у  топки
котла - самое подходящее место для серьезного чтения.
   Может быть, почитав и подумав как следует, вы решите,  что  открываться
не стоит. Народу нашему это  никакой  пользы  не  принесет,  а  для  вашей
матери, жены и дочки может оказаться ужасно. Я лично горжусь  тем,  что  я
негр. Среди моих братьев по крови я  знаю  много  простых  рядовых  людей,
которые не уступают великим поэтам и героям библии.  Но  белые  дельцы  не
любят, когда маленькие люди проявляют героизм - безразлично, черные ли это
или свой брат, белый. Они беспощадны с нами.  И,  так  или  иначе,  вы  не
вправе требовать от ваших близких, чтобы они разделили вашу  жертву.  Вряд
ли много найдется женщин, которых привлекает мученический венец. Для этого
у них слишком много здравого смысла.
   Мэри пожаловалась:
   - Вот не могу заставить Джона понять Жанну д'Арк или, уж если  говорить
о здравом смысле, то  хотя  бы  Гарриет  Табмен.  В  отношении  женщин  он
несправедлив. Недаром в мужской парикмахерской работал.
   Нийл сказал задумчиво:
   - Говоря по совести, я еще не думал о том, чтобы объявить себя  негром.
А вы очень  презираете  тех  негров,  которые  не  решаются  на  борьбу  и
предпочитают сходить за белых?
   Старики вздохнули. Джон ответил:
   - Нет. Нам жаль терять своих, но мы понимаем, что им пришлось пережить,
и  у  нас  даже  существует  неписаное  правило:  если  встретишь  старого
знакомого в компании белых и он тебя не узнает, ты и  виду  не  подашь  на
людях.  И  точно  так  же  мы  скорей  вырвем  себе  язык,  чем  расскажем
кому-нибудь вашу тайну. И наш младший сын Райан  тоже,  если  вы  захотите
оказать и ему такое же доверие. На него  даже  больше  можете  положиться,
хотя он у нас самый левый и вам, белым, от него порой здорово достается.
   - Знаете что, мистер Кингсблад, приходите  к  нам  в  пятницу  вечером.
Будет Клемент Брэзенстар, из Городской лиги, и Аш Дэвис, химик...
   - Я знаю доктора Дэвиса. Видел его в банке.
   - А может быть, и Софи Конкорд. Это медсестра  из  городской  больницы,
умница и очень хорошенькая. Все они страстные любители расовых споров, еще
хуже меня. Будет вам развлечение на вечер - вместо безика. Ведь вы в безик
играете?
   - В бридж! - поправила более искушенная в светских обычаях Мэри.
   - Я приду, - сказал Нийл.
   Джон продолжал:
   - Вам  незачем  говорить  им  о  своем  происхождении.  Вообще,  мистер
Кингсблад, мне кажется, распространяться об этом не  стоит,  разве  что  с
нами - для нас ведь вы почти родной.  Эмерсон  часто  рассказывал  о  вас,
когда вы учились вместе в школе. Вы ему очень нравились.
   Вот придете в пятницу, поговорите  с  Клемом  Брэзенстаром.  Его  стоит
послушать. Это настоящий простой батрак с низовьев Миссисипи, черный,  как
сам дьявол, и он не учился ни в каком  колледже,  но  не  знаю,  много  ли
найдется в колледжах профессоров, которые прочли столько книг.
   Ну, а Дэвисы, Аш и Марта - эти, так сказать, середка на половинку.  Они
не черные и не родились на хлопковом поле как Клем, но и  не  белые  и  не
выросли среди северных метелей, как мы с Мэри. Кожа у них желтая, а  родом
они из пограничных штатов, Теннесси и Кентукки,  где  белые  еще  сами  не
знают, чего хотят. Сегодня дают негру полицейский  мундир,  а  завтра  его
линчуют, а послезавтра помещают о нем в "Курьер-журнале"  прочувствованный
некролог.
   Нийл вздохнул.
   - Боюсь, у меня самого не очень чиста совесть перед неграми.
   - Как так?
   - У нас одно время была прислуга негритянка, Белфрида Грэй, и вот  я  к
ней очень  нехорошо,  очень  пристрастно  относился.  Я  считал,  что  она
неряшлива, что у нее скверный характер, я почти возненавидел ее,  а  из-за
нее и всех негров вообще. Вы ее не знаете?
   - Ну как же, кто не знает эту потаскушку, - невозмутимо сказала  миссис
Вулкейп, и это слово так резнуло Нийла, как если  бы  он  услышал  его  от
своей матери.
