вам,  в
какой степени оно отзовется на мне, поскольку я  несу  ответственность  за
репутацию этого банка.
   Как истинный янки, я всегда относился к вам, цветным людям,  с  большим
участием и всегда  считал,  что  было  бы  милосерднее  ограничивать  ваше
образование начальной школой, чтобы  вы  не  строили  себе  иллюзий  и  не
сознавали всей глубины своего несчастья. Но я думаю, что в вас лично белая
кровь перевешивает неполноценные примеси, и потому вы всегда относились  к
этому Учреждению лояльно, так же  как  это  Учреждение  всегда  относилось
лояльно к своим служащим.
   В создавшемся щекотливом положении - я, заметьте, не проявляю излишнего
любопытства к вашим мотивам - мы  по  мере  сил  окажем  вам  поддержку  и
всячески постараемся изыскать способ не расставаться с вами. Но...
   Вы, надеюсь, поймете, что будет гораздо разумнее, если некоторое  время
вы не будете непосредственно соприкасаться с публикой. Мы  не  можем  себе
позволить заслужить славу Учреждения, которое держит  на  работе  цветных,
когда многим из наших белых ветеранов уже грозит безработица.
   Так что, пожалуй, мне придется поставить во  главе  нашей  Консультации
для ветеранов кого-нибудь  другого,  а  вам  я  найду  счетную  работу  во
внутреннем зале, где вы,  во  избежание  толков,  будете  скрыты  от  глаз
клиентов. Люди бывают так  нетактичны!  Но  я  постараюсь  уговорить  наше
правление не снижать  вам  жалованья...  пока.  Итак,  Нийл,  голубчик,  -
закончил он бодро, - вы, конечно, понимаете мою точку зрения?
   - Да.
   Вот и все, чем этот цветной человек нашел  возможность  помочь  бедному
мистеру Пратту.


   Он  вернулся  в  помещение  Консультации,   которую   сам   задумал   и
организовал, и стал собирать со стола свои личные вещи - фотографию  Вестл
и Бидди, трубку, итальянскую монету, найденную на поле боя.
   Его позвали к телефону. Звонил доктор Норман Камбер:
   - Нийл, я говорю из приемной вашего отца.  Немедленно  приезжайте.  Ваш
отец внезапно скончался несколько минут тому назад.
   Он думал: "Это  просто  нелепо.  Мелодрама  какая-то".  То,  что  сразу
произошло так много событий, оглушило его,  и  в  этом  было  даже  что-то
приятное. Лишь постепенно в мозгу оформилась горькая мысль, что он никогда
больше не сможет поговорить с отцом; никогда  не  увидит  его  застенчивой
улыбки из-под рыжих усов, не услышит его безобидных  шуточек;  никогда  не
дождется его прощения за то, что стал негром.
   Он вспомнил,  как  отец  его  мечтал  возродить  королевскую  династию;
вспомнил, как ловко  он  управлялся  со  всякой  домашней  работой;  потом
подумал: когда будут похороны - в воскресенье или в понедельник; а если  в
понедельник, то нужно ли потом возвращаться в  банк?  В  Консультации  для
ветеранов его, наверно, будут ждать клиенты.
   И вспомнил, что в его Консультации его никогда больше не будут ждать.
   Потом все эти мысли вытеснила нежность к  матери,  которая  теперь  так
одинока. Впрочем, она не одна. С ней остается Джоан. И по его вине обе они
причислены к неграм, обречены на полное одиночество -  удел  всех  негров,
живущих среди белых людей.
   Он устало брел по улице, и его неотступно преследовал  образ  матери  -
сидит одна, не решается ни с кем  поговорить  даже  в  этот  страшный  час
смерти.



40

   Кабинет доктора Кеннета Кингсблада помещался  в  Доме  Специалистов  на
Чиппева-авеню, всего в одном квартале от Второго Национального.
