аны, помещалась в здании банка "Блю Окс", а Клот Уиндек,
отец Фила, служил в этом заведении лифтером и ведал очисткой  всех  корзин
для бумаг.
   Ивен Брустер высказал Рэнди Спрюсу  соображение,  что  негров  выгоднее
принимать на работу, чем бесплатно содержать в  больницах  и  тюрьмах,  но
Рэнди было некогда слушать какого-то горлана-проповедника.
   Нельзя  сказать,  чтобы  Сант  Табак,  при  всем  его  размахе,  явился
единственным виновником увольнений негров в Гранд-Рипаблик.  Большую  роль
здесь сыграло возвращение демобилизованных,  забастовки,  переход  военных
заводов  на  изготовление  подтяжек  и  распространенное  мнение,  усердно
подогреваемое комиксами и  радио,  будто  негры  забавны,  но  непроходимо
глупы; все это вместе, в полной гармонии, привело  к  эпидемии  увольнений
рабочих-негров, которая вспыхнула 1 апреля.
   Началось с Уоргейта, где выбросили на улицу двести темнокожих рабочих.
   Администрация  объяснила  им,  что  их  оставляют   без   куска   хлеба
исключительно потому, что с прекращением военного  производства  несколько
цехов на заводе Уоргейта закрываются на неопределенное время.
   Две-три недели спустя некоторые из  этих  цехов  снова  заработали  под
новыми названиями и целиком укомплектованные белыми рабочими.
   В Файв Пойнтс не сомневались, что к концу года Уоргейты  не  оставят  у
себя  ни  одного  негра.  Увольнение  не  вызвало  демонстраций  протеста.
Безработные  собирались  кучками  на   углах   улиц,   стояли   бездомные,
испуганные, рассказывали друг Другу о каком-то мифическом  городе,  где  -
"мне один тут говорил - берут на работу нашего брата".
   Среди шестисот негров, работавших у Уоргейта, был и химик по  имени  Аш
Дэвис.


   Аш весело сказал Марте и Нийлу:
   -  Если  меня  уволят,  двадцать  монет  в  неделю  я,  наверно,  смогу
заработать - буду живой рекламой какого-нибудь  средства  для  выпрямления
вьющихся волос.
   Простодушный Нийл изумился:
   - Не отпустят они вас. Да ваши открытия дадут им сотни тысяч долларов!
   - Верно, только они  этого  не  понимают.  Они  думают,  что  я  просто
развлекаюсь чистой наукой. Юг нажил десятки миллионов на работах Карвера о
земляном орехе, а Карвера все же не пустили с парадного хода.  Вы,  белые,
идеалисты. Вы ставите принцип выше  наживы,  принцип  ненависти  ко  всему
неизвестному. Впрочем, как знать. Меня могут  оставить  у  Уоргейта  мести
помещения. Я очень чисто подметаю пол.


