равой рукой берет салатницу,
а  левой - лезет  мистеру  Шульцу  в  ширинку,  как  бы это  незаметно  всем
остальным, но мистер Шульц приподнимается  и  проливает бокал вина на  себя,
кашляет  в салфетку,  краснеет и  говорит ей,  что  она  допрыгается,  сучка
хренова.
     На другом  столе, вовсе не осчастливленные  пребыванием в отеле,  сидят
Ирвинг, Лулу и Микки.  Они молчат. Когда  мистер Шульц повышает голос, Лулу,
не  видя  в  чем  дело,  автоматически встает  и  сует руку  к пистолету, но
удерживается Ирвингом. Мисс Дрю разбила общность  и цельность банды, в банде
теперь - иерархия, четыре главных члена сидят на одном столе, а три не очень
главных - на  другом. Требования специфической Онондагской жизни  заставляют
босса проводить почти все время с  мисс Дрю и со мной, больше с мисс Дрю без
меня,  даже я чувствую, как меня используют и мне это не нравится, поэтому я
могу представить, что чувствуют Лулу, Ирвинг и Микки. А мистер Берман должен
всем этим еще и как-то управлять.
     Начни нью-йоркская пресса писать  о  том,  что здесь делает пресловутый
Голландец -  наша позиция  бы поменялась  в мгновение ока, но я не мог бы об
этом узнать.  А пока  все  шло,  как шло, странно и  вольготно, с  привкусом
ненастоящести для меня, якобы мистер Шульц и мисс Дрю были мои отец и  мать.
Так я  подумал, даже не  подумал, а ощутил однажды на мессе  в  католическом
соборе Сент-Барнабас. Она состоялась так рано в воскресенье, что, даже после
нее,  мне пришлось  тащиться в воскресную протестантскую  школу. Он  снял на
мессе шляпу, она  обернула голову белой льняной шалью,  мы сидели на скамье,
торжественные  и   скорбные,  слушали  орган,  его   звучание  я  просто  не
перевариваю,  орган, как очень  правильный  во всем речитатив,  вдалбливал в
тебя  правильность и еще раз  правильность, святой отец в шелковом облачении
качал нечто дымящееся под  рисованным Христом  распятым на кресте. Нет, я не
так переживал о  жизни о своей преступной, были вещи еще хуже. Самые плохие,
что  я мог представить - уходя из  собора, мистер Шульц поставил  свечку  за
упокой души Бо Уайнберга и ругнулся про себя.
     После службы святой  отец вышел поговорить с нами, я не видел  до этого
святых отцов на улице, вне службы, он  выглядел немного  по-земному в  своей
рясе. Но священники тоже люди, они тоже все видят, видел и он нас. Его звали
отец Монтень,  он говорил с акцентом, он  поздоровался  со всеми, пожал  мне
сердечно  руку  и  затем  они  с  мисс  Лолой  мисс  Дрю   начали   говорить
по-французски.  Он  был француз из Канады, на  голове  немного  жестковатых,
тщательно причесанных,  вьющихся волос - из-за этого лысым он  не  выглядел.
Слушая их  перепевы, я  ощутил себя немым, безъязыким  идиотом,  толстым  от
булочек,  потребляемых мной ежеутренне, и огромных кусков мяса, потребляемых
мной в остальное время, очки мои, с простыми стеклами, запотели, я вспомнил,
что я еще  хожу  в воскресную школу,  причесываюсь и ношу вещи, которые  мне
заказывает мисс Дрю из Бостона (она перешла ко мне в заботах), я каждый день
моюсь, живу за некий счет, который оплачивает босс, мисс Дрю сделала из меня
своего действительного  протеже, она заботится  обо мне,  будто  отвечает за
меня, все так странно. Потом она обернулась ко  мне и внимательно  взглянула
на меня. Но  в  ее глазах  я не  уловил той  ощутимой  внимательности,  она,
казалось, могла  позволить  себе не ставить  задачу  отличать  реальность от
мечтательности  и могла думать и о том и о другом одновременно, а  может она
была настолько богатой, что могла позволить себе думать всегда только о том,
что она считает действительным в данный момент, т.е. обо мне... Я уже ничего
не понимал,  выжатый мысленно как лимон, я чувствовал  себя не ответственным
за  себя, я  слишком  часто улыбался,  говорил как сосунок и  меня оттеснило
течение жизни к практике быть лживым и неестественным, я стал делать вещи, о
которых и  помыслить  не мог,  разгуливая в  куртке  с  надписью "Шадоуз" по
Бронксу,  я  стал  подслушивать  чужие  разговоры, как полицейский,  пытаясь
выяснить, что же все-таки вокруг происходит?
