тайнам
певческого мастерства, но факт остается фактом - голос девушки приобрел  оба
свойства: совершенство Глори Гилд и свой собственный  стиль,  стиль  Лоретты
Спейнер. В этом смысле Вальтер Кер был абсолютно прав. Двух певиц  разделяло
целое поколение, те же самые гены составили новую комбинацию, и в результате
возникло нечто новое - стиль племянницы, но унаследовавший  достояние  своей
тетушки.
   В пении девушки легко узнавались хорошо знакомые  интимные  нотки  голоса
Глори, адресованные каждому слушателю в отдельности,  изнемогающие  от  едва
скрытой внутренней страсти. Новым же была удивительная сосредоточенность  на
себе самой, чего никогда не наблюдалось у Глори, работавшей исключительно на
публику. Лоретга же, казалось, слушателей вообще не замечала и раскованность
ее пения была скорее результатом  внутренней  отрешенности,  чем  слияния  с
публикой, как было у Глори. Было похоже, будто  она  просто  поет  в  тишине
своей спальни, позволяя себе поэтому невиданную свободу чувственных эмоций и
выражений, чего никогда не допустила бы при посторонних.  И  это  превращало
каждого мужчину и каждую женщину в зале в некое  подобие  любопытного  Тома,
прижимающегося  ухом  к  замочной  скважине.  Это  заставляло  кровь   гулко
колотиться в висках, а воздух застывать в легких.
   Это заставало слушателя врасплох и напрочь лишало его самообладания.
   С  трудом  преодолевая  собственную  бурную  реакцию,  Эллери  постарался
переключить внимание с своих ощущений на то, что происходило с  окружающими.
Его отец буквально висел на кончике  кресла,  веки  полуприкрыты,  на  губах
застыла странная гримаса - смесь страдания и наслаждения.  Несколько  других
видимых поблизости в окружающей темноте лиц представляли такое же, способное
смутить стороннего наблюдателя, зрелище. С каждого была  сорвана  социальная
маска, нарушена привычная схема поведения в обществе,  каждое  предстало  во
всей наготе своих раскрепощенных эмоций. Картина оказалась не  из  приятных,
она вызывала у Эллери и отвращение, и интерес в равной мере. Боже мой, думал
Эллери, эта девушка становится разрушительной социальной силой, превращающей
уравновешенное  общество  граждан  в  толпу  независимых  друг   от   друга,
обезумевших от страстей животных.  Она  способна  утолить  острую  юношескую
тоску и заменить услады марихуаны и ЛСД в университетских общежитиях! Но она
сама не в силах осознать опасную степень  своего  могущества.  Ее  пластинки
разойдутся десятимиллионными тиражами и... и против  нее  просто  необходимо
создать особый ограничительный закон!
   За этим последовало еще пять песен. "Любовь, любовь", "Что мне  делать  с
тобой", "Даже луны не видно", "Возьми меня" и "Я хочу умереть"...
   Ладони Лоретты снова спокойно легли на колени. Она даже не услышала рева,
который потряс здание театра.
   Даже не подняла глаз. Просто сидела на своем месте, как и  вначале:  руки
на коленях, глаза опущены, мысли витают где-то далеко-далеко.
   Эллери готов был поклясться, что она следовала инструкциям  Орина  Стина,
но в то же время он был уверен, что не дай продюсер вообще никаких указаний,
она вела бы себя точно так же.
   Публика не хотела отпускать ее. Занавес падал, поднимался, падал снова  и
вновь поднимался... а она все сидела - маленькая  искрящаяся  фигурка  около
огромного рояля на теперь уже совсем пустой сцене.
   Еще! Еще! ЕЩЕ!
   Восторженные крики публики слились в сплошной вой.
   Лоретта повернулась на сиденье, вся розовая  в  пятне  света,  и  впервые
прямо взглянула в зал.
   Этого было достаточно: наступила тишина.