   В вестибюле толпилось столько народу - мужчины на костылях,  мужчины  с
рукой на перевязи, растерянные женщины с детьми на руках, - что Нийл попал
в лифт только в третью очередь. Лифтерша была красивая. Она кокетничала  с
молодым человеком в белом плаще, но  успела  улыбнуться  Нийлу  и  ласково
сказала ему: "Пятый этаж - вам выходить". Его удивило, что она, видимо, не
знает, что ждет его на этом этаже, в нескольких шагах от ее клетки.
   Страшно было  войти  в  чисто  прибранную  банальную  приемную  доктора
Кеннета - два кленовых стула с клетчатыми  подушками,  на  кленовом  столе
стопка иллюстрированных журналов и всегда зажженная лампа под  абажуром  с
изображением плывущего по волнам фрегата, - войти и увидеть на  кушетке  с
клетчатыми подушками мертвое тело отца. Голова его тонула в тени, падавшей
от стола, а на столе лежала открытая книга для записи  больных,  и  против
чьей-то фамилии был аккуратно помечен еще не  наступивший  час.  На  книге
лежали уже ненужные старые очки. Дужка была обмотана посеревшим от времени
пластырем, и Нийл вспомнил, как отец,  весело  поглядывая  на  него  через
толстые стекла, обещал зайти в мастерскую,  на  том  же  этаже,  и  отдать
оправу в починку.
   Молоденькая ассистентка не отрываясь смотрела на  безжизненное  тело  и
плакала, вся красная от испуга и жалости.
   В ту минуту, как Нийл повернулся к доктору Камберу, чтобы  услышать  от
него профессиональные слова утешения, в комнату ввалился брат Роберт.
   - Хорошо, что вы застали меня в банке, док. Я как раз собирался уезжать
в пекарню и, наверно, не скоро еще попал бы сюда, а я... Ох,  папа,  папа!
Нет, я просто не могу поверить! Зачем ты ушел от нас?
   Он обернулся к Нийлу:
   - Это ты его убил! Твои сумасшедшие выдумки  свели  его  в  могилу.  Ты
виноват в его смерти, и я этого не забуду!
   Доктор Камбер приказал:
   - Перестаньте, Боб. По всем признакам ваш отец умер  от  грудной  жабы.
Нийл тут ни при чем. Вероятно, ваш отец гордился его мужеством.
   В небольшой комнате стало тесно: из своих кабинетов, помещавшихся в том
же здании, пришли доктор Рой Дровер, председатель  Федерального  клуба,  и
доктор Кортес Келли, сосед Нийла и заядлый  охотник  на  уток;  и  Дровер,
удостоив Нийла долгим неприязненным взглядом, возразил Камберу:
   - Ну, не скажите, доктор. Выходки Нийла вполне могли повредить старику.
Нельзя говорить так уверенно.
   Доктор Келли вступился:
   - Да бросьте вы, Рой. Нийл - идиот, и я надеюсь,  что  его  выселят  из
нашего района, как всякого другого ниггера, но старика он не убивал.  А  в
общем пошли!
   Голоса спорящих затихли в коридоре, а Нийл,  Роберт,  доктор  Камбер  и
заплаканная ассистентка еще долго молча прислушивались  к  неестественному
молчанию мертвого.
   Нийлу вспомнилось, как в октябре отец энергично сгребал сухие листья  и
философствовал:
   "Больше всего люблю осень. Самое спокойное время  года.  Я  всегда  так
занят, хоть заработки у меня и не бог весть какие, и от осени моей жизни я
предвкушаю много покоя и радости. Великое дело - покой".
   Но не этот покой - лежать на  кушетке  в  приемной,  неподвижно  сложив
нервные руки.
   "И я - его убийца? Теперь он никогда не узнает  о  потомстве  Екатерины
Арагонской, а может, это все-таки правда? Что же, я и мечту его убил?"
