отметил Славин. - И
журналистика и  литература -  это  ложь;  она тем талантливее,  чем больше
похожа на правду.  Надо правдиво врать -  тогда это искусство.  Надо уметь
написать свою жизнь,  вымышленную,  не такую скучную,  какой живут люди, и
тогда вы станете Толстым или Хемингуэем.
     - Кем? - спросил Глэбб. - Хемингуэем? Но ведь он умер...
     - А Толстой переселился из Миннесоты в Майами и сейчас ловит  рыбу  в
проливе,  - озлился Пол.  - Хотя,  - он посмотрел на Славина,  - Хемингуэй
сейчас,  действительно,  забыт у нас.  Если бы он родился в прошлом  веке,
тогда  другое дело,  а так - наш современник.  Мы же видали его,  и пили с
ним,  и бабы рассказывали нам,  какой он слабый,  и несли его по кочкам, и
слуги давали интервью,  что,  мол,  жадный он... Классиков двадцатого века
нет и быть не может из-за того,  что средства массовой информации  набрали
силу.  Во  времена  Толстого  были  сплетни,  а  теперь все оформляется на
газетных полосах броскими шапками,  пойди,  создай  авторитет,  пойди,  не
поверь  всему  тому  дерьму,  которое мы печатаем...  И потом,  телефон...
Общение между людьми упростилось до безобразия. Попробуй раньше-то позвони
в Ясную Поляну,  возьми интервью - черта с два!  Надо было ехать, попросив
разрешение.  А это уже обязывало,  проводило черту между им  и  нами...  А
теперь звонок по телефону: "Граф, прокомментируйте "Войну и мир"...
     - Верно,  -  согласился  Славин.  -  Вы  сказали  верно,  Пол.  Очень
безжалостно,  но  верно.  Значит,  получается,  что  мы  сами  лишаем себя
классиков? Двадцатый век хочет уйти в небытие без классики? Не ведаем, что
творим?
     - Почему? Ведаем.
     - Слишком  высок  культурный уровень?  Все  грамотны?  Слишком  много
поэтому вкусовщины? Личных симпатий?
     - Скорее  -   антипатий.  Про  уровень  вы  правы  лишь  отчасти,  вы
проецируете культуру России на мир - это ошибка.
     - Друзья,  а не пора ли нам подумать о женщинах? - сказал Глэбб. - Я,
конечно,  понимаю,  интеллектуалы,  культура,  но ведь вы -  не бесполы, я
надеюсь.  Или мистер Славин опасается последствий? Насколько мне известно,
вашим людям запрещены такого рода общения...
     "А вот и птички, - подумал Славин. - Все по плану. Старо, как мир, но
ведь действует, черт возьми. Что ж, посмотрим его клиентуру".
     Славин заметил:
     - Вашим тоже, как я слыхал, такого рода общения не рекомендованы.
     Глэбб посмотрел в глаза Славина,  куда-то даже в надбровья,  лицо его
на мгновенье сделалось тяжелым,  мертвым,  но это был один миг всего лишь,
потом он отошел к телефону, легко упал в кресло, достал из заднего кармана
брюк потрепанную записную книжку,  заученно  открыл  страницу,  глянул  на
Славина,   страницу  закрыл  и  начала  каоапааатаьасая,  изображая  лицом
деда-мороза,  затевающего  веселую  игру,  которая   кончится   прекрасным
подарком.
     - Вам  кого,  белую  или  черную?  -  спросил он,  по-прежнему листая
книжку.
     - А я дальтоник, - ответил Славин.
     Пол Дик расхохотался.
     - О,  какой хитрый мистер Славин!  -  сказал Глэбб.  -  Вы  все время
уходите от точного ответа...
     - Точных ответов требует суд.
     - Вам хорошо известна работа суда?
     - Конечно.
     Пол сказал:
     - Лучше, чем тебе, Джон. Он просидел вместе со мною весь Нюрнбергский
процесс - от звонка до звонка.
     - То  была  политика,  Пол,  а  сейчас мистер Славин отвечает мне  по
поводу женщин,  как опытный тактик:  ни да,  ни нет,  и во всех случаях он
чист перед инструкцией.
     - Какой именно?  -  спросил Славин.  -  Какую инструкцию вы  имеете в
виду?
     Глэбба спасло то,  что  пришел официант из  бара с  бутылками виски и
льдом;  Славин понял, что Глэбб не сможет вывернуться - действительно, как
коммерсанту объяснить знакомство с инструкцией?
     Пол сразу же выпил, налил Славину и Глэббу.
