что   после   завершения  операции  в   Москве   Глэбба  можно   заставить
содействовать немедленному освобождению Зотова.

                                                                  Славин".


     "Славину.
     На  беседу с  Глэббом согласен,  однако постройте ее  таким  образом,
чтобы  создать впечатление,  будто  мы  поверили в  то,  что  именно Зотов
является агентом Лоренса.

                                                                   Центр".


                                 СТЕПАНОВ

     "Напротив меня сидит высокий негр.  Он красив особой красотою:  такая
ваыасаваеачаиаваааеата лицо человека в те моменты,  когда он, после долгих
раздумий,  несмотря на смертельную угрозу, принял решение - бесповоротное,
на всю жизнь.
     Зовут моего собеседника - Октавио Гувейта; до вчерашнего дня он был в
бандах Огано;  сегодняшней ночью,  под  пулеметным огнем  с  двух  сторон,
перебежал границу.
     - Понимаете,  -  говорит он,  -  я  просто-напросто не  мог  быть там
больше; не мог, и все тут. Я, как и большинство африканцев, не умею читать
и  писать.  Поэтому,  наверное,  мы  все так любим сказки.  Мы  в  деревне
садились вокруг костра,  и  старики рассказывали нам  сказки,  и  для нас,
молодых,  это был самый большой праздник.  Слово -  как танец: мы выражаем
себя в танце и в песне,  а ведь песня -  это слово.  Так вот,  когда к нам
пришли агитаторы от  Огано  и  стали рассказывать,  как  в  городах вместо
старых  белых  появились  новые  белые  из  России,   мы,  конечно,  стали
браниться, хотя, теперь-то я понимаю, есть разные белые. Я, когда пришел к
Огано,  увидел особых белых, хотя их не очень-то показывают нам. Они живут
в отдельном лагере,  вдали от нас,  там много стариков,  крепких стариков,
лет пятидесяти, которые смешно здороваются друг с другом: поднимают правую
руку и кричат два слова;  "зиг Гитлер" они кричат,  а мы все-таки слыхали,
кто  такой Гитлер,  нам рассказывали партизаны Грисо,  когда они проходили
через деревню во время войны за независимость.
     Но я про все это потом стал думать, после того как офицеры вывели нас
ночью на дорогу и мы расстреляли транспорт грузовиков. Охрану мы закололи,
а ящики разбили, и тогда один наш солдат, он старый, ему сорок пять лет, и
он окончил два класса у миссионеров,  сказал, что на ящиках было написано:
"вакцина",  а вакцина -  это лекарство,  а нам ведь говорили,  что там,  в
ящиках, на самом деле сидят русские с оружием, чтобы ворваться в деревни и
забрать себе  наших  женщин.  Кто-то  стукнул офицеру о  том,  что  старик
разболтал молодым про вакцину,  и его расстреляли и объяснили нам,  что он
был шпионом, а какой же он шпион, он ведь из соседней деревни! У него есть
мать, жена и пятеро детей, разве такие люди могут быть шпионами?!
     ...Октавио Гувейта то и  дело прижимает к  фиолетовой,  сильной груди
огромные кулаки, на глазах у него слезы.
     - А потом,  - продолжает Октавио, - офицеры отобрали наиболее крепких
из нас;  они заставили танцевать наш танец вокруг копья, а этот танец надо
исполнять обнаженным,  так угодно богам,  и  они высмотрели самых ловких и
крепких;  нас отвели в другой лагерь, там, где живут люди Зеппа, это у них
главный командир,  он к ним часто прилетает,  и там стояли чучела солдат в
форме армии Джорджа Грисо.  Нам сказали, что немцы будут учить нас "тихому
бою" с врагами.  И они стали показывать нам,  как надо прыгать на человека
