разведслужбы,  новый заместитель министра внешней торговли,  занимался
вопросами проникновения Китая на Запад.
     Выслушав Чжу, генерал Го закурил ментоловый "Салем", пожал плечами:
     - Глупят  на  каждом шагу,  право.  Зачем нужно было втягивать в дело
этого Уилки?  Он - одиозен,  воевал в Корее,  мы подвергали  его  критике.
Почему  именно  он  должен была таоарагаоавааатаьа с вами Зеппа?  Я иногда
поражаюсь Вэлшу - умный человек, а ошибается, как юный корсар...
     Папку с  контрактом генерал Го отправил экспертам,  предложил Саймону
Чжу наговорить на диктофон все те соображения,  которые представляются ему
новыми (более всего генерал ценил улавливание тенденции,  это интересовало
его большеа фааакатаиакаоав,  на  них,  на  фактах,  сидели  нижние  этажи
разведки   и   -   главное   -  чаиатачаиакаиа  прессы);  отменив  обед  с
представителем "Бритиш петролеум",  Го выехал в ЦК, сообщив предварительно
тему  предстоящей беседы министру национальной безопасности,  верному сыну
великого кормчего,  ближайшему  соратнику  председателя  Хуа,  выдающемуся
стратегу и борцу.
     Вечером того же дня в  отдел печати ЦК были вызваны редакторы ведущих
газет КНР, руководители радио и ТВ.
     Инструктаж был коротким:
     - Мы   должны  потребовать  у   европейских  союзников  США   ответа:
действительно ли  неонацисты  поддерживают свободолюбивую борьбу  товарища
Марио Огано?  И если такого рода факты не подтвердятся -  а они, видимо, в
настоящее  время  не  получат  однозначного подтверждения,  -  мы  получим
возможность начать кампанию против Москвы и  Гаваны в  том плане,  что они
клевещут на лидеров освободительного движения,  на товарища Огано, верного
борца против колониализма и  гегемонизма некоторых сверхдержав.  При  этом
следует подбирать все данные на Зеппа Шанца и его людей, дабы в нужный для
нас   момент  ударить  вашингтонскую  администрацию.   В   нужный  момент,
подчеркиваем мы,  тогда,  видимо,  когда придет время вышвырнуть из Африки
как янки,  так и  их европейских сателлитов,  когда настанет час водрузить
над черным континентом знамя великого кормчего. Есть какие-нибудь вопросы?
     Ночью,  провожая Саймона Чжу на  аэродром -  он  возвращался в  Штаты
через Японию,  там хорошо стыковались рейсы, - генерал Го, не выпуская изо
рта "Салем",  говорил раздраженно,  пытаясь, впрочем, это свое раздражение
скрыть:
     - Надо понять до конца точно,  кто стоит за теми группами политиков и
бизнесменов,  которые  пугают  Америку  нашим  мифическим непостоянством и
возможным -  в недалеком,  по их словам, будущем - китайским гегемонизмом?
Кто?  Имена,  названия  корпораций,  контролируемые  ими  органы  массовой
информации. Это меня интересует в первую очередь, товарищ Чжу.
     - Непостоянство действительно мифическое, товарищ Го?
     - Вы задали этот вопрос так,  словно вы не китаец,  товарищ Чжу.  Мне
странно слышать этот  вопрос от  вас.  Опасайтесь растворения,  берегитесь
этого,  как огня.  Работая в Париже, - а вы знаете, каким рестораном там я
командовал,  подразделение самого  высокого класса,  -  я  сделал в  своих
апартаментах выгородку и жил как китаец, товарищ Чжу.
     - Если я стану жить в Штатах как китаец,  товарищ Го, ни Уилки, никто
другой не обратится ко мне с предложением...
     - Вы  имеете  в  виду  его  контракт?  Мы  отвергаем  этот  контракт,
передайте,  что мы уже заключили сделку на оптику... Не говорите только, -
Го усмехнулся,  -  что мы купили оптику у  той фирмы,  которая финансирует
Зеппа Шанца и его движение.  Передайте ему,  что мы не станем иметь дело с
ним -  пусть создаст другую фирму и  подставит иного человека.  Мы  готовы
заключить контракт миллионов на  пятьсот,  если  он  сможет предложить нам
"под  ключ"  завод расчетно-наводящих устройств.  О  нашей позиции в  ООН.
