раньше о какой-то помощи просила его Клара. Но  он  не  захотел
слушать и ее.
   Мраморный пол, на котором он стоял, казался краем пропасти; он  не  мог
сделать шагу ни вперед, ни назад, не увязнув еще глубже в пучине соучастия
или вины. Так он и стоял, прислушиваясь к тишине дома, где  лежала  Клара,
полуночной улицы за окном, где  теперь  возвращалась  к  себе  полицейская
машина, и квартала бедноты, где в путанице хижин из  глины  и  жести,  как
видно, что-то произошло. Тишина, словно  мелкий  дождик,  уносилась  через
большую реку в забытую миром страну, где в тишине, тише которой не бывает,
лежал его мертвый отец... "Он был слишком стар  и  нерасторопен.  Ему  это
оказалось не под силу, и его бросили". Стоя на краю мраморного обрыва,  он
почувствовал головокружение. Но не может же он  тут  стоять  вечно!  Снова
зазвонил телефон, и он двинулся назад, в кабинет.
   Голос Леона спросил:
   - Что случилось?
   - У меня был посетитель.
   - Полиция?
   - Да.
   - Сейчас ты один?
   - Да. Один.
   - Где ты был целый день?
   - В Буэнос-Айресе.
   - Но мы пытались связаться с тобой вчера вечером.
   - Меня вызвали.
   - И сегодня в шесть утра.
   - У меня бессонница. Гулял по набережной. Ты сказал, что я  вам  больше
не понадоблюсь.
   - Ты  нужен  твоему  пациенту.  Спустись  к  реке  и  встань  у  киоска
кока-колы. Мы увидим, наблюдают за  тобой  или  нет.  Если  нет,  мы  тебя
подберем.
   - Я только что получил известие об  отце.  От  полковника  Переса.  Это
правда?
   - Что именно?
   - Что он участвовал в побеге, но был нерасторопен, и вы его бросили.
   Он подумал: если он сейчас мне солжет или хотя бы  запнется,  я  повешу
трубку и больше не стану им отвечать.
   Леон сказал:
   - Да. Прости. Это правда. Я не мог сказать тебе раньше. Нам нужна  была
твоя помощь.
   - Отец убит?
   - Да. Они его застрелили. Когда он лежал на земле.
   - Ты должен был мне это сказать.
   - Наверно, но мы не могли рисковать.  -  Голос  Леона  донесся  к  нему
словно из немыслимого далека: - Ты придешь?
   - Ладно, - сказал доктор Пларр, - приду.
   Он положил трубку и  пошел  в  спальню.  Зажег  свет  и  увидел  Клару,
смотревшую на него широко раскрытыми глазами.
   - Кто к тебе приходил?
   - Полковник Перес.
   - У тебя будут неприятности?
   - Не с его стороны.
   - А кто звонил?
   - Пациент. Клара, мне придется ненадолго уйти.
   Он вспомнил, что их разговор прервали и какой-то вопрос так и  повис  в
воздухе, но забыл, какой именно.
   - Мой отец убит, - сказал он.
   - Какая жалость! Ты его любил, Эдуардо?
   Она, как и он, не считала любовь, даже  любовь  между  отцом  и  сыном,
чем-то само собой разумеющимся.
   - Может, и любил.
   Когда-то   в   Буэнос-Айресе   он   знал    человека,    который    был
незаконнорожденным. Его мать умерла, так и не сказав ему  имени  отца.  Он
рылся в ее письмах, расспрашивал ее друзей. Даже изучал банковские  счета:
мать от кого-то получала деньги. Он не сердился, не возмущался, но желание
узнать, кто его отец, изводило его, как зуд. Он объяснял  доктору  Пларру:
"Это как та  головоломка  со  ртутью...  Никак  не  забросишь  в  глазницы
портрета ртуть, а отставить головоломку  нет  сил".  Однажды  он  все-таки
узнал, кто его отец: это был международный банкир, который давно умер.  Он
сказал Пларру: "Вы и представить себе  не  можете,  какую  я  почувствовал
пустоту. Что еще может меня теперь интересовать?" Вот  такую  же  пустоту,
подумал доктор Пларр, ощущаю сейчас и я.
   - Пойди сюда, Эдуардо, ляг.
   - Нет. Я должен идти.
   - Куда?
   - Сам еще не знаю. Это касается Чарли.
   - Нашли его труп? - спросила она.
   - Нет, нет, ничего подобного. - Она скинула простыню, и  он  накрыл  ее
снова. - Ты простудишься от кондиционера.
   - Я пойду в консульство.
   - Нет, оставайся здесь. Я ненадолго.