     - Сейчас, - откликнулся Глэбб, набирая номер, - одну минуту, Пол.
     Он долго слушал гудки, вздохнул, дал отбой, набрал следующий номер.
     - Твои девки уже залезли в ванны в других номерах, - сказал Пол, - ну
их к черту, шлюхи.
     - Фу,  какая гнусность,  - сказал Глэбб. - Нельзя быть таким циником,
Пол. Просто тебе не попадались женщины-друзья, у тебя были одни потаскухи.
     - Лучшая  женщина-друг  -  бесстыдная потаскуха,  с  которой не  надо
говорить о Брамсе и притворяться, что понимаешь Стравинского.
     - Алло, Пилар, - сказал Глэбб, набрав номер. - Я сижу в обществе двух
умнейших людей.  Ты  не хотела бы присоединиться к  нам?  Почему?  Ты меня
огорчаешь,  Пилар...  Ну пожалуйста... Я тебя очень прошу, а? Вот молодец!
Шестьсот седьмой номер, Пилар, мы сидим здесь. Ждем!
     Пилар,  действительно,  была  хороша:  высокая,  хлысткая  испанка  с
громадными глазами,  улыбка - само обаяние; она мило поздоровалась с Полом
и  Славиным,   поцеловала  Глэбба  -   дружески,  целомудренно,  в  висок,
по-хозяйски включила радио;  "Хилтон" передавал свою джазовую программу, и
она не  ошиблась,  нажала нужную кнопку;  приняла от  Славина виски,  чуть
пригубила и, заметив его взгляд, объяснила:
     - Не  сердитесь,  все же я  испанка,  мы пьем вино,  по пьянеем не от
него, а от умных собеседников.
     "А я сейчас предложу ей беседу, - похолодев от волнения, стремительно
подумал Славин. - И собеседника, прекрасного собеседника".
     Все  эти  часы  и  дни,  начиная  еще  с  первой  беседы  в  кабинете
Константинова,  он жил версией: русский, приславший письмо, наверняка один
из  тех  бедолаг-эмигрантов,  которые влачат  горькую судьбину,  работая в
сфере  услужливого  рабства.  За  это  платят,  а  в  "Хилтоне"  -  вполне
пристойно.
     Однако сейчас, в течение всего этого долгого разговора, Славин не мог
даже предположить, что оперативное решение придет к нему столь неожиданно.
Видимо,  впрочем,  извечный закон о  переходе количества (в  данном случае
раздумий,  прикидок,  поисков  оптимального  решения)  в  качество  привел
Славина к  действию,  на  первый лишь  взгляд странному,  а  в  сути своей
единственно - в данной ситуации - разумному.
     - Минутку, - сказал Славин, поднявшись, - я сейчас вернусь.
     - Что случилось? - подался вперед Глэбб.
     - Кое-что, - ответил Славин.
     Он  спустился в  ресторан,  чуть  пошатываясь подошел к  метрдотелю и
спросил:
     - Слушайте,  у вас тут никого нет из официантов,  кто был бы родом из
Англии или Германии?  Лучше б,  конечно,  из России,  но,  видимо,  это из
области фантазии, нет?
     - А  в  чем  дело,  сэр?  Француз не  может вас устроить?  Наш бармен
француз...
     - Это -  на крайний случай...  Я хочу угостить даму,  которая не пьет
виски, одним коктейлем, русским коктейлем...
     - Погодите,  погодите,  у нас в подвале работает Белью,  он, кажется,
родом из Восточной Европы...  Когда бастовали наши черные лакеи,  мы брали
его на номера... Одна минута, сэр...
     Метрдотель снял трубку телефона, набрал цифру "три", спросил:
     - Луиш,  скажите,  Белью уже кончил работать?  Им  интересуется гость
из...
     - Шестьсот седьмого,  - подсказал Славин, расслабившись, чтобы не так
чувствовалась его устремленная напряженность.
     - Из шестьсот седьмого. Понятно, Луиш. А когда он заступает на смену?
В восемь? Спасибо.
     Метр положил трубку:
     - Этот Белью заступит на работу в восемь утра, сэр, очень сожалею...
     - Тогда я попрошу вас поднять ко мне бутылку шампанского...
     - Какой сорт? Сладкое? Или "брют"?
     - Все равно, только - русское.
     - Но с американской этикеткой,  если позволите,  сэр;  красные делают
"брют" для Штатов.
     - Жаль, что с американской этикеткой...
     - Я  попробую  поискать  в  наших  погребах,   сэр.  Русские  сменили
этикетку,  они  теперь называют свое  шампанское как-то  иначе,  не  хотят
ссориться с французами. Я сам спущусь в погреб, сэр...
