льше нравятся, чем эти зазнайки,  о
которых мисс Софи говорила. Там с тобой либо  делятся  колбасой  и  пивом,
либо ненавидят тебя и говорят об этом яснее ясного - ломом по голове.  Ну,
прощайте.
   Говорил Шугар так, словно у него рот полон каши, и выражался не  всегда
грамотно. Но Нийлу было ясно, что это уже не тот получеловек,  о  котором,
останься он на Юге, даже самые добросердечные белые сказали бы: "Для негра
он ничего". Здесь он стал человеком, таким же, как Уэбб Уоргейт  или  Джон
Вулкейп. Только веселее!
   Нийл заметил, что за весь вечер не слышал ни экзотической речи, которой
наделяют южных  негров  в  романах,  ни  соблазнительных  непристойностей,
неизменно фигурирующих в рассказах о Гарлеме,  о  наркотиках  и  кошмарных
преступлениях. Если не считать отдельных словечек, занесенных с  Юга,  эти
люди - еще одно откровение! - разговаривали так же, как его знакомые,  как
все, с кем он встречался в банке, в армии, в университете. Только веселее!


   Выступал Клем:
   - Я хочу рассказать мистеру  Кингсбладу  про  дядю  Бодэшеса.  Это  тот
молодец - он белый, но у него есть бедные родственники из цветных,  -  тот
самый болван, который, наверно, и пустил в ход фразы  вроде:  "Среди  моих
ближайших друзей  есть  евреи"  и  "Я  целиком  за  союзы,  но  не  терплю
агитаторов". Этот дядюшка Бодэшес авторитетно разъясняет,  что  сегрегация
нужна потому, что иначе, мол, негры заберут себе в жены всех белых женщин,
и ведь такому олуху не втолкуешь, что большинство из нас охотнее  женилось
бы на такой девушке, как Софи, чем на белой красотке.
   Моя-то жена, дай ей бог здоровья, не желтая, как вы.  Она  у  меня  что
лакированная туфля. Но захоти я жениться на  белой,  которая  захотела  бы
выйти за меня, - и женился бы, будьте спокойны.
   Когда кто-нибудь разоряется насчет того, сколько  теперь  браков  между
белыми и черными, можете не сомневаться,  что  он  просто  ищет  удобного,
благочестивого, бесстыдного предлога, чтобы охаять свою цветную прислугу и
потом с чистым-сердцем платить ей меньше прежнего.
   Но у дяди Бодэшеса есть  формула  еще  почище:  "Негритянская  Проблема
Неразрешима". Звучит это страшно учено, прямо из трактата по этнологии, но
значит всего только то, что она неразрешима для дядюшки Бодэшеса, пока  он
не успокоится в уютной могилке - на Форрест-лон!.. А  теперь,  Мэри,  ради
всего святого, будет сегодня кофе с пышками?
   И Мэри подала на стол не  что  иное,  как  кофе  с  пышками.  Они  были
изумительно вкусные.


   Стоя с чашкой в руке возле стула молодой мулатки, Нийл не был похож  на
человека, переживающего драматическую коллизию, но в  Софи  Конкорд  с  ее
узкими  глазами  и  певучим  голосом  воплотилась  для  него  вся  манящая
таинственность сказочной Африки, и он чувствовал, что ей следовало бы петь
колдовские  заклинания,  а  не  ратовать  за  фонды  на  лечение  детского
паралича.
   Новообращенного Нийла  тянуло  ближе  подойти  к  этим  избранным;  ему
хотелось, чтобы они  называли  его  по  имени,  как  друг  друга,  но  они
продолжали величать его "мистер". Даже когда он по ошибке  назвал  доктора
Дэвиса "Аш", спокойное "мистер" сразу поставило его на место.  Он  вежливо
говорил "мисс Конкорд", но, глядя, как она откидывает голову,  встряхивает
темными волосами и вздыхает: "О господи!" - он думал, что такое  обращение
идет ей, как тигрице - уздечка. Ему хотелось видеть ее  в  угарном  блеске
бродвейских кабачков, а не на Майо-стрит за кофе с пышками.
   Обращаясь только к ней, он промямлил:
   - Что вы думаете о будущем вашего народа? - И похвалил  себя  за  столь
умело поставленный вопрос.
   Софи ответила резко, как умела отвечать Вестл:
   - Что именно вас интересует, мистер Кингсблад? А то вы спрашиваете, как
страховой  агент  по  телефону:  "Хорошо  ли  вы   сегодня   спали?"   или
"Здравствуйте, здравствуйте, ну, как мы себя чувствуем?"
