нал, и  потому  не  находил,
что сказать, представ перед удивленным взором Ивена, его жены Коринны,  не
такой черной, как он, и далеко не такой сердечной, и их детей, Уинтропа  и
Тэнкфул, этих чистейших янки, чьи предки жили в Массачусетсе с тех  давних
пор, как некий очень черный пращур-пилигрим бежал  в  этот  благословенный
край, если не на "Мэйфлауэре", то подпольной дорогой, а это почти  одно  и
то же.
   На этот раз Нийл не лгал Вестл; он позвонил по телефону и сказал Шерли,
что, может быть, не вернется домой к обеду.
   Дела.



29

   Не то чтобы у Тэнкфул и Уинтропа кожа была  много  светлей,  чем  у  их
отца, или волосы не так курчавились, или нос больше выдавался  вперед,  но
чувствовалось, что они еще в большей степени  сознают  себя  американцами.
Манера смотреть не опуская глаз, ходить не сгибая спины - все  это  делало
их похожими не на порождение невольничьего барака и хлопкового поля, а  на
то, чем они и были, - на  американских  подростков-школьников,  в  которых
необычной была, пожалуй, только их необычная душевная мягкость.
   Когда тебе постоянно твердят в школе, что американцы -  самый  храбрый,
самый богатый и самый великодушный народ, какой когда-либо знала  история,
поневоле проникаешься гордостью, что, кстати, не так уж  плохо,  если  эта
гордость умеряется более глубокой и разносторонней культурой,  прививаемой
дома.
   Нийл стал неуклюже объяснять причину своего визита:  проповедь  доктора
Брустера произвела на него неизгладимое впечатление  -  он  как  раз  ехал
мимо, - "думаю - зайду, поздороваюсь".  Уинтроп  сразу  загорелся  к  нему
любовью младшего брата к старшему, а Тэнкфул решила, что именно за  такого
мужчину она мечтала выйти замуж, только до сих пор ей такой не попадался.
   Увидев доктора Брустера без пасторского облачения, в коричневой куртке,
белой рубашке и простеньком синем галстуке бабочкой, легче было  поверить,
что он не только священник, но и почтовый служащий; и хотя речь  его  была
правильнее, а словарь -  богаче,  чем  у  Нийла  (или  Рода  Олдвика),  но
собеседником он оказался куда более веселым.  Смех  вольно  лился  из  его
могучей груди, широкого  рта,  большого  всепрощающего  сердца.  Жена  его
отнеслась   к   незваному   белому   гостю   более   настороженно,   более
подозрительно, с меньшей готовностью рисковать благополучием семьи.  Черты
лица у нее были тоньше, чем  у  доктора  Брустера,  особенно  нос,  словно
выточенный из коричневого агата.
   Нийл догадывался, что им обоим не терпится узнать, зачем он  пришел,  и
он их хорошо понимал: ему и самому хотелось бы  знать  это.  Поговорили  о
погоде, о городских делах,  сидя  кружком  в  маленькой  комнате,  которая
казалась еще теснее от солидной пишущей машинки, водруженной на некрашеный
стол, от книг по истории, богословию, антропологии, валявшихся на  древних
креслах, наделенных чувствительностью сейсмографа.
   Уинтроп был в восторге, что пришел  гость  -  мужчина,  который,  может
быть, разбирается в электричестве. Он спросил:
   - Вы когда-нибудь были радиолюбителем?
   - Нет, но у меня был приятель, который увлекался этим делом.
   - Пойдемте вниз, я вам покажу свой приемник.
   Нийл искренне пожалел, что нагромождение проводов и  ламп  в  крохотном
подвальчике кажется ему лишь грудой хлама, а когда Уинтроп похвастался: "Я
и Майами принимаю!" - он проникся к нему искренним уважением.
   - А вы держите связь с каким-нибудь иногородним радиолюбителем?
   - Да, с одним парнем в Далласе, Техас.
   - Он негр?
   - Никогда не спрашивал! Да нет, наверно, белый - он  какие-то  глупости
говорит о Гражданской войне. А не все  ли  равно?  -  укоризненно  заметил
Уинтроп, и Нийлу стало стыдно.
   - О чем же вы с ним беседуете?
   - Обычно о хай аллаи. Я когда-нибудь непременно буду играть. Но  сейчас
меня, конечно, больше всего  интересует  радиолокация.  Вы  согласны,  что
будущее за радиолокацией?
   - Безусловно, - сказал Нийл, знавший о радиолокации только то, что с ее
помощью можно как-то увертываться от айсбергов.
