ревновал.
     Люди,  экзаменующие  лошадей, щеголяли  униформой  спортивно-лошадиного
типа,  на многих  шеях висели  белые шелковые платки,  многие пальцы держали
длинные мундштуки наподобие тех, что были у президента Рузвельта, и у всех у
них  был тот особый аристократический вид, который заставил меня передернуть
плечами. Красивей Дрю женщины рядом не оказалось, но все они были как она, с
тонкими  шеями, стройные, изящные, с  воспитанной годами манерой  поведения,
мне даже показалось, что их родословные тоже можно разложить и выпускать про
них   программку,  как   про  лошадей.  Постояв  с  десяток  минут,  я  стал
расслабляться. Это было царство привилегированных. Любой бандит был бы здесь
виден как явный чужак. Даже я, одетый в дорогую одежду, выбранную лично Дрю,
с  идиотскими  очками, поймал на себе  пару взглядов, ясно  указывающих, что
границы  терпения  этих  людей  уже  переполнены  -  как  я  здесь оказался?
Мелькнула мысль, что Дрю, на самом деле,  знает,  что делает -  она  создает
сама  собой вокруг себя новый мир. Примерно тем же занимался и мистер Шульц.
Они оба не придавали значения мнениям окружающих.
     После двух-трех поворотов на манеже, лошадей увели через проход в нечто
напоминающее амфитеатр.  Его я  мог видеть только краем глаза. Там на ярусах
сидели  люди  и что-то громко выкликал распорядитель. Дрю махнула мне  и  мы
пошли на выход. Прошли через ярко освещенный вход, где лощеные шофера стояли
у лощеных  лимузинов,  обогнули  угол и зашли в амфитеатр.  Там были  те  же
лошадки, что  и на манеже, но  видели  мы их немного  сверху.  Распорядитель
аукциона, а это был аукцион, громко объявлял достоинства каждой особи. Затем
их  выводили в центр за уздцы, распорядитель начинал  торги,  причем цены не
оглашались,  рядом  с  распорядителем   стояли  слуги  господ,  вот  они  по
незаметным жестам хозяев тихо говорили  что-то распорядителю, а  он подводил
какие-то  итоги. Все выглядело  очень  таинственно,  суммы - огромными,  они
вырастали скачками в тридцать, сорок, пятьдесят тысяч долларов. Цифры пугали
даже лошадей, они  шарахались  и вываливали от страха прямо на опилки. Когда
очередная порция дымящегося  дерьма плюхалась вниз, откуда-то выходил негр в
смокинге,  в  руках - лопатка  и  щетка, он быстро и профессионально  убирал
непотребство с глаз долой.
     Вот, собственно, и все  шоу. За три с небольшим минуты я увидел и понял
все, но Дрю невозможно было оторвать. Там где стояли мы, люди безостановочно
ходили  взад-вперед,  оглядывая друг  друга, будто  лошадей на  ринге.  Дрю,
разумеется, встретила  пару знакомых.  Затем  подошел  еще кто-то  и  вскоре
вокруг нее образовался  кружок мило  болтающих друзей,  про  меня она забыла
вообще.  Я  постепенно превратился в ее тень. Собственно, я  и был  тенью. Я
презрительно  смотрел на женщин, делающих  вид, что целуют  друг друга, а на
самом деле чмокающих воздух в сантиметре от щеки. Но вообще-то народ был рад
видеть Дрю.  Они были связаны невидимыми нитями друг с другом. Потом они все
рассмеялись, и я  почему-то  решил,  что  смех  относится ко  мне,  глупость
совершенная,  но я ее  понял  только время  спустя,  а  в  тот  момент сразу
отвернулся и облокотился на поручень, принялся глядеть на надоевших лошадей.
Что я  там  делал?  Я  чувствовал себя очень  одиноко.  Мистер Шульц занимал
внимание Дрю в течение нескольких недель - я был новинкой лишь день. И зачем
я  обнаружил  перед  ней  свои  страхи? Страхи  других  ее не  интересуют. Я
рассказал  ей о  смерти Жюли Мартина, а казалось, я  рассказал ей о том, как
споткнулся и сломал палец на ноге.
     Затем  она появилась рядом со мной и ласково  потрепала меня по  плечу,
встав рядом.  Мы  поглядели вместе на лошадей внизу и я снова  стал объектом
любви.  Вся моя раздражительность исчезла и  я стал упрекать себя за то, что
требую от нее постоянства. Она предложила поужинать в Брук-Клабе.
     - Ты думаешь это подходящее место? - спросил я.