   - Может быть, но только я действительно хочу это знать.
   - Зачем?
   - Да просто... мисс Конкорд, мне страшно нравятся ваши друзья... и вы.
   - Мистер, я не слышала таких комплиментов от белых банкиров с тех  пор,
как работала в Гарлеме, в "Тигровой шкуре",  и  один  белый  финансист  из
города Бисмарка, большой охотник до черной дичи, все хотел  зайти  ко  мне
домой посмотреть гравюры  -  гравюры  он  предлагал  принести  с  собой  -
новенькие, хрустящие - и...
   - Перестаньте!
   - Что такое?
   - Я в самом деле интересуюсь неграми. Я учусь.
   - Боже милостивый, что он говорит!
   - Какой колледж вы кончали, Софи?
   - Ау?
   - Вы же всего-навсего образованная девушка из Алабамы, а прикидываетесь
африканкой.
   - Мистер, вы угадали! Но я проучилась только год и,  прости  меня  бог,
все время ухлопала на историю Франции!
   - Я никак  не  думал,  что  встречу  среди  вас  столько  людей,  более
начитанных, чем я.
   - А вы не обольщайтесь. Таких немного.
   - Здесь - все. Не издевайтесь над бедным белым профаном. Расскажите мне
о себе.
   - Мистер, неужели вы еще  не  поняли,  что  я  такое?  Я  же  та  самая
красавица квартеронка, воспитанная  в  нью-орлеанском  монастыре,  знойная
невольница со сверкающими очами  и  тяжелыми  иссиня-черными  косами,  что
стоит  вся  в  слезах,  а  больше  почти  ни  в  чем,  на  помосте   перед
сластолюбивыми плантаторами (или театральными антрепренерами) в касторовых
шляпах и с часами на толстых цепочках. Но один человек  -  молодой  Невиль
Кэлхун Кингсблад из Кингсблад-Корнере, штат Кентукки, - сжалился над  ней,
и вскоре можно было увидеть, как по галерее таинственного старинного  дома
близ Лексингтона скользит закутанная женская фигура - вот она  скользит  -
вот она - бедняжка!
   Нет, серьезно, милый  мистер  Кингсблад,  не  пытайтесь  искать  в  нас
романтики. Мы - трудовой народ, и у нас одна забота - добиться  расширения
права на труд  для  всех  негров,  так  чтобы  цветная  девушка  с  высшим
образованием могла надеяться получить место делопроизводителя на  тридцать
два доллара семьдесят пять центов в неделю, а  не  работать  всю  жизнь  в
прачечной. Вот что мы такое - и все.
   Но когда она говорила это, они уже были друзьями.
   Он наконец заметил, что на ней надето: длинное белое платье с  кричащим
золотым болеро, кольцо с огромным топазом, которое  плохо  вязалось  с  ее
речами.
   "Надо запомнить, чтобы рассказать Вестл", - привычно мелькнуло у него в
мозгу, но он тут же сообразил, что едва ли расскажет Вестл о туалете  Софи
или о чем бы то ни было, касающемся этого сорванца с дипломом.


   Когда опять завязался разговор на расовые темы,  к  которым  их  тянуло
неудержимо, как  котенка  к  шуршащей  бумажке,  Нийл  узнал,  что  всякий
доброжелательный белый, который спросит: "А негров не удовлетворило бы..."
- услышит в ответ "нет". Он  узнал,  что  южный  либерал  -  это  человек,
объясняющий северному либералу, что Бил-стрит переименована в Бил-авеню.
   Он услышал  о  цветных  судьях,  хирургах,  о  военных  корреспондентах
негритянских газет. Странные вещи он услышал - что есть  негры-буддисты  и
негры, исповедующие иудейскую религию,  негры-коммунисты,  негры-масоны  и
негритянские студенческие братства, неимущие негры, которые ненавидят всех
лавочников-евреев, и негры столь имущие, что они ненавидят  всех  неимущих
негров.
   Неизбежно они подошли к следующему вопросу, и Нийл, смущаясь, обратился
к доктору Дэвису:
   - Наверно, вам это уже надоело, но скажите,  какая  цена  тому  доводу,
будто негры потому низшая раса, что  они  не  настроили  в  Африке  всяких
соборов и парфенонов?
   Все засмеялись, но доктор Дэвис ответил вполне серьезно:
   - А вы попробовали бы построить Парфенон среди мух цеце! Но  наш  народ
немало строил вместе с другими рабами в Египте и в Риме. А кто, по-вашему,
строил дома плантаторов? Не сами ли хозяева плантаций? А  знаете  вы,  как
много сейчас молодых архитекторов среди цветных?
