как  же,  в  доме  матушки
Санчес. Конечно, помню, вы были с той девушкой. А я -  с  Марией,  с  той,
кого закололи ножом.
   - Это моя жена, - сказал он, и доктор Сааведра учтиво склонился над  ее
рукой; лицо ее наверняка было ему знакомо хотя бы из-за родинки на лбу.
   Интересно, кто из этих людей знает, что Клара была любовницей Пларра? -
подумал Фортнум.
   - Мне надо идти, - сказал доктор Сааведра.  -  Меня  попросили  сказать
несколько слов в память о нашем бедном друге.
   Он направился к  гробу,  задержавшись,  чтобы  пожать  руку  полковнику
Пересу и обменяться с ним  несколькими  словами.  Полковник  Перес  был  в
мундире и нес фуражку  на  согнутой  руке.  Казалось,  он  серьезнее  всех
относится к тому, что происходит. Может, он размышлял о том, как отразится
смерть доктора  на  его  карьере.  Многое,  конечно,  зависит  от  позиции
британского посольства. Молодой человек  по  фамилии  Кричтон  -  личность
Чарли Фортнуму неизвестная - прилетел из Буэнос-Айреса  как  представитель
посла (первый секретарь был прикован к  постели  гриппом).  Кричтон  стоял
рядом с Пересом у  самой  могилы.  Общественное  положение  присутствующих
можно было определить по их близости к гробу - гроб как бы  заменял  собой
почетного гостя. Чета Эскобар  старалась  пробраться  к  нему  поближе,  а
сеньора Вальехо стояла почти рядом и могла бы дотронуться до  него  рукой.
Чарли Фортнум с костылем под мышкой держался  позади  светского  общества.
Ему казалось глупостью, что он вообще здесь находится. Он чувствовал  себя
самозванцем. Ведь своим присутствием он обязан только  тому,  что  его  по
ошибке приняли за американского посла.
   Тоже позади, но еще дальше Фортнума, стоял доктор Хэмфрис. И у него был
вид человека, который сам понимает, что ему здесь  не  место.  Его  родной
средой был Итальянский клуб, а законным соседом  -  официант  из  Неаполя,
который боялся его дурного глаза. Заметив Хэмфриса, Чарли Фортнум сделал к
нему шаг, но  тот  поторопился  отойти.  Чарли  Фортнум  вспомнил,  как  в
незапамятном прошлом он пожаловался доктору Пларру, что Хэмфрис с  ним  не
раскланивается, и  Пларр  воскликнул:  "Ну,  это  вам  повезло!"  То  были
счастливые дни, а ведь в это время Пларр жил с Кларой и его ребенок рос  в
ее чреве. Фортнум тогда любил Клару, и она была с ним кротка и нежна.  Все
это уже позади. Своим счастьем он, оказывается, был обязан доктору Пларру.
Фортнум исподтишка взглянул на Клару. Она смотрела  на  Сааведру,  который
произносил речь. Вид у нее был скучающий, словно тот, кого он славословил,
был ей незнаком  и  ничуть  не  интересен.  Бедный  Пларр,  подумал  Чарли
Фортнум, и его она обманула.
   - Вы были больше чем врачом, исцелявшим наши  тела,  -  говорил  доктор
Сааведра, адресуя свои слова гробу, обернутому в британский флаг,  который
по просьбе устроителей похорон одолжил Чарли Фортнум.  -  Вы  были  другом
каждого из нас, своих больных, даже самых бедных. Все мы  знаем,  как,  не
щадя  своих  сил,  вы,  движимый  любовью   и   чувством   справедливости,
безвозмездно лечили жителей квартала бедноты. И  разве  не  трагедия,  что
тот, кто так самозабвенно трудился на благо обездоленных, пал от  руки  их
так называемых защитников?
   Боже мой, подумал Чарли Фортнум, неужели полковник Перес распространяет
такую версию?
