ватке?"  -  Он  стиснул  плечи  сеньоры  Эскобар,  потерял  нить
рассказа и продолжал первой пришедшей ему в голову фразой: - По кочкам, по
кочкам, бух...
   Когда они снова сели рядом на кушетку, сеньора  Эскобар  -  он  еще  не
привык тогда звать ее Маргаритой - сказала:
   - Вы что-то сказали по-английски. Что?
   - Я сказал, что страстно вас хочу, - благоразумно схитрил доктор Пларр.
Это отец качал его на коленях, мать не знала никаких игр. Может, испанские
дети вообще не играют, во всяком случае в детские игры?
   - На что Густаво намекал, говоря о сеньоре Фортнум?  -  снова  спросила
Маргарита, вернув его в сегодняшний день и в самолет, который ветер  мотал
над Параной.
   - Понятия не имею.
   - Я была бы ужасно разочарована,  Эдуардо,  если  бы  у  вас  оказалось
что-то общее с этой маленькой putain. Я  ведь  до  сих  пор  к  вам  очень
привязана.
   - Извините, Маргарита, мне надо поговорить с полковником Пересом.
   Внизу под ними мигали огни Ла-Паса, фонари вдоль реки словно прочертили
белую полосу; при полной темноте на другом берегу казалось, что эти фонари
обозначают край плоской земли. Перес сидел в дальнем конце самолета, возле
уборной, и место рядом с ним не было занято.
   - Есть какие-нибудь новости, полковник? - спросил доктор Пларр.
   - Новости о чем?
   - О Фортнуме.
   - Нет. Откуда? А вы ждете новостей?
   - Я-то думал,  что  полиция  что-нибудь  знает...  Разве  по  радио  не
говорили, что вы ищете его в Росарио?
   - Если он действительно был в Росарио, они успели  бы  привезти  его  в
Буэнос-Айрес.
   - А что это был за звонок из Кордовы?
   - Наверное, глупая попытка сбить нас с толку. О Кордове не может быть и
речи. Когда они звонили, они вряд ли успели  даже  до  Росарио  добраться.
Езды пятнадцать часов на самой ходкой машине.
   - Тогда где же он, по-вашему, находится?
   - Вероятно, убит и скинут в реку или же спрятан где-то поблизости.  Что
вы делали в Буэнос-Айресе?
   Вопрос был задан из вежливости, а не  в  порядке  допроса.  Переса  это
интересовало не больше, чем Эскобара.
   - Хотел поговорить с послом по поводу Фортнума.
   - Да? И что он вам сказал?
   - Я нарушил его послеобеденный сон. Он сказал,  что  беда  в  том,  что
никому, в сущности, до Фортнума нет дела.
   - Уверяю вас, - сказал полковник,  -  что  я  так  не  думаю.  Вчера  я
намеревался как следует прочесать barrio popular, но губернатор  счел  это
чересчур опасным. Если  удастся,  он  хочет  избежать  стрельбы.  В  нашей
провинции до сих пор было мирно, если не считать небольших беспорядков  по
поводу священников  из  развивающихся  стран.  Губернатор  послал  меня  в
Буэнос-Айрес к министру внутренних дел. Мне  кажется,  он  хочет  оттянуть
развязку. Если он сумеет отсрочить решение этого дела и нам повезет,  труп
Фортнума обнаружат за пределами нашей провинции. Тогда нас никто не сможет
обвинить, что мы действовали неосмотрительно. Шантаж не удастся. Все будут
довольны. Кроме меня. Даже ваше правительство  -  и  оно  будет  довольно.
Надеюсь, вдове дадут пенсию?
   - Сомневаюсь. Он ведь был всего лишь почетным консулом. А  что  говорит
министр?
   - Этот стрельбы не  боится.  Побольше  бы  нам  таких  людей.  Советует
губернатору действовать вовсю, а если понадобится,  то  пустить  в  ход  и
войска. Президент хочет,  чтобы  дело  было  урегулировано  до  того,  как
Генерал кончит ловить рыбу. А что еще сказал ваш посол?