сзади,   как   вспарывать  ему  горло,   выкалывать  глаза  и   перебивать
позвоночник.
     Про нас говорят,  что мы жестокие,  -  какая неправда!  Да,  мы любим
страшные танцы,  да,  мы  любим песни войны,  нашим предкам пришлось много
воевать,  чтобы  сохранить жизнь  потомкам,  но  я  никогда  не  мог  себе
представить,  что  старые люди,  эти самые наци Зеппа,  их  так все у  нас
называют,  могут хохотать и веселиться,  когда,  поймав в капкан козу, они
сдирали с  нее шкуру...  С живой...  Они ее не убивали -  связали и начали
снимать шкуру, а она кричала, боже, как страшно она кричала, у меня до сих
пор стоит в ушах этот вопль...
     Гувейта  закуривает;   затягивается  он  тяжело,  с  хрипом,  натужно
кашляет, тело его сотрясается - видно, что парень никогда раньше не держал
в руках сигарету.
     - А Марио Огано?!  Нам говорили, что он - "вождь нации", что он делит
с  нами все тяготы жизни в  джунглях.  А  я  видел,  что он заходил в свою
маленькую  палатку,  где  у  него  лежит  солдатское одеяло  на  пальмовых
листьях,  а позже,  когда тушили факелы,  он перебирался в запретную зону,
где  живут его  советники,  и  туда  приводили самых красивых девушек,  но
больше их  никто  не  видел;  говорят,  что  их  -  после  него  -  отдают
охранникам,  а те,  побаловавшись с ними,  топят их в реке,  чтобы не было
свидетелей.
     И  тогда  я  с  ужасом подумал:  "Разве такие люди  могут бороться за
свободу? Разве дикие звери могут стать агнцами?"
     ...А вчера нас подняли по тревоге и повели к дороге. Там шел еще один
транспорт с русскими грузами. Нам сказали, что в ящиках - бомбы и автоматы
и мы должны уничтожить все это, чтобы не дать армии Грисо. Я в ту ночь уже
не стрелял.  Но я видел,  как стреляли и резали наши мальчишки,  прошедшие
школу у  наци Зеппа.  И  я видел своими глазами,  как девушка-переводчица,
когда они схватили ее,  кричала:  "Это же все для ваших детей!  Это же для
детей!"
     Всех  шоферов  закололи,   девушку  изнасиловали,   а  потом  прошили
автоматными очередями,  а когда стали громить ящики,  то все увидели,  что
там -  рулоны с ситцем, детские весы - в них кладут младенцев, которые еще
не умеют ходить;  наборы для врачей...  И я сказал себе той ночью: "Все, я
ухожу".  И  я  ушел,  хотя знал,  что у  меня мало шансов пробиться сквозь
посты,  потому что  их  сейчас особенно много  вдоль по  границе.  Офицеры
говорили нам:  "В  ближайшие дни мы начнем выступление,  чтобы покончить с
Грисо". Так вот, я хочу быть на этой стороне, и если мне доверят оружие, я
стану стрелять в тех, кто "несет нам свободу", потому что свобода не может
быть кровавой, когда убивают женщин и смеются, разделывая живую козу.
     Октавио Гувейта замолчал, руки его бессильно опустились вдоль тела.
     - Если я напишу о перебежчике, - сказал я, - не называя его по имени,
мне не поверят, Октавио. Вы согласны, если я назову вас? Или побоитесь?
     - Вы думаете о судьбе моих родных?  -  спросил Октавио. - Если бы они
нашли их,  то,  конечно,  всех  бы  убили.  Но  у  меня есть только брат и
дедушка, а они редко бывают в деревне, они ловят рыбу и продают ее в порту
белым  капитанам.   Так  что  можете  назвать  мое  имя.  И  если  хотите,
сфотографируйте меня.  Да и  потом,  страх не может быть вечным,  рано или
поздно человек излечивается от страха.  Я готов умереть за то,  чтобы жить
свободным и не чувствовать себя зверем,  который ходит по земле затаившись
и в каждом видит врага.


