ин, почему мои связи никогда не длятся долго; а  когда  я  пью
чай с матерью на калье Флорида в обществе других дам  Буэнос-Айреса...  он
тоже там сидит и осуждающе смотрит на  меня  своими  голубыми  английскими
глазами. Мне кажется, Клара бы понравилась отцу. Она из его бедняков.
   - Вы любите эту девушку?
   - Любовь, любовь... Хотел бы я знать, что вы и все остальные  понимаете
под этим словом. Да, я ее хочу. Время от времени. Как известно, физическое
влечение имеет свой ритм. -  Он  добавил:  -  Это  длится  дольше,  чем  с
другими. Тереса стала для вас одноногой девушкой из Сальты. Пожалуй, Клара
- просто одна из моих бедняков. Но я ни за что  не  хотел  бы,  чтобы  она
стала моей жертвой. Не это ли  чувствовал  Чарли  Фортнум,  когда  на  ней
женился?
   Доктор Сааведра сказал:
   - Может, я больше вас не увижу. Я приходил к  вам  за  пилюлями  против
меланхолии, но у меня есть по крайней мере моя работа. Кажется, эти пилюли
нужнее вам.
   Доктор Пларр рассеянно на него посмотрел. Мысли его были заняты другим.
   Войдя дома в лифт, доктор Пларр вспомнил, с каким волнением поднималась
в нем впервые Клара. А что, если позвонить  в  консульство  и  позвать  ее
сюда? Кровать в консульстве слишком узка для  двоих,  и,  если  он  пойдет
туда, ему придется рано уйти, прежде  чем  появится  женщина,  похожая  на
ястреба.
   Он закрыл за  собой  дверь  и  раньше  всего  зашел  в  кабинет,  чтобы
взглянуть, не оставила ли секретарша Ана на столе какую-нибудь записку, но
там ничего не было. Раздвинув шторы, он поглядел вниз на порт: у киоска  с
кока-колой стояли трое полицейских - может быть,  потому,  что  к  причалу
подошел пароход, совершавший  еженедельный  рейс  в  Асунсьон.  Сцена  эта
напоминала ему детство, но теперь он глядел на нее из окна пятого этажа  с
противоположной стороны реки.
   Он произнес вслух: "Да поможет тебе бог, отец, где бы ты ни был". Легче
было верить в бога с обычным человеческим слухом, чем во всемогущую  силу,
которая умеет читать в твоих мыслях. Как ни странно, когда  он  произносил
эти слова, перед ним возникло лицо не его отца, а Чарли Фортнума. Почетный
консул лежал вытянувшись на крышке гроба и  шептал:  "Тед".  Отец  доктора
Пларра звал его Эдуардо в угоду жене. Он попытался  подменить  лицо  Чарли
Фортнума лицом Генри Пларра,  но  годы  стерли  отцовские  черты.  Как  на
древней монете, которая долго пролежала в земле, он мог  различить  только
легкую неровность там, где когда-то были очертания щек или губ. И это  был
голос Чарли Фортнума, который снова звал его: "Тед!"
   Он отвернулся - разве он не сделал все, что в его силах, чтобы  помочь?
- и открыл дверь спальни. При свете, падавшем из кабинета, он  увидел  под
простыней тело жены Фортнума.
   - Клара! - сказал он.
   Она сразу проснулась и села. Он  заметил,  что  она  аккуратно  сложила
одежду на стуле - ее приучила к этому былая  профессия.  Женщина,  которой
приходится раздеваться несколько раз за ночь, должна тщательно  складывать
свои вещи, не то после двух или  трех  клиентов  платье  будет  безнадежно
измято. Как-то раз она  ему  рассказала,  что  сеньора  Санчес  заставляет
девушек платить за стирку - это приучает к аккуратности.
   - Как ты вошла?
   - Попросила швейцара.
   - Он тебе открыл?
   - Он меня знает.
   - Он тебя здесь видел?
   - Да. И там тоже.
   Значит, я делил ее и  со  швейцаром,  подумал  Пларр.  Сколько  же  еще
неизвестных солдат на этом поле боя  рано  или  поздно  оживут  и  обретут
плоть? Ничего более чуждого жизни на калье Флорида,  со  звяканьем  чайных
ложечек в чашках и пирожным с белым как снег dulce de leche и  представить
себе невозможно. Какое-то время он делил Маргариту с  сеньором  Вальехо  -
большинство любовных историй набегают одна на другую в начале или в конце,
- но он предпочитал швейцара  сеньору  Вальехо;  запахом  его  бритвенного
лосьона  в  течение  последних  затянувшихся  месяцев  иногда  пахла  кожа
Маргариты.