   - Я готова бесконечно петь и петь для вас, - проворковала девушка,  -  Но
впереди еще большая часть великолепного шоу мистера Стина,  поэтому  я  могу
исполнить для вас на бис всего одну песню. Я надеюсь, что Билли  Гауденс  не
будет в обиде, если я обращусь в далекое прошлое. Слова этой песни  написаны
человеком, который хорошо вам известен, но в сфере,  далекой  от  искусства.
Это Джеймс Уокер. Автор музыки - Эрнст Болл. Впервые песня стала известна  в
1905, а потом, в конце двадцатых, у нее началась вторая жизнь. Да-да, именно
в то время Джимми Уокер стал мэром Нью-Йорка! Эта песня была особенно любима
Глори Гилд - моей теткой.
   Ловкий ход со стороны Стина! Эллери был абсолютно уверен,  что  вся  речь
Лоретты - задуманный им ловкий ход, ведь  произнесенное  вслух  имя  Джи-Джи
сразу же делало явным то, что было у всех в подсознании.
   Лоретта повернулась назад к роялю.
   Казалось, воздух наэлектризован так, что сейчас посыплются искры.
   Все затаили дыхание.
   И она запела опять.
   Выбор  был,  скорее  всего,  неудачен:  как  в  музыкальном,  так   и   в
стихотворном отношении. Музыка Болла была слишком слащавой, а стихи Уокера -
особенно в отношении рифмы - ассоциировались с канарейкой в золотой клеточке
над головой бедной швеи.
   Летом цветочки цветут, мой друг,
   А в жизни цветет любовь,
   Я рад свое сердце тебе отдать,
   В котором вскипает кровь.
   Ночью я видел печальный сон:
   Я буду и стар, и сед.
   А будешь ли ты меня любить
   Как нынче, в семнадцать лет?
   Припев:
   В декабре меня люби, как любила в мае.
   А иначе как мне жить, я и сам не знаю.
   Когда я стану и стар, и сед
   Ты люби, как в семнадцать лет
   Или май, или декабрь - разницы, милая, нет.
   Лоретта спела припев со  всем  "воодушевлением",  на  какое  только  была
способна. Нечто вроде английского "высокого" стиля.  Эллери  только  покачал
головой - какая оплошность! После стольких лет  работы  в  шоу-бизнесе  Орин
Стан - или Билл Гауденс -  просто  обязаны  были  предвидеть,  что  в  устах
Лоретгы ее номер "на бис" прозвучит не больше чем пародией. Будь на ее месте
любая другая певица, ее давно бы  осмеяли.  И  только  благодаря  магической
власти Лоретты аудитория приняла эту песню из иного времени и иного мира так
же восторженно, как и предыдущую музыку Гауденса.
   Слушая юношеские излияния Красавчика Джеймса (Джин Фоулер озаглавил  свою
биографию Джимми Уокера "Красавчик Джеймс"), - Эллери внезапно вспомнил, что
эта тема его ранних чувствительных стишков (особенно припев)  пришла  на  ум
Уокеру незадолго до смерти. Судя по сообщению Фоулера, примерно через  сорок
лет после публикации "В декабре  меня  люби,  как  любила  в  мае"  (которую
Лоретта пела сейчас - еще двадцать  лет  спустя),  юрист-законовед,  сенатор
штата, мэр и баловень большой политики сидел в сумерках в комнате  во  время
своей последней болезни. Внезапно он включил свет, схватил карандаш и  начал
сочинять текст новой песни.
   Она завершалась строчками:
   Декабря никогда не будет,
   Если ты меня не забудешь,
   В сердце всегда будет май.
   Через сорок лет и две мировых войны Джимми Уокер вернулся к тому, с  чего
начал.
   "И я хотел бы... - поймал себя на мысли Эллери, - и мне надо  бы  сделать
то же самое с убийством Глори Гилд!"
