- Вы бы не помогли организовать у вас съемку?
     - У меня?
     - Да. Интересный эпизод, сценарий, если хотите, подошлем.
     - Вы и меня будете снимать?
     - Будем.
     - Нет, правда?
     (О,  честолюбие  людское!  Отчего  оно  устремляется прежде  всего  к
кинематографу? Желание запечатлеть себя навечно?)
     - Правда. Бобровский, во всяком случае, этого хочет.
     - Так почему бы ему самому не приехать? Скажите, что я получу на днях
"Нафтусю",  это же  нектар,  пей -  не хочу!  Никакое похмелье не страшно,
промывает печень и почки, буквально, как стиральным порошком.
     - Вас как зовут?
     - Григорий Григорьевич, Гриша.
     - Да,  да, верно, шеф говорил... Так вот, Григорий Григорьевич, мы бы
хотели организовать здесь съемку скрытой камерой.
     - Скрытой? Это как работал Гриша?
     - Какой Гриша?
     - Чухрай. Ставит свою бандуру и делает вид, что фотографирует птичек,
а на самом деле подглядывает, как парень мнет девку...
     - Именно так.
     - Нет ничего проще! Просверлим дырку в двери, - он обернулся, - там у
меня  склад,  ставьте  аппарат,  а  я  буду  дурить  покупателя...  Только
погодите,  но ведь моего лица,  буквально, не будет видно: кто меня узнает
со спины?!
     - А  мы  поставим две камеры.  Посетители станут думать,  что мы  вас
снимаем, а мы будем работать с двух точек.
     - Так  заднюю  точку  вы  покажете  в  кино,   а  переднюю,   с  моим
дурыльником, бросите в мусор, знаю я такие номера.
     - Ну об этом вы с Бобровским сами поговорите, если мне не верите.
     - Как будто я  не  знаю,  что в  наше время все решает не главный,  а
пятый!  Мне неизвестно,  какую ступеньку вы  занимаете в  кино,  что такое
ассистент и  больше ли  это помощника,  но  не  надо спорить:  что вы  ему
принесете на стол,  то,  буквально,  и пойдет в кино.  Разве у нас не так?
Во-первых,  начальник райпродторга меня никогда не примет,  он для нас как
римский папа,  и  с  вопросом к  нему  нечего  лезть.  Надо  подкрасться к
секретарше!  А  у нее все хорошо с кишечным трактом и почки работают,  как
космические системы, - так что "Нафтуся" ни к чему. Но она мечтает достать
колготки-сеточку,   а  заведующий  секцией  язвенник,  и  я  оставляю  ему
"Славяновскую" и "Витаутас" -  вот вам колготки-сеточка,  вот вам наряд на
тару...  А что, эта тара нужна мне, да?! Она, буквально, нужна трудящимся.
Ну,  хорошо,  ну  я  получу четвертак,  ах,  какой страшный гешефт!  Цизин
получил четвертак за то,  что хорошо обслужил язвенников! Так они ж добрее
будут,  они  не  станут пить  кровь народа во  время рабочего дня,  если я
отоварю их  "Смирновской"!  Так  о  ком я  забочусь?!  О  своей выгоде или
общественном благе?!  А  ведь  можно на  все  плевать!  "Нет "Ессентуков",
жалуйтесь, мне-то что?!" И это - нравится, с таким - никаких хлопот! Э, не
стоит об этом, я завожусь с пол-оборота, ничего не могу с собой поделать.
     - Вам   надо  с   кем-нибудь  согласовывать  нашу  съемку,   Григорий
Григорьевич?
     - Если вы хотите сорвать съемку -  согласовывайте. Знаете анекдот про
то,  как  один  тип  пришел к  богу  и  попросил,  чтобы  у  соседа Ивана,
буквально,   сдохла  корова?   Все   наши  магазинщики  завалят  подарками
секретарш,  только б  они доложили начальству,  чтобы съемка прошла у них,
все ведь люди, все хотят поработать на советский экран!
     - Да,  но мы будем снимать днем, а у вас в обеденный перерыв особенно
многолюдно...
     - Ну и что? Я приглашу тетю Веру, она пенсионерка, дам ей красненькую
и выброшу торговать в розлив у витрины! Потом есть еще одна воз...
     Дверь за  спиной Гречаева хлопнула резко.  Он  обернулся:  на  пороге
стоял Парамонов,  неотрывно глядя на Цизина.  Тот улыбнулся и сделал рукой
неуловимый, странный жест, спросив при этом:
     - Что вам?
     - Э... Да нет... Просто я хотел узнать, может, "Саирме" завезли?
     - Зайдите,  буквально,  попозже,  не привозили "Саирме", к пяти часам
будет.
     Гречаев поднял глаза на витрину:  прямо перед ним стояло семь бутылок
"Саирме".
     - Так  вот,  -  продолжал между тем  Цизин,  -  не  вздумайте идти  в
райпищеторг,  начнутся интриги,  вы  утонете.  Или  уже  топайте к  самому
главному,  в районный торг, это - голова, из молодых, он сделает все, если
вы скажете, что хотите снимать именно у Цизина.
     - Что, тоже язвенник?
     Цизин не понял:
     - Почему? Совершенно здоровый молодой человек.
     - Но почему он сделает для Цизина все?
     - Потому что  вы  об  этом попросите,  а  умные люди,  буквально,  не
отказывают работникам искусств...
     - А  если в  тех  бутылках на  витрине была обычная вода?  -  спросил
Константинов, оторвавшись от рапорта Гречаева. - Бутафория?
     Начальник группы полковник Трухин ответил:
     - Может  быть,  бутафория.  Но  зачем  Парамонову ехать  к  Цизину за
"Саирме", когда - я проверил - у них в буфете продают именно эту воду?
     - Что дало дальнейшее наблюдение?
     - Парамонов крутился на улице семнадцать минут,  то и дело смотрел на
часы,  потом зашел в будку автомата номер семь тысяч триста девятнадцать и
позвонил по телефону с  индексом двести сорок четыре,  видимо,  к Шаргину,
Леопольду Никифоровпчу...
     - Видимо?
     - Он  закрыл  спиной  диск  и  подстраховывался  пальцами,   так  что
сотрудники не смогли зафиксировать остальные цифры...  Но у Парамонова нет
других знакомых на Садово-Сенной, только Шаргин.
     - Первый  допуск  принимаю;   скорее  всего,   действительно,  звонил
Шаргину, а второй - отвергаю. А что если он звонил к неустановленному вами
контакту? Это допустимо?
     - Это допустимо только в одном случае.
     - В каком именно?
     - В  том случае,  если Парамонов и есть тот агент,  которому ЦРУ шлет
радиограммы; передаточное звено в сети.
     - Что было потом?
     - Парамонов  снова  зашел  к  Цизину,  тот  налил  ему  стакан  воды,
Парамонов выпил,  не уплатил денег и,  даже не попрощавшись с ним, побежал
на остановку, прыгнул в автобус, через семь минут был в гараже.
     - И...
     - И продолжал ремонт машины Ольги Винтер.
     - Поработайте с Шаргиным. Вы уже выяснили, какие документы попадают к
нему из спецхранений?
     - Да. Попадают те самые, которыми так интересуется Лэнгли.


