ика Переса, а в разговоре
с ним самим после того, как Перес ушел, вспомнила только о "кадиллаке" и о
пропаже очков от Грубера.
   - Он так хорошо ко мне относился, - сказала она. - Он очень  добрый.  Я
не хочу, чтобы его мучили. Я только хочу, чтобы его здесь не было.
   Он стал гладить ее, как гладил бы напуганную собачонку,  и  потихоньку,
ненамеренно они  обнялись.  Он  не  чувствовал  вожделения  и,  когда  она
застонала, не почувствовал и торжества.
   Пларр с грустью подумал: почему я когда-то так этого  хотел?  Почему  я
думал, что это будет победой? Играть в  эту  игру  не  было  смысла,  ведь
теперь он знал, какие ходы ему надо сделать, чтобы выиграть.  Ходами  были
сочувствие, нежность, покой - подделки под любовь. А его привлекало в  ней
ее безразличие, даже враждебность. Она попросила:
   - Останься со мной на ночь.
   - Разве я могу? Служанка узнает. А вдруг она расскажет Чарли?
   - Я могу уйти от Чарли.
   - Слишком рано об этом думать. Надо прежде его как-нибудь спасти.
   - Конечно, но потом...
   - Ты ведь только что о нем беспокоилась.
   - Не о нем, - сказала она. - О себе. Когда он здесь, я ни о чем не могу
разговаривать, только о ребенке. Ему хочется забыть,  что  сеньора  Санчес
вообще существует, поэтому я не могу видеться с подругами,  ведь  они  все
там работают. А что ему за радость от меня? Он со мной больше  не  бывает,
боится, что это повредит  ребенку.  Как?  Иногда  меня  так  и  тянет  ему
сказать: ведь все равно он не твой, чего ты так о нем заботишься?
   - А ты уверена, что ребенок не его?
   - Уверена. Может, если бы он о тебе узнал, он бы меня отпустил.
   - А кто сюда недавно приходил?
   - Два репортера.
   - Ты с ними разговаривала?
   - Они хотели, чтобы я обратилась с воззванием к похитителям - в  защиту
Чарли. Я не знала, что им сказать. Одного  из  них  я  видела  раньше,  он
иногда меня брал, когда я жила у сеньоры Санчес. По-моему, он  рассердился
из-за ребенка.  Наверное,  про  ребенка  ему  рассказал  полковник  Перес.
Говорит, ребенок - вот еще новость! Он-то думал, что нравится  мне  больше
других мужчин. Поэтому считает, что оскорблен его machismo. Такие, как он,
всегда верят, когда ты представляешься. Это тешит их  гордость.  Он  хотел
показать своему приятелю-фотографу, что между нами что-то  есть,  но  ведь
ничего же нет! Ничего. Я разозлилась и заплакала,  и  они  меня  сняли  на
фото. Он сказал: "Хорошо! О'кей! Хорошо! Как раз то, что нам надо.  Убитая
горем жена и будущая мать". Он так сказал, а потом они уехали.
   Причину ее слез было нелегко понять. Плакала ли она по Чарли, со злости
или по себе самой?
   - Ну и странный же ты зверек, Клара, - сказал он.
   - Я сделала что-нибудь не так?
   - Ты же сейчас опять разыгрывала комедию, правда?
   - Что ты говоришь? Какую комедию?
   - Когда мы с тобой занимались любовью.
   - Да, - сказала она, - разыгрывала. А я всегда стараюсь делать то,  что
тебе нравится. Всегда стараюсь говорить то, что тебе нравится. Да.  Как  у
сеньоры Санчес. Почему же нет? Ведь у тебя тоже есть твой machismo.
   Он почти ей поверил. Ему хотелось верить. Если она говорит правду,  все
еще осталось что-то неизведанное, игра еще не кончена.
   - Куда ты идешь?
   - Я и так тут потратил чересчур  много  времени.  Наверное,  я  все  же
как-то могу помочь Чарли.