   Рука доктора Камбера лежала у него на плече, но Нийлу хотелось, чтобы с
ним была Вестл... И Софи. И Мэри Вулкейп.
   Роберт сморкался и плакал. Самый старший из детей доктора  Кеннета,  он
больше других остался ребенком и бежал к отцу со  своими  горестями,  даже
когда сам уже стал отцом. Это  был  великовозрастный  мальчишка  с  фермы,
охваченный горем и страхом, и Нийл только сейчас понял,  чем  явилось  его
сообщение  о  негритянских  предках  для   этого   неумного,   жадного   и
привязчивого отца семейства.
   А затем прибыл Роберт Харт из похоронного бюро,  и  с  этой  минуты  до
того, как гроб опустили в январскую землю, два Роберта несли на  себе  все
заботы. Они были очень похожи  друг  на  друга:  одинаково  торжественные,
одинаково блестяще умеющие справляться с  маленькими,  никчемными  делами,
одинаково уверенные, что в гробу доктору Кеннету приятно иметь под головой
чистую мягкую подушечку.
   И одинаково убежденные в том, что Нийл убил его.


   К похоронам  худое,  доброе  лицо  его  отца  усилиями  бальзамировщика
приобрело отвратительное сходство с  восковым  красавцем  из  паноптикума.
Нийла резнула догадка, что нарядная отделка  гроба,  видная  в  квадратном
прорезе крышки, вероятно, тут и кончается - из соображений экономии, и  он
почувствовал, что ненавидит этот мишурный бизнес  смерти  без  хлопот  для
родных и знакомых; ненавидит двух шепчущихся Робертов, которые всем  своим
важным видом словно говорили: "Не предавайтесь горю  -  смотрите,  как  мы
держим себя в руках - цены исключительно низкие - открыто круглые сутки".
   Вдвоем они добились того, что Нийл ощущал себя чужим в отцовском доме.
   Мать его - слабенький клочок тумана - держалась спокойно,  не  плакала,
не строила из себя героиню даже в этот единственный день, когда  имела  на
это право. Она покорно выполняла все, что ей диктовали  два  Роберта.  Они
так мужественно опекали ее, так любезны были их неуклюжие попытки снять  с
нее бремя скорби, недоступной их пониманию!
   Больше всего льстило двум Робертам присутствие мэра Флирона  и  бывшего
мэра Билла Стопла, которые, сняв шляпы,  многозначительно  поглядывали  на
Нийла, точно без слов обещали ему, что на сегодня оставят его в покое.
   А гроб стоял посреди гостиной, и вокруг него толпились  чужие  люди,  -
Нийл мог бы поклясться, что они никогда  не  видели  доктора  Кеннета  при
жизни, и раскрашенная кукла в гробу, казалось, ждала, и все они, казалось,
ждали чего-то, сидя на взятых напрокат стульях,  и  в  комнате  нестерпимо
пахло множеством диковинных цветов, а карандашный портрет доктора  Кеннета
был  завешен  черным  покрывалом,  наскоро  выкроенным  из  шторы   времен
затемнения. Только маисовая трубка доктора Кеннета,  которую  два  Роберта
забыли убрать с пианино, никого не обманывала и ничего не ждала.
   Роберт Харт священническим жестом поднял руку, и Роберт Кингсблад  тоже
поднял руку и повернулся к матери, которая только теперь  разрыдалась.  Со
смущенным видом, шагая, как автоматы,  к  гробу  подошли  четверо  мужчин.
Среди них были Седрик Стаубермейер и У.С.Вандер  -  два  соседа,  питавшие
особо лютую ненависть к перевоплотившемуся Нийлу.
   За все время никто из присутствующих не заговорил с ним  -  все  только
молча кланялись непроницаемо-вежливой Вестл и взбудораженной Бидди.
   Гроб,  наклонившись,  медленно  поплыл  вниз  над  ступенями  парадного
крыльца. Нийл  только  сейчас  почувствовал  всю  бесповоротность  смерти.
