ействие.  А у нее,  которая работала  за  границей  и
знала прекрасно, что к чему, был один выход. Идти к нам. И он это понимал.
Что он мог ей соврать?  Сказать не ту цену?  Допустимо.  Никто из наших за
границей цен в отелях толком не знает;  понимают,  что не по карману, и не
спрашивают - гордость не позволяет. Конечно, когда была влюбленность, там,
в Луисбурге, и здесь какое-то время, не думала она про эти самые проклятые
девяносто пять долларов за любовь в люксе; деньги и любовь - чужеродность;
а вот почему решила выяснить сейчас? Догадалась о его втором лице? Но как?
Она его защищала перед всеми, покойничка-то не очень любили, "Заратустра",
надмирен,  снисходителен. Видимо, догадалась у Ниязметовой, когда он вылил
на нее вино и увел в ванную - просил,  видно,  молчать при подруге.  А это
вошло в противоречие с ее естеством.  И она оценила сережки. И ужаснулась.
И поехала за проспектом о "Хилтонах".  А потом вернулась к нему. И сказала
ему обо всем. И он испытала уажаааса - понял, что погиб".
     И вдруг Константинов поймал себя на мысли, что ему жаль Дубова. Он не
сразу даже понял себя - жалость к изменнику, разве такое возможно?
     "Наверное, оабаъаяасанаиамао, - подумал Константинов. - Приехал-то он
туда не изменником.  На чем его сломали?  Аномалия. Но ведь на свете живет
немало людей с отклонениями от нормы.  Может,  я был неправ, когда говорил
со Степановым? Нет. Прав. Нельзя не верить любому, в чем-то отклоняющемуся
от нормы человеку - это  поведет  к  шпиономании,  это  в  конечном  счете
поможет  противнику ломать людей на страхе.  Сколько сейчас наших работает
за границей?!  Десятки тысяч.  По-видимому.  А жизнь и  там  продолжается,
всякое  может быть,  всякое может стрястись с человеком - случайно ли,  по
глупости ли,  от незнания... А противник внимателен, он умеет рассчитывать
человека,  разлагать  его  поа сапаеакатарааам.  Честолюбие,  скаредность,
пьянство -  да,  это  инструменты,  ими  как  пользовались,  так  и  будут
пользоваться  противники,  но разве более или менее здравомыслящий человек
пойдет на вербовку,  станет шпионом, переспав где-то там с подложенной под
него  Пилар?  Значит,  все  же аномалия?  Но аномалия аномалии рознь.  Как
провести грань?  И что она из себя представляет,  эта таинственная  грань?
Вычислив ее,  поняв,  мы сможем спасти человека от падения. И еще мы можем
спасти человека верой в него.  Каждый должен знать - тебе верят.  Это дает
силу.  Только  человек  с  патологическим  поражением  морали  может стать
шпионом,  - убеждая самого себя,  думал Константинов. - И таким был Дубов,
это точно,  и поэтому лишь в операции с ним сработала и Пилар,  и жадность
его, и непомерное, ницшеанское честолюбие".
     Константинов вошел в  свой  кабинет,  выпил три  таблетки аскорбинки,
говорят,  тонизирует,  ночь-то не спал, ни минуты не спал. Он снял пиджак,
надел шерстяную рубашку, которая висела у него в шкафу; знобило, хотя день
обещал быть теплым, дождь кончился и на улицах пахло цветущими липами.
     "Странно,  -  отметил Константинов, - липы уже отцвели. А может быть,
мне  хочется ощущать этот  запах,  он  -  летний,  в  нем  счастья много и
надежды?  Кто это писал: "Главное - уверенно желать, только тогда желаемое
сбудется". Наивно, конечно, но искренне, молодость чувствуется".
     Он  потер  лоб,  веки,  виски,  придвинул тетрадки Дубова,  пролистал
несколько страниц, споткнулся на строках:
     "То, что   свято,   -   наеасаваоайасатаваеананаоа   мне;   если   бы
собственность других не была для меня свята и я смотрел бы на нее  как  на
свою, я бы овладел ею".
     "Человек стоит над каждым отдельным человеком".
     "Нравственный неизбежно приходит к тому, что он не имеет иного врага,
кроме безнравственного. И - наоборот".
     "Эгоист,  которого так ужасаются "гуманные люди", - такой же призрак,
как и  дьявол,  он существует только в их воображении,  как фантастическая
страшная фигура".
     "Не называй людей грешниками и эгоистами - и ты не найдешь их! Смотри
на  себя как на более властного,  чем говорят о  тебе,  и  ты будешь иметь
больше власти!  Смотри на  себя как на более великого,  и  ты будешь иметь
больше!"