   - А мне? А как же я?
   - Тебе лучше принять ванну, - сказал он. - А то твоя служанка по запаху
догадается, чем мы занимались.



2

   Доктор Пларр поехал в город.  Он  твердил  себе,  что  надо  немедленно
чем-то помочь Чарли, но не представлял себе, чем именно.  Может,  если  он
промолчит, дело будет улажено в обычном порядке: английский и американский
послы  окажут  необходимое  дипломатическое   давление,   Чарли   Фортнума
как-нибудь утром обнаружат в одной из церквей, и  он  отправится  домой...
домой?.. а десять узников в  Парагвае  будут  отпущены  на  свободу...  не
исключено, что среди них окажется и его отец. Что он может  сделать  кроме
того, чтобы дать событиям идти своим ходом? Он ведь уже солгал  полковнику
Пересу, значит, он замешан в этом деле.
   Конечно, чтобы облегчить совесть, можно обратиться  с  прочувствованной
просьбой к Леону Ривасу отпустить Чарли Фортнума "во имя былой дружбы". Но
Леон себе не хозяин, да к тому  же  доктор  Пларр  не  очень  хорошо  себе
представлял, как его найти. В квартале бедноты все  топкие  дороги  похожи
одна  на  другую,  повсюду  растут  деревья  авокадо,   стоят   одинаковые
глинобитные или жестяные  хижины  и  дети  со  вздутыми  животами  таскают
канистры с водой.  Они  уставятся  на  него  бессмысленными  глазами,  уже
зараженными трахомой, и будут молчать в  ответ  на  все  его  вопросы.  Он
потратит часы, если не  дни,  чтобы  отыскать  хижину,  где  прячут  Чарли
Фортнума, а что в любом случае даст его вмешательство? Он  тщетно  пытался
уверить себя, что Леон не из тех, кто  совершает  убийства,  да  и  Акуино
тоже, но они только орудия - там ведь есть еще этот  никому  не  известный
Эль Тигре, кем бы он ни был.
   Пларр впервые услышал об Эль Тигре вечером, когда прошел мимо  Леона  и
Акуино, сидевших рядышком в его приемной. Они  были  такими  же  для  него
посторонними, как и другие пациенты, и он на них даже не взглянул.  Всеми,
кто сидел в приемной, должна была заниматься ею секретарша.
   Секретаршей у него служила хорошенькая молодая девушка  по  имени  Ана.
Она была умопомрачительно деловита и к тому же дочь влиятельного чиновника
из отдела здравоохранения. Доктор Пларр иногда недоумевал,  почему  его  к
ней не тянет. Может, его останавливал белый накрахмаленный халат,  который
она ввела в обиход по своей инициативе, - если  до  нее  дотронешься,  он,
глядишь, заскрипит или хрустнет, а то и подаст  сигнал  полиции  о  налете
грабителей.  А  может,  его  удерживало  высокое  положение  отца  или  ее
набожность - искренняя или напускная. Она всегда  носила  на  шее  золотой
крестик, и однажды, проезжая через соборную площадь, он  увидел,  как  она
вместе со своей семьей выходит из церкви, неся молитвенник,  переплетенный
в белую кожу. Это мог быть подарок к первому причастию, так он  был  похож
на засахаренный миндаль, который раздают в подобных случаях.
   В тот вечер, когда к нему пришли на прием Леон и  Акуино,  он  отпустил
остальных больных, прежде чем очередь дошла до этих двух  незнакомцев.  Он
их не помнил, ведь  его  внимания  постоянно  требовали  все  новые  лица.
Терпение и терапия - тесно  связанные  друг  с  другом  слова.  Секретарша
подошла к нему, потрескивая крахмалом, и положила на стол листок.
   - Они хотят пройти к вам вместе, - сказала она.
