бывшие  хозяева  отелей
вывели из  строя  всю  канализацию,  электростанция стоит,  бензохранилища
пусты.

                                          Посол СССР в Нагонии А. Алешин".


     "Совершенно секретно.
     Пекин.
     Русские начали переброску советников в  Нагонию.  Генерал Марио Огано
по   нашей   рекомендации  запросил  военную   помощь   непосредственно  в
луисбургском посольстве  США.  Работа  по  подготовке выступления портовых
грузчиков с бойкотом разгрузки советских поставок продолжается и,  видимо,
даст  ощутимые  результаты  в  течение  ближайших  недель.   На  поддержку
полковника Абабе из ВВС Нагонии,  преданного нам,  необходимо триста тысяч
долларов.

                                              Посол КНР в Нагонии Ду Лии".


     "Центральному разведывательному управлению США.
     Подготовка  к  операции  "Факел"  практически  завершена.  Однако  по
сведениям,  поступившим из проверенных источников, можно предполагать, что
создание  воинских  формирований  Нагонии  закончится  значительно  раньше
намеченного нами  выступления.  В  этом  случае  проведение операции может
встретить ряд трудностей организационного характера, как-то: необходимость
нашего десанта и  введение спецподразделений.  Наши источники предполагают
также,  что  в  ближайшее время  русские  поставят Нагонии  большую партию
грузовиков  и  сельскохозяйственной  техники,   что  ощутимо  повлияет  на
возможность  поддерживать  там   состояние  экономической  неустойчивости.
Учитывая   стратегическую   важность   операции   "Факел",    мы    крайне
заинтересованы,  если это возможно,  в  запросе агента "Умный" о  масштабе
предстоящих русских  поставок,  что  позволит нам  уточнить характер нашей
операции и сроки ее проведения.

                                 Роберт Лоренс, резидент ЦРУ в Луисбурге".


     Из выступления американского посла по особым поручениям:
     - Социальная справедливость,  демократия,  правопорядок -  лишь этого
добиваются те  патриоты Нагонии во главе с  генералом Огано,  которые ныне
подвергаются бесчеловечному обращению со стороны правительства Грисо.  Моя
страна никогда не вмешивалась и не намерена вмешиваться во внутренние дела
иных государств,  однако я не могу не сказать с этой высокой трибуны,  что
общественность Соединенных Штатов внимательно следит за  развитием событий
в этой африканской стране.  В то же время слухи, распространяемые в прессе
стран советского блока о  том,  что якобы Соединенные Штаты имеют какие-то
контакты  с  Пекином  по  проведению  подрывной  работы  против  нынешнего
правительства Нагонии,  лишены каких бы  то  ни было оснований и  являются
клеветническим вымыслом...


                                   ТЕМП

     45225 66167 85441 96551 81713...


     Константинов улыбнулся Панову, тот положил перед ним таблицу.
     - Сколько всего за этот месяц они ему передали?
     - Совершенно невероятное количество -  это четвертое.  Но  отчего так
категорично - "ему"? Может, "ей".
     - Жаль будет,  коли "ей".  Все равно расплата одинакова. Но уж больно
мужские созвучия в цифрах - не находите?
     - "Мужские созвучия в  цифрах".  Занятное определение.  Между прочим,
точное, товарищ генерал.
     - Значит,   полагаете,  без  ключа  эти  радиограммы  расшифровке  не
поддадутся?
     - Вот, поглядите, - Панов положил на стол лист бумаги с таинственными
точками, цифрами, тире.
     - Похоже на  ранних итальянских футуристов,  -  заметил Константинов,
поднялся и  отправился к  себе  -  сегодня  он  дежурил по  контрразведке.
Суббота,  можно поработать с  бумагами,  доделать все,  что  накопилось за
неделю.
     В кабинете на столе, в красной папке лежала последняя шифротелеграмма
из Нагонии: сообщали, что сегодняшней ночью два советских специалиста были
обстреляны сепаратистами из  группы Огано;  оба  отправлены в  госпиталь в
тяжелом состоянии.
     Лежала и синяя папка для особо важных документов,  в ней -  письмо из
советского посольства в Нагонии.


