ы
Зотов взял такси,  эта поездка обошлась ему в 2 доллара  35  центов.  Если
развиватьа таоарагааашаеасатаваоа дальше,  тогда рейс в оба конца составит
4 доллара 70 центов.  Дубов,  таким образом,  ваыаиагарааала  на  этом  30
центов. С точки зрения оперативного интереса этот факт несуществен, однако
он  дает  основание  к  повторному  анализу  морального   облика   Дубова.
Подчеркиваю,   что   при   этом   все   в   один   голос   говорят  о  его
дисциплинированности, аккуратности, вежливости, ни одного недостатка.

                                                                  Славин".


     "Совершенно секретно.
     Генерал-майору Константинову.
     На ваш повторный запрос сообщаю,  что Дубов Сергей Дмитриевич вылетел
вчера в Адлер рейсом 852.

                                                       Подполковник Зыков"


     "Данные  наблюдения  за   "Белым"  (такая  кличка  была  дана  Дубову
абхазскими чекистами потому,  что  прилетел он  на  море  в  легком  белом
костюме,  белой рубашке с белым бантиком;  ботинки,  однако,  были черные,
тяжелые, тупорылые, старый американский фасон).
     Остановившись в корпусе "Маяк" в номере 212,  "Белый" в 8.47 пошел на
завтрак.  Посадили его за столик рядом с двумя женщинами, одна из которых,
черненькая, лет двадцати трех, вышла с ним вместе из кафе в 9.17.
     Он предложил "Черненькой" зайти к нему в номер.  "Черненькая" приняла
это предложение.
     В номере "Белого" они пробыли 52 минуты, вышли оттуда уже в купальных
костюмах и  отправились на  пляж.  Там они купались и  загорали до  12.49,
после чего вместе пошли на  обед в  то  же кафе.  За столиком находились с
13.05 до 13.51.  Затем отправились в номер "Белого", где пробыли до 16.10,
после чего снова вернулись на  пляж.  Вернулись оттуда в  18.26,  пошли на
ужин,  сев за тот же столик,  что и утром. К ужину "Белый" заказал бутылку
вина,  марки "Тибаани". После этого он пригласил "Черненькую" на прогулку.
Не входя ни с кем в контакт,  они вышли с территории пансионата "Пицунда".
Около  почты  "Белый"  оставил  "Черненькую"  и,   наменяв  на  три  рубля
пятнадцатикопеечных  монет,  позвонил  в  Москву  по  телефону.  Во  время
разговора с  неким  Виктором  Львовичем из  кабины  было  слышно,  как  он
говорил,  что "надо держаться и что он тоже хотел бы уйти к ней, но каждый
должен до  конца  выполнять свой  долг  перед людьми".  Он  просил Виктора
Львовича  не  подниматься еще  несколько дней,  сказал,  что  "вернется из
командировки"  через  неделю.  После  этого  разговора  "Белый"  пригласил
"Черненькую" в бар, где танцевал с нею до двенадцати часов, после чего они
вернулись в его номер, где и остались. Габуния".


     Телефон,  по  которому  звонил  Дубов,  принадлежал Виктору  Львовичу
Винтеру.


     "Черненькой" оказалась Ольга Вронская,  двадцати двух лет, москвичка,
секретарь отдела, комсомолка, незамужняя, украинка.