   Нет, мистер Кингсблад, не рассчитывайте на то, что негры спасуют  перед
белыми  в  области  архитектуры,  даже  если  какой-нибудь   сладкоречивый
проповедник в некрашеной дощатой часовне разливается на  тему  о  "неграх,
которые по неисповедимой воле божией  никогда  не  сумеют  построить  даже
самого завалящего парфенонишки". Ого, уже час! Надо идти домой!
   Нийл чувствовал, что открыл новый мир - диковиннее луны,  темнее  ночи,
ярче утра в горах, мир волнующий и опасный.
   "Люблю этих людей", - думал он.



25

   - Не знаю, как вы, миллионеры, а я  человек  рабочий,  и  мне  пора,  -
заявила Софи Конкорд.
   "Так и Вестл говорит!"
   Марта Дэвис взялась подвезти Софи. Аш предложил:
   - А я провожу мистера Кингсблада до автобуса... Не стоит  ходить  здесь
одному после часа  ночи.  Попадаются  темные  личности  -  не  обязательно
цветные. Обещаю не говорить на расовые темы, хотя полной гарантии дать  не
могу. Я на  днях  умудрился  где-то  прочесть  вместо  "кассовый  сбор"  -
"расовый спор".
   Прощаясь с Мэри Вулкейп, Нийл сказал вполголоса:
   - Я провел замечательный вечер, но я  и  сейчас  не  знаю,  могу  ли  я
признаться даже этим нашим друзьям, что я негр.
   - А я не уверена, следует ли в этом признаваться,  далеко  не  уверена.
Зачем подвергать себя унижениям, о которых мы сегодня говорили?
   Кое-где на Майо-стрит за  темными  занавесками  еще  виднелся  свет,  в
каком-то помещении над магазином громко смеялись. В  переулках  гнездились
тени - может быть, притаившиеся люди, может быть, бочки, но так или  иначе
Нийлу они не нравились. Аш не  начинал  разговора,  и  Нийл  заметил,  как
внимательно он приглядывается к каждой бездомной кошке,  к  каждой  темной
мужской фигуре, скорчившейся на тротуаре.
   Нийл захотел идти пешком и дальше автобусной остановки - до Кену-хайтс,
где жил Аш.
   Дом доктора Дэвиса был маленький, с плоской  крышей,  но  по  огромному
окну, превращавшему целый его угол в стеклянную клетку,  Нийл  понял,  что
это  так  называемый  "стиль  модерн",  протест   против   тюдоровских   и
мавританских  особняков  Сильван-парка.  Он  слышал,  как   мистер   Пратт
неодобрительно называл такие постройки "анархическими", но ему никогда  не
приходилось бывать в них.
   Аш сказал негромко: "Зайдите, выпьем", - и  Нийл  очутился  в  комнате,
которая и оттолкнула и очаровала его своей нарочитой пустотой, отсутствием
каких бы то ни было безделушек. В ней было два  центра:  огромное  угловое
окно, из которого, далеко внизу, были видны бледные цепочки огней  в  Файв
Пойнтс, и строгий камин  из  полированного  камня,  без  полки.  Несколько
кресел необычной формы, обитых кустарной тканью, свидетельствовали о  том,
что удобство здесь ценится больше, чем марка "чиппендейл", а на стене,  не
то  оклеенной   обоями,   не   то   обитой   каким-то   металлом,   висела
одна-единственная картина - вихрь  крутящихся  треугольников.  На  пианино
бесформенной глыбой высилась черная скульптура.
   - Это, значит, и есть стиль модерн? -  дивился  Нийл,  пока  Аш  сбивал
коктейль у стенного холодильника.
   - Так его принято называть.
   - Какой архитектор вам строил?
   - Я сам, а скорее никто. Здесь был сарай, и мы  с  Мартой  приспособили
его под жилье. Но знаете, этот дом -  знак  моего  позора.  Боюсь,  что  я
построил его на зло Люциану Файрлоку, а  тянуться  за  снобами  хуже,  чем
тянуться за мещанами. Вы знаете Файрлока?
   - Заведует рекламой у Уоргейта - южанин? Да, немного знаю.
   - Он южанин-либерал - окончил университет Вандебильда,  из  тех  людей,
которые считают, что мы, такие-сякие негры, должны  знать  свое  место,  и
вместе с тем хотят прослыть терпимыми, хотят, чтобы мы  учились  тому  же,
что и белые, но помалкивали. Файрлок живет  через  два  дома  от  меня,  в
ужасающем Ноевом ковчеге с завитушками - по военному времени  он,  бедный,
ничего лучшего не нашел.