   Уинтроп тараторил:
   - Обязательно  всерьез  займусь  электротехникой  в  университете,  как
только мне разрешат. Я осенью поступаю в университет.
   - Я тоже учился в университете, - сказал Нийл.
   - Здорово!
   - А не рано вам еще?
   - Как это рано! Мне семнадцать лет! Этой весной я, как  лучший  ученик,
произносил выпускную речь в школе - вы не знали?  -  Уинтроп  говорил  без
хвастовства, но с неподдельной гордостью. - Ну, конечно, мне  было  легко,
потому  что  папа  мне  помогал.  Мы  с  ним  четырехлетнюю  программу  по
математике прошли за два года. Скажите-ка, мистер Кингсблад, вы,  наверно,
много занимались рыбной ловлей в Эрроухеде?
   - Да, когда-то увлекался. В озере Соубилл замечательная щука.
   - Эх, вот бы мне! Ловить рыбу, купаться, спать в палатке -  красота!  А
вместо того сиди тут и слушай все эти расовые разговоры. И кому они нужны?
В наше время только какой-нибудь деревенский  олух  не  знает,  что  между
черными и белыми людьми нет никакой разницы, все равно как между черными и
белыми котятами. Для вас это новость?
   - Нет, конечно, то есть более или менее. - Нийл поспешил уклониться  от
дальнейших вопросов, воскликнув с жаром: - А почему  бы  вам  не  провести
лето в Эрроухеде? Я укажу вам хорошее местечко.
   Мальчик отвернулся и пробормотал:
   - Вы забываете. На эти курорты цветных не пускают. Даже таких, как папа
и мама. Ох, пожалуй, и в самом деле не так уж это  бессмысленно,  все  эти
разговоры... Да потом у нас и денег не хватило бы. Мне придется  все  лето
работать, чтобы скопить для университета.
   - А какая у вас работа, Уин?
   - М-м, да вот ничего лучшего не  нашлось  -  просился  в  электрическую
компанию, но там со мной и разговаривать не захотели; и  в  радиомагазинах
тоже. Так что я работаю на вокзале, мою полы в зале ожидания и  в  мужской
уборной.


   Нужно  было  придумать  какое-нибудь  объяснение  своему   неожиданному
визиту. Вернувшись с Уинтропом из подвала, Нийл сказал миссис Брустер:
   - Мне хочется сообщить вам то, что вы, верно, и сами знаете. Ваш сын на
редкость одаренный мальчик. Я горжусь знакомством с ним. И он олицетворяет
явление, которое меня чрезвычайно интересует и лично и  как  представителя
банка: перспектива развития наших так называемых национальных меньшинств -
финнов, поляков, негров, литовцев  и...  -  Его  этнографические  познания
иссякли. - И всех вообще! Я хотел бы разобраться в этом.  Примете  меня  в
ученики?
   Ивен Брустер принял его еще до того, как он родился.  Коринна  Брустер,
судя по выражению ее лица, склонна  была  принять  его,  когда  он  станет
взрослым.
   - У меня к вам есть просьба: позовите доктора Аша Дэвиса и миссис Дэвис
и, пожалуй, мисс Софи Конкорд и позвольте мне угостить вас всех  обедом  в
закусочной, которую я приметил тут недалеко. Боюсь, это не совсем вежливо,
такое позднее приглашение, но если бы вы согласились...
   Ну как было не поощрить такого ревностного ученика!
   По дороге в закусочную Уинтроп  и  Тэнкфул  -  молодежь,  свободная  от
"расового комплекса", - шли  рядом  со  своим  новым  приятелем  банкиром,
ухватив его под руки, наперебой рассказывали ему о своем  щенке  колли  по
кличке Алджернон Суинберн.
   "А что, если бы нам повстречался Род Олдвик?"
   Длинная стойка занимала почти все помещение закусочной, но были в ней и
столики, вроде ломберных, со стульями из витой  проволоки.  Салфетки  были
бумажные. В карточке значились: антрекот, свинина, бифштекс  по-гамбургски
и  филе,  которое  уже  кончилось;  подавали  молодые  девушки,  ласковые,
старательные, но неопытные. Все было, как во  всех  дешевых  ресторанчиках
страны, в которой демократия началась с меню, мод и  ходовых  словечек  и,
пожалуй, на том и кончится.
   Большинство   обедающих   были   рабочие-негры,   некоторые   даже    в
комбинезонах. Но Нийл, у которого уже появились "свои" в этом черном мире,
увидел Джона и Мэри Вулкейп и приветствовал их так радостно,  как  никогда
не приветствовал Эшиела Денвера с супругой. А когда у  Брустеров  с  Софи,
Ашем и Мартой завязался свойский разговор за свининой с капустой, ему  уже
гораздо легче было принять в нем участие.