   - Ваша мать родилась в  Парагвае  -  в  стране,  бывшей  некогда  нашим
доблестным противником, и вы, побуждаемый духом machismo, достойным  ваших
предков по материнской линии, которые сражались вместе с  Лопесом  [Лопес,
Франсиско Солано - командующий вооруженными силами Парагвая во время войны
с Аргентиной, Бразилией и Уругваем (1864-1870)], не думая  о  том,  правое
или неправое дело он защищал, пошли на смерть из хижины, где прятались эти
мнимые защитники бедняков, в последней попытке  спасти  их,  равно  как  и
вашего друга. Вы пали от руки фанатичного священника, но вышли победителем
- друга вы спасли.
   Чарли Фортнум взглянул на полковника  Переса  по  ту  сторону  открытой
могилы. Он стоял, опустив обнаженную голову, прижав руки к бокам,  сдвинув
ноги по стойке "смирно". Он был похож на памятник павшим воинам XIX  века,
а доктор  Сааведра  в  своем  надгробном  слове  продолжал  внушать  своим
слушателям официальную версию смерти Пларра - уж не договорился  ли  он  о
ней с Пересом? Кто  теперь  станет  ее  оспаривать?  Речь  будет  дословно
опубликована в "Эль литораль", а ее изложение появится даже в "Насьон".
   - Если не считать ваших убийц и их пленника, я был последним,  Эдуардо,
кто видел вас живым.  Ваши  увлечения  были  много  шире  профессиональных
интересов, и ваша любовь к литературе обогащала нашу дружбу.  В  последний
раз, когда мы были вместе, не я позвал вас, а вы позвали меня  (пациент  и
врач поменялись ролями) поговорить о создании в нашем  городе  культурного
центра  -  Англо-аргентинского  клуба  -  и  с  присущей  вам  скромностью
предложили мне быть его первым президентом.  Друг  мой,  в  тот  вечер  вы
говорили  о  том,  как  сделать  более  тесными  узы  между  английским  и
южноамериканскими народами. Кто же из  нас  мог  предположить,  что  через
считанные дни вы отдадите за это дело свою жизнь?  Пытаясь  спасти  своего
соотечественника и этих обманутых людей,  вы  пожертвовали  всем  -  своей
врачебной   карьерой,   глубоким   восприятием    искусства,    дружескими
привязанностями, любовью к приемной родине, которая жила в вашей  душе.  У
вашего гроба я обещаю, что  Англо-аргентинский  клуб,  окропленный  кровью
отважного человека, будет существовать.
   Сеньора Пларр плакала; плакали,  но  более  демонстративно,  и  сеньора
Вальехо, и сеньора Эскобар.
   - Я устал, - сказал Чарли Фортнум, - пора домой.
   - Хорошо, Чарли, - сказала Клара.
   Они медленно побрели к нанятой ими машине.
   Кто-то тронул Фортнума за руку. Это был Грубер.
   - Сеньор Фортнум... - сказал он, - я так рад,  что  вы  здесь...  целый
и...
   - Почти невредимый, - сказал Чарли Фортнум. Интересно, знает ли Грубер?
Ему хотелось поскорее укрыться в машине. - Как ваш магазин? - спросил  он.
- Дела идут?
   - Надо проявить целую груду фотографий. Снимки хижины, где вас держали.
Все рвутся туда, хотят посмотреть. Но, по-моему, они не всегда снимают  ту
самую хижину. Сеньора Фортнум, понимаю, какое тяжелое время  вам  пришлось
пережить. - Он  объяснил  Фортнуму:  -  Сеньора  всегда  покупает  в  моем
магазине солнечные очки.  Если  угодно,  у  меня  есть  новые  образцы  из
Буэнос-Айреса...
   - Да, да. В следующий  раз,  когда  будем  в  городе...  Извините  нас,
Грубер. Солнце здорово печет, а я чересчур долго стоял на ногах.
