- Когда я думаю о моей  жене  и  о
Кларе - боже мой, до чего же разными могут быть две женщины!  Жена  как-то
мне сказала, что вышла за меня из жалости. Чего было меня жалеть? В  нашей
семье она  была  мужчиной  -  знала  все,  даже  насчет  электричества.  И
прокладку в кране могла сменить. А  уж  если  я  чуточку  переберу,  и  не
надейся на снисхождение. Конечно, глупо было и ждать от нее  многого.  Она
ведь верила в эту самую христианскую науку и не  признавала  даже  раковой
опухоли, хоть отец ее умер от рака, так что  разве  дождешься,  чтобы  она
посочувствовала человеку в  похмелье?  Все  равно,  ей  не  следовало  так
вопить, когда я перепью. Голос ее так и сверлил мне мозги. А вот  Клара  -
Клара настоящая женщина, она знает,  когда  надо  помолчать,  дай  бог  ей
здоровья. Мне бы хотелось, чтобы она всю жизнь была счастлива.
   - Это не так уж трудно. Кажется, характер у нее легкий.
   - Да. Но я думаю, рано или поздно обязательно наступает проверка. Вроде
тех проклятых экзаменов, которыми донимали нас в школе. Я  не  застрахован
от провала.
   Можно было подумать, размышлял доктор Пларр, что  они  говорят  о  двух
разных женщинах  -  одна  была  той,  кого  любил  Чарли  Фортнум,  другая
проституткой из заведения матушки Санчес, которая накануне дожидалась  его
в постели. Она что-то у него спросила, но тут  позвонил  полковник  Перес.
Теперь уже не имело смысла вспоминать, о чем она спрашивала.
   К полудню вернулась  из  города  Марта  с  "Эль  литораль",  газеты  из
Буэнос-Айреса еще не пришли. Редактор дал предложение доктора Сааведры под
крупными заголовками - более крупными, решил Пларр, чем  вся  эта  история
заслуживает. Пларр ждал, как отнесется к этому Леон,  но  тот,  ничего  не
говоря, молча протянул газету Акуино.
   Акуино спросил:
   - Кто он, этот Сааведра?
   - Писатель.
   - Почему он думает, что мы обменяем консула  на  писателя?  Кому  нужен
писатель? К тому же он аргентинец. Кого заинтересует, если умрет  какой-то
аргентинец?  Уж  во  всяком  случае,  не  Генерала.  И  даже   не   нашего
собственного президента. Да и весь мир тоже не заинтересует. Одним из этих
недоразвитых, на кого тратят деньги, будет меньше, и только.
   В час дня отец Ривас включил  радио  и  поймал  последние  известия  из
Буэнос-Айреса.  О  предложении  доктора  Сааведры  даже  не   упоминалось.
Прислушивается ли он, размышлял доктор Пларр,  в  своей  комнатушке  возле
тюрьмы к этому молчанию, которое должно казаться ему  более  унизительным,
чем отказ? Похищение  уже  перестало  интересовать  аргентинскую  публику.
Внимания требовали другие, более  волнующие  события.  Какой-то  тип  убил
любовника своей жены (конечно, в драке на ножах) - подобный  сюжет  всегда
вызывал живой отклик у латиноамериканцев; с Юга шли  обычные  сообщения  о
летающих тарелках; в Боливии произошел военный  переворот;  передавался  и
подробный отчет о выступлениях аргентинской футбольной  команды  в  Европе
(кто-то зарезал судью). В конце передачи  ведущий  сказал:  "Все  еще  нет
известий о похищенном британском консуле. Время, назначенное  похитителями
для выполнения их условий, истекает в воскресенье в полночь".