   - Или еще, - весело подхватила Марта, - ты можешь стать рассыльным, как
большинство наших, у кого есть высшее образование.
   - Ну, это едва  ли.  Доктора  философии,  которых  берут  на  должность
рассыльных, должны говорить по крайней мере на семи  языках,  а  я  говорю
только на трех.
   Тут к ним зашел Дрексель Гриншо.
   - Слышали об увольнениях у Уоргейта? - спросил Аш.
   Дрексель принял важный вид.
   - Слышал, конечно, но я не так волнуюсь, как вы,  молодежь.  Наш  народ
много чего пережил, даже на моей памяти. Да точно ли  это  несчастье,  как
некоторые говорят? Вспомните, ведь те, кого увольняют, -  это  по  большей
части цветные батраки, прямо с Юга, из захолустья - грубые неучи,  деньгам
цену не знают, я бы сказал  -  типичные  иммигранты.  Здешним  старожилам,
вроде Альберта Вулкейпа и меня, очень повредило, что белые _нас_ равняют с
этой скотиной. Жаль их, конечно, но лучше пусть уезжают к себе на Юг.
   - Я ведь тоже иммигрант, - заметил Аш.
   - Вы другое дело. Вы здесь нужны.
   - Кому, хотел бы я знать?
   Дрексель горделиво поднял голову.
   - Таких цветных джентльменов, как мы с  вами,  белые  рады  держать  на
работе. Мистер Тартан мне часто говорит: "Мистер Гриншо, просто  не  знаю,
как бы мы без вас справлялись тут, в "Физолии", и обслуживали наших лучших
клиентов". А я ему говорю: "Делаю все, что могу, сэр",  -  а  он  говорит:
"Знаю, и мы это ценим".
   Да  у  меня  среди  белых  сколько  угодно  друзей.  Только   я-то   не
какой-нибудь дядя Том. Мною помыкать нельзя.  Вы,  нынешняя  молодежь,  не
понимаете белых. Сумеете вы быть им полезны, так и обращение с вами  будет
хорошее, а если у них появилось вроде как предубеждение  против  вас,  так
виновата вся эта черная сволочь. Мы вот здесь в прежнее время  как  хорошо
жили с белыми. Дочки мои росли вместе с самыми приличными белыми детьми, и
в  церкви  меня  встречали  не  хуже  других  прихожан.  А  теперь   белым
опротивело, что всякие скандалисты и нахалы держат себя так, будто они  не
хуже белых.  От  нас  одного  хотят  -  смирения,  а  смирение  -  главная
добродетель, ведь так и в библии сказано.
   Они не слушали: они слышали рассуждения Дрекселя Гриншо уже много  раз.
Им был дорог этот представительный старик,  отец  их  приятельницы  Синтии
Вулкейп;   благородный   лакей   благородных    господ,    южный    денщик
полковника-южанина.
   В те дни на Крайнем Юге подвергся линчеванию демобилизованный негр.
   С низовьев Миссисипи к  Хауордскому  юридическому  колледжу,  к  ночным
клубам Гарлема бежала волна ужаса: "В другой раз это может случиться и  со
мной", - и по ночам негры - будь они коммунисты или ревностные католики  -
с опаской озирались на улице. Аш Дэвис и Шутар  Гауз,  Дрексель  Гриншо  и
доктор Дариус Мелоди, так же как и Хэк Райли, услышали страшную новость  в
тот же день, и в их стоне "Доколе, о господи?" звучала не только жалоба. А
негр по имени Нийл Кингсблад растерянно смотрел на свою жену и содрогался:
"Это могло бы случиться с нами, вот здесь, сейчас".


   Увольнения  негров  с  заводов  Уоргейта  и  с  других   более   мелких
предприятий продолжались изо дня в день. С каждым днем все  больше  народу
толпилось на углах Майо-стрит,  все  громче  раздавался  ропот,  и  власти
предусмотрительно направляли туда больше полисменов - и время от времени в
полисменов летели камни - тогда полисменов посылали еще больше - и  одного
негра пристрелили, а четверых арестовали - и тогда  с  третьего  этажа  на
голову полисмену свалился кирпич - и  Федеринг  сказал:  "Что  я  говорил?
Вступайте в Сант Табак", - и негров  стали  быстрее  увольнять  с  заводов
Уоргейта, из коксовой компании "Аврора", с трикотажной фабрики Киппери,  с
элеваторов, из железнодорожного депо - и толпы на  углах  становились  все
беспокойнее - и на Майо-стрит посылали еще  и  еще  полисменов  per  omnia
saecula saeculorum [и так до скончания века (лат.)].
   Среди лидеров белых профсоюзов одни протестовали,  другие  помалкивали,
третьи бурно радовались.
   Потом Аш Дэвис получил от Дункана Браулера прекрасную характеристику  и
сообщение, что он уволен.
   Ему ничего не сказали заранее. В пятницу вечером он вернулся с работы и
нашел у себя дома письмо. Прочитав его, Аш на целый час  потерял  выдержку
светского  скептика  и  превратился   в   растерянного   и   воинственного
безработного.
   Он послал запросы в несколько фирм в восточных штатах,  где  знали  его
квалификацию. В ответах говорилось, что с фронта возвращается очень  много
белых  химиков,  а  кроме  того,  есть  опасения,  что  нынешний  персонал
откажется работать с неарийцем.
   Ну  что  ж,  доказывал  он   Марте,   пожалуй,   лучше   ему   заняться
преподаванием, чем снова работать на какого-нибудь хозяина.
   Он не получил работы ни в одном белом колледже, даже  в  том,  где  ему
когда-то  собирались  дать   почетную   степень.   Среди   университетских
преподавателей попадались негры, пожалуй, даже чаще, чем  раньше,  но  Ашу
это счастье не досталось. Ректоры колледжей ласково отвечали - если вообще
удосуживались ответить, - что, хотя сами они свободны, абсолютно  свободны
от предрассудков, весь их штат просветителей, вероятно, откажется работать
с темнокожим.
   Через много месяцев, уже  после  отъезда  в  Нью-Йорк,  Аш  продался  в
рабство захудалому негритянскому  колледжу  на  Крайнем  Юге,  оклад  1800
долларов в год и дом для жилья, только дома еще не было.
   Потом Фила Уиндека уволили из гаража.
   Потом уволили Дрекселя Гриншо.