Последний раз отец спускался по этим ступеням, по которым он  столько  лет
суетливо и быстро бегал вверх и вниз; и теперь он не мог  даже  пройти  по
ним сам. Его несли, и он не мог напоследок оглянуться на свой дом.
   Харт рассадил всех по  машинам,  следуя  сложным  правилам  придворного
этикета, как будто Смерть - монарх, строго требующий  соблюдения  чинов  и
званий. Элис Уттик Кингсблад и Китти  Кингсблад  Сэйворд  поспорили  из-за
того, кому ехать с мамой. Роберт Харт  успокоил  и  примирил  их  с  таким
деловито набожным видом, словно  хотел  сказать:  "Пройдет  и  это,  и  вы
удивитесь, какой скромный счет я вам представлю".
   Машины шли с зажженными фарами, чтобы все  знали,  что  это  похоронная
процессия. Закон штата  гласил,  что  всякий,  кто  пересечет  ей  дорогу,
оскорбит чувства доктора Кеннета и обязан будет заплатить штраф.
   Потом гроб вознесся по лестнице в  баптистскую  церковь  Сильван-парка,
где доктор Шелли Бансер в полном облачении дожидался его  с  таким  лицом,
будто он никогда не играл в рамми, но проводил всю жизнь в  унылой  келье,
размышляя  о  последнем  воскресении.  Проповедь   его   содержала   много
утешительных слов, и он обещал  всем  собравшимся,  что  скоро  они  снова
свидятся со своим другом, но казалось, сам он мало этим озабочен.
   Нийл опять подумал о незнакомых людях, явившихся  проводить  его  отца.
Кто они такие? Пациенты? Может, некоторые из них знали отца лучше, чем он,
его сын? Ему стало тоскливо, и вдруг его руку ободряюще сжала  умная  рука
Вестл.
   Он заметил, что многие смотрят не на пастора, а на  него;  и  вспомнил,
что для половины этих людей он - переодетый негр, которого уличили и скоро
выгонят из города. Потом он увидел в заднем ряду двух неожиданных  гостей,
пытавшихся взглядом заверить его в своей  крепкой  дружбе.  То  были  Ивен
Брустер и дантист Эмерсон Вулкейп - коллега доктора Кеннета, с которым тот
за всю жизнь не сказал ни слова.
   На кладбище Форрест-лон было  холодно,  и  над  теми,  кто  еще  стоял,
поеживаясь, у могилы, напутственные слова доктора Бансера плыли и повисали
в воздухе, как серые снежные хлопья.
   Потом все повернулись и пошли прочь, оставив его отца одного.


   Дома Вестл, так долго являвшая чудеса терпения, накинулась на него:
   - Хватит тебе лить слезы об отце. Ему ты уже ничем  не  поможешь.  Зато
есть многое, что ты мог бы сделать для  меня  и  для  нашего  ребенка.  Ты
когда-нибудь думал о том, что она до  некоторой  степени  и  твоя  дочь  и
беззаботностью вся в тебя? Раз ты так обожаешь  правду  и  справедливость,
что решил превратить нас в негров, скажи, пожалуйста, как ты представляешь
себе наше будущее? Ты не спросил моего совета, прежде чем  выставить  себя
на позор, так что теперь я жду указаний.
   - Вестл! Это после того, как ты на похоронах была такая хорошая!
   - Должно быть, слишком хорошая. Что ты намерен делать, если эта  старая
грымза Пратт выставит тебя из банка?
   - Не знаю.
   - А не кажется ли тебе, что пора об этом подумать?
   Он кивнул головой.



41

   Они грустно проводили вечер одни, за чтением.  Когда  затрещал  дверной
звонок, Вестл удивилась:
   - Одиннадцатый час,  кто  бы  это  мог  быть?  Наверно,  братец  Роберт
притащился поныть и повздыхать в свое удовольствие. Давай, я пойду открою.