   Мистер Вулкейп подхватил так же беззлобно:
   - Да, Белфрида - она непутевая, дурной пример для  нашей  молодежи.  Мы
из-за нее не будем на вас в обиде, не уподобляйтесь только  другим  белым,
не судите по  ней  обо  всех  нас.  Но  и  Белфриде  найдутся  оправдания.
Родителей у нее нет, дед ее, Уош, человек  слабый,  а  бабка  -  настоящая
ведьма. Конечно, Белфрида - пренахальная  девчонка.  Для  нее  нет  больше
удовольствия, чем форсить перед польскими девушками - она, мол, и умней их
и одевается шикарнее. Но это, пожалуй, лучше, чем быть Топси, унижаться  и
корчить из себя дурочку на потеху  белым.  Или  превратиться  в  грязнуху,
лентяйку и воровку, как раз такую, какими изображают  своих  цветных  слуг
южане. А с другой стороны, что и спрашивать с девушки, которой не  на  что
надеяться в жизни? Да, много оправданий можно найти Белфриде.
   - Перестань, - сказала его жена. -  Ты  меня  раздражаешь.  Терпеть  не
могу,  когда  начинаются  эти  ссылки  на   обстоятельства.   Плохое   это
оправдание. Каждый убийца, белый или черный, всегда хнычет: "Я не виноват,
это все потому,  что  мои  родители  меня  не  понимали".  Разве  родители
когда-нибудь понимают своих детей? А ведь  это  -  излюбленное  оправдание
пьяниц и развратников даже у нас,  в  Файв  Пойнтс.  Надоело!  Если  Борус
Багдолл торгует наркотиками и живым товаром, я вовсе не  намерена  прощать
его только потому, что он родился в семье разоренного фермера!
   Муж запальчиво возразил:
   - Даже Борусу приходится сталкиваться с дискриминацией...
   То был первый из "расовых споров", которых Нийлу еще  много  предстояло
услышать в Файв Пойнтс, споров, длившихся ночи напролет, противоречивых  и
страстных, порой ученых, порой беспомощно косноязычных: негры  -  портные,
официанты и смазчики, - которые их  вели,  не  покупали  книг  оптом,  как
Оливер Бихаус или Джон Уильям Пратт, чтобы в строгом порядке расставить их
на дубовых полках, а брали  по  одной  в  городской  библиотеке,  но  зато
читали.
   Нийл попытался вступить в разговор:
   - Я не считаю, что все белые сознательно жестоки. Я уверен,  многие  из
них даже не подозревают о существовании дискриминации.
   Позади него вдруг кто-то откликнулся молодым, но глуховатым баском:
   - Любопытно, а кто же ее выдумал, эту дискриминацию, чужой дядя?
   - Мистер Кингсблад, это наш сын Райан, - сказала миссис Вулкейп.
   - Наш сын Райан, который всегда опаздывает, - сказал мистер Вулкейп.
   - Ваш любящий сын Райан, который всегда прав, в особенности когда  дело
касается расового вопроса. А с кем я имею честь?



21

   Сержант Райан Вулкейп выглядел как типичный англосаксонский  студент  в
военной форме. Росту он был шести футов с лишком, прямой, подтянутый  и  с
такой же горделивой посадкой головы, как у отца. Он сразу же зарычал:
   -  Что  это  за  дурацкая  болтовня,  будто  вы,   белые,   не   хотите
дискриминации?
   Джон резко осадил его:
   -  Уймись,  Райан.  Это  наш  друг  -  капитан  Кингсблад  из   Второго
Национального Банка.
   - Эта лестная подробность мне известна, папа. Я видел капитана  на  его
мостике в банке... Прошу извинить меня  за  наскок,  капитан.  Мое  дурное
настроение имеет причины. Я сейчас только из божьего храма,  там  выступал
преподобный  доктор  Джет  Снут,  канзасский  евангелист-фундаменталист  и
сволочь в квадрате. Меня б туда, понятно, и на порог не  пустили,  если  б
служители догадались, что я черномазый, - подхалимы елейные, язви их душу!
Но, в общем, я там был и слышал разглагольствования Снуда о том, что  наши
миннесотские свежезамороженные христиане должны собраться и прогнать  всех
ниггеров обратно  в  Джорджию,  ибо  такова  воля  господня.  Так  что  вы
извините, капитан, но немудрено, если я взбеленился, обнаружив,  что  один
такой белый джентльмен снизошел до этой убогой лачуги.
   - Райан, - сказал мистер Вулкейп, - замолчи сейчас же!
   - Райан, - сказала миссис Вулкейп, - мистер Кингсблад не белый в глазах
закона.
