- Вы  же  знаете  их,  испанских  католичек.  Все  это,  конечно,  одни
суеверия. Вроде того, что нельзя проходить под лестницей. Клара понятия не
имеет, кто такой Шекспир, зато наслушалась  про  этот,  ну  как  его  там,
запрет папы. Но все равно, мне надо как-нибудь добыть  эти  пилюли,  через
посольство, что ли. Представляете, что там скажут? Тут их не  купишь  даже
на черном рынке. Я-то, конечно, всегда пользовался тем, что надо, пока  мы
не поженились.
   - Значит, брали грех на себя? - поддразнил его доктор Пларр.
   - Ну, знаете, у меня с годами совесть задубела. Лишний грешок ничего не
убавит и не прибавит. А если ей так приятнее... Когда вы допьете виски...
   Он повел доктора Пларра по коридору, где висели  викторианские  гравюры
на спортивные сюжеты, всадники падают в ручей, лошади  заартачились  перед
живой изгородью, охотникам выговаривает доезжачий. Фортнум  шел  тихо,  на
цыпочках. В конце коридора чуть приоткрыл дверь и заглянул туда в щелку.
   - По-моему, проснулась, - сказал он. - Я вас подожду на  веранде,  Тед,
там виски. Не задерживайтесь.
   Под статуэткой святой горела электрическая свеча, святой  доктор  Пларр
не узнал, но она мгновенно напомнила  ему  кельи  вокруг  дворика  в  доме
сеньоры Санчес: в каждой из них тоже горела перед статуэткой святой свеча.
   - Добрый вечер, - обратился он к голове, лежавшей на подушке.
   Лицо было так занавешено темными прядями,  что  остались  видны  только
глаза, они блестели, как кошачьи глаза из кустарника.
   - Не хочу, чтобы меня осматривали, - сказала  девушка.  -  Не  позволю,
чтобы меня осматривали.
   - Я и не собираюсь вас осматривать. Расскажите, где у вас болит  живот,
вот и все.
   - Мне уже лучше.
   - Ладно. Тогда я сейчас уйду. Можно зажечь свет?
   - Если вам надо, - сказала она и откинула волосы с лица.
   На  лбу  доктор  Пларр  заметил  маленькую  серую  родинку,  там,   где
индуски... Он спросил:
   - В каком месте болит? Покажите.
   Она отвернула простыню и показала  пальцем  место  на  голом  теле.  Он
протянул руку, чтобы пощупать живот, но она отодвинулась. Он сказал:
   - Не бойтесь. Я не буду вас осматривать,  как  доктор  Беневенто,  -  и
услышал, как у нее перехватило дыхание. Тем не  менее  она  разрешила  ему
подавить пальцами живот.
   - Здесь?
   - Да.
   - Ничего страшного. Небольшое воспаление кишечника, и все.
   - Кишечника?
   Он видел, что слово это ей незнакомо и пугает ее.
   - Я оставлю для вас немного висмута. Принимайте с водой. Если  добавить
в воду сахар, будет не так противно. На вашем месте виски бы я не пил.  Вы
ведь больше привыкли к апельсиновому соку, верно?
   Она поглядела на него с испугом и спросила:
   - Как вас зовут?
   - Пларр, - сказал он. И добавил: - Эдуардо Пларр.
   Он сомневался, звала ли она по имени кого-нибудь из мужчин, кроме Чарли
Фортнума.
   - Эдуардо, - повторила она и на этот раз поглядела на него смелее. -  Я
ведь вас не знаю, а? - спросила она.
   - Нет.
   - Но вы знаете доктора Беневенто.
   - Раза два с ним встречался. - Он встал. - Его визиты по четвергам вряд
ли были приятными. - И добавил, не дав ей ответить: - Вы  не  больны.  Вам
нечего лежать в постели.
   - Чарли, - она произнесла его имя с ударением  на  последнем  слоге,  -
сказал, что я должна лежать, пока не придет доктор.
   - Ну вот, доктор пришел. Значит, надобности больше нет...
   Дойдя до двери, он  обернулся  и  увидел,  что  она  на  него  смотрит.
Простыню она так и забыла натянуть.
   - А я и не спросил, как зовут вас, - сказал он.
   - Клара.
   Он сказал:
   - Я там никого не знал, кроме Тересы.