     Однажды ночью я почувствовал запах сигары  и услышал голоса.  Я встал и
пошел в коридор, откуда через полу-прикрытую дверь  номера мистера  Бермана,
из  той комнаты,  где у  него установился офис, доносился  разговор.  Мистер
Шульц был в халате и шлепанцах, было поздно и  они говорили не очень громко,
и поймав бы меня на подслушивании было ясно, что они сделают. Но мне было по
большому  счету уже наплевать, я был членом банды, я веду их образ жизни, да
и  какого  черта  жить на  одном  этаже с мистером Шульцем и не  попробовать
узнать,  о чем он  иногда говорит. Мои способности слышать не улетучились по
сравнению с прежней жизнью и я встал рядом и послушал.
     - Артур, - говорил мистер Берман,  - ты  знаешь  -  ребята за  тебя  на
смерть пойдут.
     - Им не  надо идти за меня на  смерть. Им сейчас надо ничего не делать.
Только  держать  глаза  открытыми, шаркать ножками  перед леди  и не  щипать
горничных за задницы. Это так невыполнимо? Я платил и плачу им, так? У нас у
всех оплаченный отпуск. Какого дьявола им еще нужно?
     - Никто не проронил и слова. Но я тебе скажу то, что они не скажут. Это
трудно  объяснить.  Все  эти  манеры  и  прочая мишура  -  это  удар  по  их
самоуважению. В двадцати милях по дороге есть стрельбище. Может отпустишь их
выпустить пар, пусть постреляют в свое удовольствие?
     -  Ты что спятил? А если они устроят  потасовку там, из-за какой-нибудь
шлюшки перестреляют всю деревенщину? Нам  только этого не  хватает  - начать
выяснять отношения с фермерами!
     - Ирвинг этого не допустит.
     - Извини, Отто, мы говорим о моем будущем.
     - Правильно.
     Они помолчали с минуту. Затем мистер Шульц продолжил:
     - Понятно. Мисс Дрю?
     - Я до сих пор так и не услышал ее полное имя.
     -  Знаешь, давай  позвони  Куни, пусть  привезет проектор,  холостяцкие
фильмы и пусть ребята оторвутся!
     - Артур, выслушай меня теперь. Она - серьезные взрослые мужчины, они не
такие мыслители, но думать они могут и они могут так же беспокоиться о своих
судьбах, как и ты - о своей.
     Я услышал как мистер Шульц начал ходить. Затем он остановился.
     - Господи! - вскрикнул он.
     - И тем не менее! - ответил мистер Берман.
     - Отто, да у нее даже денег больше, чем у меня, о чем мы говорим? Она -
просто другая. Да, она - сучка испорченная, они все такие, но я тебе обещаю,
придет время, я ей сожму кое-что кое-где и все встанет на свои места!
     - Они помнят Бо.
     - Ну и что ты имеешь  в виду? Я  тоже помню, я тоже расстроен, я больше
их расстроен. Я просто помалкиваю об этом.
     - Не влюбляйся, Артур. - сказал мистер Берман.
     Я  быстро вернулся  в  свою  комнату и  лег  в  кровать. Дрю Престон  -
красива, стройна  и двигается с  неуловимым изяществом женщины. Когда она не
думает о  себе, так было, когда мы пошли с  ней на  природу,  она становится
волшебницей из старой-старой сказки потрепанных  книжек приюта, наверно, еще
прошлого века, она становится доброй, плоть  от плоти  доброй  хозяйкой всех
зверюшек леса,  ее лицо меняется, она не  знает, кто она и откуда пришла и с
кем сейчас, и этот изогнутый овал рта и зеленые, с чарующей глубиной, глаза,
которые могут быть  злыми и прятать решимость под длинными ресницами - такой
она волнует всех. Все мы в той или иной степени подпали под ее влияние, даже
философски настроенный мистер Берман, самый старший среди всех, и может даже
с явным мужским дисбалансом,  с существованием которого он давно смирился, и
которое  напомнило о себе  лишь в присутствие этой тонконогой особы.  Но все
это делало  ее очень  опасной, она  не уравновешивала команду, она  оцветила
наше существование  на какой-то  момент, сумев  влезть в  роль, предложенную
нашим  окружением, но  одновременно  ослабила наши имена.  Как,  к  примеру,
тогда, когда пастор спросил при приеме в воскресную школу мое имя, я ответил
- Билли Батгейт, и наблюдая, как он записывает это имя в книгу, я понял, что