   Декабря никогда не будет...
   Эллери дернулся  так,  словно  прикоснулся  к  оголенному  проводу.  Нет,
декабрь-то, конечна, был. Вне всякого сомнения. Любопытно другое совпадение.
Он заерзал на сиденье, а его левый локоть случайно наткнулся на острое ребро
кресла как раз в самой чувствительной точке. Он чуть не вскрикнул от  острой
боли.
   Инспектор Куин сердито зашикал на  сына,  весь  захваченный  пением.  Для
старика это была ожившая часть его прошедшей юности.
   Для Эллери же это оказалось предвестием ближайшего будущего. Он готов был
кричать просто так, без ушибленного локтя. Ибо удар  настиг  не  только  его
руку, но и самый мозг.
   - Папа.
   - Замолчишь ты или нет?! - зашипел инспектор.
   - Папа, нам надо уйти.
   - Что-что?! Ты в своем уме? Черт возьми, из-за  тебя  я  пропустил  конец
песни!
   Лоретта замолкла, и вокруг них стал нарастать  шквал  аплодисментов.  Она
поднялась с сиденья и стояла молча, без  улыбки,  одной  рукою  опираясь  на
розовый рояль. Ее голубые глаза блистали  в  электрическим  свете.  Она  вся
блистала и переливалась. Затем занавес упал и больше уже не поднялся. В зале
вспыхнул свет.
   - Будь я проклят, если понимаю, что  на  тебя  нашло!  -  сетовал  старый
инспектор, пока они с сыном пробирались к выходу из партера,  -  Эллери,  ты
просто создан для того, чтобы отравлять людям жизнь.  Боже,  что  за  дивный
голос! - И дальше старик говорил и говорил без умолку только о Лоретте...  а
скорее - о своей юности.
   Эллери не издал ни звука, пока они не достигли переполненного  вестибюля.
На его лице застыло что-то вроде страдальческой гримасы:
   - Папа, тебе вовсе не обязательно уходить. Почему бы тебе не остаться  до
конца? А я подожду тебя дома.
   - Постой-ка, сынок. Что тебе взбрело в голову?
   - Я просто кое-что вспомнил.
   - По поводу Глори? - торопливо спросил старик.
   - Да.
   - Что?
   - Пока еще точно не могу сказать.  Надо  сначала  проверить.  Папа,  тебе
правда не стоит уходить на середине. Я вовсе не  собираюсь  отправлять  тебе
удовольствие.
   - Оно  уже  отравлено.  Да  и  вообще,  на  остальное  шоу  мне  плевать.
Достаточно уже того, что я видел и слышал. Стоит потраченных денег.  Что  за
чудо! Что за божественная певица! По поводу Глори, говоришь?..
   - По поводу Глори.
   - Знаешь, это дело тоже покоя мне на дает, просто места себе не нахожу, -
признался старик. - Куда мы сейчас?
   - Слушай, ты вроде передал  районному  прокурору  копию  завещания  Глори
Гилд? Ну, ту  самую,  с  тайным  посланием,  которое  мы  прочли  в  конторе
Уессера?
   - Ну и что?
   - Он мне нужен.
   - Уессер?
   - Районный прокурор.
   - Херман? Сейчас? В субботний вечер?
   Эллери угрюмо кивнул.
   Инспектор Куин бросил  на  сына  косой  взгляд  и  больше  ни  о  чем  не
расспрашивал. Они плечом к  плечу  пересекли  47  Стрит,  нырнули  в  первый
попавшийся   ресторан   и   воспользовались   телефоном-автоматом.    Эллери
понадобилось двадцать пять минут, чтобы вычислить местонахождение  районного
прокурора. Оказалось, что он на официальном банкете в Вальдорфе. Говорил  он
довольно раздраженно: на банкете было полно прессы и телевидения.
   - Сейчас? - переспросил он Эллери. - В субботний вечер?