     А  Шаргин тем временем стоял на  перекрестке Арбата и  Смоленской,  у
выхода  из  "гастронома",  нервничал.  Заметив  машину  с  дипломатическим
номером,   он  шагнул  с  тротуара,  приветливо  помахал  рукой  человеку,
сидевшему  за  рулем,   тот  притормозил,  они  поздоровались,  поговорили
несколько минут,  причем  услышать их  разговор нельзя было,  ибо  Шаргин,
опершись на дверцу, склонился к водителю.
     А  потом подъехал -  на машине Ольги Винтер -  Парамонов и запарковал
"Жигули" рядом  с  дипломатической машиной.  Когда  иностранец попрощался,
Шаргин сел к Парамонову;  заехав на Преображенку,  в дом семь, они забрали
двух  девушек,  отправились в  ресторан "Русь",  а  оттуда на  холостяцкую
квартиру Шаргина, где и провели ночь...


                               КОНСТАНТИНОВ

     - Что  касается  Шаргина,   то   он   разговаривал  с   Ван  Зэгером,
представителем "Трэйд корпорэйшн", это его партнер, - сказал Проскурин.
     - Что-нибудь тревожное по этому партнеру поступало?
     - Чистый торговец. По нашему мнению, он не связан со спецслужбами.
     - А что за девицы были с Парамоновым и Шаргиным?
     - Кочегары.
     Константинов надел очки на  кончик носа,  посмотрел на  подполковника
вопрошающе.
     - Кочегары,  -  повторил тот.  -  Одна  кончила текстильный техникум,
другая -  пищевой,  обе из Ростова,  перебрались в Москву,  в рабочей силе
дефицит,  хоть  черта  пропишут временно,  и  общежитие дадут,  этим  дали
однокомнатную квартиру на двоих. День - дежурство, два - гуляют.
     - С кем гуляют? - поинтересовался Константинов.
     - Мы  только-только  их  установили,  Константин  Иванович,  начинаем
изучать.
     - А  вам не кажется,  что дело разрастается,  как снежный ком,  и это
очень плохо, а?
     - Ничего не поделаешь, факты. А факты - упрямая вещь.
     - Память у вас хорошая,  -  заметил Константинов,  -  но, несмотря на
факты,  мне это разрастание не по душе.  Люди -  не снег,  "людской ком" -
категория страшная, вам не кажется?