   Вероятно, нет ничего примечательного в том, что разговор этот  вертелся
вокруг горестей негров. И пусть даже многое Нийл слышал не впервые - разве
мистер Пратт и мистер Денвер не твердили без конца о горестях банкиров или
Род Олдвик о горестях солидных адвокатов и охотников на диких уток?
   В этот вечер предметом обсуждения был преподобный доктор  Джет  Снуд  -
по-видимому,   самая   большая   пакость,   какая   только   водилась    в
Гранд-Рипаблик.
   Когда крупные религиозные секты - методисты, баптисты, пресвитерианцы -
от  стонов  и  возгласов  "аллилуйя"  перешли  к  газосветной   готике   и
литературным обзорам с амвона,  замученные,  усталые  люди  устремились  в
новые церкви, где им хоть и не обещали роста  зарплаты,  но  гарантировали
спасение души и  где  они  могли  во  всеуслышание  ругать  дьявола,  папу
Римского и Уолл-стрит, вознаграждая себя за то, что нельзя во всеуслышание
ругать хозяев. На чердаках, в  пустующих  магазинах  и  складах  возникали
удивительные новые секты, вроде церкви Библейского Спасения во Христе  или
Общины Святых Избранников  Божиих,  под  чем  следовало  понимать  десяток
усталых мужчин и женщин, восемь молитвенников и четыре скамейки.
   С чисто американской  предприимчивостью  духовные  пастыри,  которые  в
менее просвещенные времена были бы продавцами  патентованных  средств  или
коммивояжерами, учли, что можно делать неплохие дела, если возвести себя в
священнический или даже  епископский  сан,  снять  помещение  и  придумать
название для церкви, -  а  дальше  вся  работа  сводилась  к  тому,  чтобы
погромче вопить да пожалостней причитать и по три раза  в  сеанс  собирать
пожертвования.
   Среди таких новейших аттракционов в Гранд-Рипаблик славился некий  Джет
Снуд, который, не  окончив  средней  школы,  был  тем  не  менее  доктором
богословия.   Он   являлся   владельцем    большого    сарая    на    углу
Саут-Шамплен-авеню и Ист-Уинчелл-стрит в Саут-энде и сам  же  состоял  при
нем  главным  зазывалой,  рекламируя  свое  заведение  под   романтическим
названием "Скиния Божиих Откровений,  Основанная  на  Библии:  Христос  за
Всех, и Все за Христа".
   По правде  сказать,  преподобный  доктор  ни  в  одном  городе  не  мог
продержаться дольше пяти лет, так как знал только пятнадцать проповедей  и
пятьдесят эстрадных трюков, и даже  его  хмурым,  отупелым,  вечно  жующим
резину слушателям под конец становилось невмоготу. Но пока дело  шло,  оно
давало отличную прибыль, потому что аудиторию приятно щекотали разговоры о
грешниках  и  адском  огне,   и   шведки-горничные,   немцы-приказчики   и
янки-монтеры чувствовали, что если им недоступно общество Хайрема Спаррока
в Федеральном клубе,  то  зато  они  могут  наслаждаться  обществом  бога,
ангелов и праведных душ в  Скинии  Божиих  Откровений  -  вход  свободный,
пожертвования добровольные (но частые). Джет, оглушая слушателей  длинными
высокопарными словами, приправленными сленгом, убеждал их в том, что  если
снобы из Коренных Американцев смотрят на них сверху вниз, то и они, в свою
очередь, могут быть снобами и смотреть с презрением и ненавистью  на  всех
евреев, негров, католиков и социалистов.
   Здесь же, в закусочной, Аш Дэвис объяснил Нийлу:
   - Таких Снудов в городе несколько, но Джет  самый  крупный  из  них,  и
своих последователей они  вышколили  так,  что  это  готовые  резервы  для
Ку-клукс-клана. Совсем не смешно будет, когда эти шайки христова  воинства
бросятся избивать несчастных негров и жечь их дома. Вы друг нашего народа;
как вы думаете, могли бы вы что-нибудь предпринять против мистера Снуда?
   - Я, конечно, постараюсь, - сказал Нийл.
   И знал, что он, конечно, ничего не сделает.


   К их столу подсел молодой человек в военной форме с нашивками  капитана
военно-воздушных сил, темнолицый, стройный и улыбающийся. Нийлу объяснили:
это капитан Филип Уиндек, он пошел в армию с последнего курса  инженерного
отделения  Миннесотского  университета  и  совершил  немало   полетов   на
итальянском фронте.