   - Я сказала, что ты дашь ему денег. Дашь?
   - Конечно, сколько? Пятьсот песо?
   - Лучше тысячу.
   Он сел на край кровати и откинул простыню. Ему еще не надоела ее худоба
и  маленькая  грудь,  которая,  как  и  живот,  не  показывала   признаков
беременности.
   - Я очень рад, что ты пришла, - сказал он. - Сам хотел тебе  позвонить,
хотя это было бы не слишком разумно. Полиция считает, что я имею  какое-то
отношение к похищению... Подозревают, что я мог пойти на него из ревности,
- добавил он, улыбнувшись при одной мысли об этом.
   - Они не посмеют тебя тронуть. Ты лечишь жену министра финансов.
   - И все-таки они могут за мной следить.
   - Ну и что? За мной же они следят.
   - Они шли за тобой сюда?
   - Ну, я знаю, как от них отделаться. Меня беспокоит не полиция, а  этот
подонок журналист. Он вернулся в усадьбу, как только  стемнело.  Предлагал
мне деньги.
   - За что? За сведения для газеты?
   - Хотел со мной переспать.
   - А что ты ему сказала?
   - Сказала, что мне больше не нужны его деньги, и тогда  он  разозлился.
Он поверил, что, когда я была у сеньоры Санчес, он  и  в  самом  деле  мне
нравился. Считает, что он потрясающий любовник. Ну и сбила  же  я  с  него
спесь, - добавила она с явным удовольствием, - сказала,  что  как  мужчина
Чарли в тысячу раз лучше, чем он.
   - Как ты от него избавилась?
   - Позвала полицейского, - они оставили одного в усадьбе,  сказали,  что
он будет меня охранять, но он все время за мной  следит,  -  и,  пока  они
спорили, села в машину и уехала.
   - Но ты же не умеешь водить машину.
   - Я часто смотрела, как это делает Чарли.  Это  нетрудно.  Знаю,  какие
штучки надо толкать, а какие тянуть. Вначале я их перепутала, но потом все
наладилось. До самой дороги машина шла  рывками,  но  там  я  освоилась  и
поехала даже быстрей, чем Чарли.
   - Бедная "Гордость Фортнума", - сказал Пларр.
   -  По-моему,  я  ехала  чуть-чуть  слишком  быстро,  раз  не   заметила
грузовика.
   - Что случилось?
   - Авария.
   - Тебя ранило?
   - Меня - нет, а вот машина пострадала.
   Глаза ее блестели, она была возбуждена непривычными событиями.  Он  еще
никогда не слышал, чтобы  она  так  много  разговаривала.  Клара  все  еще
обладала для него привлекательностью незнакомки - словно девушка,  которую
он случайно встретил на вечеринке.
   - Ты мне нравишься, - сказал он беспечно, не задумываясь, как сказал бы
за коктейлем, причем оба понимали, что слова эти  значат  не  больше,  чем
"давай пойдем со мной".
   - Водитель грузовика меня подбросил, - сообщила она. - Конечно, он тоже
стал приставать, я сказала, что согласна и,  когда  мы  приедем  в  город,
пойду с ним в один дом на улице Сан-Хосе, где он бывает, но у  первого  же
светофора выскочила, прежде чем он успел опомниться,  и  пошла  к  сеньоре
Санчес. Знаешь, как она мне обрадовалась, правда, обрадовалась, совсем  не
сердилась и сама сделала перевязку.
   - Значит, тебя все-таки ушибло?
   - Я ей сказала, что знаю хорошего врача, - ответила  она  с  улыбкой  и
сдернула простыню, чтобы показать повязку на левом колене.
   - Клара, я должен ее снять и посмотреть...
   - Ну, это подождет, - сказала она. - Ты меня  немножко  любишь?  -  Она
быстро поправилась: - Ты меня хочешь?
   - Успеется. Лежи спокойно, дай мне снять повязку.
   Он старался дотрагиваться до раны как можно осторожнее, но  видел,  что
причиняет ей боль. Она лежала тихо, не жалуясь, и  он  вспомнил  некоторых
своих богатых пациенток, которые убедили бы себя, что  терпят  невыносимую
боль; они могли бы даже упасть в обморок со страха или чтобы  обратить  на
себя внимание.
   - Хорошая крестьянская порода, - с восхищением произнес он.
   - Что ты сказал?
   - Ты храбрая девушка.
   - Но это же ерунда. Знал бы ты, как калечат себя мужчины в поле,  когда
рубят тростник. Я видела парня, у которого было отрезано полступни. -  Тут
же она спросила, словно из вежливости осведомляясь об общем  родственнике:
- Есть ли какие-нибудь новости о Чарли?