   Его лодыжка, закованная в  гипс,  невыносимо  зудела.  В  больнице  ему
сказали, что доктор Пларр хорошо обработал рану. Не пройдет  и  нескольких
недель, как он снова сядет за руль "Гордости Фортнума". Машину он нашел на
старом месте, под купой авокадо; она была немного побита, не хватало одной
фары,  да  и  радиатор  был   погнут.   Клара   объяснила,   что   машиной
воспользовался кто-то из полицейских.
   - Я пожалуюсь Пересу, - сказал Фортнум, опираясь на капот и с нежностью
поглаживая раненую обшивку.
   - Нет, нет, не надо, Чарли. У бедняги будут неприятности.  Ведь  это  я
позволила ее взять.
   В первый день пребывания дома из-за этого не стоило затевать спор.
   Домой из  больницы  его  повезли  по  местам,  которые  напоминали  ему
какую-то полузабытую страну - мимо проселочной  дороги,  которая  вела  на
консервную  фабрику  Бергмана,  мимо  проржавевшей  железнодорожной  ветки
заброшенного   поместья,   которое   когда-то    принадлежало    чеху    с
труднопроизносимой фамилией. Он пересчитал пруды, мимо которых проезжал, -
их должно было быть четыре - и думал о том, как он встретится с Кларой.
   Но при встрече он только поцеловал  ее  в  щеку  и  отказался  прилечь,
сославшись на то, что и  так  слишком  долго  лежал  на  спине.  Ему  было
противно даже подумать о широкой двуспальной  кровати,  на  которой  Клара
наверняка не раз лежала с Пларром, пока он объезжал плантацию (остерегаясь
слуг, они не стали бы мять постели  в  комнате  для  гостей).  Он  сел  на
веранде возле бара, пристроив ногу повыше. И хотя он  отсутствовал  меньше
недели, но эта неделя казалась ему чуть не годом тягостной разлуки,  таким
долгим, что двум людям немудрено было друг от друга отвыкнуть... Он  налил
себе шкиперскую норму "Лонг Джона".  Глядя  поверх  бокала  на  Клару,  он
спросил:
   - Они тебе, конечно, сообщили?
   - О чем, Чарли?
   - Что доктор Пларр умер.
   - Да. Сюда приезжал полковник Перес. Он мне сказал.
   - Доктор был твоим близким другом.
   - Да, Чарли. Тебе удобно так сидеть? Может, принести подушку?
   Как жестоко, думал он, что после их  любовных  утех  и  такого  низкого
обмана Пларр не заслужил ни единой слезы. У  "Лонг  Джона"  был  необычный
вкус - он уже привык к аргентинскому виски. Фортнум стал объяснять  Кларе,
что в ближайшие недели будет лучше, если он  поспит  один  в  комнате  для
гостей. Гипс на ноге, сказал он, его беспокоит, а ей надо крепко  спать  -
из-за ребенка. Она сказала - да, конечно, она понимает. Все будет сделано,
как он хочет...
   А пока он ковылял на костыле с кладбища к нанятой  машине,  кто-то  его
окликнул:
   - Прошу прощения, мистер Фортнум... -  Это  был  молодой  секретарь  из
посольства Кричтон. - Позвольте мне днем заехать к вам в  поместье.  Посол
поручил мне... обсудить с вами кое-какие вопросы...
   - А вы пообедайте с нами, - сказал Чарли Фортнум. - Мы будем вам  очень
рады, - добавил он,  подумав,  что  любой  человек,  даже  из  посольства,
поможет ему избежать одиночества, которое ему пришлось бы делить с Кларой.
   - Боюсь... я бы с большим удовольствием...  но  я  уже  обещал  сеньоре
Пларр... и отцу Гальвао. Если позволите, я приехал бы часа в  четыре.  Мне
надо поспеть на вечерний самолет в Буэнос-Айрес.