   - Да, Херман, - отвечал Эллери.
   - А нельзя ли повременить до утра понедельника, ради всего святого?
   - Нет, Херман, - отвечал Эллери.
   - Хватит говорить таким  тоном,  словно  ты  единственный  добродетельный
персонаж в дешевом водевиле! - вскипел прокурор, - Ладно, Мистер  Секрет,  я
встречусь с вами. и инспектором у себя в офисе. Как только  смогу  добраться
туда. Лишь бы польза была ото всей этой суматохи.
   - Польза и немалая, Херман! - с энтузиазмом воскликнул Эллери  и  повесил
трубку.
   39
   Когда Эллери кончил перечитывать бисерные строчки  тайнописи  Глори,  его
лицо постарело лет на десять.
   - Ну? - нетерпеливо потребовал районный прокурор. - Вы нашли, что искали?
   - Я нашел.
   - Что нашел, сынок? - так же нетерпеливо спросил  инспектор.  -  Когда  я
читал эту штуку тогда у Уессера в кабинете, я ведь ни слова не  пропустил  и
не поменял! В чем дело?
   - В том самом. Я надеюсь, вы дадите мне время все спокойно обдумать?
   - То есть ты хочешь сказать, что не намерен  ничего  объяснить  нам  даже
теперь?! - заворчал инспектор.
   - Вытащить меня с банкета, пообещать все объяснить на месте и - нате вам!
- районный прокурор в отчаянии воздел руки к потолку. - Да  еще  вдобавок  в
субботний вечер! А моя жена будет  уверена,  что  я  прохлаждаюсь  где-то  с
какой-нибудь красоткой! А он не хочет ничего говорить!  Знаешь,  Дик,  я  не
сердобольный  папаша,  чтобы  потакать  всем  прихотям  твоего  сыночка.   Я
возвращаюсь в Вальдорф. И ни в каком - слышите, ни  в  каком!  -  случае  не
намерен заниматься чем-нибудь до понедельника. И дело даже не в жене, хотя и
в  ней  тоже.  Когда  этот  трюкач  будет  готов  дать   хоть   какие-нибудь
вразумительные объяснения своих фокусов простым смертным, то я готов буду их
выслушать. Когда будете уходить, проверьте - хорошо ли заперли дверь.
   - Ну что? - спросил  инспектор,  когда  законный  владелец  покинул  свой
сумрачный кабинет.
   - Не сейчас, папа, - пробормотал Эллери, - Еще не время.
   Старик только пожал плечами, но спорить не стал. Для него  все  это  было
давно знакомо, и он просто научился приспосабливаться к своему сыну.
   Они взяли такси и молча доехали до дома.
   Инспектор предпочел оставить все свое любопытство в  полутемном  кабинете
прокурора и только выпячивал губу, уставившись  прямо  перед  собой,  словно
смотрел в бесконечный туннель, где (судя по свирепому  выражению  его  лица)
кишмя кишели гнусные чудовища.
   40
   Итак, таинственное лицо повернулось на последнюю четверть,  и  оказалось,
наконец, лицом к лицу с Эллери. И он узнал его.
   IV. АНФАС.
   "Похороните меня лицом вниз", - попросил Диоген;
   когда же его спросили почему, он ответил: "Потому что в
   скором времени все в мире буцег перевернуто наоборот!"
   Диоген Лаэртский
   41
   Инспектор с трудом растолкал сына.
   - Что?! - выкрикнул Эллери, подскочив на кровати.
   - Пока еще ничего, - отвечал его отец, - Ну что, вставать будешь? А то  к
тебе тут пожаловали.
   - Сколько сейчас времени?
   - Одиннадцать часов утра. Если забыл, то день  недели  --воскресенье.  Во
сколько же ты лег?
   - Не знаю, папа. В четыре. Пять. Что-то около того. Пожаловали, говоришь?
А кто?