   - Нет.
   - Ты все еще думаешь, что он жив?
   - Я в этом почти уверен.
   - Значит, у тебя есть новости?
   -  Я  снова  говорил  с  полковником  Пересом.  А   сегодня   летал   в
Буэнос-Айрес, чтобы повидать посла.
   - Но что мы будем делать, если он вернется?
   - Что будем делать? Наверно, то же самое, что и сейчас. А что же еще? -
Он кончил накладывать повязку. - Все пойдет по-прежнему. Я  буду  навещать
тебя в поместье, а Чарли будет хозяйничать на плантации.
   Он словно описывал жизнь, которая когда-то была довольно приятной, но в
которую теперь мало верил.
   - Я была рада повидать девушек у сеньоры Санчес. Сказала им, что у меня
есть любовник. Конечно, я не сказала кто.
   - Неужели они не знали? Кажется, это знает весь город,  за  исключением
бедного Чарли.
   - Почему ты называешь Чарли бедным? Ему было хорошо.  Я  всегда  делала
все, что он хотел.
   - А чего он хотел?
   - Не слишком многого. Не слишком часто. Это было так  скучно,  Эдуардо.
Не поверишь, как это было скучно. Он  был  добрый  и  заботился  обо  мне.
Никогда не делал мне больно, как ты. Иногда я  благодарю  господа  бога  и
нашу пресвятую деву, что ребенок твой,  а  не  его.  Что  бы  это  был  за
ребенок, будь он ребенком Чарли? Ребенок старика. Лучше бы я его  задушила
при рождении.
   - Чарли был бы ему лучшим отцом, чем я.
   - Он ни в чем не может быть лучше тебя.
   Ну нет, подумал доктор  Пларр,  кое  в  чем  может  -  например,  лучше
умереть, а это уже не так мало.
   Она протянула руку и погладила его по щеке - через кончики  пальцев  он
почувствовал, как она взволнована. Никогда еще она  его  так  не  ласкала.
Лицо было местом, запретным для нежности, и чистота этого  жеста  поразила
его не меньше, чем если бы какая-нибудь невинная  девушка  позволила  себе
что-нибудь чересчур интимное. Он сразу отодвинулся.
   - Помнишь, тогда в поместье я говорила, что  представляюсь,  -  сказала
она. - Но,  caro  [милый  (исп.)],  я  не  представлялась.  Это  теперь  я
представляюсь, когда  ты  меня  любишь.  Представляюсь,  будто  ничего  не
чувствую. Кусаю губы, чтобы как следует представляться. Это потому, что  я
тебя люблю, Эдуардо? Как ты думаешь, я  тебя  люблю?  -  Она  добавила  со
смирением, которое насторожило его не меньше,  чем  прямое  требование:  -
Прости. Я не то хотела сказать... Какая разница, правда?
   Какая разница? Как объяснить ей, что это огромная разница? Любовь  была
притязанием, которое он не мог удовлетворить, ответственностью, которую он
не мог принять, требованием... Как часто его мать произносила  это  слово,
когда он был маленьким; оно звучало как  угроза  вооруженного  разбойника:
"Руки вверх, не то..." В ответ всегда  что-нибудь  требовали:  послушания,
извинения, поцелуя, который не хотелось дарить. Быть может, он еще  больше
любил отца за то, что тот никогда не произносил слова "любовь" и ничего не
требовал. Он помнил  только  один-единственный  поцелуй  на  набережной  в
Асунсьоне, и тот поцелуй был такой, каким могут  обменяться  мужчины.  Так
лобызают  друг  друга  французские  генералы  на  фотографиях,  когда   их
награждают орденом. Поцелуй, который ни на что не притязает.  Отец  иногда
трепал  его  по  волосам  или  похлопывал  по  щеке.  Самым  ласковым  его
выражением было английское "старик". Он вспомнил, как  мать  говорила  ему
сквозь слезы, когда пароход входил в фарватер: "Теперь ты один будешь меня
любить". Она протягивала к нему со  своей  койки  руки,  повторяя  "милый,
милый мой мальчик", совсем как много лет спустя к нему тянулась с  постели
Маргарита, прежде чем появился  сеньор  Вальехо  и  занял  его  место;  он
припомнил, что Маргарита называла его "жизнь моя", совсем как мать  иногда
звала его "сынок мой, единственный". Юн совсем не верил в плотскую любовь,
но, лежа без сна в перенаселенной квартире в Буэнос-Айресе и прислушиваясь
к скрипу половиц  под  ногами  матери,  направлявшейся  в  уборную,  порой
вспоминал потаенные ночные звуки, которые слышал в поместье:  приглушенный
стук, незнакомые шаги на цыпочках этажом ниже, шепот в  подвале,  выстрел,
прозвучавший неотложным предупреждением, посланным через поля, -  все  это
были знаки подлинной нежности, сострадания достаточно глубокого, ибо  отец
был готов за него умереть. Было ли это любовью? Способен ли  любить  Леон?
