да пресса дралась с ЦРУ,  -  ответил Пол, - она мечтала получить
нечто подобное - это нокаут, Вит, но...
     - Я занимался боксом, я знаю, как бить, я готов научить вас методу.
     - Вот  так  вербуют доверчивую свободную прессу,  -  снова рассмеялся
Глэбб, и глаза его собрались узкими щелочками.
     - Вит, я хочу показать вам мою гордость, - сказала Пилар, - пойдемте.
     - А мне вы не хотите показать свою гордость, гвапенья? - спросил Пол.
     - Когда  чем-то  гордятся  по-настоящему - гордятся тайно,  - ответил
Глэбб.
     - Хорошая фраза,  -  сказал Славин.  -  Фраза человека,  который умел
побеждать.
     Пилар взяла его за руку,  повела за собой по винтовой лестнице вверх,
на второй этаж.  Там,  в  комнате со стеклянной крышей,  с большой тахтой,
укрытой  шкурой  тигра,   стены  были  увешаны  иконами  -  все  до  одной
реставрированы, много золота и четко выписанных глаз.
     - Как?  -  спросила Пилар.  -  Невероятно, да? Семнадцатый век, север
России, той, которая имела выход к морю, то есть к свободе...
     - Где реставрировали? Здесь?
     - Нет.
     - Вас расстроить или лучше солгать?
     - Я всегда,  Вит, любила выслушивать правду. До конца. Всю. Тогда и я
готова сказать правду.
     - Всю?
     - Зависит от вас.
     - Только от меня?
     - Я не жена и не клерк,  у меня есть собственное дело, Вит, поэтому я
пользуюсь главным благом жизни -  я  независима.  Я  очень ценю это благо,
потому что пришла к  нему из  подвала,  ступая по облеванным ступенькам...
Говорите правду.
     - Хорошо.  Семнадцатый век в нашей иконописи отличим немедленно, и не
столько  манерою  письма,   сколько  формой  доски.   Доска  обязана  быть
дугообразной,  выпуклой,  сбитой из трех клиньев.  У вас только одна икона
подлинная, Пилар, все остальное - вы хотели правды - подделка. Но я никому
не скажу об этом, я умею хранить секреты.
     - Вы не очень-то хранили чужие секреты, когда говорили о Шанце.
     - А разве это чей-то секрет?
     - Вит, чего вы добиваетесь?
     - Правды.
     - Это ответ русского.  Я  стала американкой,  я  привыкла к  точности
вопроса, конкретике задачи, товарной цене, сроку и форме гарантии.
     Славин взял женщину за руку, поцеловал ее, спросил:
     - Вы  сейчас живете по  американскому дипломатическому паспорту?  Или
остался один из прежних?
     - Вит, вы не ответили на мой вопрос...
     - Видимо,  вопрос,  как зовут "надежного друга фирмы" Лоренса,  более
удобно задать Полу?
     - Но ведь задали его вы.
     - Повторите мою фразу,  Пилар, и вы согласитесь, что я такого вопроса
не задавал.  Я ведь фантазер.  Человек, увлекающийся журналистикой, обязан
быть фантазером.
     - Если я  отвечу на  этот вопрос,  вы  не станете отвечать на вопросы
Пола?
     - Нет,  положительно вы любите авантюрные романы,  Пилар.  Я боюсь за
вас.  Я  не  хочу,  чтобы вы  испытали хоть какое-то  неудобство во  время
подъема по лестнице.  Вообще-то джентльмен должен быть рядом с женщиной во
время такого рода маршрута,  нет?  Мужчина с крепкими мускулами и головой,
работающий по-американски: гарантии, точность, деловитость.
     - Хорошо, сейчас я позову Джона, - сказала Пилар.
     - Я здесь, девочка, - усмехнулся Глэбб.
     Он  стоял  около  гладкой  стены,  невидимая дверь  за  ним  медленно
закрывалась.
     - Я  бы  хотел послушать гонконгскую историю мистера Славина еще раз,
более подробно, с глазу на глаз.