   - Харри Берк и Роберта Вест. - Инспектор задержался у двери и буркнул:  -
Если хочешь знать,  вид  у  них  прямо  заговорщицкий.  Они  явно  замышляют
какую-то авантюру - оба прямо так и сияют!
   Инспектор оказался прав. Шотландец  яростно  грыз  потухшую  трубку.  Его
песочные брови ходили ходуном.  Шея  борца  пошла  красными  пятнами,  а  из
прозрачных глаз так и сыпались холодные искры.  В  мускулистой  правой  руке
покоилась левая рука Роберты, так что Харри  просто  изнемогал  и  с  каждой
секундой таял на глазах от пожирающих его эмоций. Эллери никогда  прежде  не
видел Роберту столь оживленной. Она мгновенно обрушила на Эллери целый шквал
игривых замечаний по поводу старого, потертого халата и стоптанных  домашних
тапок, в которых он вышел к гостям.
   - И это при таком событии, Эллери! - щебетала Роберта. - Ну-ка, угадайте?
Мы с Харри женимся!
   - Я, конечно, готов тут же пуститься в пляс, - хмыкнул в ответ Эллери,  -
но дело в том, что это сногсшибательное известие уже давно дошло до меня.
   - Но за это время мы абсолютно изменили наши планы!
   - Мы решили не  дожидаться  окончания  Бертиного  контракта  в  театре  и
немедленно отправиться в Англию, - взволнованно пояснил Берк. -  Она  решила
наплевать на свою проклятую роль, и поэтому мы женимся прямо здесь и сейчас.
   - У меня в квартире? - с кислой миной поинтересовался Эллери.
   - Ну, я не имел в виду так  буквально,  -  поправился  Берк.  -  Я  хотел
сказать - сегодня, в Нью-Йорке.
   - Да-а? - оживился Эллери. - А чем же вызваны столь поспешные  изменения?
Да не мечитесь вы по комнате,  пожалуйста,  присаживайтесь  оба.  Знаете,  я
как-то  болезненно  реагирую  на  непоседливых  гостей,  особенно  утром   в
воскресенье. Пап, там в холодильнике еще есть томатный сок? Я сегодня просто
умираю, так томатного сока хочется!
   - Это все Харри не терпится, - заявила Роберта, уютно  устраиваясь  около
столика на одном из мягких стульев в небольшой нише,  выполнявшей  у  Куинов
роль столовой. - Так настаивает - ну прямо настоящий деспот!
   - Да, мне осточертело  это  проклятое  ожидание,  -  поддержал  ее  Берк,
примостившись на ступе поближе к ней и снова схватив ее за руку. - Я  сказал
себе: "Чего ждать?" И действительно, какой толк в этом проклятом  ожидании?!
Раздобыть бы только священника - и дело с концом!
   - Не считая такой мелочи, как официальное разрешение на  брак,  -  сказал
Эллери. - А-а, папа, спасибо! - он отхлебнул большой  глоток  из  стакана  с
кроваво-красной  густой  жидкостью,  поданного  его  отцом,  -  Значит,   на
Вассермана32 потребуется минимум три дня, и еще несколько на  все  остальные
формальности. Как же это вы собираетесь устроить все сегодня?
   - О, все нужные справки и разрешения у нас наготове, все последние дни об
этом хлопотали, - отвечала Роберта, - Инспектор, как вы думаете, может быть,
и я смогу слегка попробовать то же самое? А то сегодня мне пришлось обойтись
без завтрака. А вчера вечером - и без обеда, можно сказать. Бешеная  спешка,
страшно подумать! Харри такой нетерпеливый...
   - Не валите все на Харри, - недовольно  запротестовал  Эллери.  -  Ладно,
значит, вас все-таки надо поздравить. Что я могу сделать для вас?
   - Что-то вы говорите это без особого восторга, - заворчал Харри  Берк.  -
Не одобряете?