     - Будем тем, кем должны быть, - ответила  она, - Подруга гангстера и ее
слуга. Я, кстати, умираю с голоду, а ты?
     Мы  взяли  такси до  ресторана.  Это  было действительно  элегантнейшее
место,  с  подъездом до  самой стеклянной двери,  со стенами, обитыми кожей.
Немного  темноватое,  с приглушенным  светом темно-зеленых ламп и  образцами
старых объявлений бегов на стенах. Это заведение было раза в два больше, чем
Эмбасси-клаб.
     Метрдотелю хватило одного  взгляда  на Дрю, чтобы немедленно вскочить и
показать  нам  столик.  Разумеется,  один  из  лучших,  около  танцевального
"пятачка". Он и был  тем самым человеком, к которому я должен был немедленно
обратиться в случае затруднений. Смотрел он на нас как бы сквозь, совершенно
индифферентно. Мы  заказали  ужин:  салаты из креветок,  стейки  из филейной
части, салаты из овощей. Когда еда появилась на столе, я  понял, как же хочу
есть.  Она заказала  в добавление бутылку французского вина,  распили мы  ее
вместе, хотя, по правде  сказать, она выпила большую часть. В ресторане было
достаточно  темно для самой нескромной интимности, приди сюда ее  друзья  по
обожанию лошадей, боюсь им пришлось бы  страшно напрягать зрение,  чтобы нас
заметить.  Я снова воспрял духом.  Она  сидела напротив, нас  окружал  свет,
мягкий и  приглушенный, мы сидели в нем как в  коконе, и я вспомнил, что она
уже была моей, была по самому большому счету, она кончила со мной, и я снова
захотел испытать с ней этой чувство, и снова заставить ее кончить, чтобы она
кричала от страсти,  будто это  у нее  впервые,  чтобы и  я  снова, и  снова
удивлялся и  ей, и себе, чтобы  и  у меня  это было как  в  первый раз  -  и
удивление, и  блуждание  души по  чудным садам  любви и все-все-все... А она
сидела напротив  -  вылитая  кинозвезда. Именно в этот  момент я понял,  что
запомнить  секс  невозможно. Можно запомнить сам факт того,  что состоялось.
Можно вызвать в памяти события до и после, в деталях, в подробностях, но сам
секс, как секс, его физику и химию, его ощутительность, запомнить нельзя. Он
естественно стирается памятью и природой. Остается лишь анатомия  и  простое
чувство симпатии или  антипатии. А тот взрыв  эмоций, то потрясающее падение
или  взлет, то мгновенное сотрясание  всего твоего человеческого  естества в
наивысший момент  блаженства остается потом за кадром - для него нет места в
мозге, только  лишь  отметка, что,  мол,  это  случилось и  это хорошо.  Или
превосходно.  Проходит время  - остается лишь слабое  напоминание,  а  потом
хочется повторить это снова.
     Вышедшие вскоре на  сцену музыканты,  оказались старыми  товарищами  из
Эмбасси-клаба, певичка  была та же, все  в  том же  спадавшем  с  ее  грудей
платье. Она присела неподалеку от нас на стуле и кивнула инструменталисту, я
поймал ее  взгляд,  она  улыбнулась и помахала  мне  рукой. Все  это  в такт
начавшейся  музыке.   Я  страшно  обрадовался  и  возгордился  этим  фактом.
Неведомым  образом  она  передала информацию  о  моем нахождении здесь  всем
остальным музыкантам - саксофонист  тут  же  обернулся и рявкнул саксофоном.
Барабанщик поиграл со смехом палочками и глазами  прошелся по  моей соседке,
затем причмокнул и я почувствовал себя совсем как дома.
     - Мои старые знакомцы! - сказал я Дрю.
     Да, попробуйте  представить мое состояние богатого  и  веселого гуляки,
обнаружившегося за  сотни миль  от Нью-Йорка в компании  с очаровательнейшей
женщины, добавьте к  этому тысячу долларов в кармане и вы поймете,  почему я
решил угостить весь ансамбль бесплатной выпивкой.
     Дрю к концу  ужина  немного окосела,  она сидела облокотившись, положив
подбородок на  ладонь  и безостановочно, полу-улыбаясь,  глядела  на меня. С
обожанием.  Я  вплывал  в райские  кущи.  Темнота ресторана  лишь  добавляла
теплоты. Она, эта темнота, так  отличалась  от темноты за стенами, она  была
словно  нашей защитой. Там же, за  стенами, висела  ночь, давя все фантомами
возможностей. Музыка  звучала чисто и ясно, простые донельзя мелодии, каждая
следующая была лиричней  предыдущей, казалось, линия  голосов и инструментов
высказывает, не торопясь,  правду жизни, такую  сладкую.  Ну и как положено,
одна из песен была с названием: "Я и моя тень" - мы хохотали с Дрю до упаду.