   Когда ты одинок, радуешься всякому живому существу - мышонку, птице  на
подоконнике, хотя бы пауку, как Роберт  Брюс  [Брюс,  Роберт  (1274-1329),
король Шотландии; в 1307 году прятался от врагов на острове,  но,  увидев,
как упорно плетет свою паутину паук, устыдился, поднял  войско  и  победил
англичан]. Одиночество может породить даже нежность. Он сказал:
   - Ты прости меня, Клара. Когда я вернусь... - но он не  смог  придумать
ничего, что стоило бы ей обещать. Он положил ей руку на живот и  произнес:
- Береги его. Спи спокойно.
   Он потушил свет, чтобы больше не видеть ее глаз, наблюдавших за  ним  с
удивлением, словно  его  поступки  были  слишком  сложными  для  понимания
девушки из заведения сеньоры Санчес.  На  лестнице  (лифт  могли  услышать
соседи) он пытался вспомнить, на какой же ее вопрос он так и  не  ответил.
Вопрос не мог быть таким уж  важным.  Важны  только  те  вопросы,  которые
человек задает себе сам.




ЧАСТЬ ПЯТАЯ


1

   Доктор Пларр вернулся из второй комнаты и сказал отцу Ривасу:
   - Он поправится. Ваш человек словно нарочно целился в самое  подходящее
место. Он попал в ахиллесово сухожилие. Конечно, на поправку нужно  время.
Если вы дадите ему время. Как это произошло?
   - Он пытался бежать. Акуино сперва выстрелил в землю,  а  потом  ему  в
ноги.
   - Лучше было бы отправить его в больницу.
   - Ты же знаешь, что это невозможно.
   - Все, что я могу, это наложить шину. Следовало бы наложить на  лодыжку
гипс. Почему бы вам не  отказаться  от  всей  этой  затеи,  Леон?  Я  могу
продержать его три-четыре часа в машине, чтобы вы успели уйти,  а  полиции
скажу, что нашел его у дороги. - Отец Ривас даже не  потрудился  ответить.
Доктор Пларр продолжал: - Когда что-нибудь  поначалу  не  удается,  всегда
происходит одно и то же, это как ошибка в уравнении... Ваша первая  ошибка
была в том, что вы приняли его за посла, а теперь вышло вот что. Уравнения
вам никогда не решить.
   - Может, ты и прав, но пока мы не получим приказа от Эль Тигре...
   - Так получите его.
   - Невозможно. После того как  мы  объявили  о  похищении,  мы  прервали
всякую связь. Мы предоставлены сами себе. Таким образом, если нас схватят,
мы ничего не сможем рассказать.
   - Я должен идти. Мне надо поспать.
   - Ты останешься здесь с нами, - сказал отец Ривас.
   - Нельзя. Если я уйду от вас днем, меня могут заметить...
   - Твой телефон прослушивают, и они уже знают, что ты наш сообщник. Если
ты уйдешь, тебя могут арестовать, и твой друг Фортнум останется без врача.
   - Мне надо думать и о других больных, Леон.
   - Ну, они-то могут найти и других докторов.
   - Если вы добьетесь своего... или его убьете... что будет со мной?
   Отец Ривас показал рукой на негра по имени Пабло у двери.
   - Тебя похитили и держали здесь силой. И это чистая правда.  Мы  теперь
не можем позволить тебе уйти.
   - А что, если я просто выйду в эту дверь?
   - Я прикажу ему стрелять. Будь благоразумен, Эдуардо.  Разве  мы  можем
быть уверены, что ты не направишь сюда полицию?
   - Я не  гожусь  в  полицейские  осведомители,  Леон,  хоть  вы  меня  и
обманули.
   - Не знаю. Человеческая совесть не такая простая вещь. Я  верю  в  твою
дружбу. Но почем я знаю, что ты не уговоришь себя  вернуться  ради  твоего
пациента? Полиция тебя выследит, и твоя верность клятве Гиппократа обречет
нас всех на смерть. А к тому же тут сыграет  свою  роль  и  чувство  вины,
которое, я думаю, ты испытываешь. По слухам, ты спишь  с  женой  Фортнума.
Если это правда, твое стремление искупить свою вину перед ним может стоить
нам жизни.
   - Я больше не христианин, Леон. И не осмысляю жизнь в таких понятиях. У
меня нет совести. Я человек простой.
   -  Никогда  не  встречал  простых  людей.  Даже  в  исповедальне,  хотя
просиживал там целыми часами. Человек  не  создан  простым.  Когда  я  был
молодым священником, я пытался разгадать побуждения мужчин или женщин,  их
искушения и самообман. Но скоро  от  этого  отказался,  потому  что  ответ
никогда не бывал однозначным. Никто не  был  настолько  прост,  чтобы  его
понять. В конце концов я ограничился тем, что говорил:  "Прочти  три  раза
"Отче наш", три раза "Богородице дево, радуйся" и ступай с миром".