   Возвращаясь назад по коридору, он  вспоминал  статуэтку  святой  Терезы
Авильской, которая осеняла как его упражнения, так  и  более  литературные
занятия доктора Сааведры. А теперь,  наверно,  подруга  святого  Франциска
[имеется в виду св.Клара (1194-1254),  сподвижница  Франциска  Ассизского]
смотрит сверху на постель Чарли Фортнума. Пларр вспомнил,  что,  когда  он
впервые увидел  девушку,  она  стелила  в  своей  каморке  постель,  гибко
перегнувшись в талии, как негритянка. Теперь он уже навидался самых разных
женских тел. Когда он  стал  любовником  одной  из  своих  пациенток,  его
возбуждало не ее тело, а легкое заикание и незнакомые духи. В  теле  Клары
не было ничего примечательного, кроме немодной худобы, маленькой  груди  и
девичьих бедер. Может быть, ей уже около двадцати, но по виду ей  не  дашь
больше шестнадцати - матушка Санчес набирала их совсем юными.
   Он  остановился  возле  репродукции,  где  был  изображен   всадник   в
ярко-красной куртке; лошадь понесла и забежала вперед гончих; багровый  от
злости доезжачий грозил кулаком виновнику, а  перед  гончими  расстилались
поля, живые  изгороди  и  ручей,  видимо  заросший  по  берегам  ивами,  -
незнакомый, иноземный ландшафт. Он с удивлением подумал: я ни разу в жизни
не видел такого маленького ручья. В этой  части  света  даже  самые  малые
притоки огромных рек были шире Темзы из отцовской книжки с картинками.  Он
снова произнес слово ручей; у  ручья,  наверно,  свое  особое  поэтическое
очарование. Нельзя же назвать ручьем ту мелкую заводь, где он иногда ловил
рыбу и где боишься купаться из-за скатов.  Ручей  должен  быть  спокойным,
медлительным,  затененным  ивами,  безопасным.  Право  же,  здешняя  земля
чересчур просторна для человека.
   Чарли Фортнум  ожидал  его  с  наполненными  стаканами.  Он  спросил  с
притворной шутливостью:
   - Ну, какой вынесен приговор?
   - Ничего у нее  нет.  Небольшое  воспаление.  И  лежать  в  постели  ей
незачем. Дам вам лекарство, пусть принимает с водой. До еды.  Виски  я  ей
пить не позволил бы.
   - Понимаете, Тед, я не хотел рисковать. В женских делах я  не  очень-то
разбираюсь. В их внутренностях и так далее. Первая жена никогда не болела.
Она  была  из  последователей  христианской  науки  [религиозное   учение,
основанное  американкой  Мэри  Эдди  (1821-1910),  последователи  которого
утверждают,  в  частности,  что  болезни  лишь  порождение  несовершенного
сознания, и не прибегают к медицинской помощи].
   - Чем тащить меня в такую  даль,  в  другой  раз  прежде  позвоните  по
телефону. В это время года у меня много больных.
   - Вы, наверное, считаете меня идиотом, но она так нуждается в заботе.
   Пларр сказал:
   - Я-то думаю... что в тех условиях, в каких она жила... могла научиться
и сама о себе позаботиться.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Ведь она работала у матушки Санчес, не так ли?
   Чарли Фортнум сжал кулак. В уголке его  рта  повисла  прозрачная  капля
виски. Доктору Пларру  показалось,  что  у  консула  поднимается  кровяное
давление.
   - А что вы о ней знаете?
   - Я ни разу с ней не оставался, если это вас беспокоит.
   - Я подумал, что вы один из тех мерзавцев...
   - Вы же сами были "одним из тех". По-моему, я даже помню,  как  вы  мне
рассказывали об одной девушке, кажется Марии из Кордовы.
   - То совсем другое. Там  была  физиология.  Знаете,  я  ведь  несколько
месяцев даже не притрагивался к Кларе. Пока не убедился, что она меня хоть
немножко любит. Мы просто разговаривали,  и  больше  ничего.  Я,  конечно,
заходил к ней в комнату, потому что иначе у нее  были  бы  неприятности  с
сеньорой  Санчес.  Тед,  вы  не  поверите,  но  я  никогда  ни  с  кем  не
разговаривал, как с этой девушкой. Ей интересно все, что я ей рассказываю.
О "Гордости Фортнума". Об урожае матэ. О  кинофильмах.  Она  очень  хорошо
разбирается в кино. Я им никогда особенно не интересовался, а  она  всегда
знает самые последние новости о  какой-то  даме,  которую  зовут  Элизабет
Тейлор. Вы о ней слышали, о ней и о каком-то Бертоне? Я-то  всегда  думал,
что Бертон - это название пива. Мы с ней разговаривали даже  об  Эвелин  -
это моя первая жена. Надо признаться,  я  был  довольно  одинок,  пока  не
встретил Клару. Вы будете смеяться, но я полюбил ее с первого  взгляда.  И
почему-то с самого начала ничего от нее не хотел, пока она  сама  тоже  не
захочет. Она этого понять не могла. Думала, у меня что-то не в порядке. Но
я хотел настоящей любви,  а  не  бардачной.  Вероятно,  вы  меня  тоже  не
поймете.