     - Товарищ генерал, к вам можно?
     - Да,  -  ответил Константинов,  подумав:  "Где ж  это  я  читал,  а?
По-моему,  Штирнер,  основатель анархического индивидуализма.  Гитлер  его
часто  перечитывал  -   право  на   исключительность,   на   властвование,
суперменство".
     Дождавшись,  когда  сотрудники,  вызванные  помощником,  расселись за
столом, он сказал:
     - Мне  сдается,  что  парольный  сигнал  "Паркплатц" - это стоянка на
месте работы Дубова;  он всегда оставлял машину на одном и том  же  месте,
фарами  -  к  гастроному;  Ольга  ни  разу  не  видела  его "Волгу" в ином
положении,  и он обычно сажал ее к  себе  в  восемнадцать  тридцать  -  по
инструкции  это  как  раз  то  время,  когда  ЦРУ  должно  былоа санаяатаь
парольный сигнал "машина".  Но с ним за рулем или без него - вот в чем вся
штука?  А может быть, са наиамаиа - Дубов и Ольга? Да, да, я имею в виду и
Винтер, и Вронскую...


                                  ГЛЭББ

     Лоренс позвонил Глэббу вечером, после ужина:
     - Джон, было бы славно, найди вы для меня полчаса.
     - Что-нибудь случилось, босс?
     - Просто я хочу на вас поглядеть, вы меня заряжаете оптимизмом.
     Когда  Глэбб  приехал,   Лоренс  сидел  возле  телевизора  и   слушал
комментарий левого журналиста Алвареша; последнее время тот довольно часто
и  жестко выступал по  поводу войск Огано,  расквартированных на  границах
Луисбурга.
     - Послушайте этого парня - он умеет бить, - сказал Лоренс.
     Алвареш между тем заканчивал выступление:
     - Мы,  к  сожалению,  не  перевели статью русского журналиста Дмитрия
Степанова - он сейчас в Нагонии и пользуется материалами, предоставленными
ему  премьером Грисо.  Документы только тогда являются документами,  когда
они подтверждены фотографиями,  высказываниями,  официальными заявлениями.
Степанов привел высказывание генерала Огано.  Я повторю это высказывание -
Огано до сих пор не отмежевался;  видимо,  это трудно сделать: "Я не стану
привлекать к  ответственности тех моих ребят,  которые вздернут на столбах
русских,  приехавших  в  Нагонию,  -  я  солдат,  и  мне  понятно  чувство
ненависти".  В Нагонию приехало четыреста русских специалистов: из них сто
врачей, сорок агрономов, пятнадцать преподавателей университета, девяносто
геологов, шестьдесят эпидемиологов. Да, приехали разные специалисты, это -
правда.
     Степанов продолжает:  "Как им  было не  приехать,  когда Огано заявил
корреспонденту "Кроникл"  месяц  назад:  "Мои  люди  готовы  к  последнему
сражению.  Мои люди знают,  как стрелять от живота и бить ножом в ключицу,
следовательно,  мои  люди  знают,  как  побеждать.  Мы  овладели  новейшей
техникой,  мы  чувствуем крепкую спину в  Луисбурге -  все  это делает нас
уверенными в  исходе предстоящей битвы".  Я  хочу обратить внимание нашего
правительства  на  слова  генерала  Огано  по  поводу  "крепкой  спины"  в
Луисбурге.  Неужели  наш  президент полагает,  что  пламя  войны,  которая
начнется в семидесяти километрах от нашей столицы, будет направлено только
в  одном  направлении?   Ветер  войны  неуправляем;   вспыхнув,  он  может
распространиться  не   в   том  направлении,   которое  было  спланировано
генеральными штабами и  разведывательными управлениями.  Благодарю вас  за
внимание, дамы и господа...
     Лоренс выключил телевизор, посмотрел на Глэбба вопросительно:
     - Каково?
     - Вас это пугает?
     - Я  пугаюсь лишь,  когда болеют мои  внуки.  Меня  несколько удивило
другое:  я  только что прочитал это выступление Алвареша,  мне его передал
генеральный директор телевидения;  он  сказал,  что  вопрос о  выступлении
дискутируется в  правительстве.  Значит,  возобладала точка зрения центра,
если Алвареш вылез на  экран?  Не  увлекаетесь ли  вы ставкой лишь на одну
силу? Не переоцениваете ли возможности Стау?
     - Точнее сказать "мы",  Роберт,  -  заметил Глэбб.  - Стау наша общая
ставка.