52

   Глен Тартан вызвал к себе Дрекселя Гриншо и забубнил:
   - У меня для вас плохие новости, друг мой, но предупреждаю:  моей  вины
тут нет. Хозяева решили изменить курс и впредь держать в ресторанах только
белый персонал, так что вы понимаете... Но  мы  все  от  души  желаем  вам
счастья,  и  я  продиктовал  такое  рекомендательное  письмо,  что  у  вас
прямо-таки дух захватит.
   Если многоречивый Дрексель и сказал что-нибудь в ответ, никто этого  не
слышал.
   Он хотел повидать владельцев отеля "Пайнленд", но у них не нашлось  для
него времени. Это были доктор Генри Спаррок и миссис Уэбб Уоргейт,  широко
известная как Искренний Друг Негров. Доктор Спаррок  был  по  горло  занят
сбором средств в пользу Красного Креста, а миссис Уоргейт - в пользу  лиги
"Пустите детей приходить ко мне".
   Дрексель забился в трехкомнатный домик, где он  жил  со  своей  дочерью
Гарнет, и от стыда неделю не выходил на  улицу.  Он  знал,  что  неучи  из
Техаса и Арканзаса, вышвырнутые с заводов  Уоргейта  и  слоняющиеся  возле
закусочной, будут смеяться над ним.
   Гарнет простилась с Филом Уиндеком и уехала работать в Чикаго. Дрексель
продал дом и перебрался к другой своей дочери, жене Эмерсона Вулкейпа.
   Ему все не нравилось: как она готовит, как стелет постели, ухаживает за
ребенком, - и он не мог удержаться от замечаний. Он решил - без  подсказки
с ее стороны, - что днем ему лучше не бывать дома. Он  поступил  лакеем  в
скверный ресторанчик, откуда его  через  неделю  уволили,  потому  что  он
критиковал решительно  все,  вплоть  до  непомерно  высоких  цен.  Альберт
Вулкейп предложил помочь ему открыть  собственную  столовую,  но  Дрексель
вдруг убоялся ответственности.
   Несколько месяцев он просидел на крыльце у Эмерсона, размышляя  о  том,
запомнят ли безмозглые белые лакеи, которые теперь работают  в  "Фьезоле",
что мистер Рэнди Спрюс кладет в кофе четыре куска сахару и прочие  вещи  в
том же роде, понятные только ему, Дрекселю.
   Дрексель умер  один,  скоропостижно,  во  время  летней  грозы.  Гарнет
приезжала на похороны и окончательно отказалась от мысли вступить в брак с
Филом Уиндеком, который теперь в компании с Шугаром Гаузом  переправлял  в
Оклахому виски. Сейчас Гарнет - стенографистка в Чикаго и живет одиноко  и
целомудренно, - это она-то, женщина, созданная для любви!
   Когда последнего лакея-негра в "Фьезоле" заменили белым, Рэнди Спрюс  с
довольным смешком сделал новую запись  в  сант-табакских  анналах.  Бедный
скудоумный Рэнди, который вскоре после того попал  в  скверную  историю  с
молоденькой телефонисткой и скрылся из города. Он стольким людям  причинил
вред, и все по недомыслию. Если б он хоть раз  спросил  себя,  за  что  он
ненавидит негров, вероятно, оказалось бы, что он их вовсе не ненавидит. Он
ни одного негра не знал лично. У него были самые благие намерения.  Сейчас
он, говорят, занимает отличное место в парфюмерной фирме "Атомная бомба".


   В тот год в апреле выдавались дни, которые даже в Гранд-Рипаблик  можно
было назвать весенними. Нийл, насвистывая, возводил в витрине пирамиды  из
горшков с ранними нарциссами и чувствовал себя так, будто  всю  жизнь  был
энтузиастом-садоводом.
   Лицо мистера Брандля выражало тревогу, когда он  просматривал  утреннюю
почту и вел по телефону таинственные разговоры, во время  которых  отвечал
только: "Да" и "Понимаю". Потом он  долго  тер  руки,  ерошил  свою  седую
шевелюру и наконец решился:
   - Нийл, я слышал, что вы дружите с неким доктором Дэвисом, а он опасный
агитатор, негр. Не хочется мне обижать вас, но я со времени войны знаю,  к
чему приводят сплетни и слухи. Все мое дело может пойти прахом, а  у  меня
на руках старуха жена.
   Нийл вздохнул:
   - Хорошо, Ульрих, я ухожу. Дайте  знать  в  Сант  Табак,  что  вы  меня
уволили.
   Мистер Брандль горевал:
   - Я вам напишу  прекрасную  рекомендацию  для  представления  на  новое
место.
   - Какое?..