   Он встревожился, когда обнаружил, что мы  с  ним  соседи.  Он,  правда,
привык к соседству негров, но считает, что им положено оставаться  нищими,
смиренными и благодарными. Поначалу он на меня косился. А потом  его  дети
стали  играть  с  моей  Норой  и  мы  как  будто  познакомились,  и  всего
огорчительнее то, что он, бедняга, предпочитает меня всем другим  соседям,
но не может себе в этом признаться.
   Когда я стал отстраивать этот дом, я сначала сам не понимал, что выбрал
стиль модерн - эту фрейдистскую форму пуританства - специально  для  того,
чтобы уязвить Файрлока. И что самое забавное -  это  мне  удалось:  всякий
раз, как он проходит мимо моего дома, на лице у него написана зависть. Вот
видите, какие у меня бывают низкие побуждения. А  эта  комната  получилась
такая беспросветно целомудренная, что я тоскую по дубовой качалке и  чтобы
над ней висела олеография -  старая  церковь  при  лунном  свете.  Ведь  я
обыватель в профессорской шкуре.
   Впрочем, нет, это неправда! (Господи! Сколько я сегодня говорю,  -  это
потому, что по вечерам  я  почти  всегда  сижу  дома.)  Я  не  благодушный
бизнесмен, отнюдь нет, но и не пламенный борец за дело негров.
   Мне хотелось бы жить в башне из слоновой  кости,  играть  Баха,  читать
Йитса и Мелвила, заниматься историей химии и  алхимии,  а  не  корпеть  на
лабораторной работе. Белые ученые не принимают меня в свою среду,  поэтому
я стараюсь увлечься расовой борьбой. Но это роль, а я плохой актер.
   Я очень ценю людей, с которыми сегодня провел вечер, но, на мой взгляд,
Клем слишком криклив, Софи слишком подражает белым "деятельницам", а  Джон
и Мэри, которых я от души люблю, слишком  ограниченны.  Для  меня  приятно
провести вечер - значило бы молча посидеть  у  камина  с  томиком  Джорджа
Мура. Да, да, мне очень нелегко кричать о наших "правах", хоть я и отлично
знаю, что это действительно наши права.
   Вероятно, я говорю все это для того, чтобы внушить вам, что мы  и  наша
пропаганда не так просты, как кажемся. Да и вы тоже!
   Вероятно, у вас есть особые причины интересоваться  нашим  народом.  Во
всяком случае, на филантропа-любителя вы не похожи. В чем ваш секрет?
   "Вот кто действительно мог бы мне многое разъяснить, кто мог  бы  стать
мне другом. Я вовсе не хочу болтать об этом направо и налево, но..."
   - Дело в том, Аш, что во  мне,  видимо,  есть  негритянская  кровь,  от
каких-то далеких предков.
   Аш не выразил ни сочувствия, ни удивления, но ограничился спокойным:
   - Вот как. Что же, этим, пожалуй, можно гордиться. Пожалуй, теперь  вам
больше смысла воевать, чем было на фронте.
   - Но мне страшно, что об этом узнают, и притом люди,  чье  мнение  я  в
грош не ставлю.
   - Если вам понадобится помощь, мистер Кингсблад, во всяком случае, если
захочется поговорить, приходите сюда, я буду рад.
   - Непременно приду. До свиданья, Аш.
   Доктор Дэвис сделал заметную паузу, прежде чем выговорил:
   - До свиданья... Нийл.
   Он шагал домой -  еще  молодой  мужчина,  приятной,  хоть  и  заурядной
наружности  -  по  улицам,  населенным  мелкими  служащими  и   заводскими
мастерами, узким, как темные проходы между ящиками на огромном складе, и в
душе его было больше надежды, чем страха. Он по-прежнему с тревогой  думал
о  своем  негритянском  будущем,  но  теперь  ничто  в  этом  будущем   не
отталкивало его; он перешагнул за черту, на ту сторону, где  стояли  Аш  и
Софи, Райан и Клем.
   Когда он, стараясь не шуметь, вошел  в  спальню,  Вестл  проснулась  на
минутку,  ласково  поддразнила  его:  "Видно,  встреча  ветеранов   прошла
удачно", - и опять заснула.
   Он был поражен: казалось бы, жена, такой близкий  ему  человек,  должна
была сразу почувствовать, что этот вечер - самый значительный в его жизни.
А Софи поняла бы это?