я крестился в банду, потому что отныне у меня есть такое имя, которым я могу
пользоваться, когда чувствую,  что оно мне подходит. Так  Артур Флегенхаймер
мог изменить себя на Голландца Шульца, а Отто Берман - в некоторых кругах на
Аббадаббу.  Так  наши  имена  будто  номерные знаки на  машине, существуют с
машиной,  но   освещаются   только   при  определенных  обстоятельствах,  на
опознавание. А  мисс Лола на борту  лодки  и мисс  Дрю в  отеле  "Савой",  в
Онондаге  стала  мисс  Престон  -  она тоже,  как и мы, стала  меняющейся  в
зависимости от жизни. Хотя я должен признать, что возможно в отеле "Савой" у
меня сложилось о  ней неправильное впечатление, ведь клерк  приветствовал ее
как мисс Дрю, но, наверно,  не потому что  это ее девичья  фамилия, а просто
может он  так  давно ее знал, еще  с детства, что предпочитал не называть ее
по-новому. Наверно, не надо мне было так все жестко расставлять по полочкам,
даже по кличкам, может это была моя  собственная проблема, что мне надо было
знать вещи четко - ведь  я ожидал,  что  они не  будут меняться. Но сам-то я
менялся,  кто  я был, где я сейчас?  Каждое утро - надеваю  очки с ничего не
увеличивающим  стеклом, каждый вечер - снимаю их,  будто только без них могу
спать. Я  поступил в ученики на гангстера, а  обучался святой  Библии. Я был
уличный пацан из Бронкса, а жил в провинции как Лорд Фонтлерой. Сравнивая то
и это - получалась бессмыслица, но я везде оказывался на своем месте. А если
ситуация изменится, изменюсь ли я? Да, ответ был  - да. Подобные размышления
привели меня к мысли, что может вся  идентификация людей и имен тоже явление
временное,  потому что  ты идешь по  жизни  временных ситуаций.  Такая мысль
очень успокоила  меня. Я  назвал ее  про себя "теорией номерных знаков". Как
чистую  теорию  ее  можно  применить   к   кому  угодно,  сумасшедшему   или
нормальному, не только ко мне. Я почему-то перестал волноваться за мисс Лолу
мисс Дрю мисс Престон так,  как  за  нее волновался  мистер  Отто  Аббадабба
Берман.  Надену новый  халат, дождусь, пока мистер Артур  Флегенхаймер Шульц
уйдет спать, постучусь в дверь к  Аббадаббе  и скажу  ему, что  значит Х.  А
помнить мне надо обо всем этом, о том, что привело меня к таким выводам,  по
совсем другим причинам  -  и вот  этого никому не открывать.  Помнить надо о
своей исключительности. И это не изменится.

        Десятая глава

     Я спал  допоздна, что на меня не было похоже.  Проснувшись, увидел, что
свет  солнца играет  на белых занавесках, как луч проектора на  экране перед
показом  фильма.  Горничная шумела в  коридоре пылесосом,  грузовик на улице
гремел  цепной передачей.  Я  вылез  из постели, чувствуя  затекшие мышцы  и
сделал утреннее омовение. Затем оделся и пошел завтракать.
     Перед отелем меня ждал у распахнутой двери "Бьюика" Аббадабба Берман.
     - Эй, малыш! - сказал он, - Садись, проедемся!
     Внутри мне место было только  на заднем сиденье, между Ирвингом и Лулу.
Когда  мистер Берман сел вперед, а  Микки  завел машину,  Лулу  склонился  и
сказал грубым голосом: "А сопляк тоже с нами?"
     Мистер Берман не удосужил того ответом и Лулу обиженно замолк, взглянув
на меня многозначительно враждебно.  Затем  добавил: "Сыт по горло всем этим
дерьмом!"
     Мистер Берман и так это знал, все понимал, ему не надо было  лишний раз
напоминать.  Мы  проехали  мимо  здания  онондагского суда и направились  по
дороге в  поля,  сзади к нам присоединилась полицейская машина. Я оглянулся,
убедился, что  она едет прямо  за  нами, хотел было открыть рот, но инстинкт
подсказал мне помалкивать.
     Голубые  глаза  Микки регулярно  появлялись  в зеркале  заднего обзора.
Плечи  мистера  Бермана  едва  виднелись  из-за  переднего  сиденья,  панама
сплюснута, голова  ушла вниз  - но я знал, что именно  в ней все  дело,  там
скрыт весь ум и  вся информация о полицейской машине, следующей за нами.  Он
про нее знал.