   Кто-то постучал в дверь лачуги. Индеец, который снова стоял  на  посту,
прижался к стене, спрятав автомат. В это время в  комнате  находились  все
шестеро: отец Ривас, Диего, водитель машины, негр Пабло  с  изрытым  оспой
лицом, Марта и Акуино. Двоим из них следовало стоять на часах снаружи,  но
теперь, при дневном свете, когда вокруг было спокойно,  Леон  разрешил  им
зайти, послушать известия по радио - ошибка, о которой  он,  наверно,  уже
сожалел. Стук повторился, и Акуино выключил радио.
   - Пабло, - сказал отец Ривас.
   Пабло нехотя подошел к двери.  Он  вытащил  из  кармана  револьвер,  но
священник приказал ему:
   - Спрячь.
   С покорностью судьбе и даже с  облегчением  доктор  Пларр  подумал,  не
наступила ли развязка всей этой бессмысленной  истории?  Не  раздастся  ли
ружейный залп, как только откроется дверь?
   Может быть, отцу Ривасу пришла та же мысль,  и  он  вышел  на  середину
комнаты: если действительно наступит конец, он хотел умереть первым. Пабло
распахнул дверь.
   На пороге стоял старик. Покачиваясь в рассеянном  солнечном  свете,  он
молча уставился на них с каким-то  неестественным  любопытством  -  доктор
Пларр потом понял, что он слепой, у него катаракта. Старик ощупал  дверной
косяк тонкой, как бумага, рукой, покрытой узором жил, словно сухой лист.
   - Ты зачем сюда пришел, Хосе? - воскликнул негр.
   - Я ищу отца.
   - Отца здесь нет, Хосе.
   - Нет, он здесь, Пабло. Я вчера сидел у колонки и  слышал,  как  кто-то
сказал: "Отец, который живет у Пабло, хороший отец".
   - Зачем тебе отец? Хотя он все равно уже ушел.
   Старик покачал головой  из  стороны  в  сторону,  словно  прислушиваясь
каждым ухом по очереди,  кто  как  дышит  в  комнате  -  кто  тяжело,  кто
приглушенно; кто-то из них дышал учащенно, другой -  это  был  Диего  -  с
астматическим присвистом.
   - Жена моя умерла, - сообщил старик. - Проснулся утром, протянул  руку,
чтобы ее разбудить, а она  холодная,  как  мокрый  камень.  А  ведь  вчера
вечером еще была живая. Сварила мне суп, такой хороший суп. И ни слова  не
сказала, что собирается умирать.
   - Ты должен позвать приходского священника, Хосе.
   - Он нехороший священник, - сказал старик. - Он священник архиепископа.
Ты сам это знаешь, Пабло.
   - Отец, который здесь был, приходил  только  в  гости.  Он  родственник
моего двоюродного брата из Росарио. И уже уехал.
   - А кто все эти люди в комнате, Пабло?
   - Мои друзья. А ты что подумал? Когда ты пришел, мы слушали радио.
   - Бог ты мой, у тебя есть  радио,  Пабло?  С  чего  это  ты  так  сразу
разбогател?
   - Оно не мое. Оно одного моего друга.
   - Богатый у тебя друг. Мне нужен гроб для жены, Пабло, а денег  у  меня
нет.
   - Ты же знаешь, что все будет в порядке, Хосе. Мы в  квартале  об  этом
позаботимся.
   - Хуан говорил, что ты купил у него гроб. А у  тебя  нет  жены,  Пабло.
Отдай мне свой гроб.
   - Гроб нужен мне самому, Хосе. Доктор сказал, что я очень  болен.  Хуан
сделает тебе гроб, а мы все в квартале сложимся и ему заплатим.
   - Но нужно еще отслужить мессу. Я хочу, чтобы отец отслужил мессу. Я не
хочу священника архиепископа.
   Старик, шагнув в комнату, пошел на них, вытянув руки,  отыскивая  людей
ощупью.
   - Здесь нет священника. Я же тебе сказал. Он вернулся в Росарио.
   Пабло встал между стариком и отцом  Ривасом,  словно  боясь,  что  даже
слепота не помешает старику найти священника.
   - Как ты отыскал сюда дорогу, Хосе? - спросил Диего. - Жена была твоими
глазами.