     ...Западная пресса утверждает, что Огано не готовит вторжение.
     Я хотел бы,  чтобы свидетельские показания Октавио Гувейта из деревни
Жувейра были приобщены к "черной книге" о готовящейся агрессии.

                                                         Дмитрий Степанов,
                                               специальный корреспондент".


                                  СЛАВИН

     Пилар протянула стакан:
     - Знаете, как у нас называют джин?
     - У кого это "у нас",  -  посмотрев на Глэбба,  спросил Славин.  - Вы
имеете в виду фирму или местность?
     - Я имею в виду Испанию.
     - У вас джин называют "хинеброй", я прав?
     - Вит прекрасно разговаривает по-испански,  -  сказал Глэбб.  - Как и
все разведчики, он великолепно владеет иностранными языками.
     - Джону это лучше знать.  Иначе,  видимо, трудно работать: попробуй в
Гонконге прожить без китайского -  сразу провалишься. Вы никогда не жили в
Гонконге, Пилар?
     - А вы? - спросил Глэбб, рассмеявшись слишком уж громко. - Вы, верно,
жили всюду, Вит?
     - Нет,  меня не пустили, не дали визы. Я указал, что еду туда по делу
некоего Шанца,  он,  по-моему, работал там в сфере бизнеса, но Пекин нажал
на местные власти, меня завернули...
     Пилар быстро глянула на Глэбба -  лицо ее было по-прежнему улыбчивым,
красивым,  но в  глазах появилась тревога;  зрачки расширились,  и поэтому
казалось,  что  она  плохо видит,  вот-вот  достанет из  маленькой кожаной
сумочки очки в тонкой золотой оправе.
     - Как интересно, - сказал Глэбб. - Но вы, наверное, описали этот свой
вояж в русской прессе?
     - Тема -  не  журналистская.  Ее нельзя пропустить через газету.  Это
скорее роман. Вы любите авантюрные романы, Пилар?
     - Я  люблю  авантюрные романы,  -  медленно ответила женщина и  снова
посмотрела на Глэбба.
     - Она  любит фильмы.  Про Бонда,  -  помог ей  Глэбб.  -  Про русских
шпионов,  которые вот-вот победят,  но в конце концов проигрывают,  потому
что мы сильнее.
     - "Мы"?  -  снова усмехнулся Славин.  -  Я не знал, что ваша торговая
фирма связана с английской разведкой.  Знаете, если бы я был режиссером, я
бы снял фильм.  Не то чтобы снял,  а  скорее доснял.  Я  бы подснял к  "Из
России с  любовью" только один кадр:  после того как  счастливый Бонд увез
нашу  шифровальщицу  в  Лондон,   на  экране  появляется  титр:  "Операция
внедрения прошла успешно, приступаю к работе, Катя Иванова".
     - Сейчас придет Пол Дик,  продайте ему этот сюжет, но не продешевите,
Вит; меньше тысячи это не стоит.
     Пилар отпила  глоток  тинто  и,  неотрывно  глядя  в  глаза  Славина,
заметила:
     - Ты  временами бываешь плохим  коммерсантом,  Джон.  Такой  сюжет  -
поскольку я немножко знаю мир искусств -  стоит не менее ста тысяч.  Сразу
же. На месте.
     - Платите, - сказал Славин. - Я согласен.
     - Может быть,  в Штатах уплатят больше,  -  перестав смеяться, сказал
Глэбб.  -  Я говорю серьезно,  я готов снестись с Голливудом немедленно, у
нас хорошая связь.
     - Вы убеждены, что вашей рекомендации достаточно? - спросил Славин.
     - Убежден.
     - Что - писали сценарии?
     Глэбб ударил себя  по  ляжкам,  согнулся -  выказал,  как  ему  стало
смешно, - а потом снова сделался обычным, открытым и веселым Джоном.
     - Ну  вас к  черту,  Вит!  Не надо так потешаться над неискушенными в
искусстве коммерсантами.
     - Виталий -  очень красивое имя,  -  сказала Пилар.  -  Как Витторе в
итальянском.
     - Похоже на немецкого Вильгельма,  - заметил Славин. - Правда, разные
смыслы заложены.
     - Я,  между прочим,  встречал Шанца в Гонконге,  Вит.  Седой старик с
синим носом, да?
     - Нос у него посинел к старости.  Когда ему было тридцать, нос у него
был вполне пристойный,  ему ж нельзя было пить,  он работал в гестапо, там
не держали пьяниц - серьезная контора...