   Вернувшись в поместье, Чарли Фортнум сказал Кларе, что он слишком устал
и обедать не хочет. До прихода Кричтона он немного поспит.  Клара  уложила
его поудобнее - она была обучена укладывать мужчин поудобнее не хуже любой
медицинской сестры. Он старался не показать,  что  прикосновение  ее  рук,
когда она взбивала подушку, его раздражает. Он даже  поежился,  когда  она
поцеловала его в  щеку,  -  ему  хотелось  попросить  ее  больше  себя  не
утруждать.  Поцелуй  женщины,  которая  не  способна  любить  даже  своего
любовника, не стоит ни гроша. И  все-таки,  спрашивал  он  себя,  чем  она
виновата? Разве можно научиться любить  в  публичном  доме?  У  кого  -  у
клиентов? А раз она не виновата, он не должен показывать ей свои  чувства.
Было бы куда проще, думал он, если бы она действительно любила Пларра.  Он
сразу представил себе, как ему было бы легко, если бы,  вернувшись  домой,
он увидел, что она убита горем, с какой нежностью он  бы  ее  утешал.  Ему
пришла в голову фраза из сентиментального  романа:  "Дорогая,  мне  нечего
тебе прощать". Но пока  он  себе  это  воображал,  он  вспомнил,  что  она
продалась за пару вульгарных солнечных очков от Грубера.
   Сквозь жалюзи солнце ложилось полосами на пол комнаты  для  гостей.  На
стене висела одна из охотничьих гравюр отца. Охотник  поднял  убитую  лису
над сворой взбешенных собак. Чарли с отвращением посмотрел  на  картину  и
отвернулся - он ни разу в жизни не убил даже крысы.
   Кровать была довольно удобная, но ведь и  гроб,  застеленный  одеялами,
был, в конце концов, не таким уж жестким - лучше его  кровати  в  детской,
где он спал ребенком. В доме  стояла  глубокая  тишина,  ее  лишь  изредка
нарушали шаги возле кухни или скрип стула на веранде. Не  было  слышно  ни
радио,  передававшего  последние  известия,  ни  возбужденных  голосов   в
соседней комнате. Свобода, как он обнаружил, -  это  такое  одиночество...
Ему даже захотелось, чтобы  дверь  открылась  и  в  нее  застенчиво  вошел
священник с бутылкой аргентинского виски. Он чувствовал странное  сродство
с этим священником.
   Похороны священника прошли очень буднично. Его на скорую руку  закопали
в неосвященной земле, и Чарли Фортнум был этим глубоко возмущен.  Если  бы
он вовремя об этом узнал, он произнес бы у  могилы  несколько  слов  вроде
доктора Сааведры, хоть и не помнил, чтобы за всю его жизнь ему приходилось
произносить речи; однако в пылу возмущения он бы на это отважился.  Он  бы
всем им сказал: "Отец был человек  хороший.  Я  знаю,  что  он  не  убивал
Пларра". Но кто бы его слушал?  Два  могильщика  и  водитель  полицейского
грузовика? Я все же узнаю, где его зарыли,  и  положу  на  могилу  букетик
цветов, решил он. И с этой мыслью в изнеможении заснул глубоким сном.
   Клара разбудила его - приехал Кричтон. Она подала ему костыль,  помогла
надеть халат, и он вышел на веранду. Опустившись на стул  возле  бара,  он
предложил:
   - Виски?
   - А не рановато ли? - взглянув на часы, спросил Кричтон.
   - Для выпивки рано никогда не бывает.
   - Ну тогда разве что глоточек.  Я  тут  говорил,  что  миссис  Фортнум,
вероятно, пришлось пережить страшные дни.
   Не выпив ни глотка, он поставил стакан на столик.
   - Ваше здоровье, - сказал Чарли Фортнум.