     Лоренс поморщился:
     - Не цепляйтесь за местоимения.  "Я",  "мы" -  какая разница, в конце
концов? Мы делаем одно дело, и мы обязаны делать его хорошо. Словом, посол
мнется:  ему кажется,  что сейчас не время передавать Огано вертолеты,  он
считает,  что у  них достаточно техники.  А  он,  как вам известно,  имеет
особые связи с Пентагоном.
     - Отправьте  телеграмму  в   Лэнгли,   предложите  отменить  операцию
"Факел", и весь разговор, Роберт.
     - Вы что такой встрепанный?  Не надо так,  Джон.  Я вызвал вас не как
шеф,  а как друг.  Я хотел,  чтобы мы продумали все возможные препозиции в
драке.  Знаете,  драка со своими -  самая унылая,  но в  то же время самая
опасная.
     - Верно.
     - Может быть, стоит чуть-чуть скорректировать нашу линию?
     - То есть?
     - Джон,  я  более или менее знаю русских -  все-таки я  начал с  ними
общаться в ту пору, когда мы поддерживали кое-какие контакты с ними, и это
были дружеские контакты,  пока Даллес не начал свою операцию с нацистами в
Швейцарии.  Я  опасаюсь одного  лишь:  как  бы  наши  здешние  ублюдки  не
перепугались. Они могут врубить задний ход, Джон.
     - И что дальше?
     - Не злитесь. Все знают, что операция "Факел" спланирована вами. Всем
известно,  как высоко оценил ее адмирал и те, кто его поддерживает. Но мне
поручено вести политическую линию,  все-таки я  здесь -  как вы говорите -
босс,  и,  если  Государственному департаменту русские  прижмут  хвост  на
чем-либо, шишки повалятся не только на вас, но и на меня.
     Глэбб рассмеялся не разжимая рта - это свидетельствовало о ярости.
     - Ну что ж,  я не боюсь шишек,  я к ним привык.  Но я думаю,  что тот
Стау, в которого вы перестали верить, все же проведет операцию, задуманную
мной,  и  это повернет здешних центристов вместе с их президентом в нужном
направлении.
     - К этому я и веду,  Джон.  Стоит ли так  открыто  задирать  русских?
Может быть,  разумнее главную ставку делать наа иагарае? Может быть, стоит
чуть подредактировать выступления наших меттернихов,  чуть подвернуть их в
руслоа садаеаражааананаоасатаи?
     - Это - ваше дело, Роберт, поступайте как считаете нужным. Моя задача
- сесть в вертолет, присланный из Нагонии...
     - Простите мой вопрос,  Джон...  Где-то промелькнуло сообщение, что у
вас  естьа  лаиачанаыаеа  интересы  в  Нагонии.  Вроде  бы вы там потеряли
кое-какие вложения и все такое прочее...  Я  не  возражаю  против  личного
интереса, который соединен с нашим общим, глобальным интересом, просто мне
хотелось бы знать - так ли это?
     - Ерунда. Где промелькнуло такое сообщение? В России? И вы им верите?
     - Им я не верю. Сообщение, однако, промелькнуло не у них - в Европе.
     - Оно у вас есть?
     - Будет.
     - Вам не хочется открывать свой источник информации?
     - Дайте мне  толком проверить этот источник,  дня  через три  я  буду
готов к  подробному разговору,  и,  конечно,  вы  вправе полагаться на мою
поддержку, я не верю, что вы можете хоть в малости преступить черту закона
и ради своих интересов смешивать дела страны с личными.  Я хочу, чтобы мир
говорил о  нас как о  тех,  кто служит делу борьбы за  демократию в  белых
манишках, с чистыми руками, по закону.
     - Спасибо за добрые слова, Роберт, только у меня вопрос: вы убеждены,
что у нас с вами получится дело, соблюдай мы грани закона?
     - Я  полагаю,  что мы  трудимся в  рамках закона,  Джон.  Я  так хочу
считать.  Игра обязана быть законной -  даже с русскими.  Когда мы бережем
"Умного", мы поступаем законно, мы думаем о благе агента, разве нет?
     - Кого вы хотите обмануть, Роберт? Себя или меня?
     - Я не совсем вас понял, Джон...
     Глэбб поднялся, рассмеялся снова, но теперь широко и раскатисто:
     - Босс,  я понял вашу идею.  Дайте мне помозговать, и я вам положу на
стол план развития комбинации -  поверьте, я так же, как и вы, чту закон и
живу по закону.