   - Он сказал, что если бы газеты подняли шум...
   - А с чего они его поднимут? Вы  слышали  дневную  передачу  по  радио?
Разбился английский  самолет.  На  этот  раз  захватчик  взорвал  гранату.
Погибло сто шестьдесят семь человек, сто шестьдесят семь Фортнумов, и один
из них - знаменитый киноактер. Нет, доктор Пларр, надо признать,  что,  на
их взгляд, наше дело - просто ерунда.
   - Значит, вы хотите умыть руки?
   - Ну нет, я всю жизнь занимался ерундой  и  предпочитал  ее  улаживать.
Папки с нераскрытыми делами занимают слишком много места.  Вчера  на  реке
застрелили контрабандиста, теперь мы можем закрыть его дело. Кто-то  украл
сто тысяч песо из спальни в "Национале", но вор у нас на примете.  А  рано
утром в церкви Ла-Крус обнаружена небольшая бомба. Бомба совсем  маленькая
- у нас ведь провинция - и должна была взорваться в полночь, когда церковь
пуста.  Однако,  если  бы  бомба  взорвалась,  она  могла   бы   повредить
чудотворное распятие, а вот это уже сенсация для "Эль литораль" и,  может,
даже для "Насьон". Не исключено, что и так это уже сенсация. Ходят  слухи,
будто богородица сошла с алтаря и своими руками вытащила из бомбы запал  и
что архиепископ посетил место действия. Вы же  знаете,  что  это  распятие
было впервые спасено задолго до того, как возник Буэнос-Айрес,  это  когда
молния  поразила  индейцев,  хотевших  его  сжечь.  -  Дверь  из   уборной
отворилась. - Доктор, вы знакомы с моим  коллегой,  капитаном  Волардо?  Я
рассказывал доктору о нашем новом чуде, Рубен.
   - Смейтесь, смейтесь, полковник, но бомба ведь не взорвалась!
   - Видите, доктор, и Рубен уже готов уверовать.
   - Пока что я воздержусь высказывать свое мнение. Как и  архиепископ.  А
он человек образованный.
   - Я-то думал, что взрыватель был плохо пригнан.
   - А почему он был плохо пригнан? Надо всегда смотреть  в  корень.  Чудо
похоже на преступление. Вы говорите, что взрыватель был небрежно  пригнан,
но почем мы  знаем,  что  это  не  богородица  водила  рукой,  вставлявшей
взрыватель?
   - И все же я предпочитаю верить, что нас  держат  в  воздухе  моторы  -
пусть их производил и не "Роллс-Ройс", - а не божественное вмешательство.
   Самолет снова нырнул в воздушную яму,  и  в  салоне  зажглась  надпись,
предлагавшая застегнуть ремни. Доктору Пларру показалось,  что  полковника
слегка мутит. Он вернулся на свое место.



2

   Доктор Пларр передал приглашения по телефону из аэропорта и стал  ждать
своих  гостей  на  террасе  "Националя".  Он  набросал  письмо  на  бланке
гостиницы в самых сдержанных выражениях - посол, как ему казалось, счел бы
их трезвыми и убедительными.  Город  просыпался  к  вечеру  после  долгого
послеобеденного отдыха.  Вдоль  набережной  проехала  вереница  автомашин.
Белая обнаженная статуя  в  бельведере  сияла  в  электрическом  свете,  а
реклама кока-колы горела алым светом, как лампадки у гробницы  святого.  С
берега Чако паром  выкрикивал  в  темноту  какое-то  предостережение.  Шел
десятый час - ужинать большинству жителей было еще рано, - и доктор  Пларр
сидел на террасе один, если не  считать  доктора  Беневенто  и  его  жены.