   Пларр  ставил  на  полку  медицинский  справочник,  в   который   часто
заглядывал при больных: пациенты почему-то  больше  доверяли  врачу,  если
видели картинки  в  красках  -  эту  особенность  человеческой  психологии
отлично усвоили американские издатели.  Когда  он  повернулся,  перед  его
столом стояли двое мужчин. Тот, что пониже, с торчащими ушами, спросил:
   - Ведь ты же Эдуардо, верно?
   - Леон! - воскликнул Пларр. - Ты Леон Ривас? -  Они  неловко  обнялись.
Пларр спросил: - Сколько же прошло лет?.. Я ничего о тебе не слышал с  тех
пор, как ты пригласил меня на свое рукоположение. И очень  жалел,  что  не
смог приехать на церемонию, для меня это было бы небезопасно.
   - Да ведь с этим все равно покончено.
   - Почему? Тебя прогнали?
   - Во-первых, я женился. Архиепископу это не понравилось.
   Доктор Пларр промолчал.
   Леон Ривас сказал:
   - Мне очень повезло. Она хорошая женщина.
   - Поздравляю. Кто же в Парагвае отважился освятить твой брак?
   - Мы дали обет друг другу. Ты же знаешь,  в  брачном  обряде  священник
всего-навсего свидетель. В  экстренном  случае...  а  это  был  экстренный
случай.
   - Я и забыл, что бывает такой простой выход.
   - Ну, можешь поверить, не так-то это было просто.  Тут  надо  было  все
хорошенько обдумать. Наш брак более нерушим, чем церковный. А друга  моего
ты узнал?
   - Нет... по-моему... нет...
   Доктору Пларру захотелось содрать с лица другого жидкую бородку,  тогда
бы он, наверное, узнал кого-нибудь из школьников,  с  которыми  много  лет
назад учился в Асунсьоне.
   - Это Акуино.
   - Акуино? Ну как же, конечно, Акуино! - Они снова  обнялись,  это  было
похоже на полковую  церемонию:  поцелуй  в  щеку  и  медаль,  выданная  за
невозвратное прошлое в разоренной стране. Он спросил: - А  ты  что  теперь
делаешь? Ты же собирался стать писателем. Пишешь?
   - В Парагвае больше не осталось писателей.
   - Мы увидели твое имя на пакете в лавке у Грубера, - сообщил Леон.
   - Он мне так и сказал, но я подумал, что вы полицейские агенты оттуда.
   - Почему? За тобой следят?
   - Не думаю.
   - Мы ведь действительно пришли оттуда.
   - У вас неприятности?
   - Акуино был в тюрьме, - сказал Леон.
   - Тебя выпустили?
   - Ну, власти не так уж настаивали на моем уходе, - сказал Акуино.
   - Нам повезло,  -  объяснил  Леон.  -  Они  перевозили  его  из  одного
полицейского участка в другой, и завязалась небольшая перестрелка, но убит
был только тот полицейский, которому мы обещали  заплатить.  Его  случайно
подстрелили их же люди. А мы ему дали только половину суммы в задаток, так
что Акуино достался нам по дешевке.
   - Вы хотите здесь поселиться?
   - Нет, поселиться мы не хотим, - сказал Леон. - У нас тут есть дело.  А
потом мы вернемся к себе.
   - Значит, вы пришли ко мне не как больные?
   - Нет, мы не больные.
   Доктор Пларр понимал всю опасность перехода через границу. Он  встал  и
отворил дверь. Секретарша стояла в приемной возле  картотеки.  Она  сунула
одну карточку на место, потом положила другую.  Крестик  раскачивался  при
каждом движении, как кадильница. Доктор затворил дверь. Он сказал:
   - Знаешь, Леон, я не интересуюсь  политикой.  Только  медициной.  Я  не
пошел в отца.
   - А почему ты живешь здесь, а не в Буэнос-Айресе?
   - В Буэнос-Айресе дела у меня шли неважно.