"Я  и  моя  тень...  мы  медленно идем  по  улице..." -  пела певичка, а мне
почудилось в тексте зашифрованная информация-напоминание. Я даже не удивился
бы появлению в зале Аббадаббы Бермана, пританцовывающего под распевы. Придти
сюда с Дрю, ее идея, было неплохо, учитывая, что в отсутствие мистера Шульца
я  не чувствовал себя в  полной безопасности. Если  нас наблюдали, то мы как
нельзя кстати именно  здесь,  возвращаем  его же  деньги  в его  же  карман,
лояльные поданные  его империи. Это был его  мир, я  словно в очередной  раз
приблизился к нему, и почему-то вскоре перестал его бояться вообще.
     И решил  не бояться  и  далее, не принимать  никаких решений, а вверить
судьбу в руки, вернее, в импульсивные  решения  Дрю, полностью  предоставить
себя в ее распоряжение, будто я  действительная ее тень и  компаньон мистера
Шульца. Она знала  больше чем я, просто должна была, и  то,  что воспринимал
как  непрактичность,  на  самом  деле имело силу ее незаурядной натуры.  Она
действительно  знала, где  и какой есть выход, ведь  доказательством служило
то, что она до сих пор оказывалась живой. А на самом деле, здесь в Саратоге,
было очень безопасно. Не знаю, чья была  идея,  ее или мистера Бермана, но я
чувствовал,  что она могла легко ее инициировать, просто  заявив,  что хочет
остаться в  Онондаге.  И что в таком случае делать  мистеру  Берману? Только
настаивать, чтобы она уехала, куда захочет.
     Вскоре  посетители начала танцевать перед нашим  столиком, она захотела
потанцевать со мной - я  довольно жестко ответил,  что  нам пора уходить.  Я
заплатил по счету,  оценив  ее совет по поводу  чаевых, а на  пути  к выходу
снабдил метрдотеля  суммой  потребной  на угощение всего ансамбля. Мы  взяли
такси  и  приехав  в   отель,   молча  направились  в   разные  комнаты  для
переодевания, и расхохотались, встретившись в открытом проходе между ними.

     Заснули мы  каждый в  своей кровати. Проснувшись утром, я нашел записку
на  подушке:  она  пошла  завтракать  с  какими-то своими старыми  друзьями.
Приписка гласила, что мне следует  купить  билет  на  бега и ждать  ее около
арены.  Еще ниже стоял  номер ее  ложи. Я любил ее почерк, она  писала очень
ровно, округлыми буквами, совершенно одинаковыми,  будто  печатными, а над i
стояли, вместо точек, маленькие кружочки.
     Я принял душ, оделся и сбежал вниз. Двоих соглядатаев не было. В стенде
отеля я нашел свежие газеты, взял их и сел  перед  входом в огромное кожаное
кресло. Пресса утверждала, что жюри уже избрано. Защита никого не отклонила.
Суд начнется сегодня,  строчки гласили  словами прокурора, что весь  процесс
вряд ли  займет более недели. "Дэйли Ньюс"  поместила фото мистера Шульца  и
Дикси  Дэвиса,  о чем-то шепчущихся в  кулуарах  суда.  "Миррор"  показывала
мистера Шульца  спускающегося  со  ступеней  здания  суда  с наифальшивейшей
улыбкой на губах.
     Ознакомившись с новостями, я встал и пошел по Бродвею, нашел аптеку и в
ней телефон. Разменял деньги  и  дал оператору номер мистера Бермана. До сих
пор не знаю, что Аббадабба  делал с номерами  телефонов, про которые никто и
слыхом не слыхивал, даже телефонные компании, но прозвучал всего один звонок
и трубку тут же сняли.  Я  сообщил ему о  прибытии в  город строго по плану.
Затем  мы посетили  аукцион по продаже молодых  лошадей, а сегодня весь день
проведем на бегах. Миссис Престон встретила друзей, люди глупые, разговоры с
ними тоже ни о чем. Сообщил я и об ужине  в ресторане и о том, что я не стал
обращаться к метрдотелю как свой человек, потому что нужды в этом никакой не
было. Рассказал я ему чистую правду, и он обо всем уже знал и так.