Доктор  Беневенто  маленькими  глоточками   потягивал   аперитив,   словно
недоверчиво пробовал  лекарство,  прописанное  конкурентом,  а  его  жена,
суровая женщина средних лет, которая носила на груди большой золотой крест
как некий знак отличия, не пила ничего и наблюдала, как исчезает  аперитив
супруга, с притворным долготерпением. Доктор Пларр вспомнил,  что  сегодня
четверг и доктор Беневенто, вероятно, пришел в отель прямо  после  осмотра
девушек матушки Санчес. Оба доктора делали вид, что не знают  друг  друга:
несмотря на долгие годы со времени его приезда  из  Буэнос-Айреса,  доктор
Пларр все еще был в глазах доктора Беневенто пришлым пролазой.
   Первым  из  его  гостей  пришел  Хэмфрис.  Он  был  в  темном  костюме,
застегнутом на все пуговицы, и в этот  сырой  вечер  лоб  его  блестел  от
испарины. Настроение его отнюдь не улучшилось, когда дерзкий москит впился
ему  в  лодыжку  сквозь  толстый  серый  шерстяной  носок.   Преподаватель
английского языка сердито шлепнул себя по ноге.
   - Когда вы позвонили,  я  как  раз  собирался  в  Итальянский  клуб,  -
пожаловался он, явно возмущенный тем, что его лишили привычного гуляша.
   Заметив на столе третий прибор, он спросил:
   - Кто еще придет?
   - Доктор Сааведра.
   - Господи, зачем? Не понимаю, что вы  находите  в  этом  типе.  Надутый
осел.
   - Я подумал, что его совет может нам пригодиться. Хочу написать  письмо
в газеты насчет Фортнума от имени Англо-аргентинского клуба.
   - Вы смеетесь. Какого клуба? Его же нет в природе.
   - А мы сегодня учредим этот клуб. Надеюсь,  Сааведра  согласится  стать
почетным президентом, я буду председателем. Вы ведь не откажетесь взять на
себя обязанности почетного секретаря? Дел будет не слишком много.
   - Это чистое безумие, - сказал Хэмфрис. - Насколько я  знаю,  в  городе
живет еще только один англичанин. Вернее,  жил.  Я  убежден,  что  Фортнум
скрылся. Эта женщина, наверное, стоила ему кучу денег. Рано или поздно  мы
услышим о неоплаченных счетах в консульстве. А скорее всего, вообще ничего
не услышим. Посольские в Буэнос-Айресе, конечно,  постараются  замять  это
дело. Блюдут честь своей так  называемой  дипломатической  службы.  Правды
ведь все равно никогда не узнаешь.
   На это он постоянно и совершенно искренне сетовал. Правда была для него
сложным  предложением,  которое  его  ученики  никак  не  могли  разобрать
грамматически правильно.
   - Да нет же, никто не сомневается, что его похитили,  -  сказал  доктор
Пларр. - Вот это действительно правда. Я говорил с Пересом.
   - Вы верите тому, что говорит полицейский?
   - Этому полицейскому  верю.  Послушайте,  Хэмфрис,  не  упрямьтесь.  Мы
должны как-то помочь Фортнуму. Даже если  он  и  повесил  наш  флаг  вверх
ногами. Бедняге осталось жить всего три дня. Строго между нами, это  посол
сегодня посоветовал мне составить  обращение  в  газеты.  Любое,  лишь  бы
привлечь какое-то внимание  к  Фортнуму.  От  имени  местного  Английского
клуба. Ну да, да, вы это уже говорили. Конечно, такого клуба нет. Когда  я
летел назад, я подумал, что лучше назвать клуб  Англо-аргентинским.  Тогда
мы сможем воспользоваться именем Сааведры и  у  нас  будет  больше  шансов
пробиться в газеты Буэнос-Айреса. Мы сможем  сказать,  как  много  Фортнум
сделал, чтобы укрепить наши  отношения  с  Аргентиной.  О  его  культурной
деятельности.