     Выйдя от  Лоренса,  Глэбб посмотрел на  часы:  до  коктейля,  который
устраивала Пилар,  остался час.  Он сел за руль и погнал в посольство. Там
он поднялся в комнаты, охраняемые морскими пехотинцами, - шифросвязь.


     "Срочно сообщите лично  мне  данные о  лицах,  публикующих материал о
моей "заинтересованности" в Нагонии, возможен русский почерк. Глэбб".


     Шифровка была адресована резиденту ЦРУ в Федеративной Республике;  он
в свое время работал помощником Глэбба в Гонконге;  связывала их не только
дружба, но и общийа ианатаеараеаса ва даеалае.


                            ШТРИХ К "ВПК" (II)

     На  этот  раз  Нелсон Грин  устроил обед  у  себя  в  офисе:  рядом с
кабинетом,  очень  маленьким и  скромным (единственная роскошь  -  картины
Шагала,  Пикассо и  Сальвадора Дали в  узеньких,  белых рамках),  был зал;
белая  мебель  восемнадцатого века;  витражи,  привезенные из  итальянских
монастырей; много цветов в высоких глиняных кувшинах - подарок египетского
короля Фарука.
     За огромным столом сидел один лишь гость - Майкл Вэлш.
     - Я  выпросил у  жены разрешение привезти для нас каспийской икры,  -
сказал  Грин.  -  Попробуйте,  что  за  чудо,  пришла  утренним рейсом  из
Тегерана.
     - Попросите,  чтобы подогрели черный хлеб, - сказал Вэлш. - В Париже,
в ресторанчике "Черная икра",  белый не подают,  только черные гренки, они
покупают у русских.
     - Я тоже покупаю у них;  русский черный хлеб -  это чудо.  Ну, Майкл,
что у нас нового?
     - Через неделю можете отправлять в Нагонию своих экспертов.
     - Не забудьте постучать по дереву.
     - А голова для чего? Я же говорю, лучшая порода дерева - моя голова.
     - Лучшая порода дерева - голова Форда, потому что он в юности играл в
регби без шлема. Но у меня есть новости, далеко не радостные.
     - Заедим  черной  икрой,  -  улыбнулся Вэлш.  -  С  ней  все  новости
становятся конструктивными.
     - По  моим  сведениям,  банки Цюриха и  Лондона зафиксировали интерес
Европы к режиму Грисо.  Кто-то -  мы еще не выяснили точно,  кто именно, -
вложил  в  реконструкцию Нагонии  около  пятидесяти миллионов марок.  Это,
понятно, не деньги, но это шаг, Майкл. Европа начинает показывать зубы.
     - Пусть.
     - Все не так просто.  Я до сих пор работаю в Чилиа карааадауачаиасаь,
Майкл, а бизнес этого не терпит.
     - Я понимаю.
     Вошел мажордом -  во  фраке и  белых перчатках,  высокий,  молчаливый
малаец. Он положил перед Вэлшем меню в тяжелой красной коже.
     - Советую  попросить  фазаний  бульон  и  осетрину,  они  это  хорошо
готовят, - сказал Грин.
     - Простите,  сэр,  -  заметил  мажордом,  -  но  я  не  советовал  бы
заказывать осетрину;  я посмотрел рыбу,  которую доставили из Тебриза, она
лишена той жирности, которая делает ее деликатесом. Я бы предложил скияки,
из Токио привезли туши двух бычков,  откормленных пивом,  массаж им делали
постоянно,   со  дня  рождения,   мясо,   по-моему,  удовлетворяет  высшим
стандартам.
     - Стандарты одинаковы,  -  хмыкнул  Грин,  -  только  поэтому  они  и
остались стандартами.  Но если вы полагаете,  что скияки лучше,  - давайте
будем есть скияки.
     - Простите,  Нелсон, - поморщился Вэлш, - но я не могу есть телятину,
мне жаль телят,  я  любуюсь ими на  ферме,  я  их кормлю с  рук молоком из
соски.
     - Тогда,   сэр,   -   сказал  мажордом,  подплыв  к  Вэлшу,  -  я  бы
порекомендовал  вам  ангулас,  очень  тонизирует,  наш  Пабло  великолепно
готовит это блюдо, не хуже, чем в Сантьяго-де-Компостела.
     - Прекрасно,  ангулас -  это очень хорошо, я до сих пор помню их вкус
после Чили,  там  в  Пуэрто-Монт невероятный рыбный рынок,  а  как готовят
ангулас!
     Мажордом неслышно вышел,  ступая по  толстому белому ковру осторожно,
словно охотник, скрадывающий зверя.