   - Это ты, Диего? Руки мне хорошо заменяют глаза.
   Он вытянул руки, показывая пальцами сперва на Диего,  потом  туда,  где
стоял доктор, и наконец направил их на отца Риваса. Пальцы были как  глаза
на щупальцах  каких-то  неведомых  насекомых.  На  Пабло  старик  даже  не
смотрел. Присутствие Пабло он считал само собой разумеющимся. Его  руки  и
уши искали тех, других, чужаков. Можно было подумать, что он пересчитывает
их, как тюремный надзиратель, а они молча выстроились на поверку.
   - Здесь четверо чужих, Пабло.
   Он сделал шаг в сторону Акуино, и Акуино, шаркая, попятился.
   - Все это мои друзья, Хосе.
   - Вот не знал, Пабло, что у тебя так много друзей.  Они  не  из  нашего
квартала.
   - Нет.
   - Все равно я их приглашаю прийти посмотреть на мою жену.
   - Они зайдут к тебе попозже, Хосе, а сейчас я провожу тебя домой.
   - Дай мне послушать, как говорит радио, Пабло. Я никогда не слышал, как
говорит радио.
   - Тед! - послышался голос Чарли Фортнума из соседней комнаты. - Тед!
   - Кто это зовет, Пабло?
   - Больной.
   - Тед! Где ты, Тед?
   - Это гринго! - Старик с благоговением добавил: - Никогда еще не  видел
у нас в квартале гринго. Да и  радио  тоже.  Ты  стал  большим  человеком,
Пабло.
   Акуино повернул рычажок приемника на полную громкость, чтобы  заглушить
Чарли Фортнума, и  женский  голос  принялся  громко  восхвалять  хрустящие
рисовые хлебцы Келлога. "Так и брызжут жизнью и энергией,  -  провозгласил
голос, - золотистые, сладкие, как мед".
   Доктор Пларр проскользнул в соседнюю комнату. Он прошептал:
   - В чем дело, Чарли?
   - Мне приснилось, будто в комнате кто-то есть. Он хочет перерезать  мне
горло. Я так испугался. И решил убедиться, что вы еще здесь.
   - Больше не подавайте голоса. Здесь посторонний.  Если  вы  заговорите,
нам всем грозит опасность. Я приду к вам, как только он уйдет.
   Когда Пларр вернулся в  другую  комнату,  металлический  женский  голос
произносил: "Ее будет пленять душистая нежность вашей щеки".
   - Просто чудо, - сказал старик. - Подумать только, что ящик  может  так
красиво говорить.
   Тут кто-то запел романтическую балладу о любви и смерти.
   - На, потрогай радио, Хосе. Возьми его в руки.
   Им всем стало спокойнее: старик был чем-то занят и уже не тянул  к  ним
свои всевидящие руки. Старик прижал радиоприемник  к  уху,  словно  боялся
упустить хоть одно из тех красивых слов, которые он произносил.
   Отец Ривас, отведя Пабло в сторону, прошептал:
   - Я пойду с ним, если ты думаешь, что так будет лучше.
   - Нет, - сказал Пабло, - весь квартал соберется у его лачуги проститься
с его женой. Они будут знать, что старик  пошел  за  священником.  А  если
придет священник  архиепископа,  он  непременно  спросит,  кто  ты  такой.
Захочет проверить твои документы. Того и гляди, вызовет полицию.
   Акуино сказал:
   - Когда старик будет  возвращаться  к  себе,  с  ним  по  дороге  может
что-нибудь случиться...
   - Нет, - сказал Пабло, - на это я не согласен. Я еще ребенком его знал.
   - К тому же сейчас поздно затыкать ему  рот,  -  угрюмо  высказал  свое
мнение шофер Диего. - Откуда  та  женщина  у  колонки  узнала,  что  здесь
священник?
   - Я никому ничего не говорил, - сказал Пабло.