     Микки провез  нас по скрипучему  мосту и понесся по дороге среди полей.
Природа  поджаривалась  на  палящем  солнце,  в  машине  было  душно.  Через
пятнадцать минут Микки свернул на проселочную дорогу и разогнал протестующую
толпу  цыплят, сдвинул с дороги  пару блеющих козлов,  завернул  за какой-то
хлев, там обнаружилась  еще одна  дорога и уже по ней, вздымая  пыль, поехал
дальше. Подъехали мы к какому-то сараю, вокруг - изгородь с воротами, на них
висел  огромный  замок.  Следом  за  нами  заскрипела тормозами  полицейская
машина,  хлопнула  дверь,  мимо нас  прошествовал  полисмен,  открыл  замок,
распахнул  ворота  и мы въехали  внутрь. На воротах  я  заметил надпись  "Не
приближаться".
     За одним сараем  обнаружилось еще  несколько - это  было стрельбище для
полицейских  Онондаги. Пол  внутри был грязный, в  конце  сараев возвышалась
горка  земли,  поверх нее  тянулись провода  с картонными мишенями.  Система
проводов  была  такая, что мишени  можно  было менять  с того  места, откуда
стреляли.  Полицейский  достал  из какого-то бидона мишени, прикрепил  их  к
проводам, подтянул их до земляной горки, сел на у  входа на кресло, закурил.
Лулу Розенкранц не стал дожидаться пока тот прикурит,  а  достал  свой 45-ый
калибр и начал палить. В моей голове будто что-то разорвалось, я оглянулся и
увидел,  что каждый  засовывает  в уши затычки и уже  потом  увидел, что они
лежат  на столе  сбоку. И пока сумасшедший  Лулу окончательно  не  выбил мне
мозги звуками своего нагана, я быстро запихал их в уши. В течение нескольких
секунд  около Лулу образовалось облако  пороховых  газов, эхо от  его  почти
автоматных  очередей  заполнило  пространство  сарая,  мишени  начали быстро
дырявиться.
     Лулу подтянул  к  себе свою мишень, не  удостоив  ее изучения,  сорвал,
нацепил новую  и быстро перебирая  руками, протянул  назад. Затем  торопливо
стал  заряжать  пистолет,  роняя  патроны  на  пол, так  ему  хотелось снова
разрядить и разрядиться. Он  снова с ощутимой  быстротой прострелялся, будто
вел с кем-то  незримый спор, я даже через затычки слышал все увеличивающийся
шум и  грохот -  мне все это сразу надоело и я вышел наружу. Облокотившись о
крыло  машины,  я  поприслушивался  к гулу  в своей  голове,  он  и не думал
спадать, а гремел  и гремел  безостановочно,  как  мощный  гудок  "Паккарда"
мистера Шульца.
     На несколько минут стрельба прекратилась,  затем началась снова - в ней
появились размеренность  и аккуратность.  Выстрел -  пауза, выстрел - пауза.
Через  несколько минут  из  двери  вышел  мистер  Берман с  двумя  бумажными
мишенями, подошел ко мне и положил их на капот.
     Мишени были напечатаны  черной  типографской краской на белой бумаге  -
торс человека: живот,  грудь и голова.  Первая мишень была испещрена дырками
от пуль по всему пространству, некоторые попали в "молоко". Но на груди была
видна одна мощная дыра, пробитая не одной пулей, я даже увидел блики  солнца
через нее на капоте. На второй мишени дырки от пуль были аккуратно рассыпаны
точно по цели,  образуя даже  некий рисунок - пара в голове, на месте  глаз,
пара на плечах, пара в центре груди и пара чуть ниже. Ни одного промаха.
     - Кто стреляет лучше? - спросил меня мистер Берман.
     Я помедлил с ответом, затем показал на вторую и ответил: "Ирвинг!"
     - Ты понял, что это - Ирвинг?
     - Да. Он все делает аккуратно.
     - Ирвинг не убил ни одного человека, - сказал мистер Берман.
     -  Я  тоже никого  не убил,  но  если бы  мне пришлось,  то я  бы хотел
научиться стрелять как Ирвинг, - сказал я, показывая на мишень Ирвинга.
     Мистер  Берман  задумчиво облокотился  о капот,  достал  пачку сигарет,
щелчком выбил одну и вставил  между  губ. Выбил  еще одну и предложил мне. Я
взял, взял его спички и зажег одну - мы прикурили.
     -  Если ситуация  будет аховая,  то  лучше,  если сзади стоит  Лулу. Он
прострелит все,  что  шевелится,  -  сказал он,  -  Ты знаешь, иногда  не до
точности, а дело решают секунды и даже их доли!