Скажу ему, что мы уже собирались спать.
   Стукнула дверь, и сейчас же раздался шум голосов и  громкий  вызывающий
хохот. Нийл вскочил, готовый к драке,  но  услышал,  как  Вестл,  голосом,
похожим на чуть резковатую флейту, приглашает:
   - Пожалуйста, пожалуйста, заходите. Мы очень рады... Как мило  с  вашей
стороны!
   В дверях показались три черных лица и одно  напудренное  до  мертвенной
белизны, все с одинаковым злорадным весельем в глазах, - Борус Багдолл  из
"Буги-Вуги", Хэк Райли, демобилизованный  солдат-негр,  девушка-полька  по
имени Фэйдис - фамилии ее никто не знал - и  черная  роза  Белфрида  Грэй,
которая тотчас же затараторила:
   - Говорила я, что когда-нибудь войду в этот дом  с  парадного  крыльца,
что ж, вот и вошла!
   - Вот и вошли! - ласково согласилась Вестл.
   Самоуверенный, но томный, подтянутый, как летчик  в  полете,  с  тонким
носом,  задорно  темневшим  над  ослепительно  пестрым  галстуком,  черный
ястреб, гроза и ужас мелкой птахи,  Борус  подмигнул  Вестл,  с  насмешкой
глянул на озадаченного Нийла и сказал спокойно:
   - Добрый вечер. Моя фамилия - Багдолл. Я содержатель  кабака.  До  меня
дошли слухи, что в городе появилась новая смешанная  пара,  а  я  в  таких
случаях всегда захожу и приглашаю в компанию.
   Фэйдис подхватила:
   - Да, мы с ним тоже смешанная пара. Он раньше гулял с  Бел,  но  Бел  с
Хэком спелись лучше, и Борус теперь мой кавалер, а я такая же  белая,  как
вы, может, даже побелее, но своего чернушечку я  просто  обожаю!  Да,  да,
Вестл, у меня тоже дружок из цветных, как и у вас, и до чего же мне с  ним
хорошо!
   Нийл шумно потянул носом воздух, готовясь дать отпор непрошеным гостям,
но тут прозвучал голос Вестл, отчетливый, тихий, уловимый только для мужа:
   - Нет. Я хочу, чтобы ты увидел  своих  интеллигентных  друзей  во  всей
красе!
   И вслух приветливо:
   - Садитесь, пожалуйста. Как ваши дела,  Белфрида?  Извините,  я,  может
быть, слишком фамильярна?
   Она говорила так просто, так весело, что, в сущности,  уже  сорвала  их
затею. Борус, знаток светских  отношений,  стоял  в  непринужденной  позе,
чуть-чуть возвышаясь над Вестл; отдавая ей должное, он сказал:
   - А знаете, дамочка, вы славный малый.
   Он смотрел  на  нее,  забавляясь,  как  будто  знал  все  ее  мысли,  и
снобистские замашки, и великодушные порывы,  как  будто  повидал  ее  и  в
вечернем платье и в купальном костюме; и в конце концов под этим  взглядом
она покраснела и не выдержала. Она торопливо проговорила:
   - Нийл, я пойду принесу твоим друзьям чего-нибудь выпить. Ты пока займи
их.
   Он отметил про себя, как держится Борус -  насторожен,  подтянут,  весь
наизготовку,  -  и  сказал,  медленно  выговаривая  слова  в  предчувствии
скандала:
   - Зачем, собственно, вы сюда явились?
   - Может, просто подразнить вас, а может, посмотреть, что же вы такое  -
в самом деле свой или же  очередной  проповедник-любитель,  специалист  по
расовому вопросу из интеллигентов. Нам любопытно, уживетесь ли вы с  нами,
с угольщиками, Нийл.