   Вестл не очень удивилась, когда он  вернулся  домой  около  одиннадцати
часов утра, безработный отец семейства.
   - Не грусти. Я этого ждала. Теперь я сама поступлю  на  работу  и  буду
работать до самого рождения Букера Т.
   - Где?
   - Я уже говорила с Леви Тарром, в "Эмпориуме". Сначала  я  буду  не  за
прилавком, а в подсобной. И не вздумай  разыгрывать  оскорбленную  мужскую
гордость и отговаривать меня. Нам деньги нужны.
   - Я и не собираюсь ничего разыгрывать. Я знаю, что нужны.
   Во  время  войны  он  видел  стольких  женщин  в  военной  форме  и   в
комбинезонах, что отпускал жену на работу без того  чувства  стыда,  какое
испытал бы на его месте отец, но все  же  он  заботливо  осведомился,  как
подобает белому джентльмену:
   - А Букеру Т. это не повредит?
   (Они  не  сговаривались  об  этом  условном  обозначении  для  будущего
младенца, и, в сущности, оба были против такого эксцентричного имени.  Оно
выбралось само и держалось крепко.)
   - Нет, он у меня здоровущий. И у них там при магазине есть врач.
   - Продавцы будут изводить тебя как жену цветного.
   - Не будут. Я их сама изведу. Я не такая терпеливая, как вы, капитан! А
твоя мама - она, когда нужно,  герой-женщина  -  обещала  брать  Билли  из
детского сада и оставлять у себя до моего возвращения.  Ничего,  будет  не
так плохо. А когда-нибудь... Я все думаю: эта свистопляска вокруг тебя  не
может не прекратиться. Разве мы не  живем  в  Стране  Свободных?  Мне  так
говорили. Пройдет год-другой, ты опять будешь зарабатывать кучу денег, а я
смогу оставаться дома с Билли и Букером и, полулежа на новой тахте,  очень
томно говорить моей горничной: "Анзолетта, принесите мне лак для ногтей и,
будьте добры, взгляните в окно, как там маленький мистер Букер  играет  со
своим вертолетом". Ах,  Нийл,  ведь  когда  все  это  кончится,  он  будет
белый-белый, правда?
   Она и в самом деле пошла  работать  к  Тарру.  Очевидно,  она  работала
быстро и с умом, потому  что  вскоре  уже  продавала  мебель,  по  которой
считалась специалистом - в масштабах  Сильван-парка.  Очевидно,  никто  не
решался дразнить ее (больше одного раза).
   Нийл вставал до семи, готовил ей завтрак, энергично внушал  Билли,  что
пора взваливать на плечи бремя дневных забот, провожал  до  порога  нового
кормильца семьи, мыл посуду, убирал комнаты, отводил Бидди в детский  сад.
Но это не казалось ему унизительным и позорным, напротив, он был  доволен,
что хоть чем-нибудь помогает Вестл, доволен, что есть на свете место,  где
он может работать, не слыша попреков за свою черную кожу.
   Зато когда он выбирался на поиски работы, более  достойной  мужчины,  -
например, вписывать цифры в толстые книги и говорить: "Учетная ставка -  1
1/4 процента", - его охватывало уныние; когда родственный долг выгонял его
из-под защиты его дома  к  кому-нибудь  из  членов  семьи,  им  овладевало
чувство беспомощности. Брат Роберт ненавидел его, он ушел из хлебопекарной
компании и собирался, не дожидаясь развода, покинуть  город  и  затеряться
среди многомиллионного населения Чикаго.