     Пол  Дик  пришел трезвый.  Он  хмуро  поздоровался с  мужчинами,  дал
поцеловать себя Пилар, от виски отказался:
     - Не буду. Сегодня и завтра не буду.
     - Что так? - спросил Славин.
     - Готовлю хороший удар против вас, Вит.
     - Стоит ли?
     - Стоит. Играть надо чисто.
     - Согласен,  -  сказал Славин.  - С этим согласен абсолютно. Я, между
прочим,  накопил несколько интересных историй, связанных с нечистой игрой,
могу продать.
     - Я пропился. Куплю в долг.
     - Ладно.  Подожду.  Так вот,  я  начал рассказывать о  Гонконге,  про
тамошнюю мафию...
     - Нет, нет, - сказал Глэбб, - лучше вы продайте Полу сюжет про Бонда!
Ты  не представляешь себе,  Пол,  как это остроумно и  зло!  Я  восхищаюсь
Витом. Представляешь, фильм кончается тем, что девочка, которую увез Бонд,
ну  помнишь,  эта чекистка,  шлет в  центр шифровку из Лондона:  "Операция
внедрения прошла успешно, легализовалась, приступаю к исполнению служебных
обязанностей". Здорово, а?!
     - Про служебные обязанности у нас говорят,  - заметил Славин, - когда
человек погиб, выполняя долг...
     Дик хмуро посмотрел на Славина:
     - Зловещий, между прочим, сюжет. Напоминает правду.
     - Не  мы  придумали Бонда,  который гробит наших людей,  Пол,  не  мы
сделали из него героя - человека, который лихо щелкает русских.
     - Ладно, рассказывайте ваш сюжет.
     - Нет, сколько уплатите за этот, про Бонда? Джон предложил сто тысяч.
     - Это я предложила сто тысяч, Вит, вы ошиблись.
     - Покажите мне таких продюсеров,  -  впервые за весь разговор хмыкнул
Пол Дик,  -  я заработаю десяток миллионов в неделю, семьдесят процентов -
вам,  о'кэй?  Ну,  рассказывайте.  Было бы прекрасно, окажись ваш сюжет не
столь  гонконгским,  сколько луисбургским,  -  судьба Зотова занимает меня
почти так же,  как вас.  Сначала один русский сыграл в ящик, потом другой,
не слишком ли много за неделю, а?
     - Не было бы третьего?  - вопрошающе глянув на Глэбба, сказал Славин.
- Так вот. Помните, в Нюрнберге проходил по делам СС некто Вильгельм Шанц?
     - Не помню.
     - Мы, американцы, нация без памяти, - заметил Глэбб. - Тяжелая память
мешает жизни, она подобно болячкам на ранах - гноится...
     - Если бы  мы  потеряли двадцать миллионов,  память была такой же,  -
заметил Пол. - Я не помню Шанца, наверное, это из палачей низкого ранга?
     - Да. Экзекутор. Мы доказали его участие в сорока семи ликвидациях...
     - Что такое "ликвидация"? - спросила Пилар. - Если про жестокость, то
не надо, Вит, и так слишком много горького в мире...
     - "Ликвидация" у  них означала поголовное уничтожение жителей деревни
или городка, начиная с младенцев и кончая больными.
     - Это во время борьбы против партизан? - спросил Глэбб.
     - А  что  -  это  служит оправданием?  -  Славин подвинул свой стакан
Пилар, и она сразу же налила ему джина.
     - Можно, я положу лед рукой? - спросила она.
     - Конечно, - ответил Славин, продолжая смотреть в глаза Глэббу. - Так
что же,  Джон,  борьба с партизанами может служить оправданием такого рода
ликвидаций?
     - Ну,  конечно,  нет,  Вит.  Я  уточнял -  всего лишь.  Зверства наци
отвратительны.
     - Так вот,  мы изобличили этого самого Шанца; он жил в Канаде, но его
нам не выдали,  и он исчез. А потом проклюнулся в Гонконге, с американским
уже паспортом...
     - Да нет же,  -  поморщился Глэбб.  -  По-моему,  он там подвизался с
каким-то никарагуанским или гаитянским картоном. Я убежден, что он не стал
гражданином Штатов.
     - Да? Ну что ж... Это хорошо... Так вот, когда в Гонконге, лет десять
назад,  случился скандал - на аэродроме захватили группу китайских мафиози
с  героином,  -  этот  самый Шанц  организовал бегство из  города какой-то
португалки или  испанки,  кажется Кармен,  такой  же  красивой,  как  наша
очаровательная Пилар,  и угрохал того человека, который взял на себя вину.
Он и мистер Лао, нет, Джон?
     - Почему вы меня спрашиваете об этом?
     - Ты  же работал в  Гонконге,  -  пожал плечами Пол.  -  Поэтому он и
спрашивает.
     - Я  там  работал наездом,  несколько недель,  чисто  коммивояжерский
бизнес.
     - Тогда понятно,  - сказал Славин. - И конечно, вы не знали тамошнего
представителя ЦРУ, он же был замешан в скандале, его как-то погасили, этот
скандал,  но угли тлеют, Джон, угли тлеют. Как, Пол, интересно раздуть эти
угли?
     - Как  вам  сказать...  Кое-что  есть,  но  для  настоящего  скандала
маловато...
     Глэбб снова громко рассмеялся,  хотя лицо его  -  Славин это  видел -