     - Благодарю,  это  очень любезно с  вашей стороны...  И,  пожалуйста,
отправьте наверх бутылку русской водки.
     - Да, сэр. "Смирноф"?
     - Нет, именно русской.
     - "Столичная" или "Казачок"?
     - "Казачок"? Я не знаю такой водки. Видимо, "Кубанская"?
     - Вы   прекрасно  разбираетесь  в   русских   водках,   сэр,   именно
"Кубанская"! Я пришлю к вам боя через десять минут.


     "А  вот  теперь  надо  замотивировать поездку,  -  стремительно думал
Славин,  поднимаясь в  номер.  -  Я  стану флиртовать с  Пилар и повезу ее
домой.  А  потом заеду в посольство и возьму фотографии.  И в восемь часов
встречу Белью.  Ей-богу, это он писал. Я запрошу Москву сегодня же, что им
известно об  этом Белью.  Дай  бог,  чтобы они там знали о  нем хоть самую
малость.  И если этот Белью говорит по-русски,  и если это он писал нам, и
если  он  опознает по  фото того,  кого американцы вербовали в  номере,  я
завтра днем улечу в Москву и все будет кончено".


                               КОНСТАНТИНОВ

     С  заведующим отделом  МИДа  Ереминым  было  условлено  встретиться в
полдень, в Новоарбатском ресторане.
     В  свое  время  Константинов оппонировал Ивану  Яковлевичу на  защите
кандидатской диссертации по  теме "Национально-освободительное движение на
Африканском  континенте  и   акции   стран   НАТО".   Юрист-международник,
Константинов,  с  присущей ему дотошностью,  поставил перед Ереминым сорок
семь вопросов:  он привык требовать точности и  от себя и от окружающих во
всем,  мелочей для него не существовало.  На этом они и сдружились; Еремин
отложил защиту на месяц, но прошел зато блестяще - ни одного черного шара.
     ...Константинов приехал в  ресторан на  десять минут раньше,  заказал
два бульона с пирожками,  узнал,  хороши ли сегодня котлеты по-киевски,  и
сказал, чтобы кофе заварили двойной.
     - А что из напитков?  -  спросил официант.  -  Коньячок?  Или водочки
выпьем, есть "посольская".
     - Из напитков будем пить "Боржоми", - ответил Константинов.
     Официант обиделся,  пожал плечами и  оправил скатерть так резко,  что
Константинову пришлось подхватить фужер - наверняка разбился бы.
     Еремин опоздал на пять минут:
     - Извини,  Константин Иванович,  не рассчитал время, решил совместить
приятное с полезным - пешком отправился.
     - По  дипломатическому протоколу пятиминутное опоздание допустимо,  -
улыбнулся Константинов.  -  А за сорок минут,  я думаю,  мы управимся: и с
разговором, и с обедом. Я бульон заказал.
     - Ты -  гений,  -  сказал Еремин. - Добрый гений. Ну рассказывай, что
стряслось?
     - Ровным счетом ничего.  Просто хотел посидеть с  тобою,  по телефону
говорить - глаз не видеть, а мне хочется смотреть в твои глаза, потому как
и  ты и  Славин невероятные хитрецы и я понимаю вас обоих лучше,  когда вы
молчите.
     - Это комплимент?
     - Бесспорно.  Хитрость  -  необходимая градиента  ума,  она  противна
коварству и  бесчестности.  Я  специально,  знаешь ли,  перечитал главу  в
занятной книге прошлого века "Об искусстве военной хитрости".
     Еремин посмеялся:
     - Есть  аналогичная книга,  издана  в  Париже,  в  восемьсот тридцать
девятом году: "Изящество дипломатической хитрости".
     - Значит, комплимент?
     - Воистину так. Ну рассказывай, зачем я тебе понадобился?
     - Понимаешь,  Иван Яковлевич,  штука заключается в том, что, по нашим
последним данным, в Нагонии вот-вот прольется кровь...
     - По  твоим данным,  нагнетание -  не  есть чистой воды демонстрация,
проба сил?
     - По моим данным, там готовится резня. А по твоим?
     - Нам кажется,  что они не решатся на открытую агрессию.  Я согласен,
ястребы решили  избрать полем  нового  противоборства Африку,  но  они  не
готовы к серьезной драке,  слишком свежо воспоминание о Вьетнаме.  Видимо,
дело   ограничится   пропагандистской   шумихой,   рыхлят   почву,   хотят
поторговаться на  переговорах о  разоружении,  поэтому тащат нас  к  грани
кризиса, именно к грани.