     ...Доктор  пятьдесят второй городской больницы удивленно посмотрел на
Константинова:
     - Так я ж все объяснял уже, товарищ...
     - Кому?
     - Приезжали из ее института,  потом,  конечно же, отец, он светило, я
обязан был объяснить ему...
     - Видите ли, я приятель ее мужа...
     - Ах, это который за границей?
     - Да.
     - Понятно... Он еще ничего не знает?
     - Пет.
     - Напишите,  что  она не  страдала -  моментальная потеря сознания...
Странная,  дурацкая смерть...  Ее  приятель рассказал,  что  с  вечера Олю
знобило,  он дал ей аспирин, она уснула, но температура была высокая... Он
вспомнил,  что она уже неделю покашливала,  но, несмотря на это, ездила на
корты  -  глупость,  конечно...  Утром  он  вызвал  "скорую помощь"...  Мы
пытались сделать все,  что могли, но, видимо, начался отек легких - тут мы
бессильны.
     - Почему "видимо"?
     Доктор не понял, вопросительно посмотрел на Константинова.
     - Вскрытие, вероятно, дает не приблизительный ответ, - пояснил тот, -
а точный: в чем причина гибели молодой, здоровой женщины?
     - Но вскрытия не было... Простите, вас как зовут?
     - Константин Иванович.
     - Очень приятно.  А я -  Арчил Михайлович...  так вот, Виктор Львович
попросил не делать вскрытия,  его слово для нас закон, великий хирург, все
московские женщины его боготворят и правильно де...
     - Арчил Михайлович,  расскажите,  пожалуйста,  подробнее, как все это
случилось?
     - Ну  что ж...  Я  тогда дежурил.  Утром,  часов в  восемь,  позвонил
мужчина...
     - Ее приятель?
     - Нет,   Сергей  Дмитриевич  приехал  уж  потом  со  мною,  в  машине
реанимации...  Позвонил сосед,  я  забыл фамилию,  старик,  военный...  Он
сказал,  что  женщина без сознания,  просил срочно приехать.  Мы  поехали.
Ольга Викторовна была не  просто без  сознания,  мне  показалось,  что уже
наступал летальный исход,  пульс ниточный,  веки синюшные, зрачок почти не
реагирует.  В  машине я  подключил ее к подпитке,  здесь,  когда приехали,
вызвал профессора Евлампиева, начали давать кровь. Часа четыре мы пытались
спасти ее, хотя, говоря честно, мне казалось, что это бесполезно...
     - Но отчего же не проведено вскрытие?
     - Так я объяснил вам...
     - Нет, не объяснили, Арчил Михайлович.
     - Виктор Львович попросил об этом...
     - Это не объяснение.  Вечером женщина была здорова,  утром умирает, а
вы не делаете вскрытия. А вдруг это какая-то инфекция?
     - Нет,  это не инфекция.  По признакам - внезапный, уарааагааананаыай
отек легких.
     - Это часто бывает?
     - Я лично такого не встречал...  Ну третий день,  шестой,  запущенный
легочный процесс...
     - Так ведь ее приятель... Как его?
     - Сергей Дмитриевич. Именно он рассказал, что она давно кашляла, была
нездорова...
     - Значит, не инфекция.
     - Аа уарааагааананаыаеа процессы бывают,  они отмечены в  медицинской
практике.  Помните,  как  погиб  от  ураганного  рака  легких американский
полицейский,  который хотел дать новые  показания  по  делу  Кеннеди:  его
положили на обследование, и через два дня он умер.
     Константинов резко  поднялся;  глаза,  обычно  улыбчивые  и  голубые,
сделались серо-жухлыми маленькими буравчиками.
     - Спасибо, Арчил Михайлович. Это случилось...
     - Во время моего дежурства, я же говорил.
     - То есть четыре дня тому назад?
     - Именно.
     - Можно  попросить,  чтобы подготовили копию заключения о  смерти?  Я
отправлю ее мужу,  так будет вернее,  без эмоций, как полагаете? Тем более
сюда ее привез приятель... Очень, верно, переживал?
     - Да,  пришлось сделать укол...  Только когда смог  заплакать,  стало
легче.  Но  воля есть:  приехал Виктор Львович -  он  был на конференции в
Дубне,  его вызвали,  -  ну, конечно, шок, так он увез с собою старика, за
один день организовал похороны, держался крепко...


     Академик медицины Сергей Сергеевич Вогулев сдружился с Константиновым
на охоте.  Они вместе летали и в Кабардино-Балкарию к Хажисмелу Саншокову,
и в Ахтыри, и в Астрахань.
     В  отличие от  Гмыри,  он  был охотником-созерцателем,  брал с  собою
фотоаппарат,  заразил фотоохотой Константинова, хотя тот белее всего ценил
выстрел "по месту",  бил навскидку и  единственно чему завидовал в  жизни,
так это хорошему оружию в руках другого охотника.
     Вогулев же был равнодушен к трофеям,  легко  отдавал  кабаньи  клыки,
любил  охотничьи  застолья,  полагая,  что  в  наш  век  стрессов  никакой
санаторий не даета оатакалаюачаеанаиаяа  -  только  кабанья  или  медвежья
охота.
     - Все эти терапии,  -  говаривал он,  -  новые лекарства - иглы, сон,
голод -  ерунда собачья. Охота. В крайнем случае, нож. Все-таки в мое дело
я верю. Но это - крайний случай, когда рак душит. А инфаркты, стенокардии,
язвы,  атеросклерозы надобно лечить охотой -  здесь,  в горах,  где пахнет
каштаном, прелой травой и горными ключами.
     Вот к нему-то,  после короткого раздумья, и позвонил Константинов. Во
время ситуаций такого рода он свой "жигуленок" из гаража не брал, ездил на
"Волге" с рацией, чтобы держать постоянную связь со всеми подразделениями:
Коновалов,  Панов,  Проскурин,  Гмыря  -  все  были  сейчас на казарменном
положении; домой, практически, не отлучались, получали информацию, дробили
ее на множество мелких вопросов,  справедливо полагая,  что чем тщательнее
исследована каждая мелочь, тем надежнее окажется общий вывод.
     - Сергей Сергеевич,  я  к  вам  подъеду,  если  позволите?  -  сказал
Константинов. - Прямо сейчас.
     - Или  через пятнадцать минут,  или вечером,  Константин Иванович,  -
ответил тот.
     - Операцию начинаете?
     - Значительно хуже. Еду в ВАК.
     - Отменить поездку нельзя?
     - Что-нибудь случилось?
     - Случилось.