   - Мы думали, тебе интересно знать, что с твоим отцом?
   - А вы это знаете?
   - Надеюсь, скоро сможем узнать.
   Доктор Пларр сказал:
   - Мне, пожалуй, лучше завести  на  вас  истории  болезни.  Тебе,  Леон,
запишу низкое кровяное давление, малокровие... А  тебе,  Акуино,  пожалуй,
мочевой пузырь... Назначу на рентген. Моя секретарша захочет знать,  какой
я вам поставил диагноз.
   - Мы думаем, что твой отец еще, может  быть,  жив,  -  сказал  Леон.  -
Поэтому, естественно, вспомнили о тебе...
   В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша.
   - Я привела в порядок карточки. Если вы разрешите, я теперь уйду...
   - Возлюбленный дожидается?
   Она ответила:
   - Ведь сегодня суббота, - словно это должно было все ему объяснить.
   - Знаю.
   - Мне надо на исповедь.
   -  Ага,  простите,  Ана.  Совсем  забыл.  Конечно,  ступайте.   -   Его
раздражало,  что  она  не  кажется   ему   привлекательной,   поэтому   он
воспользовался случаем ее подразнить. - Помолитесь за меня, - сказал он.
   Она пропустила его зубоскальство мимо ушей.
   - Когда кончите осмотр, оставьте их карточки у меня на столе.
   Халат ее захрустел, когда она выходила из комнаты, как крылья  майского
жука.
   Доктор Пларр сказал:
   - Сомневаюсь, чтобы ей долго пришлось исповедоваться.
   - Те, кому не в чем каяться, всегда отнимают больше времени,  -  сказал
Леон Ривас. - Хотят  ублажить  священника,  подольше  его  занять.  Убийца
думает только об одном, поэтому забывает  все  остальное,  может  грехи  и
почище. С ним мало возни.
   - А ты все еще разговариваешь как священник. Почему ты женился?
   - Я женился, когда утратил веру. Человеку надо что-то беречь.
   - Не представляю себе тебя неверующим.
   - Я говорю ведь только о вере в церковь. Или скорее в то, во что они ее
превратили. Я, конечно, убежден, что когда-нибудь все станет лучше.  Но  я
был рукоположен, когда папой был Иоанн [Иоанн  XXIII  (1881-1963);  избран
папой в 1958 году]. У меня не хватает терпения ждать другого Иоанна.
   - Перед тем, как идти в священники, ты собирался стать abogado.  А  кто
ты сейчас?
   - Преступник, - сказал Леон.
   - Шутишь.
   - Нет. Поэтому я к тебе и пришел. Нам нужна твоя помощь.
   - Хотите ограбить банк? - спросил доктор.
   Глядя на эти торчащие уши и после всего, что он о нем узнал,  Пларр  не
мог принимать Леона всерьез.
   - Ограбить посольство, так, пожалуй, будет вернее.
   - Но я же не преступник, Леон. - И тут же поправился: - Если не считать
парочки абортов. - Ему хотелось поглядеть, не дрогнет ли священник, но тот
и глазом не моргнул.
   - В дурно устроенном обществе, - сказал  Леон  Ривас,  -  преступниками
оказываются честные люди.
   Фраза прозвучала чересчур гладко.  Видно,  это  была  хорошо  известная
цитата.  Доктор  Пларр  вспомнил,  что  Леон  сперва   изучал   книги   по
юриспруденции  -  как-то  раз  он  ему  объяснил,  что  такое  гражданское
правонарушение. Потом на смену им пошли труды по теологии. Леон  умел  при
помощи высшей математики придать достоверность даже троице. Наверное, и  в
его новой жизни тоже есть свои учебники. Может быть, он цитирует Маркса?
   - Новый американский посол собирается в ноябре посетить север страны, -
сказал Леон. - У тебя есть связи, Эдуардо. Все, что нам требуется,  -  это
точный распорядок его визита.