Скажите, что все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через
дипломатические  контакты.  Объясните  им,  что  мы  не  получили  ответа,
устраивающего нас, - они поймут, что я имею в виду. Мы готовы уступать, но
интересы Китая в Африке никак при этом не могут быть затронуты.  Мои слова
следует передавать текстуально,  здесь важны нюансы,  ясно?  Повторить еще
раз, или вы запомнили?
     - Вы  имеете в  виду две фразы:  "все будет зависеть от тех гарантий,
которые обсуждались через дипломатические каналы" и "мы готовы"...
     - Верно, - прервал его генерал. - Это все, счастливого полета...


                               КОНСТАНТИНОВ

     Уснуть он так и не смог;  снотворное  принимать  нельзя  -  положение
таково,  что каждую минуту могла возникнутьа саиатауааацаиая;  вертелся на
диване в кабинете до рассвета; поднялся в четыре часа, вышел на улицу.
     Тишина была осязаемой.  Он вспомнил Славина,  их последний разговор о
мирности.  Славин в тюрьме, хороша мирность, а он, Константинов, идет себе
по любимому,  до щемящей в  сердце боли любимому городу и  ничего не может
сделать для  того,  чтобы  вытащить Виталия из  тюрьмы;  ЦРУ  не  придет к
"Мосту",  потому что не  будет сигнала у  этого проклятого объекта "Дети".
Что за "Дети"? Где?
     Он  шел по Лубянке,  к  бульварному кольцу;  в  воде,  которой машины
поливали асфальт,  играла  радуга.  Почувствовав на  лице  капельки влаги,
Константинов шагнул с  тротуара на  мостовую.  Вторая машина проползла еще
ближе  к  нему;  Константинов зажмурился,  зябко  поежился -  лицо  обдало
прохладой, капельки были игольчаты, будто душ "шарко".
     "Ничего, - подумал вдруг Константинов,  -  ничего.  Даже  если  я  не
доведу  это  дело  до конца и мне придется уйти,  останутся наши ребята...
Останется Володя  Гречаев,  пришел  из  Бауманского,  обрел  себя  у  нас;
останется  Игорь Трухин,  юнга Северного флота,  а сейчас ас,  истинный ас
контрразведки;  Стрельцов останется,  сын Героя, настоящий человек, хоть и
молод  еще совсем;  и Коновалов останется,  начал войну десантником,  весь
пулями издырявлен,  а работает как юноша,  увлеченно работает, диву только
можно  даваться;  Гмыря  останется,  Никодимов,  хорошие  люди  останутся.
Страшно уходить тогда только,  когда за тобою никого нет;  художник -  без
школы, режиссер - без последователей... Вот тогда действительно страшно. А
коли ты убежден,  что есть люди,  которые смогута  параоадаоалажаиатаь,  -
тогда не страшно, тогда ничего в жизни не страшно..."
     - Товарищ! - окликнули его.
     Константинов открыл глаза: на другой стороне улицы стояла милицейская
"Волга". Лейтенант, вытерев лицо большим платком, покачал головой:
     - Нельзя же на проезжей части стоять.  Да еще с  закрытыми глазами...
Что за пешеходы у нас, а?! Как дети, честное слово. Тем хоть простительно,
знаков еще не понимают, а вы?
     Константинов поднялся на тротуар:
     - Простите, пожалуйста.
     - Собьют - кто виноват будет?
     Константинов повторил еще раз:
     - Простите...
     И тут  он  заметил  треугольный  знак ГАИ,  укрепленный на столбе,  -
мальчик и девочка бегут через улицу,  взявшись за руки.  "Дети" -  подумал
Константинов.  -  Этот знак называется "Дети".  Укреплен на столбе.  Может
быть, оабаъаеаката "Дети" и есть такой знак? Где?"
     Константинов  вернулся  в  КГБ,   вызвал  машину,   проехал  по  трем
маршрутам,  где Ольга показывала ему места остановки Дубова.  Он  насчитал
восемь дорожных знаков "Дети".
     А  на  каком  столбе надо  провести черту  губной помадой?  Вдоль или
поперек?
     - Ну-ка,  быстренько назад,  -  попросил Константинов шофера и,  сняв
трубку телефона, набрал номер Коновалова.
     Тот - по голосу слышно - тоже не спал.
     - Надо поднять из архива фотографии, сделанные капитаном Гречаевым, -
сказал Константинов.
     Коновалов кашлянул удивленно, не понял, видно, о чем речь.
     - Помните,   два  года  назад  вы   распекли  Гречаева  за   излишнюю
подозрительность?
     - Я  его  и  потом  распекал,  -  ответил Коновалов,  -  за  излишнее
благодушие - в том числе. Напомните, пожалуйста, о чем речь.