     Вогулев выслушал Константинова, снял трубку телефона, набрал номер.
     - Ирина Фадеевна,  -  сказал он,  -  я  опоздаю на  час.  Пожалуйста,
сделайте так,  чтобы  докторские Гаврилина,  Дарьяловой и  Мартиросяна без
меня не рассматривали -  завалят ведь доброжелатели.  Что?  Ну скажите им,
задерживаюсь на срочной операции. Спасибо.
     Он положил трубку,  помял сухой ладонью крепкое,  хоть и  морщинистое
лицо, поднялся:
     - Едем.  Я  звонить к  нему не  стану.  Это  как  два раза про смерть
спрашивать. Будете ждать в машине?
     - Да.  Только еще  раз  очень прошу:  Виктор Львович никак не  должен
понять,  что  вас  волнует  именно  тот  вопрос,  пожалуйста,  помните это
постоянно...
     - Мы с ним работали в одном госпитале, Константин Иванович. Спали под
одной шинелью...
     - Вы  неверно поняли меня -  ни  тени сомнения в  его честности я  не
имею, Сергей Сергеевич.
     Уже в машине Вогулев, закурив, насупился еще более:
     - У меня где-то в бумагах есть фотография его девочки,  ей тогда было
три месяца... Мы попали в окружение под Ржевом, он дал фото, написал адрес
и попросил,  если я выйду, найти Оленьку. Я тогда еще на него рассердился,
матом обложил. Он сказал, что, мол, его, как еврея, расстреляют наверняка,
а я,  быть может,  спасусь... Ну я и рявкнул, что меня, большевика, и его,
еврея, станут расстреливать одновременно, скорее даже - меня первым. Но он
уже  тогда был  здоровьем хлипок,  кашлял постоянно,  так  что я  карточку
оставил,  такие  просьбы особого рода,  они  святы,  когда  ребеночка тебе
отдают трех месяцев от роду...
     - А если он спросит, откуда вы узнали про его горе?
     - Некролог, скажу, прочитал в газете...
     - Не было в газете некролога.
     - Господи, ну знакомые рассказали.
     - Какие именно?
     Вогулев посмотрел на Константинова:
     - Вы мне чего-то недоговариваете.
     - Верно.
     - Почему?
     - Потому  что  рассказывать про  подозрение может  ваша  санитарка  -
пожалуйста,  это не страшно.  А я -  ЧК, мне подозрениями делиться нельзя,
мне можно только фактами оперировать.