   Доктор Пларр с досадой от него отошел.  Он  снова  поглядел  на  своего
пациента.  Чарли  Фортнум  спал  спокойно  -  мирным  наркотическим  сном.
Откуда-то они раздобыли еще одеяла, чтобы ему  спалось  поудобнее.  Доктор
Пларр вернулся в проходную комнату и растянулся на полу. Ему казалось, что
он провел очень длинный день. Трудно было поверить, что еще вчера днем  он
пил чай в кафе "Ричмонд" на калье Флорида и  смотрел,  как  его  мать  ест
эклеры.
   Образ матери преследовал его, когда он заснул. Она привычно жаловалась,
что отец  не  желает  покоиться  в  гробу,  как  порядочный  помещик.  Его
приходится все время заталкивать обратно,  а  разве  приличному  кабальеро
пристало таким манером вкушать  вечный  покой?  Отец  Гальвао  приехал  из
самого Рио-де-Жанейро, чтобы уговорить его лежать спокойно.
   Доктор Пларр открыл глаза. Рядом с ним на полу спал  индеец  Мигель,  а
отец Ривас сидел вместо Пабло у  двери  с  автоматом  на  коленях.  Свеча,
прилепленная к блюдцу, отбрасывала на стену  тени  от  его  ушей.  Доктору
Пларру вспомнились зайчики, которых изображал  для  него  отец  на  стенах
детской. Некоторое время он лежал, разглядывая школьного  товарища.  Леон,
Леон Ушастый, Отец Ушастый. Он вспомнил, как в одной из  долгих  серьезных
бесед, которые они вели, когда им было лет по  пятнадцать,  Леон  говорил,
что есть только полдюжины профессий, достойных мужчины:  профессия  врача,
священника, юриста (разумеется, всегда  защищающего  правое  дело),  поэта
(если он пишет хорошие стихи) или земледельца. Он не смог вспомнить, какой
была шестая профессия, но безусловно не похищение людей и не убийство.
   Он спросил шепотом:
   - Где Акуино и остальные?
   - Это военная операция, - ответил Леон. -  Нас  обучал  Эль  Тигре.  Мы
расставляем посты, и часовые дежурят всю ночь.
   - А твоя жена?
   - Она в городе вместе с Пабло. Эта лачуга  принадлежит  ему,  и  его  в
городе знают. Так  безопаснее.  Тебе  незачем  шептать.  Индейцы  засыпают
мгновенно, как только выпадает свободная минута. Единственное,  что  может
его разбудить, - это если произнести  его  имя...  или  шум,  предвещающий
опасность. Посмотри, как он спокойно спит, хоть мы и разговариваем. Я  ему
завидую. Вот кто знает настоящий покой. Таким и должен быть сон у всех, но
мы утратили звериные повадки.
   - Расскажи мне об отце, Леон. Я хочу знать правду.
   Сказав это, он тут же вспомнил, как доктор Хэмфрис постоянно  требовал,
чтобы ему сказали правду, даже от  неаполитанского  официанта,  и  получал
туманные ответы.
   - Твой отец и Акуино находились в одном и том же полицейском участке  в
ста километрах к юго-востоку от Асунсьона. Возле Вильяррики.  Он  просидел
там пятнадцать лет, а Акуино всего десять месяцев.  Мы  сделали  все,  что
могли, но он был старый и больной. Эль Тигре был  против  того,  чтобы  мы
пытались спасти твоего отца, но он оказался в меньшинстве. И  мы  были  не
правы. Послушайся мы Эль Тигре, твой отец, пожалуй, был бы еще жив.
   - Да. Возможно. В тюрьме. Умирая медленной смертью.
   - Дело решали секунды. Рывок. Он бы легко его сделал  тогда,  когда  ты
его знал, но пятнадцать лет в полицейском участке... там  гниешь  быстрее,
чем в настоящей тюрьме.  Генерал  знает  -  в  тюрьме  есть  товарищество.
Поэтому сажает своих жертв в тесные горшки со скудной землей, и они чахнут
от отчаяния.
   - Ты видел моего отца?
   - Нет, я ждал беглецов в машине с гранатой на коленях и молился.
   - Ты все еще веришь в молитвы?
   Отец Ривас не ответил, и доктор Пларр заснул...


   Был уже день, когда он проснулся  и  сразу  пошел  в  соседнюю  комнату
посмотреть на больного. Увидев его, Чарли Фортнум сказал:
   - Значит, вы действительно один из них.
   - Да.
   - Не пойму вас, Тед. Какое все это имеет к вам отношение?
   - Я ведь не раз вам рассказывал о моем отце. Думал, что эти люди  могут
ему помочь.
   - Вы же были другом мне... и Кларе.
   - За их ошибку я не отвечаю. Как ваша лодыжка?