     ...Когда  Проскурин,  закончив доклад  и  утвердив план  мероприятий,
вышел, Константинов набрал номер телефона Ольги Винтер.
     - Здравствуйте,  чемпион, - сказал он. - Ваш ученик приветствует вас.
Боюсь,  что завтра опоздаю на корт:  у  меня "жигуль" забарахлил,  ехать в
"сервис" - потерять день, а хорошего мастера нет...
     - У  меня есть.  Только он не возьмет у вас денег,  если скажете,  от
кого пришли.  Купите ему "Пшеничной",  а еще лучше  "Джин".  Карандаш  под
рукой?
     - Пишу.
     - Парамонов Михаил Михайлович. Только по телефону не говорите, что по
поводу ремонта...
     - Бедный Парамонов боится, - улыбнулся Константинов.
     - Их поколение - трехнутое, всего боятся.
     - Вы, кстати, поговорили со своими знакомыми африканистами?
     - Пока - плохо. Не хотят с вами беседовать, идеи берегут для статеек,
сквалыги чертовы. Вы вражеские голоса слушаете?
     - Когда как.
     - Вчера  Лондон  передавал  занятный  комментарий о  Нагонии;  рубите
голову - они готовят десант, очень похоже на Конго, слова почти такие же.
     - Они -  десант,  а  мы -  нашу помощь,  у нас же договор,  -  сказал
Константинов,  точно ответив на  тот  вопрос,  который ЦРУ задавало своему
агенту в последней шифровке.
     На другом конце провода замолчали.
     - Вы что, Оля?
     - Ничего, прикуривала.
     - А вы разве курите?
     - Начала.
     - Когда?
     - Сегодня...  Ладно, звоните Парамоше. Я его предупрежу. И приезжайте
завтра на корт, мне интересно говорить с вами.
     - Мне тоже.
     - Не напрашивайтесь на комплимент,  вы очень резко мыслите. Если бы я
так вот написала:  "Они -  десант,  а  мы -  нашу помощь",  -  мне бы руки
вывернули.
     - Кто?
     - Шефы.
     - Почему?
     - "Нельзя так резко,  вы  не правительство,  противник только и  ждет
такого признания..."
     - А чего ж ему этого ждать,  когда такой пункт записан в договоре,  а
договор опубликован в газетах...
     - Мне  на  это  возражают,  что договор будет разорван сразу же,  как
только произойдет путч.  Мы  тогда  не  сможем оказать помощь,  это  будет
нарушением международного права...
     - Неверно,  -  сказал Константинов,  напряженно обдумывая,  стоит  ли
продолжать разговор или  целесообразней подготовиться к  нему -  во  время
завтрашней игры на  корте.  -  Неверно,  -  повторил он,  -  ибо свержение
законного правительства в  Нагонии возможно только при  участии сил извне:
это  -   главное  нарушение  международного  права.   Ладно,   спасибо  за
Парамонова.