   - В квартале секреты долго не держатся, - заметил отец Ривас.
   - Он теперь знает и про радио, и про гринго, - сказал Диего. - Это хуже
всего. Нам надо поскорее убираться отсюда.
   - Вам придется нести Фортнума на носилках, - напомнил доктор Пларр.
   Старик потряс приемник и пожаловался:
   - Он не трещит.
   - А почему он должен трещать? - спросил Пабло.
   - Там же внутри голос.
   - Пойдем, Хосе, - сказал Пабло, - пора тебе вернуться  к  твоей  бедной
жене.
   - А как же отец? - сказал Хосе. - Я хочу, чтобы отец отслужил панихиду.
   - Говорю тебе, здесь нет никакого  отца.  Панихиду  отслужит  священник
архиепископа.
   - Когда мы  за  ним  посылаем,  он  не  приходит.  Всегда  на  каком-то
собрании. Через сколько часов он еще явится,  а  где  в  это  время  будет
блуждать душа моей бедной жены?
   - Ничего с ней не случится, старик, - сказал отец Ривас. -  Господь  не
станет дожидаться священника архиепископа.
   Руки старика сразу же потянулись к нему.
   - Ты... ты там, тот, кто говорил... у тебя голос священника.
   - Нет, нет, я не священник. Если бы ты не был слеп,  ты  бы  видел  мою
жену рядом со мной. Поговори с ним. Марта.
   Она тихо сказала:
   - Да, старик. Это мой муж.
   - Пойдем, - сказал Пабло. - Я отведу тебя домой.
   Старик упорно не выпускал приемник. Музыка ревела вовсю,  но  для  него
это было недостаточно громко. Он прижал приемник к уху.
   - Он говорит, что пришел сюда один, - прошептал  Диего.  -  Как  же  он
смог? А что, если кто-то нарочно привел его сюда и оставил у двери...
   - Он уже был здесь два раза со своей женой.  Слепые  хорошо  запоминают
дорогу. Если я поведу его домой, то, уж во всяком случае, узнаю,  не  ждет
ли его кто-нибудь и не следит ли за нами.
   - Если через два часа ты не вернешься, - сказал  Акуино,  -  если  тебя
задержат... мы убьем консула. Можешь им так и сказать.  -  Он  добавил:  -
Если бы я целился ему вчера в спину, мы бы сейчас были уже далеко.
   - Я слышал радио, - с изумлением сказал старик.  Он  осторожно  положил
приемник, как что-то очень хрупкое. - Если бы я мог рассказать жене...
   - Она знает, - сказала Марта, - она все знает.
   - Пойдем, Хосе. - Негр взял старика за правую руку и потянул  к  двери,
но тот заупрямился. Он вывернулся и снова стал  как  бы  пересчитывать  их
свободной рукой.
   - Как много у тебя гостей, Пабло, - сказал он. - Дай  мне  выпить.  Дай
мне глоточек cana [здесь: самогона из сахарного тростника (исп.)].
   - У нас тут нечего выпить, Хосе.
   Негр вытащил слепого из хижины, а индеец быстро закрыл за  ними  дверь.
На миг они почувствовали облегчение, как от  свежего  порыва  ветра  перед
грозой.
   - Как считаешь, Леон? - спросил доктор Пларр. - Это был шпион?
   - Почем я знаю?
   - Думаю, тебе надо было пойти с этим беднягой,  отец  мой,  -  заметила
Марта. - Жена его умерла, и тут нет священника, чтобы ему помочь.
   - Если бы я пошел, всем нам грозила бы опасность.
   - Ты же слышал, что он сказал.  Священнику  архиепископа  нет  дела  до
бедняков.
   - Ты что же, думаешь, что и мне до них нет дела? Ведь я  рискую  жизнью
ради них.
   - Знаю. Я не обвиняю тебя. Ты человек хороший.
   - Вот уже несколько часов, как она умерла.  Что  могут  дать  несколько
капель елея? Спроси у доктора.