     Винтер лежал на диване,  под головой у него был свернутый халат, плед
натянут до подбородка.
     - А,  Сереженька,  -  тихо сказал он,  и  по  щекам сразу же  потекли
быстрые, стариковские слезы. - Хорошо, что пришел... Хочешь выпить?
     - Мне в ВАК надо,  Витя, там трезвому-то несладко, а уж коли выпивши,
да с моим характером...
     - А я, знаешь, потягиваю. Иначе не могу - только глаза закрою и сразу
же ее вижу...
     - Да,  горе страшное,  Витя, даже и не знаю, что сказать тебе. Отчего
не мы? Почему они, дети?
     - Налей мне каплю, а?
     - Спирт? - спросил Вогулев, налив в мензурку.
     - Да. Помнишь, как учил меня пить?
     - Это когда ты в болото провалился?
     - Да.
     - Я в прошлом году туда охотиться ездил. По дурости. Решил, что такая
же глухомань,  как была в сорок третьем. А там фарфоровый завод построили,
дорогу провели, в деревнях антенны торчат...
     - Ты когда видел Олю последний раз?
     - Я  ее никогда не видел,  Витя.  После войны все такие благополучные
стали, такие спокойные. Это только горе людей сводит... Я ее не видал.
     - Кто тебе об этом сказал?
     - Гнидюк,
     - Да, да, Микола... Он звонил мне...
     Винтер выпил, натянул плед до подбородка, зябко поежился:
     - К ней хочу, Сережа.
     - Тебе еще работать надо, Витя.
     - Зачем?  Кому это надо?  Ты  еще что-то можешь,  режешь,  кромсаешь,
смотришь в  суть,  а я теперь и скальпель в руки не возьму.  А словам мы с
тобой не верим...
     - Почему ты не позвонил мне, когда Оленьку привезли в больницу, Витя?
     - Меня вызвали из Дубны, когда все было кончено уже.
     - Что вскрытие дало?
     - Я не разрешил.
     - Почему?
     - По всем признакам - отек легких. Отчего? Такого я не помню, Сережа.
Но  я  не мог,  понимаешь,  не мог разрешить вскрытие.  Я  ведь не одну ее
похоронил, Сережа, я ее с ребеночком похоронил...
     - Как?!
     Винтер  всхлипнул,  потянулся тонкими,  сухими,  плоскими  пальцами к
мензурке.
     - Не надо, Витя, ты ж белый совсем...
     - Ах, перестань, пожалуйста! И лей больше.
     Он выпил еще раз, положил ледяные пальцы на руку Вогулева:
     - У тебя есть внуки?
     - Внучка.
     - Внучка,  -  повторил Винтер,  - это замечательно, когда внучка, они
нежнее...  Я так мечтал о внучке,  Сережа,  господи, как я мечтал продлить
счастье жизни, наблюдая младенца в доме...
     - Ты убежден, что она хотела оставить ребенка?
     - Я ничего не знал об этом, мне обо всем сказал Сережа...
     - Муж, что ль?
     - Ах,  милый, не надо об этом! Муж за границей, а Сережа тот человек,
который ее любил.  Нет,  нет,  она рассталась с  мужем,  она же была такой
честной,  моя девочка,  она бы никогда не посмела...  Жизнь...  Она еще не
разведена,  а он работает в каком-то секретном институте, и пошли бы парню
жизнь ломать,  ты же знаешь, как у нас любят ворошить чужое белье... Зачем
ломать жизнь и ему?  Оленьки нет,  а он любил ее,  пусть уж он, Сережа, не
страдает. Налей еще, пожалуйста...
     - Не хочешь перебраться ко мне,  Витя?  На время,  а? Катя будет рада
тебе, внучку мою понянчишь. Ну не плачь, не рви сердце...
     - Спасибо тебе. Я не могу нигде быть. Скоро приедет Сережа, поселится
у меня, и мы будем чувствовать все время рядом с собою нашу девочку.
     - Витя,  я очень тебя прошу, пока этот самый Сережа не приехал, давай
я тебя заберу, а?
     Винтер  покачал  головой,  посмотрел на  Вогулева  громадными черными
глазами, полными слез, и ответил:
     - Сережа, когда я умру, похорони меня рядом с Оленькой, ладно?