     - Неплохо, малыш, -  сказал он,  - Как  насчет  увеличения  суммы через
прокрутку на бегах?
     - Только положительно! - ответил я.
     -  Запоминай. В  седьмом  забеге лошадка под номером  три. Что-то вроде
один к трем.
     - А имя у нее какое?
     - Откуда  я знаю, посмотри  в программке. Число три  надеюсь  не трудно
запомнить? -  Он почему-то даже обиделся. - Все,  что выиграешь  - твое. Все
деньги возьмешь с собой в Нью-Йорк.
     - В Нью-Йорк?
     - Да, сядешь на поезд и поедешь. Ты нам нужен там. Езжай домой и жди.
     - А как же миссис Престон?
     В  этот  момент  связь  прервалась,  оператор  попросил  доплатить  еще
пятнадцать центов. Мистер Берман спросил, откуда  я  звоню  и  попрощался. Я
повесил трубку и телефон тут же зазвонил.
     Я услышал треск спички и вдох, даже ощутив дым от его сигареты.
     - Уже дважды ты упомянул людей по фамилиям.
     - Извините, - сказал я, - но что же мне делать с ней?
     - Где наш помидорчик сейчас?
     - Завтракает.
     - Пара наших друзей уже в пути. Наверно, встретишь их на бегах сегодня.
А  один из них может быть даже подбросит тебя до станции. Если будешь  с ним
любезен.
     Вот  оно  и   пришло,  думал  я,   шагая   по  Саратоге,  энергично   и
целеустремленно  двигаясь  неизвестно куда. Со стороны можно  было подумать,
что у меня есть какая-то цель. Они ссудили меня суммой  явно в несколько раз
большей, чем я мог потратить за  день или даже за несколько, сумма  была  на
неделю, не  меньше,  потрясной и роскошной  жизни:  отели, рестораны,  бега.
Чего-то я не учел. Деньги эти - скорее аванс для возвращения в Нью-Йорк, или
они хотят, чтобы во-первых, я не  мешался под ногами здесь, а во-вторых, был
на виду там.  Что  могло так  резко измениться?  Может ввиду  отсутствия Дрю
перед  глазами  мистеру Шульцу  показалось,  что  она  представляет для него
какую-то  опасность,  может  его  отчуждение   -  всего  лишь  отражение  ее
собственного  холодка к нему. Мистер Берман думал, что босс по уши влюбился,
но  я, уже через неделю после  прибытия  в Онондагу заметил,  что  когда они
вместе, то он игнорирует ее,  специально или  неспециально, я тогда так и не
понял. Она выполняла репрезентативную функцию,  красотой и манерами  оттеняя
его значительность, правда, несколько иного амплуа. Она была ярким пятном на
его пиджаке обыденности, он не мог просто  погладить ее, пожать ее плечо, не
мог совершить ни один  из тех глупых поступков,  прямо свидетельствующих для
окружающих о его чувствах к ней.  Сейчас мне стало яснее ясного, что  что бы
за решение ни  было  принято - оно всего лишь вытекает  из его  психического
состояния  последних  дней,  из  его неспокойных снов, из  его  кошмаров.  Я
гордился собой, какой я хладнокровный и умеющий все просчитывать наперед, не
боящийся   уже  его  леденящего  кровь   темперамента,   ужасного  в   своей
непредсказуемости.  Самая лучшая  способность  думать -  думать не мозгом, а
телом.  Оно думает  уверенно, безошибочно,  оно  не погружено в бесплотность
мыслей, как мозг. Поэтому я так все и  угадал, даже не поняв в чем еще дело!
Очнулся я уже в  номере, не помня, как дошел до отеля, как  поднялся наверх,
как  искал и нашел свой пистолет. Вот  что подумало тело -  надо защищаться.
Худшее наступило - он повернулся против нее, он жаждал ее крови, смертей ему
было  уже мало.  Он  хотел цепочки смертей, одна  за  другой. Что  Дрю могла
сказать, что  могла сделать для  босса, если  он не будет  способен защитить
себя  сам,  если его зацепит  и зажмет закон,  если его банда разлетится кто
куда осколками взорвавшейся  бомбы, и он останется один-одинешенек, как один
из  тех  детей  документанльной хроники,  кричащего  после  взрыва  снаряда,
ловящего руками остатки того, что секунду назад окружало его жизнь?
     Странно, что мистер  Шульц знал  все о  предательствах,  но  понятия не
имел, как и с чего  они начинаются. Иначе зачем  мистеру Берману  надо  было
давать мне  возможность  уехать  из сытого  благополучия, из  свободы денег?