   - Ну, я имею дело только с живыми, - сказал доктор Пларр.
   Марта дотронулась до руки мужа.
   - Я не хотела тебя обидеть, отец мой. Я твоя женщина.
   - Ты не моя женщина. Ты моя жена, - сердито поправил ее отец Ривас.
   - Как скажешь.
   - Сколько раз я тебе это объяснял.
   - Я глупая женщина, отец мой. Не всегда понимаю. Разве это  так  важно?
Женщина, жена...
   - Важно. Человеческое достоинство - вот  что  важно.  Мужчина,  который
чувствует похоть, берет женщину на время, пока ее желает. Я взял  тебя  на
всю жизнь. Это брак.
   - Как скажешь, отец мой.
   Отец Ривас устало произнес - видно, ему надоело бесконечно втолковывать
одно и то же:
   - Дело не в том, как я скажу. Марта. Это так и есть.
   - Да, отец мой. Мне было бы лучше, если бы я хоть иногда  слышала,  что
ты молишься...
   - Может, я молюсь чаще, чем ты думаешь.
   - Пожалуйста, не сердись на меня, отец мой. Я очень горжусь тем, что ты
выбрал меня. - Она обернулась к остальным. - В нашем квартале в  Асунсьоне
он мог спать с любой женщиной, стоило  только  ему  захотеть.  Он  человек
хороший. Если он не пошел со стариком, значит, у него были на то  причины.
Только, пожалуйста, отец мой...
   - Я не хочу, чтобы ты постоянно называла меня отцом. Я твой муж. Марта.
Твой муж.
   - Да, но я бы так гордилась, если бы могла хоть раз увидеть тебя таким,
каким ты был раньше... в облачении у алтаря... готовым  благословить  нас,
отец мой...
   У нее снова вырвалось это слово; она прикрыла рот рукой,  но  было  уже
поздно.
   - Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.
   - Если бы я могла увидеть тебя таким, каким ты был  в  Асунсьоне...  на
пасху... в белом облачении...
   - Таким ты меня больше никогда не увидишь.
   Леон Ривас отвернулся.
   - Акуино, Диего, - сказал он, - ступайте на свой пост. Через  два  часа
мы вас сменим. Ты, Марта, снова иди в город и узнай, не пришли  ли  газеты
из Буэнос-Айреса.
   - Купите-ка лучше для Фортнума еще виски, - вставил доктор Пларр. - При
его норме он быстро приканчивает бутылку.
   - На этот раз никто ее с ним не разделит, - сказал отец Ривас.
   - На что ты намекаешь? - спросил Акуино.
   - Я ни на что не намекаю. Думаешь, я не  заметил,  как  от  тебя  вчера
несло?


   В четыре часа Акуино снова включил радио, но на этот  раз  о  заложнике
даже не упомянули. Как видно, мир о них забыл.
   - Они ни слова не сказали, что  исчез  ты,  -  заметил  Акуино  доктору
Пларру.
   - Они могут пока об этом и не  знать,  -  ответил  доктор  Пларр.  -  Я
потерял счет дням. Сегодня четверг? Помню, я отпустил секретаршу  на  весь
конец недели. Она наверняка собирает  индульгенции  для  душ,  попавших  в
чистилище. Надеюсь, нам они не понадобятся.
   Через час вернулся Пабло. Похоже, что никто ничего не заподозрил, но он
отсутствовал дольше, чем собирался, ему пришлось постоять в очереди, чтобы
почтить умершую, - собралось много  народу.  Когда  он  уходил,  священник
архиепископа все еще не появился. Единственное, что его тревожило,  -  это
болтовня Хосе насчет радио. Старик был безмерно горд,  ведь,  кроме  него,
никто никогда не слышал здесь радио, а он даже держал его  в  руках.  Пока
что он, кажется, забыл о гринго.
   - Скоро он о нем вспомнит, - сказал Диего. - Нам  следовало  бы  отсюда
уйти.