   Он подумал, что следовало бы обидеться, но почувствовал, что обиды нет,
что высокие,  затейливые  социальные  перегородки,  отделявшие,  казалось,
капитана Кингсблада (из рода Кингсбладов!) от черного кабатчика  Багдолла,
были перегородками призрачными и что, пожалуй,  неплохо  бы  опереться  на
дружбу такого Багдолла, когда все Федеринги пойдут на него войной.
   - Хочу ужиться, Борус, - сказал  он  очень  серьезно.  -  Но  пока  мне
трудно. Я хотел бы знать, могу ли я рассчитывать на вас.
   - Еще бы! - закричал Хэк Райли, а Борус протянул: "Пожалуй",  -  и  это
прозвучало, как обещание или как полуобещание, если не на  сейчас,  то  на
будущее.
   Вернулась в комнату Вестл с большим  деревянным  подносом,  уставленным
бутылками, сифонами, льдом. Хэк встал, неуклюже протянул к  подносу  руки,
но проворный Борус опередил его и тотчас же принялся сбивать  коктейли,  а
Хэк  и  Фэйдис  боязливо  оглядывали  комнату,  дивясь  царившему  в   ней
безмятежному спокойствию. Потом все выпили, и  сразу  все  изменилось:  не
было больше непрошеных черных гостей и надменных белых  хозяев,  а  просто
шестеро молодых людей от души веселились, хохоча и не особенно стесняясь в
выражениях. Хохотали и над анекдотами Боруса о жадности белых  полисменов,
и над суждениями Хэка о белых сержантах, и над  тем,  какое  лицо  было  у
Вестл, когда она открыла дверь и увидела их.
   Белфрида стала расспрашивать:
   - Как Бидди?
   - Ой, такая огромная стала! - отвечала мамаша Вестл.
   - Вы ей побольше цветной капусты давайте.
   - Я даю.
   - А как Ниггер, то есть Принц? - спросила Белфрида.
   Не обошлось, разумеется, и без расовой темы.
   В вопросах негритянской культуры Борус был  одного  мнения  с  мистером
Федерингом.
   - И на что черномазому театры - было бы в кармане побольше  да  девочка
хорошая, беленькая или черненькая, все равно, - издевался он.
   Хэк Райли признался:
   - Я думал заставить вас поплясать, капитан, но  вы,  оказывается,  свой
парень. Достанется вам от белой  сволочи.  Да  наплевать!  Мне  всю  жизнь
достается! Посмотрел бы я, как вы станете грузить ящики или мыть посуду.
   Они просидели не больше часа. Прощаясь,  Белфрида  потрепала  Вестл  по
руке, а затем вся развеселившаяся  компания  укатила  в  роскошной  машине
Боруса, крича:
   - Вы ребята что надо! Приезжайте в "Буги-Вуги".
   Когда-то их предки  плелись  вдоль  обочины  дорог,  по  которым  белый
господин скакал верхом, но в автомобиле негр мчится так же быстро,  как  и
белый.
   Нийл начал:
   - Они, конечно, сорвиголовы, но славные. И это  надежные  друзья,  если
когда-нибудь нам понадобится их дружба.  Теперь  ты  понимаешь,  почему  я
отношусь к ним серьезно?
   Вестл смерила его холодным взглядом.
   - Друзья? Этот сброд? Мой милый мальчик, ты совсем с ума сошел.
   - А мне казалось, что они тебе понравились.
   - Просто я не желала, чтобы нам перерезали глотки.
   - Фу, чушь какая! - возмутился  Нийл.  -  Они  гораздо  добропорядочнее
Кертиса Хавока и уж, наверно, умнее.
   - Это нетрудно! Но ты, что же, хочешь сказать, что тебя не  приводит  в
ярость усмешечка этого отвратительного Багдолла? С удовольствием  выпорола
бы его! Я не южанка, но я до мозга костей белая!
   - Мне еще меньше нравится, когда Элиот Хансен см