                                  СЛАВИН

     - Драка может начаться в самое ближайшее время,  - убежденно повторил
Степанов. - И она будет страшной.
     - Считаешь, что Огано пойдет напролом? - спросил Славин.
     - У него нет другого выхода, Виталий.
     - У его хозяев есть.
     - Ты убежден, что они смогут его контролировать до конца?
     - Абсолютно.
     - А я - нет.
     - Отчего?
     - В  тридцать третьем году магнаты верили,  что смогут контролировать
фюрера. А чем кончилось? Огано - африканский Гитлер.
     - У Гитлера была сталь, медь, уголь. А что есть у Огано?
     - Нагоння - ключевая точка на  юге  Африки.  Если  он  свалит  Грисо,
хозяевам придетсяа рааасасатаиалааатаьасаяа перед этим мерзавцем.
     - А почему ты сорвался оттуда так скоропалительно?
     - Сдавать фильм.  Если будут какие-то поправки,  надо срочно сделать,
чтобы не держать копировальную фабрику...
     - Получилась картина?
     - По-моему - да. Послезавтра улетаю обратно.
     - Завидую.
     - Сказал  "мастер  кризисных  ситуаций",   -  усмехнулся  Степанов  и
откинулся на спинку стула.
     Здесь,  в  Доме литераторов,  было шумно;  давали первую в  этом году
окрошку:  кто-то  пустил слух,  что дирекция ресторана заключила договор с
"домжуром" и теперь станут завозить раков и хорошее бочковое пиво, поэтому
оживление среди завсегдатаев было каким-то особым, алчным, что ли.
     - Не заключили они договора, - поморщился Степанов и подвинул Славину
салат.  -  Пльзенского пива не будет.  И ростовских раков -  тоже. В жизни
надо довольствоваться тем, что имеешь.
     - Снова брюзжишь?
     - Нет. Правдоискательствую.
     - Прими схиму,  - посоветовал Славин. - Очень полезно для творческого
человека.
     - Ну да,  -  усмехнулся Степанов и разлил водку по рюмкам.  - Схима -
это самоограничение, а всякое ограничение, даже во имя свободы, есть форма
кабалы.
     - Энгельса  не   переспоришь,   Митя:   свобода  -   это   осознанная
необходимость; отлито в бронзу, дорогой, не трогай...
     - Ты меня все еще принимаешь всерьез?
     - Перестань  писать  книги  -  буду  держать  тебя  за  обыкновенного
застольного бездельника...
     - Не  обещаю.  Перестать писать -  значит умереть,  а  я  очень люблю
жизнь.
     - Слушай, а если я попрошу стакан вина?
     - Но ведь водка - лучше.
     - Умозрительно я  это  понимаю,  Митя,  только организм не  приемлет.
Водку я пью лишь в силу служебной необходимости.
     - Ты - дисциплинированная ханжа?
     Славин усмехнулся:
     - Вовсе нет. Теннисист, я, Митя, теннисист.
     - Слушай, Виталий, а тебя разозлить можно?
     - Нельзя.
     - Никогда?
     - Никогда.
     - Ты - самоуверенный человек.
     - Уверенный,  так бы я сформулировал,  Митя, уверенный. А что касаемо
ограничения и свободы, я вычитал хитрющую концепцию у любопытного философа
Бональда.  Человек - по его версии - не свободен от рождения, и виною тому
- природа, ибо она-то и есть главный наш ограничитель. Человек может стать
свободным лишь  в  том  случае,  если  прилагает к  этому максимум усилий.
Верно,  а?  Но занятен вывод:  будьте энергичны,  тогда вы сможете войти в
торговую  или  строительную корпорацию и  станете  свободным благодаря тем
правам,  которые эта корпорация завоевала; служите своей корпорации - и вы
скопите состояние;  будьте набожны - и церковь станет помогать вам во всех
начинаниях;   сделавшись  богатым  и  религиозным  человеком,  вы  станете
дворянином, а это дает высшие преимущества.