     - Он  сопровождал Крагера и  Вилсона...  Ну  они  еще фотографировали
много,  транзитники из  Токио,  оба  из  отдела планирования ЦРУ,  неужели
запамятовали?
     ...Когда Константинов вернулся,  фотографии уже были в  его кабинете.
Он  разложил их на большом столе заседаний ровным,  длинным рядом и  начал
медленно,  изучающе,  словно карточный игрок, перебирать: Красная площадь,
Университет, гостиница "Россия", ГУМ, Манеж.
     Потом  он  убрал  в  папку  двадцать  три  фотографии и  посмотрел на
Коновалова:
     - Какой же молодец наш Гречаев, а?! Повторил - в том же ракурсе - все
планы кадров,  сделанных гостями!  Молодец. Значит, операцию по тайниковой
связи с  Дубовым они  готовили два  года  назад,  -  и  Константинов ткнул
пальцами в  фотографии моста через Москву-реку;  башни смотрятся четко,  и
милиционер на набережной,  который "обычно уходит после 22.30"; монумент в
Парке  Победы,   куда  Дубов  ходил  накануне,   то   именно  место,   где
притормаживал Лунц,  и,  наконец, крупным планом дорожный знак ГАИ "Дети",
бегут мальчик с девочкой, шофер, внимание!
     Константинов перевернул фотографию, прочитал:
     - "Улица  Крупской,  переход у  знака  ГАИ".  Это  и  есть,  убежден,
парольный сигнал "Дети".  И мотивация хорошая -  как раз по улице Крупской
лежит путь в дом посольства на Ленинском.
     Потянулся к телефону, набрал номер Проскурина:
     - Вы со мной не хотите прокатиться, а?


     ...Он  прошел мимо  столба два  раза;  движения его  были  раскованы,
отдыхает себе человек, семь утра, самое время для активной прогулки.
     Первый  раз  Константинов,   проходя  мимо  столба,  на  котором  был
установлен знак ГАИ "Дети", провел пальцем поперек.
     "Немотивированно,  -  отметил  он.  -  Такого  рода  движение заметят
посторонние, надо пробовать иначе".
     Он  вернулся,  сделал рукой другое движение,  продольное;  получилось
похоже, идет себе человек и балуется.
     - Именно так,  -  сказал Проскурин,  наблюдавший за Константиновым из
машины.
     Когда  Константинов  сел  рядом  с  ним,  Проскурин,  вечно  во  веем
сомневавшийся, покачал головой:
     - Но  почему вы  убеждены,  что цвет помады должен быть именно таким,
какой мы нашли при обыске у Дубова?
     - А почему другой?
     - Может,  этой помадой Ольга губы красила.  А  для условного знака он
каждый раз покупал новую.
     - Ольга губы красила,  это верно,  но  они ж  у  нее не цементные,  -
сказал Константинов,  достав из кармана тюбик с помадой,  обнаруженной при
обыске. - А этот видите как стерт - явно им чертили.
     - Не  знаю,  -  по-прежнему мрачно возразил Проскурин,  -  я  во  все
перестал верить.
     - Нервы на пределе,  -  согласился Константинов,  - но верить в успех
все-таки мы обязаны.


     В 17.30 Гавриков выехал из центра по направлению к улице Крупской. Он
остановил машину возле магазина,  открыл дверь, взбросил из пачки "Аполло"
сигарету,  закурил,  с ужасом подумав о том,  что отец, верно, не дождется
его;  плакал  сегодня  утром,  наркотики  перестали  помогать,  боль  была
постоянной, спрашивал шепотом: "Где Митька, Митька где, господи"...
     Гавриков пошел к бочке с квасом;  Константинов считал, что это лучше,
чем  случайный  заход  в  магазин;  последние  часы  сотрудники Коновалова
постоянно смотрели за районом,  где появился "Дубов",  -  опыт  провала  в
Парке  научил  особой осторожности;  Константинов полагал,  чтоа наеакатао
вполне может быть выведен ЦРУ на улицу Крупской в те минуты,  когда  Дубов
должен поставить знак.  Поэтому Гаврикову дали микрорацию - в случае, если
люди Коновалова установят неизвестного, наблюдающего за ним, особенно если
тот будет с фотоаппаратом,  курить надо постоянно,  сигарета во рту меняет
лицо, и очень четко контролировать шерифскую походку Дубова.
     Около столба Гавриков на  секунду задержался,  мазанул губной помадой
черту и сразу услыхал за спиной скрипучий голос:
     - А ну сотри!