   Иногда Нийлу в порядке самозащиты удавалось  разжечь  в  себе  немножко
злости. Почему его родичи не могут признать, что, по  их  же  собственному
критерию, они негры, и смотреть в лицо жизни  с  мужеством  негров,  а  не
пережевывать сказки белых о прелестях изысканных клубов, аристократических
церквей и приглашений в скучные дома? Неужели этот  мирок  мелких  интриг,
это "приличное общество" так уж им нужно, что изгнание из  него  оказалось
для всей семьи трагедией?
   Иногда все  родные,  кроме  матери,  казались  ему  совершенно  чужими.
Несравненно ближе были ему не только Аш, Фил,  Софи,  но  и  юнец  Уинтроп
Брустер, который изучал в  университете  электричество,  правила  хорошего
тона и музыку Сибелиуса, преуспевал в телеологии, баскетболе  и  танцах  с
девушками всех оттенков, а на диспутах выступал так же  смело,  как  любой
студент,  будь  он   священным   потомком   норфолкских   землевладельцев,
ирландских  огородников,  уэльских  горняков  или  французских   скупщиков
пушнины. Почему Китти и Чарли Сэйворд не могут смотреть  на  вещи  так  же
трезво, как этот мальчик?
   Но как ни трезво он смотрел на вещи сам, он не  мог  настаивать,  чтобы
Вестл примирилась с тем, что оба ее ребенка будут "цветные", и научилась в
каждом "цветном" видеть человека. Он  воспрянул  духом,  когда  однажды  в
воскресенье утром Вестл сказала оживленно:
   - Знаешь, что я надумала? Я схожу с Бидди в гости к  доктору  и  миссис
Дэвис (Ашем и Мартой она их так и не стала называть).  Я  хочу,  чтобы  их
девочка пришла как-нибудь поиграть с Бидди.
   - Но ведь Нора чуть не на десять лет старше.
   Вестл обиделась:
   - Ну, если ты не хочешь, чтобы я бывала у твоих...
   - Да нет же, что ты, я страшно рад, я так надеюсь, что ты их  полюбишь.
Ты, конечно, знаешь, что Аша уволили?
   Она явно не представляла себе, что для Аша увольнение означало  больше,
чем для любого белого химика. Аша удерживала в городе только продажа дома,
на которой его либо должен был обмануть Фрэнк Брайтвинг,  либо  объегорить
Уильям Стопл - по его собственному выбору. Он вполне мог  оказаться  не  в
настроении принимать покровительство Вестл, но она  так  радовалась  своей
затее, что Нийл решил поддержать ее.
   Ему она велела сидеть дома. Она была полна энергии и доброй воли,  хоть
и не могла скрыть легкого раздражения, когда Бидди слишком уж  восторженно
заявляла, что идет в гости "к дяде Ашу,  тете  Марте  и  душечке,  душечке
Норе". Бидди успела придумать, что летом  Нора  (которую  она  никогда  не
видела) будет представлять с ней пьесу и оперу, и когда Нийл заметил,  что
к лету Нора уже уедет, Бидди пропустила это несущественное возражение мимо
ушей с надменной беззаботностью, достойной ее матери.
   "Вероятно, это к лучшему. Бидди будет такая же, как Уинтроп. Она  будет
говорить: "Конечно, я цветная. И один палец на ноге у меня кривой.  Ну,  а
дальше что?"
   В тот холодный апрельский  день  после  второго  завтрака  Вестл  бодро
двинулась к автобусной остановке, а Бидди, как собачонка, носилась  вокруг
нее под голыми кленами. Они обещали быть дома в пять.  В  четверть  пятого
они вернулись молчаливые, словно воды в рот набрали.
   - Ты уже не маленькая, снимай сама  пальто  и  беги  наверх  играть,  -
приказала Вестл, и Нийл сжался.
   Его "Ну как?" прозвучало очень осторожно.
   - Если уж тебе обязательно надо знать, было не очень  хорошо.  То  есть
они были очаровательны, и дом  у  них  интересный,  но...  Может,  это  не
потому, что они цветные, может, они просто слишком умные для меня, но  мне
вдруг ужасно захотелось посидеть у Джада Браулера, поговорить об огородах.
И Нора была просто до противности добра и снисходительна к нашему  бедному
отсталому ребенку. Нийл, тебе, правда, нужно, чтобы я старалась  освоиться
с  твоими  сверхинтеллектуальными  друзьями  -   всеми   этими   индусами,
корейцами, сионистами, неграми? Я не выношу пропаганды. Боюсь, что это  не
для меня, милый. Боюсь, что ничего не получится. Очень боюсь.
   Нийл и сам этого боялся.


   Аш еще не получил места учителя (он  уже  не  называл  это  кафедрой  в
колледже), но дом свой продал через Фрэнка Брайтвинга, который  отнесся  к
"черномазому клиенту" очень  благосклонно  и  охотно  уговорил  покупателя
заплатить почти половину настоящей  цены.  Аш  рассчитывал  быстрее  найти
работу на педагогическом невольничьем рынке в Нью-Йорке и  теперь  покидал
Гранд-Рипаблик - вероятно, навсегда, думал Нийл с болью в сердце.
   Вестл нахмурилась - нет, ей что-то не хочется  ехать  с  ним  провожать
Дэвисов. Да и неудобно отлучаться с работы! Хотела она того или нет,  Нийл
услышал в ее словах намек, что она, несчастная белая женщина, трудится  от
зари до зари, чтобы содержать безработного негра,  и  что  надолго  у  нее
такого стеснительного героизма не хватит.
   Гранд-Рипаблик  гордился  своим  новы