     - Мне сдается, ты не прав.
     - Это твое личное мнение?
     - Да. Но оно базируется на фактах.
     - Бульон - отменен. Только присолить надо малость.
     - Все солееды - гипертоники.
     - А я он и есть,  -  ответил Еремин,  -  давление скачет постоянно...
Вкусный бульон,  хорошо  делают,  молодцы...  Вообще-то  странно,  что  ты
настаиваешь на возможности агрессии. Давай взвешивать: Луисбург, дружбой с
которым похваляется Огано,  далеко не  так  монолитен,  как кажется.  Хотя
проамериканские тенденции там  сильны,  но  единства в  правительстве нет.
Отнюдь не  все  члены кабинета солидарны с  идеей безоговорочной поддержки
Огано -  слишком одиозен.  Потом - проснувшееся национальное самосознание,
люди не хотят ползти в  фарватере американской политики,  те слишком много
портачат,  глупят  сплошь и  рядом,  крикливого торгашества много,  а  мир
вступил в пору особого отношения к самому понятиюа даоасатаоаианасатавао.
     - Министр обороны Луисбурга, однако, заявил о своей симпатии Огано...
     - Да,   но   при   этом  отказался  передать  ему  партию  автоматов,
закупленных в Израиле.
     - Зачем Огано новая партия оружия?  Он  получает поставки прямиком из
Штатов и из Пекина.
     - Аа параиаваяазаыавааанаиае?  Он просил у Луисбурга оружие для того,
чтобы  надежнее привязать к себе соседей.  А ему отказали.  Это - симптом.
Мне кажется,  что и президент понимает сложность положения, потому-то он и
обращался к Грисо и Огано с предложениями о посредничестве...
     - И?
     - Пока  Огано отказывается,  но,  я  полагаю,  в  последний момент он
должен будет пойти на диалог.
     - С какой программой?  Разве у него есть конструктивная программа? Он
крови жаждет...
     - Обломается, Константин Иванович, обломается...
     - С санкции хозяев?
     - Пекин,  конечно,  будет  категорически против переговоров с  Грисо,
Пекину  выгодно  открытое  столкновение.   А  Вашингтон,  мне  сдается,  в
растерянности. Понятно, монополии давят, потеряли рынок, все ясно, но ведь
решиться сегодня на  драку -  сложное дело,  тем  более что  наша  позиция
совершенно определенна:  Нагонии будем помогать,  как  стране,  с  которой
связаны договором.
     - Я  утром  просмотрел  выступления  американского  посла  по  особым
поручениям...
     - Что ты  от  него хочешь,  Константин Иванович?!  Он человек Нелсона
Грина,  он  обязан  говорить то,  что  тот  думает!  Но  ведь  над  ним  -
правительство и  администрация,  а  там тоже далеко не все так едины,  как
кажется.
     - В данном случае я шел по пути аналогий -  британское право... Перед
началом войны во  Вьетнаме выступления американской дипломатии были такими
же.  Сценарий нагнетания у них разработан точный,  я бы сказал, элегантный
сценарий.  Заметь  себе,  Иван  Яковлевич,  что  ястребы -  в  африканской
проблеме -  жмут на  Европу,  они очень надеются втащить туда партнеров по
НАТО.
     - Они  это  слишкома нааажаиамаиасатаоа делают,  Константин Иванович,
Европа умная стала,  здесь политики понимают, что не надо начинать драку в
своем  доме,  пожар  войны  водою  из  Янцзы  не  зальешь.  Да и Миссисипи
далековато.
     - Кого из  крупных бизнесменов твои коллеги считают серьезными людьми
в Луисбурге? Я имею в виду западных коммерсантов.
     - Немцы лихо работают,  молодцы.  Ханзен очень крепок,  это  железные
дороги,  Кирхгоф и Больц -  текстиль,  автомобили, цемент. Из американцев,
пожалуй,  наиболее компетентны Чиккерс, Лэндом и Саусер - они представляют
Рокфеллера, практически всеохватны.
     - А Лоренс?
     - Этого я что-то не помню.
     - "Интернэйшнл телефоник", - подсказал Константинов.
     - Ах да,  слыхал!  Но о нем наши говорят глухо,  что-то за ним стоит,
какой-то шлейф тянется.
     - Глэбб? Такую фамилию не помнишь?
     - По-моему, его подозревают в связях с ЦРУ... Коммерция - прикрытие.
     - А может, наоборот? - усмехнулся Константинов.
     - Верно. Вполне может быть и так.