   ("Я знал, что нужно было молчать!")
   - Он нашей крови, Райан. Он совсем недавно узнал об этом. Но помни,  ты
честью обязан хранить тайну. Он пришел к нам за советом и  дружбой,  а  ты
набросился на него, как техасский шериф!
   Райан протянул Нийлу свою ручищу, улыбнулся улыбкой веселого великана и
пробасил:
   - Сам не  знаю,  радоваться  или  соболезновать,  но  только  теперь  я
понимаю, почему мне всегда казалось, что  вы  слишком  славный  малый  для
офицера. Будем друзьями! Понятное дело, я никому не скажу, и очень  жалею,
что расхорохорился так некстати. Но в  армии  привыкаешь  ненавидеть  всех
белых офицеров.
   Нийл спросил:
   - А почему? Вы в самом деле очень  чувствовали  дискриминацию?  Мне  не
пришлось служить там, где были цветные части.
   - А вот послушайте, капитан. Когда мы были в лагерях на Юге, для  белых
солдат каждый вечер устраивали кино или концерт, у них был хороший зал  со
сценой, были комнаты отдыха - хочешь, пиши письма, хочешь, режься в  карты
- и сколько угодно баров, а вздумал съездить в город - тут тебе и автобус.
У нас кино бывало только раз в неделю, написать письмо было негде, бара ни
одного, до автобуса две мили пешком, да еще и не сядешь, а за каждым твоим
шагом следили чины военной полиции, белые, так что ты и сам  начинал  себя
чувствовать преступником.
   А наши цветные офицеры не пользовались никакой властью,  чины  их  были
одна видимость, чтобы отвести глаза черным избирателям. Цветные полковники
ездили в старых, расхлябанных железнодорожных вагонах "только для негров".
Один капитан негр, одетый в военную форму и направлявшийся  в  официальную
командировку, был посажен в обыкновенную каталажку за то, что вошел в  зал
ожидания для белых,  -  в  зале  для  цветных  не  было  телефона,  а  ему
понадобилось позвонить своему начальнику!
   Но одно преимущество мне все-таки дала военная служба: я побывал на Яве
и в Бирме и узнал, как тамошний народ  относится  к  своей  дискриминации,
выяснил,  в  частности,  что  все  они   готовы   объединиться   с   нами,
американскими "неприкасаемыми", против всей этой подлой белой олигархии!
   Райан смущенно осекся:
   - Фу ты, черт, опять ораторствую на расовую тему! Это преподобный  Снуд
виноват!
   Он улыбнулся Нийлу, как своему  лучшему  другу,  а  Нийл  сидел  молча,
подавленный этим взрывом  сокрушительной  ненависти  к  белым  людям.  Ему
захотелось уйти, отмежеваться. Ему нет дела до этой расовой проблемы!
   Миссис Вулкейп, желая унять расходившиеся страсти, сказала кротко:
   - Мы встретились с мистером Кингсбладом  в  нашей  церкви,  Райан.  Ему
очень понравилась проповедь Ивена.
   Райан засмеялся.
   - А поесть мне что-нибудь оставили? Уж я не поддамся  на  провокацию  и
воздержусь от выступления на тему  о  том,  что  негритянские  церкви  еще
худшее болото, чем белые. Молодые ниггеры,  которые  в  прошлом  поколении
руководили бы  воскресными  школами,  сейчас  работают  в  НАСПЦН,  а  кто
покрепче, и тогда, верно, был бы горластым проповедником, - те вступают  в
коммунистическую партию. Вру стер славный малый, но он  слишком  популярен
среди раболепствующих дядей Томов, и в его проповедях вы  все  еще  можете
услышать про то, как жалкий черномазый, которому нечем  уплатить  подушный
налог, обращается на стезю истины умного и богатого - непременно умного  и
богатого - белого грешника. Нет уж,  мамочка,  если  ты  хотела,  чтобы  я
оставался смиренным и набожным христианином, незачем было рассказывать мне
про Саймона Легри.


   Пока добродушный террорист расправлялся с  холодным  ростбифом,  миссис
Вулкейп  объясняла  Нийлу,  что  у  Райана  своя  мечта   -   организовать
негритянскую кооперативную ферму. Но Нийл слушал  безучастно,  с  него  на
сегодня довольно было революции и расовой проблемы.
   Он обещал прийти в пятницу. Райан весело сказал ему:
   - Я еще не уверен, допустим ли мы вас в наше сенегальское  содружество.
Как бы вы не перепугались, ознакомившись с нашими  истинными  взглядами  -
теми, которых ни одному белому не полагается знать. Представьте,  ведь  мы
даже не считаем обязательным каждый день переодеваться к обеду!