     - Ситуация в Нагонии разнится от чилийской, Нелсон, - продолжал Вэлш,
проводив  задумчивым взглядом прямую  спину  малайца.  -  Люди  Яна  Смита
подготовили  прекрасные  фотоматериалы  о  жестокостях  африканцев  против
белого меньшинства -  это  впечатляет.  Уже есть записи бесед с  жертвами,
великолепно поставлено,  никто не посмеет опровергать, сработано как надо.
Так  что наша помощь будет в  Нагонии актом высоко гуманным,  необходимым,
понимаете? Причем я продумываю ряд занятных ходов: мистер Огано...
     - Кто это?
     - На каком свете вы живете, Нелсон?
     - На грешном.
     - Огано - лидер националистов, он войдет в Нагонию, мы с ним работаем
уже  три  года...  Так  вот,  Огано подвергнет нас сокрушительной критике,
понимаете?
     - Не  понимаю.  Нас  и  так достаточно костят во  всем мире,  хватит,
надоело.
     - Нелсон,  положитесь в тактике на меня.  Если бы  мы  доработали  до
конца  с  Пиночетом,  если  бы  у  нас  тогда  был в Москве такой человек,
которого мы имеем  сейчас,  свержение  Альенде  надо  было  проводить  под
лозунгом национальной революции,  борьбы за демократию и компетентность. И
Пиночет был обязан обрушиться на нас за экономическую  блокаду:  "Это  вы,
проклятые янки, не давали Альенде автомобилей и запасных частей к ним! Это
вы,  проклятые янки,  не поставляли нам горное оборудование! Это вы, таким
образом,  привели страну к экономическому хаосу и погубили нашу гордость -
доктора Альенде!" И вам  быа  параиашалаоасаьа  отправить  туда  машины  и
оборудование,  вам бы тогда не пришлось красться,  Нелсон. Мы учли урок. В
Нагонии схема более гибкая.
     - А  вам  не  кажется,  что,  разрешая  поносить  себя,  мы,  получив
определенные дивиденды в настоящем, куда как больше потеряем в будущем?
     - Ваше мнение?
     - Пить фазаний бульон.
     Вэлш оглянулся:  за  его спиной стояли два официанта,  а  рядом,  как
сфинкс, мажордом.
     Когда   чашки   были   поставлены  (жесты  у   официантов  балериньи,
вышколены),  Грин  набросился  на  бульон  так,  словно  он  вчера  держал
голодовку.
     - Фазана надо есть горячим,  -  пояснил он, - самый полезный бульон -
фазаний, спасает от болезней поджелудочной железы, масса панкреотина.
     Он  съел бульон стремительно,  отставил чашку ("Все-таки в  нем виден
фермер среднего Запада,  -  отметил Вэлш,  -  слава богу, к нему ничего не
пристало от нуворишей;  тарелку,  а чаще миску,  именно так отодвигают мои
ковбои"), обвалился грудью на стол:
     - Майкл,  Пентагон будет делать то,  о  чем вы  меня просили,  но это
состоится в самый последний момент, им надо поиграть в самостоятельность -
это  бывает  с  молодыми министрами.  Вертолеты уже  переброшены на  флот,
однако их не отдадут этому самому...
     - Огано.
     - Да,  верно. Пентагон хочет, чтобы вы просили как можно настойчивее,
понимаете?  Мне кажется,  они чувствуют себя обиженными: вы даете им кусок
пирога,  однако тесто делаете по  своему рецепту.  Посвятите их  хотя бы в
общие  наметки операции.  Я  вам  советую учесть их  честолюбивые амбиции;
право,  вас не убудет. Теперь второе: как будет реагировать Европа? Вы там
контролируете ситуацию?  Если Бонн и Париж только промолчат -  этого мало,
учитывая их  особые отношения с  Москвой.  Надо сделать так,  чтобы Европа
поддержала нас.
     - Вы многого требуете от меня,  Нелсон. Париж знает, что в одном лишь
Конго  наши  корпорации имеют  вложений  чуть  не  на  тридцать миллиардов
долларов.  Из них два миллиарда - ваши. А вся Европа вложила туда не более
семи  миллиардов.  И  вы  хотите,  чтобы они  единодушно поддерживали нашу
победу?
     - Вырождающиеся нации,  будь они неладны! Неужели трудно понять, что,
если  черномазые победят там,  европейцев вытолкают коленом под  зад,  как
пропившихся матросов из портового борделя?!  Единственная надежда удержать
юг Африки, хотя бы юг, - поддержка Гагано...
     - Огано.
     - Какая разница...
     - И, тем не менее, реакция Европы будет двоякой, Нелсон, но все-таки,
мне сдается, в нашу