й  человек в
униформе  шофера  серого цвета  принес нам  плетеную корзину, держа ее двумя
руками за боковые ручки. Я не понял, что там  внутри: выстиранное белье, еще
что-то, но мама прошла мимо меня и без слов взяла корзину, будто  ждала  ее.
Она  полностью выздоровела, моя мама,  была уверена в себе и шофер, судя  по
его  лицу,  успокоился.  Он почему-то  был  очень взволнован.  Она  была как
строгая матрона в длинном черном платье, очень шедшем ей, она была причесана
и выглядела очень мило.  Она взяла ребенка,  кто же еще это мог быть, как не
наш с Дрю сын, я понял это сразу, лишь только взглянул на него, внесла его в
квартиру  и  положила  в  ту  самую  коляску,  единственную дорогую ей вещь,
которую  она взяла  с  собой  из старой  квартиры.  В  тот  самый  момент  я
почувствовал, что наконец моя жизнь окончательно встала на правильный путь и
мое детство закончилось бесповоротно.
     Да, нелегко нам пришлось поначалу, возня  с маленькими детьми привносит
в жизнь массу суеты, бутылки, соски, пеленки, все это навалилось сразу. Мама
уже подзабыла  материнские штучки,  она иногда не  знала, что делать,  когда
ребенок кричал и размахивал  ручонками,  но вскоре мы привыкли к  нему и все
наладилось. Потом  мы  ездили с  ним в  Бронкс  и возили его  в  коляске  по
Батгейт-авеню. Он слушал вместе с нами выкрики торговцев, смотрел на ящики с
фруктами, ощущал запахи свежего хлеба, трогал мясо  и колбасы в магазинах. С
ним познакомились и владельцы всех  лавок, и  простые работяги с этой улицы,
все-все. Жизнь с ним  как-то снова вернула нас  в мирные  дни нашего счастья
вдвоем,  в  ту  жизнь,  когда  еще был мой  папа,  и  когда всей  семьей  мы
отправлялись  за продуктами на неделю на Батгейт-авеню, в  эпоху процветания
Голландца Шульца.


        КОНЕЦ