Или даже Акуино?
   - Эдуардо! - Он вернулся издалека, услышав ее мольбу. - Я буду говорить
все, как ты хочешь. Я не думала тебя рассердить. Чего ты хочешь,  Эдуардо?
Скажи. Пожалуйста. Чего ты хочешь? Мне надо знать, чего ты хочешь, но  как
же я могу это знать, если я тебя не понимаю?
   - С Чарли проще, правда?
   - Эдуардо, ты всегда будешь сердиться на то, что я тебя люблю? Клянусь,
ты не заметишь никакой разницы. Я останусь с Чарли. Буду приходить, только
когда ты меня захочешь, совсем как в доме сеньоры Санчес.
   Звонок в  дверь  заставил  его  вздрогнуть  -  он  прозвенел,  смолк  и
прозвенел снова. Пларр не сразу решился  открыть.  Почему?  Редкая  неделя
проходила без телефонного вызова или ночного звонка в дверь.
   - Лежи спокойно, - сказал он, - это пациент.
   Он пошел в переднюю и посмотрел в дверной глазок, но на темной площадке
ничего не было видно. Ему показалось, что он вернулся  в  Парагвай  своего
детства. Сколько раз отцу приходилось спрашивать у запертой двери, как  он
спросил сейчас: "Кто там?" - стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
   - Полиция.
   Он отпер дверь и очутился лицом к лицу с полковником Пересом.
   - Можно войти?
   - Как я могу ответить отказом, раз  вы  сказали  "полиция"?  -  спросил
доктор Пларр. - Если бы вы сказали "Перес", я бы  вам  мог  предложить  на
правах друга зайти завтра утром, в более удобное время.
   -  Именно  потому,  что  мы  старые  друзья,  я  и  сказал   "полиция",
предупреждая вас, что визит официальный.
   - Такой официальный, что и выпить рюмку нельзя?
   - Нет, до этого еще не дошло.
   Доктор Пларр провел полковника Переса в кабинет и  принес  два  стакана
виски аргентинской марки.
   - У меня есть немного настоящего шотландского, -  сказал  он,  -  но  я
берегу его для неофициальных визитов.
   - Понимаю. А ваша встреча с доктором Сааведрой  сегодня  вечером  была,
полагаю, сугубо неофициальной?
   - Вы установили за мной наблюдение?
   - Пока что нет. Пожалуй, мне следовало это сделать  пораньше.  Из  "Эль
литораль" мне сообщили о вашем телефонном звонке, ну а когда мне  показали
телеграммы,  которые  вы  оставили  в  гостинице,   они   меня,   конечно,
заинтересовали.   Ведь   у   нас   в   городе   нет   такой   штуки,   как
Англо-аргентинский клуб?
   - Нет. Телеграммы отправлены?
   - Почему бы нет? Сами по себе  они  безобидны.  Но  вот  вчера  вы  мне
солгали... Доктор, вы, кажется, серьезно замешаны в этом деле.
   - Вы, конечно, правы, если говорите о том, что  я  не  жалею  сил  ради
освобождения Фортнума, но ведь мы добиваемся этого оба.
   - Тут есть разница, доктор. По существу, меня интересует не Фортнум,  а
только его похитители. Я бы предпочел, чтобы шантаж не удался,  это  стало
бы уроком для других.  Вы  же  хотите,  чтобы  шантаж  увенчался  успехом.
Разумеется, и это естественно, я предпочел бы остаться в выигрыше вдвойне:
и сеньора Фортнума спасти, и его похитителей поймать или убить, но  второе
для меня куда важнее жизни сеньора Фортнума. Вы здесь один?
   - Да. А что?
   - Я выглянул в окно, и мне показалось, что  в  соседней  комнате  погас
свет.
   - Это отсвет фар машины, проехавшей по набережной.
   - Да. Может быть. -  Он  медленно  потягивал  виски.  Как  ни  странно,
доктору Пларру показалось, что он не находит нужных слов. - Доктор,  вы  в
самом деле верите, что эти люди могут освободить вашего отца?
   - Что ж, заключенных освобождали таким способом.
   - Только не в обмен на какого-то почетного консула.
   - Даже какой-то почетный консул - человек. Он  имеет  право  на  жизнь.