   - И ваше. - Кричтон нехотя снова поднял стакан. Может, он  рассчитывал,
что так и оставит его нетронутым до положенного часа. - Посол хотел, чтобы
я кое о чем с вами переговорил, мистер Фортнум. Мне, разумеется, нет нужды
рассказывать, как мы за вас беспокоились.
   - Да я и сам немного беспокоился, - заметил Чарли Фортнум.
   - Посол просил вас заверить - мы делали все, что в наших силах...
   - Да. Да. Конечно.
   - Слава богу, все обошлось.
   - Не все. Доктор Пларр погиб.
   - Да. Я не хотел сказать...
   - И священник тоже.
   - Ну, он-то получил по заслугам. Он же убил Пларра.
   - Ничего подобного, он его не убивал!
   - Значит, вы не видели доклада полковника Переса?
   - Полковник Перес страшный враль. Пларра застрелили парашютисты.
   - Но ведь было же произведено вскрытие,  мистер  Фортнум!  Нашли  пули.
Одну в ноге. Две в голове. И это не армейские пули.
   - А кто проводил следствие - хирург девятой бригады? Вот что  передайте
от меня послу, Кричтон. Когда Пларр выходил из хижины, я  был  в  соседней
комнате. И слышал все, что происходило. Пларр вышел, чтобы переговорить  с
Пересом - думал спасти всем нам жизнь. Отец Ривас подошел ко мне и сказал,
что согласился отсрочить ультиматум. Тут мы  услышали  выстрел.  Тогда  он
сказал: "Они застрелили Эдуардо". И бросился вон.
   - А потом нанес coup de grace, - сказал Кричтон.
   - Да нет же, нет! Он оставил револьвер у меня в комнате.
   - У своего пленника?
   - Я все равно не мог до него дотянуться. В соседней комнате он заспорил
с Акуино... и со своей женой. Я слышал, как Акуино  сказал:  "Сперва  убей
его". И слышал его ответ.
   - Какой?
   - Он рассмеялся. Я слышал его смех. Меня это даже удивило - он ведь  не
был смешливым человеком. Разве что иногда робко хихикнет.  Смехом  это  не
назовешь. Он сказал: "Акуино, у священника всегда есть дела поважнее".  Не
знаю почему, но я начал читать "Отче наш", хоть я и не из тех,  кто  любит
молиться. И только дошел до "царствие твое", как снова  раздался  выстрел.
Нет. Он не убивал Пларра. Он даже  дойти  до  него  не  успел.  Меня  ведь
пронесли мимо них. Трупы лежали в десяти шагах друг  от  друга.  Будь  там
Перес, он  бы  наверняка  позаботился,  чтобы  их  передвинули.  На  такое
расстояние, с которого возможен coup de grace. Пожалуйста,  расскажите  об
этом послу.
   - Я, конечно, расскажу ему вашу версию.
   - Это никакая не версия. На счету  у  парашютистов  все  три  смерти  -
Пларра, священника и Акуино. Они хорошо поохотились, как у них говорится.
   - Они спасли вам жизнь.
   - Ну да, они. Или то, что Акуино  промазал.  Видите  ли,  у  него  ведь
работала только левая рука. Прежде чем выстрелить, он подошел чуть  ли  не
вплотную к гробу, на котором я лежал. И сказал: "Они застрелили Леона". Он
был слишком взволнован, рука  у  него  дрожала,  но  не  думаю,  чтобы  он
промахнулся во второй раз. Хоть и держал револьвер левой рукой.
   - Как же Перес не знает всего этого?
   - Он меня не спрашивал. Пларр как-то сказал, что  Пересу  прежде  всего
надо помнить о своей карьере.
   - Я все же рад, что они покончили с Акуино. Он-то уж, во всяком случае,
был убийцей... или хотел им стать.