   - Я не очень точно себе представляю, что означает слово  "любовь".  Моя
мать, например, любит dulce de leche. Так она сама говорит.
   - Неужели ни одна женщина вас не любила? - спросил Фортнум.
   Отеческая тревога в его голосе вызвала у доктора раздражение.
   - Две или три в этом меня уверяли, однако, когда я с ними расстался, им
не стоило труда найти мне замену. Только любовь  моей  матери  к  пирожным
неизменна. Она будет любить их и в здравии, и в болезни, пока смерть их не
разлучит. Может, это и есть подлинная любовь.
   - Вы чересчур молоды, чтобы быть таким циником.
   - Я не циник. Я просто человек любознательный. Меня  интересует,  какое
значение люди вкладывают в слова, которые они употребляют. Ведь многое тут
- вопрос семантики. Вот почему мы, медики, часто предпочитаем пользоваться
таким  мертвым   языком,   как   латынь.   Мертвый   язык   не   допускает
двусмысленностей. А как вам удалось заполучить девушку у матушки Санчес?
   - Заплатил.
   - И она охотно оттуда ушла?
   - Сначала она была немножко растеряна и даже пугалась.  Сеньора  Санчес
пришла просто в бешенство. Ей не хотелось терять эту девушку. Она сказала,
что не возьмет ее назад, когда она мне надоест. Будто это возможно!
   - Жизнь - штука долгая.
   - Только не моя. Давайте говорить откровенно, Тед,  вы  же  не  станете
меня уверять, что я буду жить еще десять лет, а? Даже при том, что  с  тех
пор, как я узнал Клару, я стал меньше пить.
   - А что с ней будет потом?
   - Это довольно  приличное  именьице.  Она  его  продаст  и  переедет  в
Буэнос-Айрес.  Теперь  можно  не  рискуя  получить  пятнадцать   процентов
годовых. Даже восемнадцать, если не побоишься рискнуть. И, как вы  знаете,
я имею право каждые два года выписывать из-за границы автомобиль... Может,
получу еще машин пять, пока не окочурюсь. Считайте, что это  даст  еще  по
пятьсот фунтов в год.
   - Да, тогда она сможет есть с моей матерью пирожные в "Ричмонде".
   - Шутки в сторону, не согласится ли ваша мать как-нибудь принять Клару?
   - А почему бы нет?
   - Не представляете, как теперь изменилась вся моя жизнь.
   - Наверное, и вы порядком изменили ее жизнь.
   - Когда доживешь до моих лет, накопится  столько  всего,  о  чем  можно
пожалеть. И приятно сознавать, что  хотя  бы  одного  человека  ты  сделал
чуточку счастливее.
   Такого рода прямолинейные, сентиментальные  и  самоуверенные  сентенции
всегда вызывали у доктора Пларра чувство неловкости. Ответить на них  было
немыслимо. Подобное заявление было бы грубо  подвергнуть  сомнению,  но  и
согласиться с ним невозможно. Пларр извинился и поехал домой.
   На всем пути по темной проселочной дороге он думал о молодой женщине на
огромной викторианской кровати, которая, как и  спортивные  гравюры,  явно
принадлежала отцу почетного  консула.  Девушка  была  как  птица,  которую
купили  на  базаре  в  самодельной  клетке,  а  дома  переселили  в  более
просторную и роскошную,  с  насестами,  кормушками  и  даже  качелями  для
забавы.
   Его удивляло, почему он так упорно о ней думает, ведь это всего-навсего
молоденькая  проститутка,  на  которую  он  однажды  обратил  внимание   в
заведении сеньоры Санчес из-за ее странной родинки. Неужели Чарли на ней и
правда женился? Может, доктор Хэмфрис ввел посла  в  заблуждение,  называя
это браком. Вероятно, Чарли просто взял  новую  экономку.  Если  это  так,
можно будет успокоить посла. Жена  дает  больше  пищи  для  скандала,  чем
любовница.