   - Зубная боль донимала меня куда  сильнее.  Вы  должны  вызволить  меня
отсюда, Тед. Ради Клары.
   Доктор Пларр рассказал  ему  о  своем  посещении  посла.  Он,  конечно,
сознавал, что эта история отнюдь не внушает надежд. Чарли Фортнум медленно
обдумывал подробности.
   - Вы действительно попали к самому старику?
   - Да. Он делает все, что может.
   - Ну, когда меня убьют, они там, в  Буэнос-Айресе,  только  вздохнут  с
облегчением. Это уж я знаю. Им ведь тогда не придется  меня  увольнять.  А
это было бы не по-джентльменски. Они же там все такие джентльмены, черт бы
их побрал.
   - Полковник Перес тоже делает все, что может. Скоро они нас найдут.
   - Тогда конец для меня будет все тот же. Разве эти парни отпустят  меня
живым? Вы говорили с Кларой?
   - Да. Она здорова.
   - А ребенок?
   - Можете не беспокоиться.
   - Вчера я пробовал написать ей письмо.  Хотел  оставить  ей  что-то  на
память, хоть и сомневаюсь, чтобы она там все  поняла.  Она  еще  читает  с
трудом. Думал, кто-нибудь прочтет ей письмо вслух, может вы, Тед. Конечно,
в письме я не мог выразить  все,  что  чувствую,  но  надеюсь,  что,  если
произойдет самое худшее, вы ей расскажете.
   - О чем?
   - О моих чувствах к ней. Знаю, вы человек с рыбьей кровью, Тед.  Я  вам
это не раз говорил. По-вашему, я чересчур сентиментален, но, лежа здесь, я
многое передумал - времени на это у меня хватало. Мне кажется, что все эти
годы - пока я не встретил Клару, пока я был,  как  выражаются  идиоты,  во
цвете лет - это  были  пустые  годы,  и  прожил  я  их  бесцельно,  просто
выращивал проклятое матэ, чтобы заработать  какие-то  деньги.  Деньги  для
чего, для кого? Мне нужен  был  кто-то,  для  кого  я  бы  мог  что-нибудь
сделать, а не только зарабатывать на жизнь себе самому. Люди заводят кошек
и собак, но я их никогда особенно не любил. И лошадей тоже. Лошади!  Глаза
бы мои на них не глядели! У меня была только "Гордость Фортнума". Я иногда
воображал,  что  это  живое  существо.  Кормил  ее  бензином   и   маслом,
прислушивался, как стучит ее сердце, и все же знал, что она даже не  такая
настоящая, как кукла, которая  говорит  "папа,  мама".  Конечно,  какое-то
время у меня была жена, но она так задирала нос - я никогда не мог сделать
для нее то, чего сама она не сделала бы лучше... Извините меня. Я  слишком
разболтался, но вы мне ближе всех, потому что знакомы с Кларой.
   - Да говорите, пожалуйста, сколько хотите. Что нам еще делать  в  нашем
положении? Я здесь такой же пленник, как вы.
   - Они вас не отпускают?
   - Да.
   - А как же Клара - она теперь совсем одна?
   - Денек-другой может позаботиться о себе  сама,  -  рассердился  доктор
Пларр. - Ей куда легче, чем мне или вам.
   - Вас-то они не убьют.
   - Да, не убьют, если смогут.
   - Знаете, еще до того, как я встретил  Клару,  мне  показалось,  что  я
нашел женщину, которую могу  полюбить.  Она  тоже  была  девушкой  матушки
Санчес. Ее звали Мария, но это была нехорошая девушка.
   - Кто-то ее даже зарезал.
   - Да. Подумать, что вы и это знаете. Так  вот,  вскоре  после  этого  я
познакомился с Кларой. Не знаю, почему я не замечал ее раньше. Наверно, не
так уж хорошо разбираюсь в женщинах, а Мария... понимаете, она меня  вроде
околдовала. Клара не такая красивая, как она, но зато  честная.  Ей  можно
верить. Сделать счастливой кого-нибудь вроде Клары - разве это не удача?
   - Довольно скромная удача.
   - Да,  вам  легко  говорить,  но  я  привык  к  неудачам  и  высоко  не
замахиваюсь. Если бы дела пошли лучше, кто  знает...  Когда  меня  сделали
почетным консулом, я не пил почти целую неделю, но, конечно, надолго  меня
не хватило. У меня еще до сих пор хранится письмо, которое прислали мне из
посольства. Я бы хотел, чтобы вы передали его  Кларе,  если  я  отсюда  не
выберусь. Оно в левом верхнем ящике стола  в  консульстве.  Вы  легко  его
найдете по гербу на конверте. Пусть она его сохранит, когда-нибудь покажет
ребенку.
   Он попробовал повернуться и сморщился от боли.
   - Больно?
   - Резануло. - Он негромко засмеялся.