   Пабло возразил:
   - Как мы можем уйти? С раненым?
   - Эль Тигре сказал бы: "Убейте его сейчас", - возразил Акуино.
   - Ты ведь уже мог это сделать, - вставил Диего.
   - Где отец Ривас? - спросил Пабло.
   - На посту.
   - Там должны быть двое.
   - Человеку надо выпить. Мое матэ кончилось. Марта должна была  принести
еще, но отец Ривас послал ее в город купить виски  для  гринго.  Он-то  не
должен испытывать жажды.
   - Акуино, ступай на пост.
   - Не тебе мне приказывать, Пабло.
   Если такое бездействие будет продолжаться, подумал  доктор  Пларр,  они
перегрызутся.


   Марта вернулась под вечер. Газеты из Буэнос-Айреса пришли;  в  "Насьон"
несколько строк были посвящены доктору Сааведре, хотя  автору  и  пришлось
напомнить читателям, кто он такой. "Писатель,  -  сообщал  он,  -  главным
образом известен своей первой книгой - "Молчаливое сердце",  название  при
этом он перепутал.
   Казалось, вечер тянется бесконечно. Словно сидя тут часами в  молчании,
они стали частью окружающего их молчания  радио,  молчания  властей,  даже
молчания природы. Собаки не лаяли. Птицы перестали  петь,  а  когда  пошел
дождь, он падал тяжелыми редкими каплями,  такими  же  нечастыми,  как  их
слова, в промежутках между каплями тишина казалась еще глуше. Где-то вдали
бушевала буря, но она разразилась по ту сторону реки, в другой стране.
   Стоило кому-нибудь из них заговорить, как ссора назревала из-за  самого
невинного замечания. Один только индеец оставался безучастным. Старательно
смазывая автомат, он сидел, кротко улыбаясь. Затвор он прочищал  нежно,  с
чувственным удовольствием, словно женщина, ухаживающая за своим первенцем.
Когда Марта разлила  суп,  Акуино  пожаловался,  что  он  недосоленный,  и
доктору Пларру показалось, что она вот-вот швырнет ему в  лицо  тарелку  с
обруганным супом. Он ушел от них и отправился в смежную комнату.
   - Было бы у меня хоть что-нибудь почитать... - сказал Чарли Фортнум.
   - Для чтения тут мало света, - сказал доктор Пларр.
   Комнату освещала всего одна свеча.
   - Конечно, они могли бы дать мне еще свечей.
   - Они не хотят, чтобы свет был виден снаружи. Когда наступает  темнота,
люди в квартале спят... или занимаются любовью.
   - Слава богу, у меня  все  еще  много  виски.  Налейте  себе.  Странные
отношения, правда? Подстрелили как собаку, а потом дают виски. На этот раз
я за него даже не заплатил. Что  нового?  Когда  они  заводят  радио,  они
приглушают звук, и я ни черта не слышу.
   - Ничего нового. Как вы себя чувствуете?
   - Довольно скверно. Как вы думаете, успею я прикончить эту бутылку?
   - Конечно, успеете.
   - Тогда будьте оптимистом и налейте себе побольше.
   Они выпили в тишине. Нарушили  они  ее  лишь  ненадолго.  Доктор  Пларр
спрашивал себя, где сейчас Клара. В поместье? В  консульстве?  Наконец  он
спросил:
   - Чарли, что заставило вас жениться на Кларе?
   - Я же вам говорил - мне хотелось ей помочь.
   - Для этого не обязательно жениться.
   - Если бы я не женился, то после моей  смерти  она  бы  много  потеряла
из-за налога на наследство. Кроме того, я хотел ребенка. Я люблю ее,  Тед.
Хочу, чтобы она не боялась за будущее. Жаль, что вы ее мало  знаете.  Врач
ведь видит пациента только снаружи... ну и, конечно, изнутри тоже,  но  вы
же понимаете, что я хочу сказать. Для меня она как... как...
   О