   - Культурной деятельности! Отец его был отъявленным пьянчугой, и  Чарли
Фортнум пошел в него. Помните тот вечер, когда нам пришлось тащить его  на
себе в "Боливар"? Он ведь на ногах не держался. Все,  что  он  сделал  для
наших отношений с Аргентиной, - это женился на местной проститутке.
   - Все равно мы не можем обречь его на смерть.
   - Я бы и мизинцем не пошевелил ради этого человека, - заявил Хэмфрис.
   Что-то происходило в зале "Националя".  Метрдотель,  который  вышел  на
террасу подышать воздухом перед началом вечернего столпотворения, поспешил
назад. Официант, направлявшийся к столику  доктора  Беневенто,  с  полпути
бросился на чей-то зов. За  высокой  стеклянной  дверью  ресторана  доктор
Пларр заметил голубовато-серый переливчатый костюм Хорхе Хулио Сааведры  -
писатель   остановился,   чтобы   перекинуться   словами   со   служащими.
Гардеробщица  приняла  у  него  шляпу,  официант  взял  трость,   директор
ресторана устремился из  конторы  к  метрдотелю.  Доктор  Сааведра  что-то
объяснял, указывая то на одно, то на другое; когда он вышел на  террасу  к
столику доктора Пларра, за ним тянулась целая свита. Даже доктор Беневенто
приподнялся со стула, когда доктор Сааведра косолапо проследовал мимо него
в своих сверкающих остроносых ботинках.
   - Вот и великий писатель, - усмехнулся Хэмфрис. - Держу пари, никто  из
них не читал ни слова из того, что им написано.
   - Вероятно, вы  правы,  но  его  прадед  был  здешним  губернатором,  -
отозвался доктор Пларр. - У них в Аргентине  сильно  развита  историческая
память.
   Управляющий пожелал узнать, доволен ли доктор Сааведра тем,  как  стоит
столик; метрдотель шепнул доктору Пларру,  что  будет  подано  специальное
блюдо, которого нет в меню,  -  сегодня  они  получили  из  Игуазу  свежую
лососину; найдется и dorado [сорт рыбы (исп.)], если эту рыбу предпочитают
гости доктора Пларра.
   Когда служащие постепенно удалились, доктор Сааведра произнес:
   - Какая глупость! Чего это они так суетятся?.. Я  ведь  только  сказал,
что намерен описать "Националь" в одном из эпизодов моего нового романа. И
хотел объяснить, куда я  хочу  посадить  своего  героя.  Мне  нужно  точно
установить, что находится в поле его зрения, когда  его  враг,  Фуэраббиа,
ворвется с террасы с оружием в руках.
   - Это будет детектив?  -  коварно  спросил  Хэмфрис.  -  Люблю  хорошие
детективы.
   - Надеюсь, я никогда не стану писать детективов, доктор  Хэмфрис,  если
под детективом вы подразумеваете эти абсурдные  головоломки,  нечто  вроде
литературных ребусов. В моей новой книге я исследую психологию насилия.
   - Снова у гаучо?
   - Нет, не у гаучо.  Это  современный  роман  -  мой  второй  экскурс  в
политику. Действие происходит во времена  диктатора  Росаса  [Росас,  Хуан
Мануэль Ортас де (1793-1877) - фактический диктатор Аргентины  с  1835  по
1852 год].
   - Вы же, по-моему, сказали, что роман современный.
   - Идеи современные. Если бы вы, доктор Хэмфрис, были не  преподавателем
литературы, а писателем,  вы  бы  знали,  что  романист  должен  несколько
отдалиться от своей темы. Ничто не  устаревает  быстрее,  чем  сегодняшний
день. Вы же не ожидаете от меня,  чтобы  я  написал  о  похищении  сеньора
Фортнума.  -  Он  повернулся  к  доктору  Пларру.  -  Мне   нелегко   было
освободиться вечером, произошла небольшая неприятность, но, когда вызывает
мой врач, я должен повиноваться. Так в чем же дело?