     Он обернулся.  Рядом с ним стоял старик в соломенной шляпе;  в руке у
него была сумка, отец такую называл "авоськой".
     - Сотри, говорю, краску, - повторил старик и полез в карман.
     А  в  это время в маленькой рации,  спрятанной в кармане,  зашершавил
далекий голос:
     - "Первый",   немедленно  уходите  с  улицы,  отгоняйте  "Волгу",  из
хозяйства в вашем направлении идет машина.
     "Хозяйство" -  посольство.  По  неписаным законам  разведки агент  не
имеет права видеть того,  кто идет снимать пароль; если увиделись - сигнал
тревоги,  встреча отменяется,  будь она трижды неладна, эта самая встреча,
которую так ждут все!
     - "Первый", вы слышите меня, ответьте немедленно!
     Старик  между  тем  вытащил  из  кармана  свисток -  заливистая трель
огласила  улицу.  Любопытные,  особенно те,  кто  толпился около  бочки  с
квасом, обернулись.
     - Дед, родной, я замер делаю, - отчего-то шепотом сказал Гавриков.
     - Я  те покажу замер!  -  крикнул старик и  вцепился в  рукав пиджака
Гаврикова костистыми пальцами.
     - "Первый",  "первый",  машина вышла  на  Университетский,  вас  идут
снимать. Немедленно уезжайте!
     - Отец, - сказал Гавриков, - я делаю замер для топографов, вон машина
моя стоит, мотор не выключен...
     - Частник! - крикнул старик. - Знаю я вас! Замеры частники не делают!
     - Инженера нашего  машина,  не  моя,  отец.  Пошли,  я  только  мотор
выключу!
     - Нет,  ты  сначала краску  со  столба сотри,  а  потом  будешь мотор
выключать!
     ...Старик Гуськов проснулся сегодня в дурном расположении духа: вчера
до   позднего  вечера  сидел   в   совете  ветеранов,   утверждали  планы,
пересобачились все до  хрипоты,  Шубин нес какую-то ахинею про активизацию
работы среди подростков,  не хотел,  подлец, утвердить выборы председателя
секции культработы,  бережет для Утина,  а тот не вылазит из больницы, два
инфаркта перенес и  все б  ему руководить культурой,  он ее и  понимать-то
никогда  не  понимал,   общепитом  занимался,   а   все  равно  тянется  к
руководству,  все б  ему давать указания художнику Веньке.  Поэтому сейчас
старик  Гуськов  был  настроен  воинственно и  сдаваться не  был  намерен.
"Главное -  линия, - говаривал он. - Если послабленье давать и до ума дело
не  доводить,  потом  молодежь не  захомутаешь,  больно пошли,  понимаешь,
смелые".
     - "Первый", "первый", мы не понимаем, что происходит, "первый"!
     - Едем в милицию,  дед, - сказал Гавриков и потащил за собою старика.
- Едем в милицию, пусть там разберутся!
     - В милицию едем, - согласился старик, - но ты не очень-то гони.
     Гавриков посадил старика в машину, бросился за руль, врубил скорость,
пересек осевую линию,  потому что в ушах бился негодующий голос офицера из
группы Коновалова,  въехал под кирпич во двор,  завернул за угол, выскочил
из машины, перегнулся пополам - вывернуло.
     - Пьяный за рулем! - торжествующе кричал между тем старик и свистел в
свой свисток. - Милиция! Пьяный за рулем!
     Милиционер оказался рядом. Он подбежал к Гаврикову, взял его за руку,
обернулся к старику:
     - Спасибо тебе, Гуськов, экого нелюдя задержал, а?!
     Машина вице-консула американского посольства проехала мимо  столба со
знаком "Дети", сбросив скорость, - пароль снят.
     - Наблюдение за ней не ведите,  - сказал Константинов. - Пусть ездит,
где хочет, мы будем ждать у моста.
     В двадцать три часа двадцать пять минут сотрудник ЦРУ,  работавший  в
посольстве  под  дипломатическим  паспортом,  был  задержан  при  закладке
тайника в башне моста через Москву-реку и  доставлен  в  приемную  КГБ  на
Кузнецкий  мост.  Во  вскрытом  контейнере,  помимо  ампул с ядом,  лежали
инструкции  и  вопросники,  последние,  раеашаааюащаиае,   перед   началом
операции "Факел".


                            ШТРИХ К "ВПК" (IV)

     Майкл Вэлш встретился с  послом по  особым поручениям в  полночь:  до
двадцати трех  проводил последнее совещание в  связи  с  началом  операции
"Факел"; разговор с людьми из Пентагона был довольно трудным.