   Нийл решил, что раз Райан шутит,  то  долг  вежливости  -  улыбаться  и
делать вид, что это тебе  нравится.  Но,  шагая  к  автобусной  остановке,
брезгливо обходя чернокожих гуляк, в воскресной праздности слоняющихся  по
Майо-стрит, он внутренне бесновался:
   "Ах, вот как, милейший  сержант,  вы  еще  не  уверены,  достоин  ли  я
принадлежать к вашей черной расе! Этого следовало ожидать!  Не  надо  было
валять дурака! Что ж, вот я и вернулся к своей плачевной  участи  будущего
директора банка - и притом белого!"
   Но это было не так. Он уже не мог уйти. С печальным укором смотрели  на
него глаза Мэри Вулкейп, те самые глаза,  которые  обдавали  его  лучистым
теплом, когда он был вновь обретенным и страдающим сыном.
   Он  вернулся  домой,  не  зная,  как,  где  и  чем  теперь  быть  Нийлу
Кингсбладу.


   Вестл не упрекнула его за долгое отсутствие.
   - Ну, как твои ветераны? Что вы там делали, рассказывали друг  другу  о
своих подвигах?
   - Я тебе хочу сказать одну вещь, - сказал он решительно. - Я  пришел  к
убеждению, что в армии очень несправедливо относились к солдатам-неграм  -
они строили аэродромы, водили машины под огнем, а наград не получали.
   - Ай-я-яй! Может быть, и я, грешная, обделила их при  раздаче  медалей?
Сейчас же обращусь в конгресс и  потребую  немедленно  урегулировать  этот
вопрос. Бедненькие черномазики! Выдадим им  всем  Алое  Сердце  и  Розовый
Крест и Орден Изумрудного Арбуза второй степени!
   - Я говорю вполне серьезно, а сейчас я хочу вздремнуть, - заявил он.
   - Тоже вполне серьезно? - фыркнула она.
   Прежде чем прилечь, он должен был посмотреть  рисунок  Видди  -  проект
нового скоростного бомбардировщика.
   Он позабыл раскрыть окна, и в этот теплый летний вечер сон у  него  был
тяжелый и беспокойный.
   Гонимый страхом,  он  бежал  по  лесу  беспросветной  ночью,  увязал  в
трясинах, натыкался на деревья, ветки хлестали его по незащищенному  лицу.
Он задыхался так, что в груди болело и во рту нестерпимо жгло от жажды. Он
не знал, кто это гонится за ним, но знал: если догонят, будут бить  ногами
в пах, раздробят скулы, вырвут глаза.
   Он остановился, увидя впереди  круг  сверкающих  огоньков.  Это  горели
глаза собак-ищеек, присевших на задние лапы. А за ними в свете вспыхнувших
факелов он увидел полукруг  людей,  страшных  чудовищ,  каких  он  никогда
раньше не видал, с собачьим оскалом, складками жира  на  шее,  со  змеиным
холодом во взгляде, и  эти  люди  шли  на  него,  близились,  надвигались,
подступали.
   Кто-то вдруг сказал простым будничным тоном: "Вот  этим  крюком  удобно
будет поддеть черномазого насильника за ногу,  как  раз  войдет  в  мякоть
икры".
   Он лежал ничком, и огромный сапог - он ясно чувствовал запах навоза  от
подошвы - бил его по виску, но он лежал уже не на прелой  опавшей  листве,
он лежал на цементном полу, в крови и в грязи, и сапог  все  бил,  бил,  и
нестерпимая боль отдавалась в глубине черепа.
   Его подняли, хотя  он  отбивался;  его  поднимали  веревкой,  сдавившей
горло, медленно, постепенно; и потом он стоял на болотистой опушке леса  и
смотрел, как он висит на  суку  и  дергается,  и  лицо  у  него  было  его
собственное, румяное, в веснушках, лицо белого человека, а  нагое  тело  -
черное как уголь, черный  уголь,  лоснящийся  от  пота  в  неверном  свете
факелов, и черные руки и ноги дергались нелепо, смешно, как у автомата,  а
он и другие белые люди стояли кругом и смеялись: "Смотри, как его корежит,
паршивого ниггера! Скачет, словно лягушка, черная лягушка, смотри, как  он
скачет, черный ниггер! А еще говорят, что они тоже люди,  такие  же  люди,
как мы! Ха-ха-ха!"


   Он лежал, еще не придя в себя от ужаса.
   "Это могло бы случиться со мной. Даже в  Миннесоте  бывали  линчевания.