                               КОНСТАНТИНОВ

     Константинов и лейтенант Дронов сидели в доме,  напротив окон той как
раз комнаты,  где Дубов и  "Оля-живая" (так жутковато он  определил ее для
себя) говорили о чем-то. Константинов видел близко и явственно лицо Сергея
Дмитриевича,  сильное,  резко рубленное, волевое; пытался понять, чему так
весело смеется девушка -  Дубов говорил редко;  взрослый мужчина,  ученый,
политик;  тщательно следит за  одеждой,  элегантен;  машину красиво водит,
одевает лайковые перчатки, чтобы лучше чувствовать руль; заказывая коньяк,
просит,  чтобы принесли "КВ",  обязательно грузинский ("они же арийцы,  их
требовательность к  прекрасному лишена торгового интереса,  как  у  других
народов");   легко   и   красиво  переводит  песни   англичан,   испанцев,
португальцев;  любит чуть устало,  очень спокойно,  не то что мальчики, те
вечно  испуганы и  толка  не  знают;  достойно выслушивает тосты,  которые
произносят в  его  честь  друзья в  Пицунде и  Сухуми;  "алаверды" говорит
неторопливо, чуть копируя манеру старого грузина.
     "Молодец Алябрик, - подумал вдруг Константинов о бармене в Пицунде. -
Парень обладает чувственной интуицией. "Этот Дубов слишком показушно мочит
рога и вешает аксельбанты по веткам",  -  сказал он, когда контрразведчики
опрашивали -  неторопливо, отстраненно - всех тех, с кем Дубов встречался.
"А что значит "мочить рога", Алябрик?" - "Неужели не понятно? Выражение из
жаргона абхазских Кара Леоне,  что означает "пыжиться".  Можно перевести -
"драться",   но   драться  плохо,   показушно,   с   излишней  страховкой.
"Аксельбанты по  веткам" для  того  и  вывешивают,  чтобы сбивать с  толку
мишурой, у нас же на нее клюют".
     Константинов  удивился,  когда  Проскурин  пренебрежительно  хмыкнул,
прочитав эти строки, отчеркнутые Константиновым в рапорте Абхазского КГБ.
     "Впрочем, - подумал он, - я не вправе сердиться на Проскурина, каждый
человек,  как  машина,  обладает неким определяющим качеством:  "Жигули" -
приемистость,  "ГАЗ" -  проходимость,  "Волга" -  устойчивость,  "Чайка" -
надежность".
     Константинов вспомнил слова  одного  своего  знакомца -  тот  пошутил
как-то, копируя бюрократа: "Чайка" над "Волгой" летает".
     "Занятно,  -  продолжал думать  он,  -  у  меня  отсутствуют качества
Проскурина -  упереться лбом  и  жать;  я  привык полагаться не  только на
логику,  но и  на свои чувствования;  это очень сильно у  женщин:  надобно
только   корректировать   их   чувствования,   они   страдают   чрезмерной
эмоциональностью, а потому чаще ведут к проигрышу, приходится отрабатывать
назад,  это  бьет  самолюбие,  а  человек с  битым самолюбием -  сломанный
человек. Но ведь и без таких, как Проскурин, нельзя. Линию нарабатываешь в
процессе движения.  "Рыскание",  то  есть постоянное отклонение от прямой,
отличает движение самолета и  теплохода -  на  этом-то и  построен принцип
автопилота; не будь ошибок, что поправлять?"
     - Куда это он? - спросил лейтенант Дронов шепотом.
     Константинов усмехнулся:
     - Вы ж через улицу от него, что шепчете?
     - Тренирую осторожность, товарищ генерал.
     - Так не тренируют.  Осторожность заключается в  том,  чтобы спокойно
говорить  там,  где  нужно,  и  шептать  беззвучно,  когда  этого  требуют
обстоятельства.  А  то  вы  так  натренируетесь,  что  станете  испуганным
человеком;  в глазах - постоянная напряженность; движения скованы; реплики
заучены;   с  вами  тогда  люди  ЦРУ  будут  раскланиваться  издалека,  на
перекрестке,  что называется,  картуз снимать.  Кто сегодня смотрит за его
машиной? Он сейчас, видимо, повезет Ольгу...
     - Это странно, товарищ генерал, она ж последние дни ночует у него, за
кефиром ему  утром  бегает.  А  машину его  водят Куровлев и  Пшеничников.
Верно, глядите, уходят.
     Как только Дубов и Ольга вышли из квартиры, зазвонил телефон.
     - Наверное,  Коновалов,  -  сказал Константинов.  - Попросите - пусть
держат нас в курсе постоянно. Теперь вот что, лейтенант... В вашем рапорте
было  сказано,  что  никаких записных книжек в  столе  у  Дубова не  было,
никаких  рукописей,   ничего,   словом,  машинописного,  что  хоть  как-то
напоминало бы диссертацию?
     - Ничего, товарищ генерал.
     - И фотографий тоже не было?
     - Никаких, товарищ генерал.
     - Слушайте, а где он держит свою "Волгу"?
     - Во дворе, я ж на плане указал.
     - А зимою?