   - Мы с доктором Хэмфрисом решили учредить Англо-аргентинский клуб.
   - Отличная идея. А какова будет сфера его деятельности?
   - Разумеется, область культуры. Литература, археология... Мы бы просили
вас стать его президентом.
   - Вы оказываете мне честь, - произнес доктор Сааведра.
   - Мне бы хотелось, чтобы одним  из  первых  шагов  нашего  клуба  стало
обращение к прессе по поводу похищения Фортнума. Если бы он был здесь, он,
конечно, тоже стал бы членом нашего клуба.
   - Чем я могу вам помочь?  -  спросил  доктор  Сааведра.  -  С  сеньором
Фортнумом я был едва знаком. Встретился раз у сеньоры Санчес...
   - Я кое-что тут набросал...  наспех.  Я  ведь  не  писатель,  выписываю
только рецепты.
   - Он сбежал. Только и всего, - вставил Хэмфрис. - Вероятно, сам  все  и
подстроил. Лично я отказываюсь подписывать.
   - Тогда нам придется обойтись без вас, Хэмфрис. Но после  опубликования
письма ваши друзья - если они у вас есть - могут задуматься, почему вы  не
являетесь  членом  Англо-аргентинского   клуба.   Еще   решат,   что   вас
забаллотировали.
   - Вы же знаете, что никакого клуба нет.
   - Нет, простите, такой клуб уже есть, и доктор Сааведра согласился быть
его президентом. Это наш первый клубный обед.  И  нам  подадут  прекрасную
лососину из Игуазу. Если не желаете  стать  членом  клуба,  ступайте  есть
гуляш в своем итальянском притоне.
   - Вы что, меня шантажируете?
   - Для благих целей.
   - В моральном отношении вы ничуть не лучше этих похитителей.
   - Может, и не лучше, а все же я бы не  хотел,  чтобы  они  убили  Чарли
Фортнума.
   - Чарли Фортнум позорит свою родину.
   - Не будет подписи - не будет и лососины.
   - Вы не оставляете мне выбора, -  сказал  доктор  Хэмфрис,  развертывая
салфетку.
   Доктор Сааведра, внимательно  прочитав  письмо,  положил  его  рядом  с
тарелкой.
   - Нельзя мне взять его домой и отредактировать? Здесь не хватает  -  не
обижайтесь на критику, она продиктована чувством профессионального  долга,
- не хватает ощущения крайней  насущности  этого  шага.  Письмо  оставляет
читателя холодным, словно отчет какой-нибудь фирмы. Если вы поручите  дело
мне, я напишу письмо  более  яркое,  полное  драматизма.  Такое,  что  его
придется напечатать уже в силу его литературных достоинств.
   - Я хотел  бы  сегодня  же  вечером  передать  письмо  по  телеграфу  в
лондонскую "Таймс" и поместить в завтрашние газеты Буэнос-Айреса.
   - Такое письмо нельзя составлять наспех, доктор Пларр, к тому же я пишу
медленно. Дайте мне время до завтра, обещаю, что это себя оправдает.
   - Бедняге, может быть, осталось всего три дня  жизни.  Я  бы  предпочел
протелеграфировать свой черновик сегодня, а не ждать  до  завтра.  Там,  в
Англии, завтра уже наступило.
   - Тогда вам придется обойтись без моей подписи. Очень сожалею,  но  для
меня было бы ошибкой поставить свою подпись под  письмом  в  его  нынешнем
виде. Никто в Буэнос-Айресе не  поверит,  что  я  к  нему  причастен.  Оно
содержит - простите меня - такие избитые фразы. Вы только послушайте...
   - Поэтому я и хотел, чтобы вы его переписали.  И  уверен,  что  вы  это
можете сделать сейчас. Тут же, за столом.