   - Он видел, как застрелили его друга.  Нечего  об  этом  забывать.  Они
многое пережили вместе. И он на меня злился. Мы с ним подружились, а потом
я пытался бежать. Знаете, он ведь  считал  себя  поэтом.  Читал  мне  свои
стихи, а я делал вид, что они мне  нравятся,  хоть  и  не  находил  в  них
особого смысла. Так или иначе я  рад,  что  парашютисты  удовольствовались
тремя смертями. Двое остальных - Пабло и Марта - просто бедолаги,  которые
впутались во все это нечаянно.
   - Им повезло больше, чем они заслужили. Нечего было им впутываться.
   - Может быть, их толкала своего рода любовь. Люди впутываются в  разные
истории из-за любви, Кричтон. Рано или поздно.
   - Ну, это не оправдание.
   - Нет. Вероятно, нет. Во всяком случае, не для дипломатической службы.
   Кричтон взглянул на часы. Может, хотел удостовериться,  что  положенный
приличиями час наступил. Он поднял стакан:
   - Думаю, что какое-то время вам надо будет отдохнуть.
   - Да я и так не очень-то надрываюсь, - сказал Чарли Фортнум.
   - Вот именно. - Кричтон отхлебнул виски.
   - Только не говорите, что посол опять требует отчета об урожаях матэ.
   - Нет, нет. Мы просто хотим, чтобы вы  спокойно  поправлялись.  Дело  в
том... в конце недели посол вам напишет официально, но ему хотелось, чтобы
сперва я с вами переговорил. После всего,  что  вы  пережили,  официальные
письма выглядели бы... так сказать, слишком официально. Вы  же  понимаете.
Их пишут для подшивки в дело. Первый экземпляр идет в  Лондон.  Приходится
выражаться... осторожно. Ведь кто-нибудь там может заглянуть в досье.
   - Но насчет чего послу осторожничать?
   - Лондон вот уже  больше  года  нажимает  на  нас,  требует,  чтобы  мы
сократили расходы. Знаете, они даже урезали на десять процентов  смету  на
официальные приемы, и на малейшие издержки приходится предъявлять счета. А
эти проклятые члены парламента ездят и ездят - рассчитывают, что  мы  хотя
бы на обед их пригласим. Некоторые даже  считают,  что  им  надо  устроить
прием с коктейлями. Ну а что касается  вас,  вы,  понимаете  ли,  довольно
долго состояли на службе. Будь вы дипломатом, вам бы уже давно  полагалось
выйти на пенсию. О вас в каком-то смысле просто забыли, пока не  произошло
это  похищение.  Вам  будет  куда  безопаснее...  находиться  подальше  от
переднего края.
   - Понятно. Вот оно что. Это для меня в некотором роде удар, Кричтон.
   - Почему? Вам же только оплачивали консульские расходы.
   - Я мог каждые два года ввозить новую машину.
   - Вот и это тоже... в качестве почетного консула вы на нее, собственно,
не имели права.
   - Здешняя таможня не видит  разницы.  И  все  так  делают.  Парагвайцы,
боливийцы, уругвайцы...
   - Не все, Фортнум. Мы в британском посольстве стараемся ничем  себя  не
пятнать.
   - Может, потому вы никогда и не поймете Южной Америки.
   - Я не хочу быть передатчиком одних  только  дурных  вестей,  -  сказал
Кричтон.  -   Посол   поручил   мне   сообщить   вам   кое-что...   строго
конфиденциально. Обещаете?
   - Конечно, кому мне рассказывать? - Даже Пларра больше нет, подумал он.
   - Посол собирается  представить  вас  к  ордену  по  списку  новогодних
награждений.
   - К ордену?.. - недоверчиво переспросил Чарли Фортнум.
   - К О.Б.И. [ордену Британской империи].
   - Что ж, это очень мило с его стороны, Кричтон, - сказал Чарли Фортнум.
- Вот уж никогда не думал, что он ко мне так хорошо относится...
   - Но вы никому не расскажете, правда? Вы же  знаете,  теоретически  это
е