   - Я не буду соучастником убийства.
   - Никакого убийства не будет. Убийство нам ни к чему. Акуино, расскажи,
как они с тобой обращались.
   - Очень просто, - сказал Акуино.  -  Совсем  несовременно.  Без  всяких
электрических штук. Как conquistadores  [конкистадоры  (исп.)]  обходились
ножом...
   Доктора Пларра мутило, когда он его слушал. Он  был  свидетелем  многих
неприятных смертей, но почему-то переносил их спокойнее. Можно было что-то
сделать, чем-то помочь. Его тошнило от этого рассказа, как когда-то, когда
много лет назад он анатомировал мертвеца с  учебной  целью.  Только  когда
имеешь дело с живой плотью, не теряешь любопытства и надежды. Он спросил:
   - И ты им ничего не сказал?
   - Конечно, сказал, - ответил  Акуино.  -  У  них  все  это  занесено  в
картотеку. Сектор ЦРУ по борьбе с партизанами остался мною очень  доволен.
Там были два их агента, и они дали мне три пачки "Лаки страйк".  По  пачке
за каждого человека, которого я выдал.
   - Покажи ему руку, Акуино, - сказал Леон.
   Акуино положил правую руку на стол, как пациент, пришедший к  врачу  за
советом. На ней не хватало трех пальцев; рука без них выглядела как  нечто
вытащенное сетью из реки, где разбойничали угри. Акуино сказал:
   - Вот почему я начал писать стихи. Когда у тебя только левая  рука,  от
стихов не так устаешь,  как  от  прозы.  К  тому  же  их  можно  запомнить
наизусть. Мне разрешали свидание раз в три месяца (это еще  одна  награда,
которую я заслужил), и я читал ей свои стихи.
   - Хорошие были стихи, - сказал Леон. - Для  начинающего.  Что-то  вроде
"Чистилища" в стиле villancico [старинные испанские народные песни,  нечто
вроде рождественских колядок (исп.)].
   - Сколько тут вас? - спросил доктор Пларр.
   - Границу перешло человек двенадцать,  не  считая  Эль  Тигре.  Он  уже
находился в Аргентине.
   - А кто он такой, ваш Эль Тигре?
   - Тот, кто отдает приказания.  Мы  его  так  прозвали,  но  это  просто
ласковая кличка. Он любит носить полосатые рубашки.
   - Безумная затея, Леон.
   - Такие вещи уже проделывали.
   - Зачем похищать здешнего американского посла, а не того, что у  вас  в
Асунсьоне?
   -  Сперва  мы  так   и   задумали.   Но   Генерал   принимает   большие
предосторожности. А здесь, сам знаешь,  после  провала  в  Сальте  гораздо
меньше опасаются партизан.
   - Но тут вы все же в чужой стране.
   - Наша страна - Южная Америка, Эдуардо. Не Парагвай.  И  не  Аргентина.
Знаешь, что сказал Че Гевара? "Моя родина - весь  континент".  А  ты  кто?
Англичанин или южноамериканец?
   Доктор Пларр и сейчас помнил  этот  вопрос,  но,  проезжая  мимо  белой
тюрьмы в готическом стиле при въезде в город,  которая  всегда  напоминала
ему сахарные украшения на свадебном торте, по-прежнему не смог бы на  него
ответить. Он говорил себе, что Леон Ривас - священник, а не убийца. А  кто
такой Акуино? Акуино - поэт. Ему было бы гораздо легче поверить, что Чарли
Фортнуму не грозит гибель, если бы он не видел,  как  тот  в  беспамятстве
лежит на ящике такой странной формы, что он мог оказаться и гробом.