     - Скажи  мне,  пожалуйста,  Иван  Яковлевич,  утечка информации -  по
нагонийскому узлу в частности - здорово вам может помешать?
     - Об этом я и думать не хочу.
     - Мне, к сожалению, приходится.
     - Есть сигналы?
     - Есть.
     - Бесспорные?
     - Разбираемся.
     - Плохо.
     - Да уж хорошего мало.
     - Я бы сказал - очень плохо, Константин Иванович.
     - Даем противнику возможность рассчитывать встречные ходы?
     - Именно.
     - Значит, ты полагаешь, что на драку они не пойдут?
     - Полагаю, что нет.
     - А я думаю, они идут к ней. И начнут. Если только мы им не помешаем.
Не обхитрим,  говоря иначе.  Скажи мне, научно-исследовательские институты
от вас получают много материалов?
     - Много.  Очень много.  Иначе нельзя:  коли науку держать на голодном
пайке информации -  толку от нее не будет.  А  может,  провокация?  Ошибка
исключена?
     - Не исключена. Мы этим как раз и занимаемся...
     ...Константинов завез  Еремина  в  МИД,  заехал  к  себе,  просмотрел
последние телеграммы и  отправился на  корт -  Трухин устроил ему партию с
Винтер.


     - Я еще только учусь искусству тенниса,  - сказал Константинов, - так
что не взыщите, ладно? Вы привыкли, видимо, к хорошим партнерам?
     - Ничего,  -  улыбнулась Ольга,  и лицо ее сразу же изменилось, стало
юным. - "Цирюльник учится своему искусству на голове сироты".
     - Как, как? "На голове сироты"? Откуда это?
     - Афганская пословица. Вас гонять, или хотите поработать над ударом?
     - Я готов ко всему. Только особенно не унижайте.
     - Я совершенно не азартна,  игра дает великолепную зарядку на неделю,
работается вхруст.
     - "Вхруст"? - переспросил Константинов.
     - Не помните? "Одну сонату вечную, заученную вхруст"...
     - Мандельштам?
     - Вы кто по профессии?
     - Юрист.
     - Тогда  вы  мне  непонятны.   Сейчас  поэзию  знают  только  физики;
гуманитарии все больше выступают в разговорном жанре. Ну поехали?
     - С богом!
     Играла Ольга Винтер действительно прекрасно.  Иногда бывает так,  что
человек, сильный в том деле, где он, как говорят, кауапаааеатасая, норовит
выказать окружающим свою -  определенного  рода  -  исключительность.  Это
ломает  партнеров,  принижает их;  отсюда - зависть,  недоброжелательство,
грех,  одним словом.  Редки люди иного  склада:  умение  делает  их  особо
открытыми,   идущими  навстречу;  свое  знание  они  легко  отдают  людям,
испытывая при этом видимую  радость,  особенно  когда  заметны  результаты
такого  родаа  оатадааавааанаиая.  С такими людьми общение приятно,  оно -
обогащающе;  воистину,  всякого родаа оатадааачааа неминуемо оборачивается
бумерангом:  разбудив  в  другом  талант,  ты получишь во сто крат больше,
иными гранями,  а от них,  от разности граней,  и твой  талант  становится
богаче,  высверкивает  всеми оттенками - талантливость,  если она истинна,
всегдаа оататаеанаоачанаа, только посредственность однозначна.
     Ольга Винтер давала Константинову шанс,  играла аккуратно,  без  той,
подчас смешной на любительском корте агрессивности, которая (так отчего-то
считается) необходима и неизбежна даже.
     - Я  вас не загоняла?  -  спросила она после первой игры.  -  Вы меня
одергивайте.
     - Нет, вы, по-моему, даже слишком снисходительны.
     - Я не умею быть снисходительной,  -  ответила женщина,  -  это очень
обидно - снисходительность: в любви, спорте, в науке.
     - Я обратил внимание на эту мысль в вашей диссертации...
     - Диссертация -  это вчерашний день, - сказала Ольга, и снова лицо ее
стало совсем юным.  -  Нет,  правда,  я  не  хвастаюсь,  просто когда дело
сделано, отчетливо видишь дыры и пустоты.
     - Я пустот не заметил, вы очень густо все написали...
     - Знаете,  густо замешать не трудно,  когда два года прожил в стране.
Обидно,  что наши институты не  дают возможность молодым ученым не  просто
съездить в двухнедельную командировку,  это ерунда,  а пожить, повкалывать
там в поте лица - тогда только будут результаты...
     - Накладно, видимо, для государства - я имею в ви