было напряженно до предела.
     - В нашей стране популярны суперскандалы, Вит. То, что вы рассказали,
- будни, скучная пародия на "Крестного отца".
     - Что значит суперскандал? - спросил Славин.
     - Когда алкоголичка жена, - ответил Пол, - когда муж - гомосексуалист
и  понуждает  сестру  к  сожительству с  выгодными  ему  людьми,  когда  у
миллионера сын  вступает в  компартию,  когда  взятка превышает сто  тысяч
баков -  это куда ни  шло.  Лучше бы всего,  правда,  что-нибудь про шашни
президента с концернами -  это проходит, это нравится соперникам, особенно
потенциальным.
     - Жена есть,  - ответил Славин, обернувшись к Джону. - В этой истории
есть жена.  Наркоманка.  Состоит в кровном родстве с мужем -  попросту его
племянница. Дочь нациста. Сама была участником дела. Как?
     - Давайте  имена,  -  ответил Дик.  -  Это  я  распишу так,  что  дым
поднимется,  и сделаю на этом не столько деньги,  сколько имя -  меня ведь
забыли,  у  нас забывают тех,  кто дрался с наци,  сейчас помнят тех,  кто
бичует безнравственность такого рода,  о которой рассказали вы.  Вступаю в
дело, не интригуйте.
     Славин обнял Глэбба за плечо, шепнул ему:
     - Поинтригуем, Джон? Или откроема чааасатаьа карт?
     Пилар сделала большой глоток вина и ответила:
     - Я бы на вашем месте чуть-чуть поинтриговала.
     - Согласен.  Теперь слово за Полом -  что он знает о  Зотове?  Меня в
госпиталь не пустили и во встрече отказали.  Давайте-ка, Пол, вашу версию,
а я ее потом подкомментирую, нет?
     - Слушайте, Вит, с этим русским пока все не понятно, меня...
     - Вам непростительно, - перебил Славин, - говорить "с этим русским".
     - Как у вас это называют?  "Великодержавным шовинизмом"?  - улыбнулся
Пол. - Не сердитесь, у меня плохо с произношением русских фамилий.
     - Никогда  не  признавайтесь  в  этом,  Пол,  вас  обвинят  в  низком
профессионализме,  газетчик должен знать  имена  своих противников -  даже
если  они  трудно произносимы.  Мы,  например,  хорошо помним имена  наших
врагов.
     - Я  не  считаю Зотова противником,  -  сказала Пилар.  -  Он  просто
выполнял свой долг.
     - Кем  это  доказано?  -  Глэбб  пожал  плечами.  -  Мы  живем  не  в
тоталитарной системе,  его вину надо подтвердить уликами. Передатчик - это
не улика. Вполне могли подбросить.
     - Верно,  -  согласился Славин. - Сегодняшняя "Ньюс" написала об этом
деле вашими словами.
     - Да? - удивился Глэбб. - Что ж, молодцы, я, признаться, не читал.
     - А это что? - Пол кивнул на "Ньюс", лежавшую на столе; комментарий о
Зотове был подчеркнут красным карандашом.
     - Это читала я,  -  ответила Пилар.  - Я обеспокоена судьбой Зотова и
готова сделать все, чтобы ему помочь.
     - Но как? - спросил Глэбб. - Я тоже готов помочь ему. Как?
     - Очень просто,  -  ответил Славин. - Найти тех, кто устроил налет на
его квартиру.
     - И отыскать тех, кто ломанул сейф у Лоренса, - усмехнулся Пол Дик.
     - Пол, - укоризненно сказал Глэбб, - это не по-джентльменски.
     - Это по-джентльменски,  потому что он согласился говорить со мною, и
я   уже   отправил  корреспонденцию  в   свои  газеты:   "Красота  -   как
символ-надежности";   об  этом  подумал  я,  когда  увидел  работу  группы
гангстеров  в  апартаментах "Интернэйшнл телефоник"  -  они  охотились  за
именами  "надежных друзей" той  фирмы,  которая сумела  построить надежный
мост  связи  между  Штатами  и  группой Пиночета,  когда  он  еще  не  был
диктатором, а принимал парады, стоя рядом с доктором Альенде".
     - Беру, - сказал Славин. - Прекрасная шапка, Пол.
     - У  русских  плохо  со  свободно конвертируемой валютой,  -  заметил
Глэбб. - Вы - исключение, Вит?
     - Просто я держу контрастную диету,  с одним голодным днем в неделю -
экономия в чистом виде.
     Пилар и Глэбб переглянулись.
     - Увлекаетесь йогой?  - спросила Пилар. - Я могу дать вам литературу,
у меня есть много книг на русском.
     - Йогой увлекаюсь,  за книги спасибо,  утащу с радостью. Кстати, Пол,
вы не знаете,  это тот Лоренс,  который отказался отвечать по ряду пунктов
конгрессу о путче в Сантьяго?
     - Тот.
     - Резидент ЦРУ?
     - Спросите об этом меня,  ребята, - сказал Глэбб, - все-таки мы с ним
дружны много лет. Он такой же человек ЦРУ, как я - агент гестапо.
     - А вот интересно, - задумчиво попивая джин, сказал Славин, - если бы
Пол смог получить документы о  том,  что работник ЦРУ связан с нацистами -
как старыми, так и новыми, это можно было бы обыграть в прессе?
     - Ког