     Парамонов пожал руку  Константинову,  вышел с  ним  во  двор  гаража,
оглядел "жигуленок", поднял крышку капота, потрогал провода:
     - Оля  сказала,  что  у  вас сложное повреждение...  А  у  вас провод
перетерся,  поэтому глохнет.  Если  за  границу ездите,  купите  бошевский
набор,  отменная  штуковина,  умеют  буржуи  облегчать  жизнь  мастеровому
человеку.
     - Это могут, - согласился Константинов. - У вас очки есть? Я никак не
разгляжу, что там у меня случилось, очки на работе забыл...
     - Мои очки в конторке,  -  ответил Парамонов,  - они мне ни к чему, я
теперь линзы ношу...
     - Что?
     - Контактные линзы -  ползарплаты встали за  границей,  зато  никаких
забот.
     И он рассмеялся, сытно и широко, и пахло от него водкой.
     - У  вас  в  буфете  будем  пить  или  зайдем  в  кафе?   -   спросил
Константинов.
     - Да не за что пить-то,  товарищ дорогой, и потом, у нас сухой закон,
директор фирмы гипертоник,  сам  не  пьет  и  всех  держит в  черном теле,
ефрейтор,  а не человек.  Когда что серьезное будет -  приезжайте, помогу,
ради Ольги каштан из огня вытащу. Она мне сказала, вы в Луисбург едете?
     - Да. Передать что? Или привезти?
     - А вы по какой части?
     - По юридической.
     - Как понимать?
     - Я еду шаргинские поставки узаконивать.
     - Знаете Леопольда?
     - По фамилии...
     - Святой человек.  Мцыри.  Нет,  я  почему спросил,  от кого едете...
Может,  подумал,  поспособствуете:  на  полжигуля скопил,  надо на  вторую
половину собрать.  Я  бы  еще годика на  два поехал поработать за  кордон.
Леопольд обещает,  но, знаете, человек он маленький, экономист всего лишь,
а у вас на лице значение написано.
     - Это как?
     - А не объяснишь, это только почувствовать можно.
     - Давно вернулись из командировки?
     - Недавно.
     - Страна интересная?
     - Ничего.  Там  что  хорошо?  Можно радиоаппаратуру по  скидке брать,
прямиком из Гонконга.  Текстиль неплохой. Обувь, правда, дрянь. Говорят, в
Испании обувь дешевая,  за десять баков*,  говорят, можно классные баретки
взять.  -  Парамонов закрыл  капот.  -  Все,  можете  спокойно ездить,  но
бошевские провода все-таки возьмите, горя знать не будете.
     _______________
          *а"Бааак"а - доллар (америк. жаргон).

     - Спасибо за совет. У вас тут воды холодной нет?
     - В буфете есть минералка.
     - Там какая? Мне только "Славяновскую" можно, язвенник.
     - А  черт  его  знает,  какая  у  них.  Какую завезут.  Олечке привет
передавайте, пусть не гоняет только, больно уж лихо ездит...
     - Передам. Вы ее учили ездить?
     - Нет.
     - Муж?
     - Он  был  против.  Очень боялся,  что она попадет в  аварию,  там же
носятся по-страшному, не то что у нас.
     Константинов достал из портфеля бутылку "Джина", протянул Парамонову:
     - Спасибо, Михаил Михалыч.
     - Да будет вам,  -  ответил тот, но бутылку, оглянувшись по сторонам,
взял.
     - Я,  по-моему, с Зотовым встречался, - сказал Константинов, садясь в
машину. - Он чуть прихрамывает?
     - Да.
     - Хороший мужик?
     - Дерьмо. Правильно Ольга сделала, что ушла от него.
     - Почему?
     - Зануда.  То ему не так,  это не так.  Я  его машину последнее время
отказывался смотреть.  Придирается,  проверяет,  словно с каким прохиндеем
имеет дело:  принюхивается,  как орудовец. Так одним стакан мешает, дуреет
один со  стакана,  а  другому это колера в  глазу прибавляет,  работа идет
ладней.
     - Он сам, по-моему, трезвенником никогда не был.
     - Нет,  тут напраслину возводить не след,  он не пьет,  так,  рюмашку
одну тянет.  Может,  правда,  и литр засосать, но ни в одном глазу, и не в
радость ему это:  там все вместе живут,  секретов нет, всђ друг про дружку
знают...
     - Ну уж всђ?  -  хмыкнул Константинов и включил зажигание. - Друг про
дружку все знать нельзя. Про самого-то себя человек не все до конца знает.
Спасибо еще раз, до встречи.


     "Славину.
     Найдите возможность посетить то отделение дорожной полиции,  куда был
доставлен Парамонов. Постарайтесь выяснить причину задержания.

                                                                   Центр".


                                  СЛАВИН

     Славин все   понял,   когда   три  полицейских  прошли  мимо  него  в
сопровождении портье и открыли  дверь  той  комнаты,  где  работал  Белью:
комната  без  окна,  над  головой проходят трубы кондиционера,  душно;  на
верстаке укреплены тиски,  инструмент разложен на кожаном фартуке,  причем
разложен так, что сразу можно догадаться - русский работал: беспорядок был
особый, вдохновенный, что ли, так только наш мастеровой вакааалаыаваааеат,
забывая  о  времени,  если  увлечется;  потом схватится,  глянет на часы -
поздно уже,  бросит все,  как есть; немец или американец сложит инструмент
за пять минут до окончания работы, у него часы в мозг вмонтированы, лишнюю
минуту не отдаст, она, как доллар, имеет цену.
     - Где же ваш умелец?  -  спросил Славин портье.  -  Мне сказали,  что
только он может помочь мне с ракеткой...
     - Умельца  убили,   -   ответил  тот,  но  один  из  полицейских  так
стремительно глянул на него,  что портье,  неловко кашлянув, отвернулся от
Славина, отошел в угол, подвинул табурет и сел.
     - Поднимитесь,  -  сказал тот же полицейский,  - и ничего не трогайте
руками.