   Вестл и Нийл собирались провести двухнедельный отпуск Нийла на даче, на
северном побережье Верхнего озера. Перед  их  отъездом  главный  бухгалтер
Второго Национального мистер С.Эшиел Денвер пригласил их пообедать в отель
"Пайнленд" в ознаменование славной и прибыльной деятельности  Консультации
для ветеранов. В палевом свете стенных ламп в  виде  роз,  укрепленных  на
помпейских фресках "Фьезоле", сенатороподобный Дрексель Гриншо, с  высоким
темно-коричневым лбом и  белыми  усами  щеточкой,  провел  их  к  столику,
сверкавшему серебром и розами.
   Закусывая сардинками, в изнеможении раскинувшимися на холодных гренках,
Вестл залюбовалась степенно удаляющейся фигурой мистера Гриншо:
   - Просто классический негр из старинных  романов!  Он,  наверно,  любит
играть в кости и есть свиные отбивные и арбузы.
   Мистер Денвер согласился:
   - Да, хороший старик. Никогда не дерзит, не  фамильярничает  с  белыми.
Знает свое место, делает, что велят, и говорит "спасибо",  и  не  пытается
вам внушить, будто он владелец отеля, не то что многие  нахальные  ниггеры
помоложе.
   Но миссис Денвер не считала возможным безоговорочно разрешить  Дрекселю
жить на белом свете:
   - По-моему, он бывает чересчур развязен. Я считаю, что  в  наше  время,
когда нравственные устои так расшатаны, необходима особенная строгость,  и
не могу сказать, чтобы мне очень нравилось, когда цветной лакей ведет себя
так, словно он член семьи. Не понимаю, почему  они  вообще  держат  черную
прислугу в отеле, который хочет слыть первоклассным, гораздо лучше было бы
нанять хороших официанток - только американок, а не  каких-нибудь  толстых
шведок.
   - Ну, что вы, по-моему, эти лакеи ничего, только меня всегда злит,  что
я не в состоянии отличить их друг от друга, - сказала  либеральная  Вестл,
глядя на трех скользящих по залу лакеев, из которых один был приземистый и
черный, другой - худощавый, с кожей кофейного  цвета,  а  третий  -  очень
высокий, очень светлый и в очках. - А ты, Нийл?
   - Нет, по-моему, они все разные.
   Миссис Денвер проскрипела (в ее голосе всегда был призвук корсета):
   - Хорошо, Нийл, пусть вы можете их различить, но неужели  вам  нравится
это ворчливый старик метрдотель?
   - Нравится. По-моему, он очень достойный старый джентльмен.
   - Джентльмен? Вот оригинальное определение для негра!
   После обеда они поехали к Денверам, обитавшим неподалеку  от  Нийла,  и
туда явились  еще  гости:  Седрик  Стаубермейер,  Дон  и  Роза  Пенлосс  -
исколесивший весь свет торговец красками,  обоями,  линолеумом  и  прочими
произведениями искусства - с женой. Разговор велся самый  светский,  но  в
сугубо интеллектуальном плане, и Нийл  имел  полную  возможность  сравнить
культурный диапазон богатого белого человека с  узким  кругозором  негров,
чьи высказывания он слышал за три дня до того в доме цветного дворника.
   - Ну, кажется, последние дни стало теплее.
   - Да, но в июне было страшно холодно.
   - Разве? А мне показалось, что не холоднее, чем  всегда  в  это  время.
Может быть, чуть-чуть.
   - Да? А мне, представьте, показалось, что холоднее.
   И тому подобные блестки, рассыпаемые изящно и без усилий.
   Однако миссис Седрик Стаубермейер была дамой более просвещенной,  можно
даже сказать - просветительницей.
   - Ах, мне просто не верится, что уже десять лет прошло, как мы  были  в
Риме; кажется, будто это было только вчера. Мы повидали  в  Вечном  Городе
решительно все - и  руины,  действительно  очень  древние,  и  Ватикан,  и
аэродром, и владелицу английского  кафе  -  она  была  англичанка,  и  она
сказала, ах, вы ничуть не похожи на иностранцев,  и  для  нас  было  очень
удобно, что мы жили не в отеле, а в пансионе, где мы могли  встречаться  с
настоящими итальянцами, мы их встретили несколько человек, и они  нам  все
объяснили, а еще там был такой интересный француз -  ах,  он  замечательно
говорил по-английски, не хуже нас с Седриком, и - подумайте только!  -  он
нам  рассказал,  что  его  двоюродный  брат   живет   здесь   у   нас,   в
Гранд-Рипаблик!
   Но мистер Стаубермейер ввернул довольно кисло:
   - Мы, когда вернулись домой, не  стали  разыскивать  этого  двоюродного
брата, потому что я сильно подозреваю, что тот француз был  евреем,  а  вы
знаете, как я отношусь к евре