   - Понимаете, - сказал он Нийлу, - я,  собственно,  уже  не  имею  права
носить этот мундир, но сегодня у нас была встреча  боевых  друзей.  Завтра
снова надену комбинезон.
   - А чем вы занимаетесь?
   - Моя мечта - подзаработать денег, жениться и вернуться в училище.  Мне
казалось, летчику, да еще с техническим образованием, нетрудно будет найти
работу. Ну, ни на аэродроме, ни в автомобильных фирмах ничего  у  меня  не
вышло, даже разговаривать не стали, но, к счастью,  удалось  вернуться  на
старое место, где я работал до училища, - в  Общедоступный  Гараж  О'Тула,
смазчиком и мойщиком машин. Дрексель Гриншо, отец  моей  невесты,  мог  бы
устроить  меня  мыть  посуду   в   ресторане.   Я,   однако,   счел,   что
возвратившемуся герою, который собирался держаться так скромно, когда  его
будут встречать с двумя оркестрами и речью мэра, более  подходит  место  в
гараже, где демобилизованные белые  рядовые  будут  покрикивать:  "Эй  ты,
черная сволочь, поворачивайся живее!"
   И, как  обычно,  все  дружно  захохотали  над  печальной  судьбой  Фила
Уиндека, и сам  он  громче  всех.  Лучше  уж  смеяться  над  Неблагодарной
Республикой, чем унывать  и  лить  слезы.  Один  только  Нийл  не  скрывал
возмущения. Но его радовало, что это  ветеран,  соратник  по  итальянскому
походу, отнесся к нему как к другу,  и  сам  он  как  друга  приветствовал
Райана Вулкейпа, когда тот появился - уже без мундира, уже не военный.
   Далеко зашел Нийл, дальше, чем сам думал.


   Как всякая женщина, радующаяся, когда ее новый  поклонник  благосклонно
принят в семейном кругу, Софи Конкорд следила за тем, как Нийл себя держит
с Филом, с Райаном, с детьми Ивена, и была довольна. Это она  после  обеда
предложила Нийлу:
   - Брустеры и Дэвисы идут сейчас на собрание Комитета - ну как же иначе!
Без этого они спать не  лягут.  Комитеты  -  это  привычка,  хуже  всякого
наркотика. А мы четверо, я, вы, Райан и Фил, давайте пойдем в "Буги-Вуги",
посмотрим черненьких в их  самом  некомитетском  виде.  Вы  ведь  типичный
турист, изучающий  нравы  трущоб.  Познакомились  с  Ашем  и  с  Ивеном  и
вообразили, что все мы интеллигенты  с  непорочной  душой,  ведущие  своих
соплеменников в эфиопское царство разума. А давайте взглянем на тех,  кого
ведут, к величайшему их неудовольствию! Я уж  даже  не  знаю,  кто  больше
упирается, когда его берут  за  руку  и  тащат  в  это  самое  царство,  -
неграмотный батрак,  или  искушенная  горожанка,  или  богатый  коричневый
специалист вроде доктора Мелоди. Но так или иначе, пошли смотреть  веселых
девочек.


   В "Буги-Вуги" было вдоволь шума и мишуры, но все же Нийл не нашел здесь
той атмосферы порока, которая рисовалась его  романтическому  воображению.
Это была большая комната в форме буквы Г,  вся  в  золоченых  трельяжах  с
искусственными орхидеями. Оркестр - три толстых веселых негра  в  вишневых
фраках и золотых котелках (ансамбль Дьюка Эллингтона в местном масштабе) -
истязал рояль, барабан и кларнет. Цветные матросы и  солдаты  танцевали  с
фабричными работницами, цветными и белыми, в не  меньшей  тесноте,  чем  в
самых дорогих злачных местах, где веселятся и потеют нью-йоркцы. Девушек с
шоколадной  или  пепельной  кожей,  улыбающихся,  но  молчаливых,  кружили
молодые негры, танцевавшие с врожденным изяществом и легкостью.
   Нийл как-то не сразу осознал, что за  одним  из  столиков  сидит  Борус
Багдолл,  хозяин  заведения,  а  задорная   девушка   напротив   него,   в
полупрозрачном зеленом шифоне, - Белфрида, и оба они  смотрят  на  него  и
скалят зубы. Он пожаловался своим спутникам:
   - Вон  там  сидит  девушка,  которая  у  нас  служила  и  которая  меня
ненавидит, - Белфрида Грэй. Лихая девица. Только,  пожалуйста,  Райан,  не
пытайтесь агитировать меня и не доказывайте, - что она жертва среды.