3

   Чарли Фортнум очнулся с такой жестокой головной болью, какой он у  себя
еще не помнил. Глаза резало, и все  вокруг  он  видел  как  в  тумане.  Он
прошептал: "Клара" -  и  протянул  руку,  чтобы  до  нее  дотронуться,  но
наткнулся на глинобитную стену. Тогда в его сознании возник доктор  Пларр,
который  ночью  стоял  над  ним,  светя  электрическим  фонариком.  Доктор
рассказывал ему какую-то чушь о якобы происшедшем с ним несчастном случае.
   Сейчас был уже день. В щель под дверью в  соседнюю  комнату,  падая  на
пол, пробивался солнечный свет, и, несмотря на резь в  глазах,  он  видел,
что это не больница. Да и жесткий ящик, на котором он лежал, не был  похож
на  больничную  койку.  Он  спустил  ноги  и  попытался   встать.   Голова
закружилась, и он чуть не упал. Схватившись за край ящика,  он  обнаружил,
что всю ночь пролежал на перевернутом гробе. Это, как он любил выражаться,
просто его огорошило.
   - Тед! - позвал он.
   Доктора Пларра он не представлял себе способным на  розыгрыши,  но  тут
требовались объяснениями ему  хотелось  поскорее  назад,  к  Кларе.  Клара
перепугается. Клара не будет знать, что делать. Господи, она  ведь  боится
даже позвонить по телефону.
   - Тед! - прохрипел он снова.
   Виски еще никогда на него так не действовало, даже местное пойло. С кем
же, дьявол его побери, он пил и где? Мейсон, сказал он себе, а  ну-ка,  не
распускайся.  Он  всегда  сваливал  на  Мейсона  худшие  свои   ошибки   и
недостатки. В детстве, когда он еще ходил на исповедь, это Мейсон  вставал
на  колени  в  исповедальне  и  бормотал  заученные   фразы   о   плотских
прегрешениях, но из кабинки выходил уже не он, а Чарли Фортнум, после того
как Мейсону были отпущены его грехи, и лицо его сияло блаженством.
   - Мейсон, Мейсон, - шептал он теперь, - ах ты, сопляк  несчастный,  что
же ты вчера вытворял?
   Он знал, что, выпив лишнее, способен забыть, что  с  ним  было,  но  до
такой степени все забыть ему еще не приходилось... Спотыкаясь, он шагнул к
двери и в третий раз окликнул доктора Пларра.
   Дверь толчком распахнулась,  и  оттуда  появился  какой-то  незнакомец,
помахивая автоматом. У него были узкие глаза, угольно-черные волосы, как у
индейца, и он закричал  на  Фортнума  на  гуарани.  Фортнум,  несмотря  на
сердитые уговоры отца, удосужился выучить всего несколько слов на гуарани,
но тем не менее понял, что человек  приказывает  ему  снова  лечь  на  так
называемую кровать.
   - Ладно, ладно, - сказал по-английски Фортнум - незнакомец  так  же  не
мог его понять, как он гуарани. - Не кипятись, старик. - Он с  облегчением
сел на гроб и сказал: - Ну-ка, мотай отсюда.
   В комнату вошел другой незнакомец, голый до пояса, в синих  джинсах,  и
приказал индейцу выйти. Он внес чашку кофе. Кофе  пах  домом,  и  у  Чарли
Фортнума  стало  полегче  на  душе.  У  человека  торчали  уши,  и   Чарли
припомнился соученик по школе, которого Мейсон за  это  безбожно  дразнил,
хотя Фортнум потом раскаивался и отдавал жертве половину своей  шоколадки.
Воспоминание вселило в него уверенность. Он спросил:
   - Где я?
   - Все в порядке, успокойтесь, - ответил тот и протянул ему кофе.
   - Мне надо поскорей домой. Жена будет волноваться.
   - Завтра. Надеюсь, завтра вы сможете уехать.
   - А кто тот человек с автоматом?
   - Мигель. Он человек хороший. Пожалуйста, выпейте кофе. Вы почувствуете
себя лучше.
   - А как вас зовут? - спросил Чарли Фортнум.
   - Леон.