     - Прекрасная схема. Приложима к карьеристам.
     - Ты ползучий прагматик, Митя. Я не понимаю, отчего трудящиеся читают
твои книги. Ты ведь не дослушал меня.
     - Не тебя, но Бональда.
     - Новое -  это  хорошо забытое старое.  Если я  сумел вспомнить,  то,
значит, именно я вернул современнику забытое старое. Сие - соавторство.
     - Ишь ты!
     - Так вот... Бональд прекрасно вывернул свою схему. Венец свободы, то
есть дворянство,  - суть защитный барьер  того  общества,  которое  мечтал
создать Бональд.  Раз ты дворянин,  то,  значит,  бренный металл не должен
тебя интересовать более. Дворянство останавливает энергичного плебея в его
жажде  к  постоянному  обогащению.  Без  этой  преграды  могла водвориться
плутократия.  Служа наградой за приобретение богатства,  звание  дворянина
обязывает  к  самоограничению;  дворянство - предел обогащения.  Достигнув
дворянства,  к богатству следует относиться как ка цаеалаиа  -  понимаешь?
Бональд  занятно  пугал  общество:  "Если вы уничтожите дворянство,  тогда
стремление энергичного плебея к обогащению не  будет  иметь  ни  цели,  ни
предела;  целью  будет  богатство  -  само  по  себе.  Тогда-то и появится
аристократия. Аристократия, но не знать".
     Степанов слушал с интересом, даже окрошку отодвинул.
     - Да ты ешь, Митя, ешь, - вздохнул Славин. - У литератора должен быть
волчий аппетит.
     - Если  у  литератора волчий аппетит,  значит,  он  работает на  бюро
пропаганды,  читает свои стихи и рассказы,  а с писанием завязал.  Знаешь,
когда  я  в  Испании рассказал коллегам,  что  у  нас  писателю платят  за
выступление,  посылают в творческие командировки и дают бесплатные путевки
в дома творчества,  мне не поверили:  "Красный ведет пропаганду, такого не
может  быть"...  Так-то  вот...  Писатель должен страдать язвой,  Виталий,
мучиться от сердечной недостаточности и  геморроя,  тогда только он сможет
оценить каторжную радость творчества.
     - Я  недавно с  одним художником разговаривал,  интереснейший парень,
злющий,  все крушит,  как слон в лавке. Реставратор, иконами занимается...
Мне,  понимаешь,  подарили иконопись на  день  рождения,  и  надо  было ее
реставрировать.  Пришел художник,  посмотрел,  повздыхал,  унес  к  себе и
сделал  блистательно.  Я  ему  говорю,  спасибо,  мол,  а  почему  бы  вам
иконописью не  заняться,  а  он  на  дыбы,  аж  ощетинился:  "Без веры нет
иконописи". Как ты отнесешься к такому пассажу?
     - Ерунду он порет,  этот реставратор. Иконопись - наше Возрождение. У
нас была своя великая живопись -  иконы.  К ним так и следует относиться -
национальное искусство.  Вера, мне кажется, играла здесь подчиненную роль.
В ту пору национальная идея была духом художников,  потому как жили мы под
игом.   Отсюда,   кстати  говоря,  особая  роль  русских  монастырей.  Они
отличались  от  монастырей  других  стран  своей  исключительной  ролью  в
сохранении национальной культуры.
     - Не обрушивайся в национальный мистицизм,  Митя,  - снова усмехнулся
Славин. - Слушай, кто эта женщина?
     Степанов  обернулся  -  высокая,  большеглазая девушка  стояла  возле
стойки и,  обжигаясь,  пила  кофе из  маленькой чашки,  украшенной золотым
вензелем "ЦДЛ".
     - Не знаю.
     - Красива, а?
     - Очень.
     - Как думаешь, сколько ей лет?
     - Сейчас  молодые  вневозрастны.   Это  мы,  пятидесятилетние,  сразу
очевидны - брюхо, лысина, усталость в глазах, а эти...
     - Завидуешь?
     - Да.