   - А почему? Давайте подойдем, поговорим с ней. Я ее знаю с  детства.  А
вам,  наверно,  незнакомо  такое  культурное  удовольствие,  как  получить
пощечину от кухарки.
   И вот Нийл, к великому своему удивлению, впервые взглянул  в  лицо  той
Белфриде, которая много месяцев спала под одной крышей с  ним,  и  увидел,
что это Нелл Гвинн, только выточенная из черного дерева; те  же  глаза,  и
улыбка, и живость, и задорная ветреность нрава. С томной  грацией  -  так,
должно быть, прелестная  продавщица  апельсинов  оскорбляла  какого-нибудь
лорда - она протянула:
   - Да это же мистер Кингсблад! Вот не  ожидала  вас  встретить  в  таком
местечке. Я думала, если уж вы уходите из дому, так только  на  занятия  в
воскресной школе.
   - Вы отлично знаете, что я никогда не вел занятий в воскресной школе! -
возмутился Нийл, оскорбленный в  своем  мужском  достоинстве  охотника  на
диких уток.
   - Будто бы?
   - Что вы теперь делаете, Белфрида?
   Белфрида и Борус переглянулись, как будто вопрос был ужасно глупый,  но
она сжалилась над неопытным белым бюргером и снизошла до ответа:
   - Я открыла косметический кабинет. Мы вдвоем - я и  еще  одна  девушка.
Клиентура у нас только избранная, настоящие дамы или пасторские жены  -  и
не рассчитывайте, что вам удастся закрутить с какой-нибудь через  меня.  У
них у всех есть кавалеры, и такие, что денег не считают.
   Она вызывающе посмотрела на Нийла,  потом  неприязненно  посмотрела  на
Софи, потом взглянула на Боруса и хихикнула.
   Нийл сказал просительно:
   - Я надеюсь, вы нас не поминаете лихом, Белфрида.
   Она - небрежно:
   - Нет, зачем же. Вы-то, конечно, что с вас взять, но  миссис  Кингсблад
молодец. Она - с перцем. От белого мужчины, вроде вас, особенный  прыти  и
ждать нечего, но она - она такая умница, что негритянке  впору.  Ну,  рада
была вас повидать, мистер.
   - Гм... Белфрида, мне очень жаль, что мы не поладили. Возможно, тут  во
многом я виновен.
   - Еще бы! Вы всегда вели себя так, как будто  знали  наверняка,  что  я
нахалка, ну я и стала нахалкой. Господи боже! Я ведь не в гостиной  росла!
Я росла среди сапожных щеток и  с  тринадцати  лет  привыкла,  что  каждый
встречный белый пристает ко мне. Когда  я  поступила  к  вам,  мне  сперва
понравилось жить в отдельной комнатке, но  вы  с  вашей  Вестл  повадились
лазить туда и смеяться над моими вещами и что у меня не  убрано.  А  между
прочим, мистер, когда вечно приходится убирать чужие постели, то  делается
так тошно, что уж на свою смотреть не хочешь и  думаешь:  хоть  у  себя-то
можно себе позволить быть неряхой, если тебе охота. Но вы и туда совались.
И вечно шушукались про меня - шу-шу-шу да шу-шу-шу!
   - Белфрида, мне очень жаль, честное слово.
   - Ладно, что уж там. Ну, рада была повидать вас.
   Наш  мистер  Кингсблад  довольно  ясно  почувствовал,   что   аудиенция
окончена,  и,  проглотив  это,  покорно  поплелся  к  своему  столику   за
безмолвной Софи, улыбающимся Филом  Уиндеком  и  ироническим  Райаном.  Но
прежде  чем  готовый  вопрос  успел  сорваться  с  чьих-нибудь   губ,   он
воскликнул:
   - Она просто великолепна!
   Мисс Софи Конкорд не стала дразнить его тем, что он получил  щелчок  от
своей бывшей кухарки. Напротив. Она поддела его супружески шутливо:
   - А в каких отношениях вы состояли с мисс Белфридой, мой милый друг? А?
Вот что мне хотелось бы знать!


   В укромном уголке стоял столик, за которым собирались обычно старейшины
цветной колонии: Дрексель Гриншо, Уош, чистильщик обуви и  Мак,  проводник
"Борапа", - когда он заезжал в город навестить сестру. Сегодня с ними  был
еще четвертый - механик Шугар Гауз. Фил Уиндек как будущий зять  относился
терпимо к величавому старому Рыцарю Камчатных Скатертей и потащил Нийла на
поклон к дядитомовскому столику.
   Там н