Меня ненавидели бы еще сильнее, чем тех, кто родился и жил негром. Это мою
шею могла захлестнуть веревка.
   Я не могу открыться и пойти на все это. Но если так нужно моему народу,
я должен.
   Но я не могу из-за Бидди. Я не хочу,  чтобы  ее  жизнь  была  отравлена
памятью об убитом отце, как у Фебы Вулкейп. А может быть, она сама захочет
драться? Может быть, даже  маленькие  девочки  теперь  такие  -  думают  о
бомбардировщиках, не знают жалости?"
   "Смотри, как он скачет, черная лягушка, а еще  говорят,  что  они  тоже
люди!"
   Он вдруг поймал себя на том, что ему хочется  убежать  к  Вулкейпам,  к
Мэри Вулкейп, а больше всего - к Райану.



22

   Доктор Кеннет подмигнул сыну в знак того, что у них есть  свои  мужские
секреты, и, отведя его в сторону, шепнул:
   - Ну, как твои исследования, подвигаются? Законны  наши  притязания  на
английский престол?
   Вопрос относился к такой далекой полугодовой древности, что  с  тем  же
успехом  можно  было  спросить:  "Решился  ты,  наконец,   голосовать   за
Резерфорда Б.Хейса?"
   Все еще под гнетущим впечатлением своего  сна  Нийл  пошел  к  отцу  на
традиционный воскресный ужин  -  горячий  суп,  холодная  курица,  жареный
картофель, мороженое из соседней аптеки. Бидди уснула на диване наверху, а
Вестл с матерью Нийла и его сестрой Джоан беседовала о Прислугах и Детях -
как беседовали, вероятно, все добропорядочные женщины в пещерах  каменного
века, в средневековых замках, под сенью пагод древней Китайской империи. В
доме царила  атмосфера  уюта,  уверенности  и  покоя,  как  обычно,  когда
прислуга бывает выходная.
   На вопрос отца Нийл ответил только:
   - Все роюсь  в  придворных  архивах,  ваше  величество,  -  и  поспешил
переменить тему.
   Он присматривался к матери и угадывал наследие негритянских  предков  в
ее черных глазах: но тут же напоминал себе, что еще недавно находил  черты
чиппева у Вестл.
   В своей одержимости Африкой он не должен был забывать, что в его  крови
живет и отвага индейцев. Вечером, не находя покоя, он говорил себе: хорошо
бы сейчас плыть в индейском челне по бурному озеру. Приятно  было  думать,
что к его обиходу относятся не только гроссбухи и плуги, но также челны  и
томагавки.
   Мирный воскресный уют не  успокоил  его;  не  нашел  он  забвения  и  в
показном веселье следующего вечера.
   То было очередное из  бесконечных  приветственно-хвалебных  пиршеств  в
честь Роднея Олдвика, скрашивавших последний отпуск  бравого  майора.  Ему
теперь предстояло вернуться в часть, чтобы снять свои майорские нашивки, а
затем уже окончательно приехать в родной город в качестве овеянного славой
ветерана и вновь приступить к адвокатской деятельности, оповестив об  этом
всех через газеты.
   Весь этот уже  всерьез  прощальный  вечер  Род  ораторствовал  на  свою
коронную тему:
   - Мы, ветераны, должны держаться вместе  и  дружно  давать  отпор  всем
элементам, породившим фашизм, над которым мы одержали  победу;  я  имею  в
виду низшие расы, чье вероломство ослабило мощь британской,  американской,
французской и голландской империй и тем дало возможность  ублюдку  Гитлеру
наброситься на Уинстона Черчилля.
   На Нийла точно оцепенение нашло,  когда  он  понял,  что  его  герой  -
человек не только злой, но и  глупый.  Тяжело  бывает  разочаровываться  в
друге, а Нийлу это было особенно тяжело.


   Нельзя  сказать,  что  после  того  страшного  сна  его  стала   мучить
бессонница. Не так легко  было  вызвать  бессонницу  у  Нийла  Кингсблада.
Размышлениям он обычно предавался в час утреннего бритья - его располагали
к задумчивости неисчислимые прелести электрической бритвы, изящной  вещицы
из никеля и пластмассы под  слоновую  кость,  которая  нежно,  точно  рука
любимой,  скользила  по  его  крепкому  подбородку  и  без  участия  таких
феодальных  пережитков,  как  мыло  и  кисточка,  соскабливала   блестящие
волоски, свидетельствуя о том,  что  в  современной  цивилизации  все-таки
кое-что есть.
   Глядя в круглое зеркало, укрепленное на  кронштейне  рядом  со