     Славин ушел к  себе в номер,  открыл балкон,  сел в шезлонг и хрустно
вытянулся.
     "А я тебя недооценил,  Глэбб,  - подумал он. - Ты ударил меня. Сильно
ударил.  Правда,  этим ударом ты подтвердил,  что вы завербовали в  номере
кого-то из наших, теперь это бесспорно. Значит, Белью писал правду. Теперь
никто не  может ткнуть пальцем в  одну из тех фотографий,  которые лежат у
меня в кармане.
     Славин сжег  в  ванной фотографии,  которые взял ночью в  посольстве,
пепел размял в руках,  слил водой,  попрыскал спреем, чтобы не было запаха
горелой бумаги, и вернулся на балкон.
     "Нужна точная,  выверенная дезинформация, - понял, наконец, Славин. -
Я  должен  успокоить  Глэбба,  иначе  мне не выполнить задачи,  все пойдет
насмарку,  мы не найдем шпиона.  И в этом мне сейчас может  помочь  только
один человек - Дик.  Я обязан - через него - убедить Глэбба в том, что мой
поход в ресторане прошлой ночью  был  случайностью,  пьяной  случайностью,
Белью  я не видел,  не мог просто-напросто видеть.  Я должен убедить его в
том,  что он зря меня испугался.  Я смогу это сделать,  если  открою  Полу
чааасатаьа правды. А он поймет, что Глэбб - из ЦРУ, это тоже в мою пользу,
- на будущее".
     В баре было пусто. Пол Дик пришел хмурый, мятый, руки его тряслись.
     - Алкоголизм -  болезнь социальная,  Иван, - вздохнул он. - Во всяком
случае,  такого рода  версия позволяет мне  пить  с  утра.  Вы  что-нибудь
жахнете?
     - Кофе.  Хочу погонять на корте...  Слушайте, а почему вы меня зовете
Иваном?
     - Для  меня  все  русские Иваны.  Это  же  замечательно,  когда нацию
определяют именем. Нас, например, Джоном не называют, а жаль.
     - Почему?
     - А  потому что мы идем враскосяк,  каждый за себя,  в  нас нет общей
устремленности. Вы же монолит, как вам скажут, так и поступаете.
     - Толстого перечитайте,  Пол,  Достоевского...  Не надо считать нацию
сборищем  баранов,   бессловесно  исполняющих  приказ.   Читайте   русскую
литературу.
     - Литература все врет. Она наводит тень на плетень. Почитай Диккенса,
так получится,  что британцы самая сентиментальная нация.  А  они сипаев в
это время из  пушек расстреливали.  Мопассан написал правду про французов:
помните,  как один братец второму руку оттяпал,  только б  сеть сохранить,
рыбацкую сеть.  А мы: "Французская легкость, французская легкость!" Они же
самые меркантильные люди на земле, эти французы. А Гђте с его "страданиями
Вертера"? В Майданеке его соотечественники людей жгли...
     Пол  обернулся  к  официанту,  который  стоял  за  его  спиною,  чуть
согнувшись, и сказал:
     - "Блади мэрп" - мне, джентльмену - кофе.
     Официант,  поклонившись,  отошел; Пол Дик закурил, зашелся кашлем, на
глазах выступили слезы, лицо сделалось багровым.
     - Вы зачем себя губите, Пол? - спросил Славин.
     - А я уже погиб, Иван. Так что я просто-напросто тешусь на прощание.
     - Подождите гибнуть. Рано еще. Жизнь чертовски интересна...
     - Э... Знаете, отчего погиб Стейнбек? Его ведь погубил Хемингуэй. Да,
да.  Он мучительно завидовал ему:  не в  литературе -  в  жизни.  Он и  во
Вьетнам-то  полез,  чтобы хоть как-то  сквитаться с  Эрни:  лавры военного
корреспондента спать не  давали,  нет сейчас Испании,  нет республиканцев,
так хоть в  Азию,  но туда,  где стреляют,  где хоть как-то можно потешить
себя опасностью.  Меня тоже погубила зависть, я всем завидовал, понимаете?
А это испепеляет...
     - Хотите, дам сюжет?
     - Хочу.
     - Дайте слово, что не продадите меня?
     Официант принес стакан водки с томатным соком и кофе.  Пол Дик выпил,
и сразу же на лбу у него показались капли пота.
     - Вот теперь я могу с вами говорить.  С