   Но мысли его были похожи на намеренно незначительные слова в  секретном
письме, скрывавшие важные фразы,  написанные  между  строк  симпатическими
чернилами, которые надо  проявлять,  оставшись  одному.  В  этих  потайных
фразах речь шла о девушке в каморке, которая нагнулась, застилая  кровать,
а потом вернулась к столу и взяла  стакан  с  апельсиновым  соком,  словно
только на минутку его оставила, потому что ее  позвал  к  дверям  какой-то
разносчик; о худеньком теле  с  девичьей  грудью,  которую  еще  не  сосал
ребенок, вытянувшемся на  двуспальной  кровати  Чарли  Фортнума.  Все  три
любовницы доктора Пларра были замужними женщинами, зрелыми, гордыми  своим
пышным телом, и пахли дорогими душистыми кремами. А она, как видно, умелая
проститутка, если при ее фигуре она пользовалась таким успехом, но это еще
не повод, чтобы думать о ней всю дорогу. Пларр попытался отвлечься от этих
мыслей. В квартале бедноты у него умирали от истощения двое  больных;  его
пациент-полицейский скоро умрет от рака горла; вспоминал он  и  о  мрачной
меланхолии доктора Сааведры и о подтекающем душе доктора Хэмфриса, но  как
ни старался, мысли его все время возвращались к  худенькому  телу  девушки
там, на кровати.
   Интересно,  сколько  мужчин  она  знала.  Последняя  любовница  доктора
Пларра, которая  была  замужем  за  банкиром  по  фамилии  Лопес,  не  без
тщеславия ему рассказывала о четырех его предшественниках  -  может  быть,
хотела пробудить в нем чувство соревнования. (Одним  из  этих  любовников,
как он узнал со стороны, был ее шофер.) Хрупкое тельце  на  кровати  Чарли
Фортнума должно было пройти через руки сотни  мужчин.  Ее  живот  был  как
деревенское поле, где когда-то шли бои; чахлая  травка  выросла  и  скрыла
раны войны, а среди ивняка мирно течет ручеек; Пларр снова был мысленно  в
коридоре у дверей в спальню, разглядывал спортивные гравюры  и  боролся  с
желанием туда вернуться.
   Доехав до дороги, ведущей  к  консервному  заводу  Бергмана,  он  резко
затормозил и подумал, не повернуть ли ему назад. Вместо этого он  закурил.
Я не поддамся наваждению, подумал он. Почему тебя тянет в публичный дом? -
это ведь так же, как иногда тянет делать ненужные покупки: купишь галстук,
который тебе приглянулся, наденешь его раза два, а потом  сунешь  в  ящик,
где он будет погребен под грудой других галстуков. Почему я  не  проверил,
какова она, когда имел такую возможность? Купи я ее в тот вечер у  сеньоры
Санчес, она давно бы валялась на дне  ящика  памяти.  Возможно  ли,  чтобы
такой рассудочный человек, который  и  влюбиться  толком  не  может,  стал
жертвой наваждения? Он сердито повел машину к городу,  где  отблеск  огней
освещал плоский горизонт, а  в  небе  висели  три  звезды  на  разорванной
цепочке.
   Несколько недель спустя доктор Пларр рано проснулся.  Была  суббота,  и
утром он не был занят. Он решил, пока еще свежо, почитать несколько  часов
на воздухе, но  лучше  сделать  это  не  на  глазах  у  своей  секретарши,
признававшей только "серьезную" литературу, в  том  числе  и  произведения
доктора Сааведры.
   Он взял сборник рассказов Хорхе Луиса Борхеса. С Борхесом  у  них  были
общие вкусы - доктор  унаследовал  их  от  отца:  Конан  Дойл,  Стивенсон,
Честертон.  "Ficciones"  ["Вымыслы"  (исп.)]  будут  приятным  отдыхом  от
последнего романа доктора Сааведры, который он так и не смог  осилить.  Он
устал от южноамериканской героики. А теперь, сидя у статуи  героя-сержанта
(еще один образчик machismo), который спас Сан-Мартина лет этак полтораста
назад, он с огромным удовольствием читал о  графине  де  Баньо  Реджио,  о
Питтсбурге и Монако. Ему захотелось  пить.  Для  того  чтобы  как  следует
насладиться  Борхесом,  его  надо  жевать,  как  сырную  палочку,  запивая
аперитивом, но в такую жару  доктору  Пларру  хотелось  выпить  что-нибудь
более освежающее. Он решил зайти к своему  приятелю  Груберу  и  попросить
немецкого пива.
   Грубер был  одним  из  самых  давних  знакомых  Пларра  тут  в  городе.