Британское правительство не захочет, чтобы его убили.
   - Это зависит не от британского  правительства,  а  от  Генерала,  а  я
сильно сомневаюсь, чтобы Генерал так уж беспокоился о человеческой  жизни.
Разве что о своей собственной.
   -  Он  зависит  от   американской   помощи.   Если   американцы   будут
настаивать...
   - Да, но он уже расплачивается с этими янки кое-чем, что для них  много
дороже жизни английского почетного консула. У Генерала есть  одно  великое
достоинство, которым обладал и Папа Док в Гаити.  Он  антикоммунист...  Вы
совершенно уверены, доктор, что вы здесь один?
   - Конечно.
   - А мне... вроде бы послышалось... ладно, не имеет значения. А вы  сами
не коммунист, доктор?
   - Нет. Я никогда не мог одолеть Маркса. Как и большинство литературы по
экономике. Но вы в самом деле думаете, что  похитители  -  коммунисты?  Не
одни только коммунисты против тирании и пыток.
   - Кое-кто из тех, кого они хотят освободить,  -  коммунисты...  Так  по
крайней мере утверждает Генерал.
   - Мой отец не коммунист.
   - Значит, вы действительно верите, что он еще жив?
   Возле доктора Пларра зазвонил телефон. Он  нехотя  снял  трубку.  Голос
Леона - он его узнал - произнес:
   -  У  нас  кое-что  стряслось...  Ты  нам  срочно  нужен.  Целый   день
дозванивались...
   - Неужели-это так срочно? Мы тут пьем с приятелем.
   - Тебя арестовали? - донесся по проводу шепот.
   - Пока еще нет.
   Полковник Перес наклонился вперед, напряженно вслушиваясь и не сводя  с
него глаз.
   - Вы звоните слишком поздно. Да, да, понимаю. Естественно, что  вы  при
этом напуганы, но у детей температура всегда бывает высокая. Дайте ей  еще
две таблетки аспирина.
   - Я снова позвоню через пятнадцать минут.
   - Надеюсь, в этом  не  будет  необходимости.  Позвоните  завтра  утром,
только не слишком рано. У меня был трудный день, я ездил в Буэнос-Айрес. -
Он добавил, косясь на полковника Переса: - Я хочу спать.
   - Через пятнадцать минут, - повторил голос Леона.
   Доктор Пларр положил трубку.
   - Кто это звонил? - спросил Перес. -  Ах,  простите,  у  меня  привычка
задавать вопросы. Такой уж у полицейских порок.
   - Всего только встревоженные родители, - сказал доктор Пларр.
   - Мне послышался мужской голос.
   - Да. Звонил отец. Мужчины всегда впадают в панику, когда болеют  дети.
Мать отправилась в Буэнос-Айрес за покупками.  О  чем  бишь  мы  говорили,
полковник?
   - О вашем отце. Странно, что эти люди включили в свой список  его  имя.
Ведь так много других, от кого  им  было  бы  куда  больше  пользы.  Людей
помоложе. Ваш отец теперь, наверно, уже совсем старик. Можно подумать, что
они платят вам за какую-то помощь... - он  закончил  фразу  неопределенным
жестом.
   - Чем бы я мог им помочь?
   - Огласка, которую вы пытаетесь организовать, она им полезна.  Это  то,
чего они не могут сделать сами. Они же не хотят убить этого человека.  Его
смерть стала бы для них чем-то вроде поражения. Но кроме того  -  мне  это
пришло в голову только сегодня, я тугодум, - они знали  кое-что,  чего  не
было в газетах: программу, составленную  губернатором  для  визита  посла.
Забавно, как от меня ускользнула  такая  очевидная  деталь.  Наверно,  они
получили сведения, не подлежавшие оглашению.
   - Возможно. Но не от меня. Я  не  принадлежу  к  числу  доверенных  лиц
губернатора.
   - Нет, но сеньор Фортнум программу знал и мог рассказать о ней вам. Или
сеньоре Фортнум. Женщина нередко сообщает своему  любовнику,  когда  будет
отсутствовать муж.
   - Вы изображаете меня каким-то донжуаном, полковник. В Англии я мог  бы
опасаться доноса  супруга,  но  здесь  английский  медицинский  кодекс  не
действует. Надеюсь, вы не вздумали донимать сеньору Фортнум?
   - Я хотел с ней поговорить, но в поместье ее не оказалось. Вечером  она
наведалась к сеньоре Санчес. Потом отправилась в консульство, но сейчас ее
там нет. Сперва я даже встревожился, потому что  "джип"  сеньора  Фортнума
стоит покалеченный