     - А я - нет. Я горжусь возрастом. Прожить полвека что орден получить,
право... Так какая же разница между нашими монастырями и чужими?
     - Пространственная.  В  Италии один  монастырь отделен от  другого на
полста километров -  как максимум. Наши - на тысячи удалены друг от друга,
но хранили в себе ядро общенациональной идеи, некое состояние духа.
     - По марксизму всегда пятерку получал?
     - Всегда.
     - Я тоже, только с тобою не согласен.
     - Отчего так?
     - Состояние  -  это  слишком  расплывчато.  Состояние какого  класса?
Региона?  Армии? Чиновничества? Крестьянства? Нельзя же все одной "миррой"
мазать.   Состояние  Пугачева,   Екатерины,  пушкинского  Гринева?  Единая
национальная идея  всегда служит во  благо  какой-то  одной группе,  Митя,
властвующей группе.
     - Мы с тобой возвращаемся к проблеме схимы. Властвование, или, говоря
иначе,   ограничение,  приложимое  к  понятию  общества,  служит  гарантом
государственности.
     - А я разве спорю?  Только я  спрашиваю  -  какой  государственности?
Монархия  пала  -  я  имею  в  виду не только нашу - благодаря собственной
слабости,  хотя ведь тоже являла  собою  государственность.  Наша  свобода
родилась  на  руинах  вековой  государственной  идеи,  замешанной  на духе
национальной исключительности.  Да,  да,  так именно! Инородцев-то в пух и
прах  костили.  Ты  говоришь,  иконопись  -  следствие  абсолютного покоя,
ясности цели.  Это - кризисный период,  когда было нашествие, но ведь пики
искусства - заметь себе - рождены состоянием переходным, длительным; война
порождает блистательное искусство плаката; философия не может родиться под
грохот канонады.  Война - это желание выжить, чтобы продолжить бой завтра,
мир - это  когда  живут,  чтобы  думать.  Ум  -  основа  индивидуальности,
поскольку именно он создает личность.  Просто-напросто Россия поры Рублева
и Феофана Грека дала миру  больше  индивидуальностей,  чем  в  последующие
времена,  видимо, в этом отгадка. И смешно требовать от природы, чтобы она
все делила поровну. Я, знаешь, со стороны смотрю на наше кино: все от него
требуют шедевров - вынь,  не греши!  А ведь это смешно!  Когда кино было в
новинку,  родились Чаплин,  Эйзенштейн, Клер, Васильевы, Довженко, Хичхок,
но  ведь  потом  оно стало бытом,  оно же теперь телевизором стало,  Митя!
Значит,  надо ждать нового  накопления  неведомых  качеств  -  тогда-то  и
свершится  новая  революция  в  кино.  И  потом:  даже  в начале кино дало
двадцать,  ну тридцать шедевров, а ведь сейчас это индустрия, поток, план!
Как  же  от  потока  требовать качеств Ренессанса?  Надо отойти в сторону,
поглядеть со стороны,  и тогда поймешь, что и сейчас есть Годар, Курасава,
Крамер,  Феллини,  Питер Устинов,  Антониони,  Абуладзе,  Никита Михалков,
наконец. И - хватит! Нельзя больше, и так слишком щедро!
     - Ты что опровергаешь, понять не могу?
     - Ты не можешь понять,  оттого что на себя настроен.  Слушай,  а  кто
этот старик?
     - Наш вахтер, дядя Миня.
     - У него лицо Христа.
     - А он и есть. Раньше на бегах, кстати, играл.
     - Значит,  и  ты не отчаивайся -  путь к святости лежит через грех...
Мороженым угостишь?
     - Угощу.
     Степанов обернулся,  поискал глазами официантку Беллочку; в это время
в маленький зал, переоборудованный из веранды, заглянул администратор.
     - Тут нет товарища Славина? - спросил он. - Срочно зовут к телефону.
     - Мороженое не получится, - сказал Славин. - Будь здоров, Митяй.