   - Неужели вы думаете, что писать так легко? А вы бы  проделали  сложную
операцию с места в карьер, здесь, на столе?  Если  нужно,  я  просижу  всю
ночь. Литературные достоинства письма, которое я напишу, даже в переводе с
лихвой искупят любую задержку. Кстати, кто его переведет - вы  или  доктор
Хэмфрис? Я хотел бы просмотреть перевод, прежде чем  вы  отошлете  его  за
границу. Я, конечно, доверяю вашей точности, но  это  вопрос  стиля.  Наше
письмо должно дойти до  сердца  читателя,  донести  до  него  образ  этого
несчастного...
   - Чем меньше вы донесете его образ, тем лучше, - заметил Хэмфрис.
   - Насколько я понимаю, сеньор Фортнум человек простой - не очень мудрый
или думающий, и вот он стоит перед  угрозой  насильственной  смерти.  Быть
может, он прежде о смерти даже и не помышлял. В  таком  положении  человек
либо поддается  страху,  либо  мужает  как  личность.  Возьмите  случай  с
сеньором Фортнумом. Он женат на молодой женщине, ожидает ребенка...
   - У нас нет времени писать на этот сюжет роман, - сказал доктор Пларр.
   - Когда я с ним познакомился, он был слегка пьян. Мне было не по себе в
его обществе, пока я не обнаружил  у  него  под  маской  веселья  глубокую
тоску.
   - А вы недалеки от истины, - удивился доктор Пларр.
   - Я думаю, он пил по той же причине, по какой я пишу, -  чтобы  не  так
страдать от душевного уныния. Он сразу мне признался, что влюблен.
   - Влюблен в шестьдесят лет! - воскликнул Хэмфрис. - Пора  бы  ему  быть
выше подобных глупостей.
   - Я вот их еще не преодолел, - сказал доктор  Сааведра.  -  А  если  бы
преодолел, то не смог  бы  больше  писать.  Половой  инстинкт  и  инстинкт
творческий  живут  и  умирают  вместе.  Некоторые  люди,  доктор  Хэмфрис,
сохраняют молодость дольше, чем вы можете судить по своему опыту.
   - Ему просто хотелось  всегда  иметь  под  рукой  проститутку.  Вы  это
называете любовью?
   - Давайте вернемся к письму... - предложил доктор Пларр.
   - А что вы называете любовью, доктор  Хэмфрис?  Свадьбу  по  расчету  в
испанском духе? Многодетное семейство? Позвольте вам сказать, что я и  сам
когда-то  любил  проститутку.  Такая  женщина   может   обладать   большим
великодушием, чем почтенная матрона из Буэнос-Айреса. Как поэту мне больше
помогла  одна  проститутка,  чем  все  критики,   вместе   взятые...   или
преподаватели литературы.
   - Я думал, вы не поэт, а прозаик.
   - По-испански "поэт" не только тот, кто пишет рифмами.
   - Письмо! - прервал доктор Пларр. - Попытаемся закончить письмо прежде,
чем мы покончим с лососиной.
   - Дайте спокойно  подумать...  Вступительная  фраза  -  ключ  ко  всему
остальному. Надо найти верный тон, даже верный ритм. Верный  ритм  так  же
важен в прозе, как верный размер в стихотворении. Лососина отличная. Можно
попросить еще бокал вина?
   - Если напишете письмо, пейте хоть целую бутылку.
   - Сколько шума из-за Чарли Фортнума, - сказал доктор Хэмфрис.  Он  доел
свою лососину, допил вино,  теперь  ему  больше  нечего  было  бояться.  -
Знаете, возможна и другая причина его  исчезновения:  он  не  хочет  стать
отцом чужого ребенка.
   - Я предпочел бы начать письмо с описания личности  жертвы,  -  объявил
доктор Сааведра, помахивая шариковой ручкой; кусочек лососины прилип к его
верхней губе. - Но почему-т