     - Не знаю.
     - Гаража у него нет?
     - Этого я не выяснял.
     - А он не платит по счетам за кооперативный гараж?
     - Может, перепроверить?
     - Не  надо.  Опасно наследить -  вы  же  сами  рассказывали,  как  он
осматривает комнату, когда возвращается.
     - Прямо как волк,  товарищ генерал.  Станет около двери -  и смотрит,
смотрит, смотрит, голову поворачивает, словно орел в "Мире животных".
     Константинов достал сигару, медленно снял целлофан, закурил.
     - Хорошее определение,  -  заметил он, - "как орел в "Мире животных".
Говорите вы раскованно,  отменно говорите,  а как пишете документ - просто
ложись и засыпай, эуноктин какой-то...
     - Что? - не понял Дронов.
     - Снотворное, эуноктин называется...
     Снова громко зазвонил телефон. Докладывали четко, быстро:
     - "Лесник" высадил "Черненькую",  развернулся и  на  большой скорости
поехал в  обратном направлении.  Едет  по  Садовому.  Около  американского
посольства притормозил. Включил левую моргалку.
     - Время засеките, - быстро сказал Константинов, - второй номер.
     - Хорошо.
     - Первый, первый, куда он едет, на какой скорости?
     - Снова набрал скорость. Останавливается, резко тормозит...
     - Вы проезжайте!  - не удержался Константинов, хотя отлично знал, что
люди  Коновалова работают  безукоризненно,  проинструктированы Проскуриным
самым тщательным образом: "Объект очень осторожен..."
     - Мы проехали, - чуть обиженно ответили ему, - он вышел из машины.
     - Открыл  капот,  -  начали  передачу  из  второй  машины.  -  Что-то
проверяет, подергивая провода...
     - Какие, кстати, у него провода? - спросил Константинов лейтенанта. -
Бошевские?
     - Это - как? - не понял Дронов.
     - Разноцветные - значит, бошевские.
     - Так точно, разноцветные, товарищ генерал.
     "Слава богу,  что  отпал Парамонов.  Если  бы  не  Гречаев,  пришлось
отрабатывать и эту линию,  -  подумал Константинов.  - Ужасная это штука -
цепляние.  Вообще-то  верно,  от подозрительности,  как формы заболевания,
может спасти лишь юмор, помноженный на знание. Пожалуй, что не помноженный
- базирующийся на знании, так точнее".
     - "Лесник" поехал дальше,  поворачивает с Садового к СЭВу,  паркуется
около дома.
     (Рапорт о  том,  как себя вел Дубов,  поднимаясь по  лестнице,  будет
передан Константинову завтра  утром,  передали б  сегодня,  но  не  успеют
перепечатать. Впрочем, передадут немедленно, случись что экстраординарное,
требующее принятия решения на месте.)
     Дубов вошел в комнату, включил свет, остановился около двери.
     "А ведь действительно волк,  -  подумал Константинов. - Или гриф; ишь
как смотрит - нет ли каких изменений, не входил ли к нему кто".
     - Что это он взял?  -  спросил Константинов:  он не смог увидать, что
поднял с подоконника Дубов.
     - По форме похожа на банку из-под горошка, товарищ генерал.
     - Почему не зафиксировали в рапорте?
     - Я как-то не подумал... Чуть смятая банка, пустая.
     - А что, если он в нее донесения закладывает?
     - Таких банок сотни валяются,  заложишь в  тайник -  дворник в  утиль
сдаст...
     - Верно,  конечно,  -  согласился Константинов,  -  но ведь мелочей в
нашем деле нет. Сколько было времени, когда он притормозил у американского
посольства? Двенадцать ровно?
     - Так точно, товарищ генерал...
     - Соедините с Коноваловым, мне кажется, он идет на связь.
     Полковник Коновалов,  наблюдавший за  выявленными сотрудниками ЦРУ  в
посольстве  США,   ответил  так,   словно  за   мгновение  перед   звонком
Константинова ждал от него сигнала:
     - Мы ждем, товарищ Иванов, у нас все в порядке.
     - "Все в порядке",  это если никто не выехал ни из посольства,  ни из
их жилого дома.
     - Именно в этом смысле я и отвечаю.
     - Однако,  кажется мне,  может быть непорядок -  я бы хотел, впрочем,
ошибиться.
     - А я - нет.
     - Нервы сдают?
     - Три недели, как-никак...
     Дронов вдруг сказал:
     - Товарищ генерал,  а  ведь вы  правы:  у  него был один счет,  не то
"ЖСК", не то "Автолюбитель", но тоже вроде бы "СК".