                               КОНСТАНТИНОВ

     Константинов сострадающе посмотрел  на  вошедшего  Славина  и  сказал
утвердительно:
     - Костите за то, что я раскопал вас?
     - Конечно.
     - Не сердитесь.  Вот, почитайте-ка, - Константинов протянул письмо из
Луисбурга. - Пришло только что.
     - Сигнал о  предстоящей высадке инопланетян в район военного объекта?
- усмехнулся Славин, доставая очки. - Или данные о похолодании на солнце?
     - При   вашей  приверженности  глобальным  схемам  это  сообщение  не
представляет интереса...
     Славин,  стремительно прочитав письмо,  поднял глаза;  кожа на лысой,
яйцеобразной голове собралась морщинками на макушке,  что бывало в моменты
острые, когда надо было принимать немедленное решение.
     Посмотрел на Константинова вопрошающе.
     - Вслух, - сказал тот. - Давайте-ка я прочитаю еще раз - вслух.
     Константинов медленно надел очки в толстой оправе;  лицо его - как ни
странно - сделалось еще  более  молодым  (когда  емуа  дааалаиа  генерала,
ветераны  шутили:  "Сорок  пять лет - не генеральский возраст по нынешнему
времени,  мальчик еще,  это только в наши годы звезду давали в тридцать");
начал читать:
     - "В  декабре  прошлого  года  в  номери  "Хилтона"  в  Луисбурге два
американа,  один из которых есть Джон, договаривалися с русским, как вести
работу и передавать сведения про какого-то "соседа". У русского рожа сытая
и  говорит он хорошо по-португальски и  по-английскому,  сука е....  Пусть
погибну за это письмо, но молчать дальше мочи нет".
     Константинов посмотрел на Славина - в глазах у него метался смех.
     - Ну, - заключил он, - вы готовы к комментарию, Виталий Всеволодович?
     - Писал русский - это очевидно.
     - В чем вы узрели очевидность?
     - Хорошо определена "сука".
     - Вы считаете,  что ЦРУ -  если они затеяли какую-то игру -  не могло
обратиться за консультацией к филологам?
     Славин хмыкнул:
     - Те,  кто  готовит  переиздание "Толкового словаря"  Даля,  избегают
контактов:  боятся ОБХСС -  каждый том на черном рынке стоит сто рублей. А
почему вы так веселитесь?
     - Заметно?
     - Да.
     - Я веселюсь оттого, что решил рискнуть.
     - Чем?
     Константинов подвинул лист  бумаги,  вывел  жирную единицу,  обвел ее
кружком, поднял глаза на Славина:
     - Давайте начнем  с  самого начала...  Идут  радиопередачи на  Москву
неустановленному агенту,  идут часто,  в последнее время - особенно часто.
Расшифровке,  понятное дело, не поддаются. Предположения нашего Панова так
и остаются предположениями, не более того, читать мы их не можем. Спросим,
однако, себя: где сейчас наиболее горячая точка в мире?
     - Пожалуй, Нагония, нет?
     - Согласен.  Теперь допустим,  что это письмо -  не игра,  не попытка
скомпрометировать кого-то из наших людей,  работающих в  Луисбурге,  тогда
зададим себе еще один вопрос: где наиболее сильные позиции ЦРУ в Африке?
     - Именно в Луисбурге.
     Константинов повторил:
     - В Луисбурге, совершенно верно. А в скольких километрах от границы с
Нагонией находится Луисбург?
     - В семидесяти.
     - Так.
     Константинов написал цифру "два" и обвел ее еще более жирной чертой.
     - Теперь давайте рассмотрим третью позицию,  - сказал он. - Допустим,
что   все   убыстряющаясяа   лаиахаоарааадаоачанаоасатаьа   радиограмм  из
европейского разведцентра ЦРУ связана с обострением  ситуации  в  Нагонии.
Допустим, ладно?
     - Допустим, - согласился Славин.
     - Значит,  если  мы  решим рискнуть и  остановимся на  том,  что  ЦРУ
интересует не  столько Луисбург,  сколько "сосед",  то  есть Нагония,  то,
следовательно, они там затевают нечто сугубо серьезное?
     - Я  пойду  на  такого рода  допуск,  хотя  согласен,  риск  в  таком
умопостроении имеет место быть.
     - Уговорились.  Рискуем,  останавливаемся на версии,  что ЦРУ готовит
нечто в  Нагонии и  поэтому так теребит своего агента в Москве.  В Нагонии
раньше стояли баллистические ракеты с ядерными боеголовками,  направленные
на нас с вами.  Теперь их нет там.  Потеря Нагонии для американцев,  таким
образом,  удар сокрушительный.  Они, полагаю, готовы на все, чтобы вернуть
Нагонию.
     Константинов смотрел  на  Славина внимательно,  выжидающе,  и  в  его
глазах улыбки уже не было.
     - Теперь надо думать, что же-они готовят в Нагонии? - сказал Славин.
     - А  я  поначалу  думаю  оба  уараоаванаеа агента ЦРУ.  Вы понимаете,
кааакаоав  его  уровень,  если  он  задействован  ЦРУ   в   связи   с   их
внешнеполитической   акцией?   Вы   же   понимаете   всю   серьезность  их
"африканского удара".  Очередная попытка ястребов рассорить американцев  с
нами,  помешать  разрядке,  создать  новый кризис,  поставить мир на грань
катастрофы.  Кому это выгодно?  Американцам?  Нет. Нам? Тем более. Военным
промышленникам?  Да.  ЦРУ?  Бесспорно. Значит, следуя такого рода допуску,
автор письма из Луисбурга прав.  Значит,  ЦРУ начинаета саваоаюа очередную
операцию?  Значит,  ЦРУ  завербовало кого-то из наших в "Хилтоне"?  И этот
человек имеет доступ к секретным документам? Где?
     Константинов  достал  из  кармана  пиджака  сигару,   снял  целлофан,
медленно,  смакуя,  раскурил ее и,  сделав тяжелую горько-сладкую затяжку,
заключил:
     - Следовательно,  надобно решить вопрос:  на  чем  мы  сможем поймать
шпиона?  На сборе информации? Ил