     Столик был заказан в  малайском ресторане,  неподалеку от  советского
посольства - Вэлшу это доставило какую-то особую, умиротворенную радость.
     Посол ждал его, уткнувшись приплюснутым, боксерским носом в меню.
     - Рад видеть вас,  сэр,  -  сказал Вэлш, - простите, что нам пришлось
встречаться в полночь, но раньше я был блокирован - нашим же общим делом.
     Посол обернулся, оглядел людей за соседними столиками.
     "Конспиратор,  -  брезгливо подумал Вэлш,  - боится, что нас услышат.
Как бы он,  интересно, прореагировал, расскажи я ему, что все три соседних
столика  со  степенными  леди  и  джентльменами забронированы нами  же,  а
степенные леди служат в нашем секторе "страховки переговоров".
     - Так  вот,  сэр,  -  продолжал  Вэлш,  -  я  уже  подготовил  тексты
выступлений для  трех  послов в  Совете.  Первым выступит посол Чили;  мне
кажется,  что  его  ранимая эмоциональность даст  хороший заряд  заседанию
Организации.  Текст его  речи я  пошлю вам с  моим помощником послезавтра,
накануне начала операции.
     - Не  надо,  сэр.  Я  буду чувствовать себя скованным слишком большим
занааанаиаеам. Я люблю экспромт.
     - Хорошо  подготовленный экспромт -  это  заранее  выученный спич,  -
улыбнулся Вэлш.  -  Впрочем, как вам угодно. Я, кстати, просил накрыть нам
истинно малайский стол, вы любите их кухню?
     - О, да! Великолепный вкусовойа рааазанаоатаыак.
     - Очень рад,  -  Вэлш откинулся на спинку стула, наблюдая за тем, как
молчаливый  официант   расставлял  маленькие   тарелочки   с   диковинными
закусками.
     - К  сожалению,  врачи запретили мне алкоголь,  -  вздохнул посол.  -
Каждая полоса нашей жизни - после того как тебе исполнилось семьдесят - по
праву считается "полосой утрат".
     - У  меня эта полоса началась в сорок,  -  заметил Вэлш,  -  язвенная
болезнь... Так вот, сэр, после того как выступит посол Чили, вторым ударом
будет речь  посла Израиля.  Никаких эмоций,  только факты.  Мы  не  должны
позволить советскому блоку и  третьему миру взять инициативу,  атакуем мы.
Следом  за  послом Израиля речь  делегата Парагвая:  "Русская и  кубинская
агрессия в  Африке -  угроза делу  мира  во  всем мире!  Трусливая позиция
администрации Картера ведет человечество к ядерной катастрофе.  Необходимо
немедленное  создание  всеафриканских вооруженных сил".  Его  поддерживает
представитель Южно-Африканского Союза,  требует прекратить кровопролитие в
Нагонии,  мотивируя это тем,  что искры насилия уже залетели на территорию
его страны:  он представляет делегатам и  послам фотоматериалы и показания
беженцев,  которые просят убежища.  После этого,  видимо, стоит дать слово
послам из советского блока, пусть они вносят свои резолюции...
     - А Европа? Какова будет реакция послов из Европы?
     - Вас,  видимо,  интересует,  в первую очередь,  позиция Федеративной
Республики?
     - Бесспорно.
     - По первым прикидкам,  реакция Бонна будет негативной.  Мы стараемся
предпринять кое-какие шаги,  но  я  не  хочу  вас  обнадеживать.  Главное,
затянуть  время,  ведь  время  лечит  все раны,  сэр.  Я просил посла Чили
написать как можно больше,  надоа уатаоамаиатаьа делегатов,  сэр.  По тому
сценарию,  который подготовили мои ребята,  ваше выступление должно пройти
лишь на второй день.  Да, да, сэр, именно так. За это время Огано проведет
дезинфекцию  в  своем  доме,  его  люди  возьмут  -  так мы полагаем - все
ключевые   посты,   управление   страной   будет   в   их   руках.   Посол
континентального  Китая  внесет резолюцию с осуждением роли США в Нагонии,
но тон его выступления  будет  сдержанным.  А  уже  после  него,  как  нам
представляется, следует выступить вам.
     - Что ж, по-моему, план хорош... Как себя поведет Франция?
     - Сэр, я понимаю, что вас волнует позиция Европы, но мы замыслили всю
комбинацию как шоковую:  сначала дело, нааашаеа дело, а