Боссу  не хватало воображения, у него самый заурядный ум, Дрю была права, он
-  обыкновенный  человек.  Тем  не  менее  я  отчетливо  осознавал  огромные
возможности  по убиению  Дрю; мне надо было исхитриться и сломить ситуацию в
свою пользу,  найти людей или  каким-то иным способом заставить  их  сделать
так,  как надо  мне и  сломать  все планы  босса.  Я  вспомнил о бесстрашных
боевиках из фильмов - у них  все-таки были добровольные помощники, со злом в
одиночку не очень-то и поборешься. Прямо  передо мной  находился  лист этого
отеля  с  перечислением услуг  предоставляемых  им: массаж,  стрижка-бритье,
цветы  в любое  время суток, круглосуточная отправка телеграмм  и т.д.  Весь
отель с его штатом в моем распоряжении. Я напрягся, взял телефонную трубку и
голосом,  пониженным до приглушенной мягкости, наподобие голосов друзей Дрю,
проинформировал  оператора  отеля, что желаю иметь  на  связи мистера  Харви
Престона,  отель "Савой-Плаза",  Нью-Йорк,  а если  его там не  окажется, то
отыскать  через службу, где  он  и обязательно соединить меня с ним. Когда я
положил трубку, руки  дрожали - даже у жонглеров  это случается. Разумеется,
чтобы найти беспутного  Харви, надо время, поэтому я, подумав о том, в какой
он постели и с кем, позвонил в службу отеля и заказал дыню, хлопьев, сливок,
яйца,  сосиски и  бекон,  прибавив  после  раздумий,  тостов, джема,  кофе и
датской выпечки. Служба отнеслась к заказу очень уважительно. Хотя я заказал
все  подряд по меню завтраков. Я сел на  плетеное  креслице у  окна, спрятал
пистолет за занавесь и  стал ждать пищу. Для меня казалось очень важным быть
спокойным, так, садясь в горячую ванну, надо сидеть в ней по возможности без
движений, тогда температура долго  не будет снижаться. За рулем будет Микки,
с ним будет  Ирвинг, потому что  если они  хотят точности и аккуратности,  а
перед  этим  терпеливого  выслеживания, то кто  может это сделать еще, кроме
Ирвинга.  Им  нужен  спокойный  уход  жертвы  в мир  иной, без громогласья и
пальбы. Они были по душе мне оба. Они хорошие люди и  никому не  желают зла.
Они не  любят жаловаться. Они могут загодя возражать, но поставленную задачу
обязательно выполнят.
     Что сказать Харви? Только бы они его нашли. Только  бы рядом с  ним был
телефон.  Пусть  даже  белого  цвета.  Он  будет  слушать  меня,  нимало  не
озаботившись в  течение  лета ее  безопасностью, имея на  руках постоянный и
непрекращающийся  поток  счетов  от нее  из  некоего места.  Я  представлюсь
человеком,  выражающим  от  ее  имени ее  желания. Я буду краток и  деловит.
Никакого субъективного чувства в голосе, никаких любовей и нежностей в тоне.
И  виноватым перед Харви я не буду себя  считать. Но отделяясь  от мыслей  о
предстоящем  разговоре,  я подумал  о  том, что  во мне  умерло  эротическое
чувство к  ней,  оно растворилось  в  подступающем  ужасе  того,  что  может
случиться, я  не мог вспомнить ни того, что у нас было, ни даже самого факта
этого.  Я даже  не  мог представить  ее самою.  Она  меня,  как  женщина, не
интересовала. Раздался стук в дверь, въехала тележка, покрытая белым льняным
покрывалом, ткань сдернули и  тележка превратилась в столик с завтраком. Все
было  в серебре.  Дыня со льдом - в огромной  тарелке  из толстого  серебра.
Прошлой ночью я прислушался к советам Дрю относительно "чаевых" и с апломбом
отпустил коридорного без  них. Я сел  поудобней, положив пистолет за спину и
уставился на громадье завтрака -  все богатство и разнообразие Батгейт-авеню
пришло  ко   мне  на  стол.  Я   вспомнил  о  маме.  Захотелось   надеть  ту
ветровку-перевертыш с надписями на  разных черно-белых фонах. Мне захотелось
пробежаться по своей улице и поймать взгляд великого Голландца Шульца.


     Ближе к полудню, запаковав багаж  и  оставив его у привратника отеля, я
спросил  направление к стадиону, где  проходили  бега  и  пошел туда пешком.
Расстояние было около километра, по улице,  сплошь застро