     Вернувшись в КГБ, Константинов собрал руководителей подразделений.
     - Начинаем отрабатывать версию Дубова.  Давайте-ка определим его  для
удобства  "Лесником":  дуб  -  лес  -  "Лесник".  Видимо,  придется  вести
постоянную связь по телефону,  счетчик включен,  все теперь  решают  часы,
хотя, - он отчего-то внимательно поглядел на Проскурина, - особенно сейчас
всякого рода спешка и чрезмерная  однолинейность  могут  сломать  дело.  В
течение  ближайших  суток мы должны восстановить - желательно по минутам -
все,  связанное с последними часами жизни Ольги Винтер.  Мы не имеем права
никого  допрашивать  -  это понятно,  никакими уликами против Дубова мы не
располагаем,  поэтому  работать  надобно  ювелирно.  Это  первое.   Далее,
необходимо  проверить,  кто,  кроме Дубова,  присутствовал на переговорах,
когда  министр  экономики  приезжал  к  нам  в  составе  правительственной
делегации Нагонии.
     - Там был и министр обороны, - заметил Гмыря.
     - Верно,  только вопрос о  поставках вел  министр экономики.  Третье.
Необходимо доказать  прокурору  -  это,  видимо,  придется  делать  мне  -
целесообразность эксгумации трупа и проведения экспертизы по поводу смерти
Винтер. Но лучше бы, конечно, прийти к нему с более весомыми резонами, чем
имеем мы.
     - Куда уж больше-то, - заметил Проскурин.
     - Для  нас  -  да,  но мы пойдем за санкцией наа даеайасатаваиая.  Он
спросит, какие у нас улики против Дубова. Что мы ответим?
     - Ответим, что Лунс не зря сидит рядом с Дубовым в Пицунде.
     - Это не ответ.  Вы же не доказали прокурору,  что Лунс - из ЦРУ. Вот
если  мы  возьмем его на разведоперации - тогда дело другого рода.  Сейчас
Лунс для всех - дипломат,  радеет на ниве  культуры,  попробуйте  доказать
обратное.  Я лично за это не возьмусь. Вся вновь поступившая информация, я
подчеркиваю,  васая,  должна быть у  меня  на  столе,  желательно  в  двух
экземплярах  -  первый  уйдет  Петру Георгиевичу,  немедленно по получении
мною.
     - Ну что ж, - сказал генерал Федоров. - Давайтеа саоабаиарааатаь. Это
сделаете вы или разрешите мне?
     - Разрешу, Петр Георгиевич, - улыбнулся Константинов.
     - Благодарствуйте.  Ценю доверие. Начинаем с угла. Итак, Константинов
рискнул предположить,  и  в результате его риска,  который в данном случае
был категорией разумной, то есть обществу ничем не угрожающей, мы вышли на
приблизительный район особого интереса ЦРУ. Это свидетельствовало, точнее,
свидетельствует,  что  в  Нагонии вот-вот  польется кровь и  что ЦРУ нужны
постоянные данные о том, что мы знаем про их планируемые акции. Мы знали о
них кое-что,  но - не более того. Но мы до сих пор не знаем ни агента ЦРУ,
работающего в Москве,  ни его связника из посольства.  Итак,  радиограммы,
которые  мы  перехватывали,  ощущая  собственное бессилие,  заставили  нас
разбросать  поиск  широко,  с  захватом.  Мы  исследовали Зотова,  Винтер,
Парамонова и Шаргина.  Дважды -  с Шаргиным и Парамоновым - мы вставали на
ложный след. Отпал Парамонов, отпал, что называется, стопроцентно. Как его
ваши назвали-то? "Жлоб-макаронник"? "Жлоб" - понимаю очень точно, а почему
"макаронник"?
     - Потому что жене давал деньги на одни макароны. Раскормил беднягу до
центнера, а потом пошел по девкам бегать.
     - На голод ей надо было сесть, вода с медом.
     - Так  мед теперь на  базаре куда как дорог,  на  те  деньги,  что он
давал, не поголодаешь, Петр Георгиевич.
     - Смешно,  право...  Голод дорогим стал,  а? Н-да... Ладно. Парамонов
отпал,  и  Шаргин отпал.  Тоже  стопроцентно.  Наконец,  Винтер.  Странная
смерть. Ураганный отек, говорите?
     - Судя по тому,  что вскрытие сделано не было,  судя по  тому,  кааак
Дубова  самаоага  нааажааатаьа на старика Винтера,  здесь что-то странное,
Петр Георгиевич.
     - Вы  с  самого начала возбудили уголовное дело по  факту радиограмм,
так что основание для законной эксгумации у вас - мне сдается - есть... Но
ведь отец Ольги был против...  вскрытия.  Морально ли  будет,  пойди вы на
эксгумацию?
     - Жестоко - да, но морально, Петр Георгиевич.
     - Какие выдвинете доводы?
     - "Опасаясь разоблачения, агент ЦРУ уничтожил Винтер".
     - Какого разоблачения боялся агент ЦРУ?  Кто он? Улики? Почему Винтер
могла  его  разоблачить?  А  может,  она  сообщница?  И  вообще  произошел
несчастный случай.
     - Несчастный случай исключен.
     - Факты?
     - Мужчина,   который  ее  любил,  -  а  Дубов  так  говорил  всем,  -
стремительно похоронив "любимую",  уехал отдыхать.  В первый  же  день  он
кладет  себе  в кровать девушку,  идет в бар иа тааанацауаеат!  Понимаете,
Петр Георгиевич, - танцует!
     - Танцует? Ну сукин сын, а?! Н-да... Танцует. И это что - улика?
     - Еще какая.
     - Это,  увы,  не улика.  У меня нет улик.  У вас, впрочем, тоже. Но я
хочу спросить: у вас и у Славина достаточно фактов, чтобы вообще исключить
Зотова из числа подозреваемых?
     - Я привык верить Славину.
     - Я, знаете ли, тоже, но, тем не менее, вы мне не ответили.
     - Если  Славин настаивает на  честности Зотова,  я  не  могу  ему  не
верить.
     - Мне не  нужны утверждения по поводу зотовской честности.  Мне нужны
факты по поводу его непричастности к этому делу, Константин Иванович.
     - Я  сейчас  же  отправлю  Славину  телеграмму.   Хотя  я  подготовил
совершенно иную - добро на возвращение.
     - Придется   переписать.    -    Генерал    Федоров    снял    трубку
правительственного телефона,  набрал номер. - Алло, з