     - Пусть Никодимов завтра же  установит адрес.  Есть ли у  Дубова свой
бокс в гараже...  Во всяком случае,  ни у кого из своих знакомых он ничего
своего хранить не станет - гриф, одно слово...
     Резко зазвонил телефон.
     - Иванов слушает,  -  ответил Константинов,  рывком сняв  трубку;  он
успел еще  подумать,  что  трубку снял плохо,  непедагогично,  молоденький
лейтенант наверняка заметил это;  чем сложнее и напряженней ситуация,  тем
спокойнее должны быть слова, а уж тем более движения руководителя.
     - Из  дома  на  Ленинском проспекте выехал Лунс,  взял  направление к
Кутузовскому проспекту, мимо университета, вниз.
     - Не  отходите от аппарата,  -  сказал Константинов и,  прижав трубку
плечом к уху,  медленно раскурил потухшую сигару - курить ему, впрочем, не
хотелось, во рту пересохло. - Сейчас мы спросим, куда идет "Лесник".
     По второму аппарату ответили не сразу:
     - Сложно вести,  товарищ Иванов.  "Лесник" сел на  второй троллейбус,
проехал пять остановок,  около "Панорамы" вылез,  прошел двадцать метров и
сел на восемьдесят девятый автобус, проверяется постоянно.
     - Шнурки не завязывает?
     - Нет, работает вполне профессионально.
     - Что у него в руках?
     - Свернутая газета.
     - Пустая?
     - Нет, что-то в ней есть. "Лесник" вышел из автобуса, товарищ Иванов,
перешел Можайское шоссе,  углубляется в Парк Победы. Там пусто. Продолжать
наблюдение?
     Константинов нажал кнопку второго аппарата - связь с Коноваловым.
     - Ну что у вас? Чаще докладывайте.
     - Я  ждал вашего вызова.  Объект на  большой скорости уходит от наших
машин. Что делать?
     - В каком направлении идет?
     - К Парку Победы.
     Константинов посмотрел на Дронова - тот слышал голоса сотрудников.
     - Вот,  черт  возьми,  -  прошептал Дронов.  -  Волк,  истинный волк,
товарищ генерал...
     - Ну что будем делать? - задумчиво спросил Коновалов.
     - Как что? Брать, - ответил Дронов сразу же.
     - Кого?
     - Обоих.
     Константинов вздохнул, сказал в трубку - Коновалову:
     - Дайте  объекту уйти.  Блокируйте район,  установите место  и  время
выезда.
     Нажал кнопку другого аппарата:
     - "Лесник" не заметит людей?
     - Вообще-то  совершенная темень,  но ни одного прохожего.  А  он идет
по-волчьи, проверяется, вроде бы изображает, что делает гимнастику, иногда
начинает бежать трусцой...
     - Блокируйте все выходы из парка, смотрите внимательно - может пройти
машина; где притормозит, остановится - фиксируйте...
     - Хорошо, постараемся, товарищ Иванов.
     Включился Коновалов:
     - Объект на огромной скорости резко свернул с  шоссе на узкую дорогу,
которая  ведет  от   Ближней  дачи  к   Триумфальной  арке;   притормозил;
проверился;  мы  бросили его  на  шоссе;  кажется,  он  еще раз повернул и
медленно поехал по узкой дороге. Парк блокирован.
     - С Можайского шоссе можете вести наблюдение?
     - Даю задание.  Минуту,  мне передают, что из посольства вышла машина
Джека  Карповича,  идет  по  Кутузовскому проспекту,  в  направлении Парка
Победы.
     - Где ваши? Есть на Можайке?
     - Да,  две  машины  у  выезда  из  парка,  две  медленно  движутся  в
направлении к Триумфальной арке,  пытаются фиксировать Лунса. Машина Лунса
идет очень медленно.
     Константинов должен был принять решение -  единственное и точное -  в
течение нескольких секунд.  Задержи контрразведчики Лунса или Дубова и  не
найди  они  улик  -  вся  операция  будет  сломана,  агент  -  если  Дубов
действительно агент, а не человек, попавший в средоточие случайностей, что
надлежит  доказать,  -  законсервировал  бы  свою  работу,  сотрудник  ЦРУ
продолжал бы  свою  деятельность,  посольство заявило бы  ноту протеста и,
между прочим, правильно бы поступило.
     Вопрос заключался   в  том,  что  сейчас  запланировано  ЦРУ  -  если
опять-таки был план, а не случайные совпадения.
     Кто должен передать информацию?
     Дубов?
     Или - наоборот - ЦРУ посылало агенту новые инструкции?