Мальчиком  он  в  1936  году  бежал  из  Германии,  когда  там   усилились
преследования евреев. Он был единственным  сыном,  но  родители  настояли,
чтобы он бежал за границу, хотя бы ради того,  чтобы  не  прекратился  род
Груберов, и мать испекла ему на дорогу пирог, где были спрятаны  небольшие
ценности, которые они  смогли  ему  дать:  материнское  кольцо  с  мелкими
бриллиантами и золотое обручальное кольцо отца. Они сказали,  что  слишком
стары, чтобы начать новую жизнь в чужой части света, а даст  бог,  слишком
стары  и  для  того,  чтобы   представлять   опасность   для   фашистского
государства. Он, конечно, никогда больше о них не слышал: они приплюсовали
еще одну жалкую двойку к  великой  математической  формуле  "Кардинального
Решения Вопроса". Поэтому Грубер, как и доктор Пларр, рос без отца. У него
не было даже семейной могилы. Теперь он держал на главной  торговой  улице
фотомагазин, его нависшая над тротуаром  вывеска  и  рекламные  объявления
напоминали китайские лавчонки. Одновременно он был и  оптиком.  "Немцы,  -
как-то сказал он Пларру,  -  пользуются  доверием  как  химики,  оптики  и
специалисты по фотографии. Куда больше людей знают имена Цейса  и  Байера,
чем Геббельса и Геринга, а тут у нас еще больше знают Грубера".
   Грубер усадил посетителя в отгороженной части магазина, где он  работал
над  стеклами  для  очков.  Отсюда  доктор  мог  наблюдать  за  всем,  что
происходит, а самого его не было видно, потому что  Грубер  (у  него  была
страсть   ко   всякого   рода   приспособлениям)   оборудовал    небольшое
телевизионное устройство, которое позволяло ему следить  за  покупателями.
По каким-то причинам - сам Грубер тоже не мог  этого  объяснить  -  в  его
магазин прибегали самые хорошенькие девушки города (никакая  модная  лавка
не могла с ним тягаться), словно красота и фотография были как-то связаны.
Они слетались сюда стайками за своими цветными снимками и разглядывали их,
восхищенно щебеча, как птички. Доктор  Пларр  наблюдал  за  ними,  попивая
пиво, и слушал, как Грубер рассказывает местные сплетни.
   - Видели вы дамочку Чарли Фортнума? - спросил доктор Пларр.
   - Вы имеете в виду его жену?
   - Да не может она быть его  женой.  Чарли  Фортнум  в  разводе.  А  тут
вторичный брак не разрешается - весьма удобный закон для холостяков  вроде
меня.
   - Разве вы не слышали, что жена его умерла?
   - Нет. Я уезжал. А когда несколько дней назад я его видел, он ничего об
этом не сказал.
   - Фортнум съездил с этой девушкой в Росарио и там на ней  женился.  Так
по крайней мере говорят. Толком, конечно, ничего не известно.
   - Странный поступок. И в нем не было необходимости. Вы же  знаете,  где
он ее нашел?
   - Да, но она очень хорошенькая, - сказал Грубер.
   - Верно. Одна из лучших девиц мамаши Санчес. Но  и  на  хорошеньких  не
обязательно жениться.
   - Из таких девушек, как она, часто выходят примерные жены, особенно для
стариков.
   - Почему для стариков?
   - Старики не очень требовательны, а такие девушки рады отдохнуть.
   Выражение "такие девушки" почему-то  резануло  доктора  Пларра.  Прошло
семь дней, а  ничем  не  примечательная  девушка,  о  которой  так  походя
отозвался Грубер, все еще не давала ему покоя. И вот на экране  телевизора
он увидел какую-то девушку, которая  так  же  наклонилась  над  прилавком,
разглядывая ролик цветной пленки, как Клара над своей кроватью  у  сеньоры
Санчес. Она была красивее жены Чарли Фортнума, но не пробудила  в  нем  ни
малейшего желания.
   - Такие девушки бывают очень довольны, когда их оставляют  в  покое,  -
повторил Грубер. -  Знаете,  они  ведь  считают,  что  им  повезло,  когда
попадается импотент или такой пьяный, что ничего не может. У них тут  даже
местное  название  для  подобных  клиентов  есть,  не   помню,   как   это
по-испански, но означает посетителя, соблюдающего пост.
   - А вы часто бываете в заведении у мамаши Санчес?
   - Зачем? Поглядите, сколько соблазнов у меня тут под носом  -  все  эти
прелестные покупательницы. Кое-какие  пленки  из  тех,  что  они  приносят
проявлять, весьма интимного свойства, и, когда я их возвращаю, в глазах  у
девушки озорство. "Он, видно, заметил, как у меня там с