     Он резко выбросил  из  кулака  палец, будто  изображал пистолет,  затем
второй,  третий  и так,  пока  вся  ладонь  не  оказалась  с  растопыренными
пальцами: "Бум, бум,  бум, бум - готово!" - сказал он, -  "Где то так! Ты не
успеешь набрать номер на телефоне. И монетку из него не успеешь достать!"
     Мне популярно объяснили азы профессии,  но я  еще упрямился. Глядел под
ноги на землю.  Он добавил:  "Малыш, речь ведь  не идет о вышивании. При чем
здесь аккуратность?"
     Мы  постояли и помолчали. Парило. Я поднял голову  и в  вышине  заметил
летающую кругами птицу, она, как  скользящий в потоках  восходящего воздуха,
планер, почему-то красного или красноватого цвета, выписывала сложные фигуры
пилотажа. Я слышал, как хлопали выстрелы.
     - Разумеется, - продолжил мистер Берман, - времена меняются и, глядя на
тебя, я вижу, что карты ложатся по-другому. Вашему подрастающему  поколению,
возможно,  потребуются  другие способы.  Наверно,  так  и  будет, дела будут
решаться  более  гладко,  без  стрельбы  на  улицах.  И  нам  в  будущем  не
потребуется много боевиков, таких, как Лулу. А может вообще так статься, что
и убивать никого не придется.
     Я быстро взглянул на него, он в ответ улыбнулся:
     - Думаешь такой вариант возможен?
     - Я не знаю. Но не исключаю возможности.
     -  Каждый  из нас  заглядывает  в книжки под определенным углом зрения.
Читают  числа,  смотрят  на  то, на  что  имеет смысл  смотреть.  Как  будто
совокупность  чисел  - это  язык,  а все буквы  -  числа, выходит,  что  все
понимают  то,  как они расположены. Ты теряешь вкус к  звукам букв,  щелкают
они, звенят, тянутся как а-а-а или о-о-о, и все, что ты можешь  видоизменить
в  своем  мозгу,  их  вид,  их картинку,  все  это уходит,  акцент,  способы
произношения,  все-все, но потеряв, ты приобретаешь  совершенно новый язык и
по нему выходит все очень ясно, отчетливо, как пятно на стене. Как я сказал,
приходит время читать числа! Ты понял, к чему я клоню?
     - Да. Вы имеете в виду кооперацию. - ответил я.
     - Молодец. Очевидный пример:  ситуация в бизнесе с железными  дорогами.
Если посмотреть на железные дороги,  что увидим? Сотни компаний грызли  друг
другу  горло. Что мы  видим сейчас?  Вся  страна поделена  на участки, и  на
каждом отдельном участке - отдельная компания. А на вершине всей структуры -
профсоюз,  который  решает  общие   для  всех  проблемы  в  Вашингтоне.  Все
организовано и упорядочено, все работает как часы.
     Я вдохнул  сигаретный дым и почувствовал, что меня переполняет чувство,
которое невозможно спутать ни с чем, чувство собственной силы и  гордости за
обладание этой силы.  То, что я слышал -  было пророчеством! Но было  ли это
пророчество просто прозорливостью  и констатацией фактов или запланированным
предательством  -  в  этом я не был  уверен.  Да и  в конце концов какая мне
разница, если уж я знал, что меня ЦЕНЯТ!
     -  Так  или  иначе,  что  бы там в дальнейшем ни  случилось,  ты обязан
изучить  базовые вещи, - сказал мистер Берман,  - Что  бы  ни случилось,  ты
должен знать, где и в какой момент окажешься и  что тебе  делать.  Кстати, я
велел  Ирвингу  научить  тебя  как  следует. Они  закончат  и  наступит твоя
очередь.
     - Вы имеете в виду стрелять? - спросил я.
     Он уже держал в  руках мой "Автоматик", купленный у Арнольда Мусорщика.
Он был вычищен  и  смазан,  нигде  ни пятнышка ржавчины. Когда  я взял его в
руки, то увидел, что обойма заполнена патронами.
     - Если хочешь носить с собой, то  носи, -  сказал мистер Берман, - Если
не хочешь, спрячь его не  в бюро под трусы, а куда-нибудь в другое место. Ты
парнишка толковый, но пока  еще  просто  парнишка,  а все  дети такие иногда
олухи!

     Никогда не  забуду  ощущение заряженного  пистолета в руке,  поднимаешь
его, стреляешь, отдача ударяет  в  кость  р