     Или это контрольный выезд - и агента и людей ЦРУ?
     Но  почему  тогда  несется в  этом  же  направлении вторая  машина из
посольства?
     Страховка?
     Значит, не контрольный выезд, а операция?
     Константинов нажал кнопку телефона, связывавшего его с Коноваловым:
     - Вы не можете вспомнить, мимо машины "Лесника", когда он оставлял ее
около МГИМО, на Крымской, никто из ваших подопечных не проезжал? Позавчера
в пять, понимаете меня?
     - Думаете, машина - это некий знак? Пароль? Сигнал, говоря точнее?
     - Вы  не  помните?   -  медленно  повторил  Константинов.  -  Или  не
фиксировали?
     - Такого рода допуск мы не исследовали.
     "Значит, если  допустить,  что  свою  машину Дубов поставил у МГИМО и
пошел  на  встречу  с  Ольгой,  для  того  чтобы  кто-то  из   разведчиков
параоачаиатааал  сигнал,  проезжая  по  Крымскому  мосту,  -  обычный ведь
маршрут,  никаких подозрений,  даже тормозить  не  надо,  смотри  себе  по
сторонам, - тогда, значит, обмен информацией происходит часто, раза четыре
в месяц. Если я прав. А если нет?"
     - Снимайте наблюдение со второй машины,  уводите своих с шоссе,  чтоб
нас не заметили. Все.
     Константинов положил обе трубки и  почувствовал,  как у  него вспотел
лоб.
     Через пятнадцать минут сотрудники снова вышли на связь:
     - "Лесник" вернулся к  остановке автобуса,  в руке у него по-прежнему
газета, но свертка в ней, кажется, нет.
     - Надо Лунса брать, - простонал Дронов, - у него же все!
     - А  он  сверток выбросит из  машины и  скажет,  что мы  нарушаем его
иммунитет.
     - Да я его маму видал вдвоем с иммунитетом!
     - Маму его вы не трогайте...


     Лунс  выехал из  Парка Победы возле Триумфальной арки и  на  огромной
скорости понесся в посольство. Было час тридцать.


     Дубов  вернулся с  последним автобусом,  снова долго стоял на  пороге
комнаты,  оглядываясь,  потом  бросил газету на  пол,  подошел к  столу и,
достав из кармана ветку, открыл ее и вынул оттуда батарейку.
     - Ну-ка,  ну-ка,  - сказал Константинов лейтенанту Дронову, - неужели
это контейнер?
     - Мне  кажется,  это  четыреста  тридцать  седьмой  элемент,  товарищ
генерал, - таких в магазинах навалом...
     ...Дубов сидел у  стола и  отвинчивал дно  обыкновенной батарейки для
карманного  фонаря  "элемент  437".   Эти  действительно  можно  купить  в
магазине,  единственно эти,  остальные только в "Березке" и продают. Ай да
молодцы ребята из ЦРУ, ну и предусмотрели всђ, ну и залегендировали!
     Дубов  достал  из  батарейки  пленку,  положил  ее  на  стол,  тяжело
вздохнул,  медленно поднялся,  шаркающе подошел к книжной полке, достал из
нижнего ящика очки,  вернулся к столу, привычным жестом расправил пленку и
начал читать ее, медленно, чуть шевеля губами.
     "На очки никто не обратил внимания,  - отметил Константинов, - это не
очки - это ему такие лупы сделали".
     Дубов  долго читал инструкцию,  переданную только что  Лунсом,  потом
спрятал ее в  батарейку,  сунул батарейку в китайский фонарь,  стоявший на
столе, проверил - горит ли; горел нормально, потом достал из стола бумагу,
что-то начертил на ней,  сжег;  растер пепел в  руке;  сжег еще один лист;
потом  третий  -  рисовал-то  шариковой ручкой,  боялся,  останутся следы;
поднялся и  медленно пошел к  двери;  вернулся через минуту,  сел к столу,
обхватив голову руками.
     - Черствый  все-таки  хлеб  у  шпиона,  -  Константинов  обернулся  к
Дронову, - можно скульптуру лепить: "страх и отчаянье".


     В 7.30 "Лесник" вышел из дому в спортивном костюме и в течение сорока
минут бегал трусцою - до Парка Победы и обратно. В Парке Победы ни с кем в
контакт  не  входил,  обежал  вокруг  обелиска,  вернулся  домой,  в  8.45
спустился к машине и поехал на работу...


     В  9.10  была получена санкция прокурора.  В  9.40  группа Никодимова
вскрыла тайни