   - Дружище Берк, ну что вы лезете в бутылку? -  пожал  плечами  Эллери.  -
Ведь это вы женитесь, почему же восторг должен испытывать я? Яйца,  папа.  У
нас есть еще яйца?
   - Благодарю вас, инспектор, - кивнула Роберта и жадно припала к стакану.
   - Уже жарятся, - ответил сыну старик. - Кто еще будет завтракать?
   - О, я бы не отказалась! -  с  энтузиазмом  воскликнула  Роберта,  осушая
стакан на одном дыхании. - А ты, Харри?
   -  Пойдем,  Берти,  -  Берк  бросил  на  Эллери  свирепый  взгляд,  -  Мы
позавтракаем где-нибудь в другом месте.
   - Но Харри!
   - Харри, не кипятитесь! - сказал Эллери. - Сегодня я не с той ноги встал,
вот и все. Папа делает лучшую яичницу во всем Вест-Сайде. Советую  отведать.
Соглашайтесь!
   - Нет уж, благодарю, - надменно отказался шотландец.
   - Инспектор, будьте так любезны, хлебцев поджарьте побольше! -  попросила
Роберта. - Харри, ну не будь занудой!
   - Сей момент будет готово! - воскликнул инспектор и исчез в кухне.
   - Что-то его энтузиазм кажется не особенно искренним, -  посетовал  Берк,
сдаваясь. - А отчего же вы не с той ноги встали, а?
   - А от того, что не с той лег, - пояснил Эллери. - То есть  скорее  -  не
вовремя. Дело в том, что в этот субботний вечер мне  удалось  отправиться  в
постель не раньше пяти часов воскресного утра.
   - Что же помешало? Тяжкие раздумья,  головная  боль  или  обворожительная
девица? Или все вместе?
   - Вчера мы с папой смотрели шоу Орина Стина. Берк был озадачен.
   - Ну и что? Куча народу делала  то  же  самое,  но  ночь  провела  вполне
спокойно. Более того, все были просто в восторге, насколько я  знаю.  Порою,
Эллери, в ваших речах и поступках не видно смысла.
   - И там была одна песня, которую пела Лоретта... - продолжил  Эллери,  но
тут же резко оборвал свою речь. - Впрочем, неважно. Мы, кажется, говорили  о
вашем скоропалительном браке, - произнес  он  таким  тоном,  словно  булавку
проглотил.
   В глазах Роберты вспыхнуло неподдельное негодование.
   - Скоропалительном! На что вы намекаете? Если человек  частный  детектив,
то почему сразу считать, что он может ловко... Да  в  обществе  Харри  честь
девушки всегда в безопасности! А мы с  Харри  как  раз  обсуждали:  идти  ее
слушать или не стоит, - непринужденно сменила тему Роберта. - Ах, яичница  с
беконом  издает  просто  изумительный  аромат!  М-м-м!  А   что   на   свете
восхитительнее, чем хорошо поджаренные хлебцы? Эллери, она действительно так
хороша, как о ней рассказывают?
   - Кто? Ах, она. Да, сногсшибательно хороша.
   - Ну-у, тогда мы не пойдем.  Я  не  перевариваю  чужого  успеха.  Кстати,
Харри: вот одна черта моего характера, с которой вы еще не знакомы. В  конце
концов мы не сможем посмотреть ее просто потому, что будем в Англии...
   - Ну, наконец-то! - в один голос вскричали  Берк  и  Эллери.  Затем  Берк
усмехнулся, хлопнул ладонью по столу и потребовал:
   - Инспектор! Еще яичницы. Побольше. Я передумал.
   - Значит - бракосочетание, - довольно безрадостно повторил  Эллери.  -  И
кто будет пособником в выполнении вашего коварного замысла?
   - Ох! - нахмурилась Роберта. - Вот это-то и есть главная  проблема!  Сами
посудите - какой сегодня день?
   - Воскресенье, естест