айскими пиктограммами сбоку.
     - Вы ее хорошо знали, комиссар? - спросил Боатти, возвращаясь из кухни с подносом.
     - Синьорину Беллони? Мы несколько раз виделись по делу одного полицейского расследования. Вне стен школы мы не встречались. Я и понятия не имел, что она могла здесь жить.
     - Вы хотите сказать, что эта часть города - не слишком подходящее местожительство для ушедшей на покой школьной директрисы?
     Тротти взял бутылку и налил в стакан из цветного стекла воды.
     - Ничего подобного и в виду не имел. Наши пути пересеклись на профессиональной почве. Но мне она внушала симпатию и уважение. Вот и все.
     Боатти поднял брови.
     - Тем не менее вы считаете, что после ухода из школы она могла бы устроиться и получше?
     - Меня немного удивило, что она занимала такую маленькую квартиру.
     - Ей многого и не требовалось. Вообще Розанна была большим аскетом.
     - Аскетом-интеллектуалом?
     - Совсем нет. Ей самой приходилось пробивать себе дорогу в жизни. Очень упорно. Видите ли, у нее не было университетского образования.
     - Мне пришлось оставить школу в семнадцать лет.
     - Быть не может. - Боатти повернулся и поставил стакан с вином перед Пизанелли. - Урожай 1987 года. "Гриньолино", в котором нет ни капли антифриза, - добавил он почти заговорщически. - Этикетки нет, но качество высшее. - Затем он опустился на вращающийся стул перед компьютером и скрестил ноги. Нажал кнопку, и свет на экране потух. - Я был очень к ней привязан, - сказал Боатти, снова поворачиваясь к Тротти. - Мы с женой были очень привязаны к Розанне Беллони. Она так любила наших девочек. Стоило им оказаться у ее двери, как начинались объятия. Розанна знала детей и никогда не принимала покровительственного тона.
     - Кто, по-вашему, мог ее убить?
     - Понятия не имею. - Боатти покачал головой.
     - У нее были враги?
     - Розанна жила очень уединенно. Хотя, наверное, знала кучу людей. Она тридцать пять с лишним лет проработала в разных школах в этой провинции и в Милане. Она и выросла в Милане, но в нашем городе ей нравилось больше. Друзей у нее было немного. Мне доводилось видеть ее только в компании нескольких пожилых дам, которые тоже живут в этой части города. Больше ни с кем я ее никогда не видел.
     - У нее были знакомые мужчины?
     - Брат. Раз я его видел. Он приезжал из Фоджи на похороны племянника, погибшего в автомобильной катастрофе.
     - Племянника?
     - У Розанны две сестры. Одна замужем и живет в Милане.
     Другая...
     - Да?
     - Другая не совсем здорова. Какая-то форма шизофрении.
     В точности я не знаю... Розанна не любила об этом говорить.
     Долгое время Розанна с сестрой жила на улице Мантуи.
     - А потом?
     - Лет пять тому назад сестру обнаружили разгуливающей по городу в одной нижней рубашке. Розанна поместила ее в какой-то специальный санаторий под Гарласко.
     - В психиатрическую больницу?
     - Розанна была жутко расстроена. Она хотела оставить сестру здесь, в городе, но это было невозможно. Та могла... - Боатти замолчал.
     - Да?
     - Иногда сестра впадала в неистовство. Иначе Розанна так бы и жила с ней на улице Мантуи. Как-то раз Мария-Кристина схватила нож и...
     - Вы видели сестру?
     - Марию-Кристину? - Боатти кивнул. - Несколько раз.
     Я отвозил Розанну в Гарласко.
     - Мария-Кристина может покидать санаторий?
     - Кажется, она даже работает неполный рабочий день где-то в Гарласко. Они с Розанной выбирались в Фоджу. А потом были в Ливорно. Розанна к ней прекрасно относилась. - Боатти пожал плечами. - Она была по-настоящему доброй. И тем не менее...
     - И тем не менее?
     Боатти поднялся со стула и со стаканом вина в руке снова подошел к окну. Он смотрел через площадь на темные очертания собора св. Теодоро.
     Тротти и Пизанелли хранили молчание.
     - Пожалуй, Мария-Кристина была единственным человеком, кого Розанна могла бы ненавидеть.

Герани

7 августа, вторник

     Когда Тротти попал наконец домой, было около пяти часов утра. Он посмотрел, как исчезают в ночи огни автомобиля Пизанелли, и стал подниматься по лестнице. Нужно бы полить герани в горшках. Повозившись с ключами, он вошел в пустой дом.
     Он снял ботинки, бросил куртку на спинку стула и направился в ванную. Тротти шумно плескался под душем, и брызги воды летели на полиэтиленовую занавеску.
     Там, где от сырости в ней завелся грибок, образовались темные пятна. Не мешало бы почистить и стены душевой.
     "Слишком много мертвецов".
     Тротти завернул кран горячей воды. По волосам на лицо потекла холодная вода. Выйдя из душевой, Тротти поглядел на себя в зеркало. "Ты старик, Пьеро Тротти, - сказал он себе мысленно. - Пора тебе на пенсию".
     Когда Тротти обертывал вокруг пояса полотенце, зазвонил телефон.
     Прежде чем снять трубку, он посмотрел на часы.
     - Пьеро? - спросил женский голос.
     Рука у Тротти слегка дрогнула:
     - Кто говорит?
     - Я начала тебе звонить, когда еще не было двенадцати.
     - Это ты, Пьоппи? - спросил Тротти и сдвинул брови. - Как ты там? Как ты себя чувствуешь?
     - Я звоню с вокзала. Мне некуда деваться.
     Долгое молчание. Тротти чувствовал, как с его ног на пол стекает вода.
     - Я просил тебя не звонить мне, Ева.
     Голос с латиноамериканским акцентом то и дело путал "б" и "в".
     - Мне нужно тебя видеть.
     - Нет.
     - Мне нужна твоя помощь.
     - Я не могу помочь тебе, Ева. Ты должна сама помочь себе.
     - Клянусь, я пробовала. - Колебание. - Пожалуйста, Пьеро.
     - Давай оставим.
     В трубке надолго замолчали. Шипение на телефонной линии и слабые отзвуки суеты на железнодорожном вокзале.
     - Ну пожалуйста. Пьеро. У меня больше никого нет. Один ты. Ты всегда был добрым. - Голос прервался. - Пожалуйста.
     - Что - пожалуйста? Я - старик.
     - Я хочу домой.
     Тротти глянул вниз на лужи вокруг ступней.
     - Пожалуйста, Пьеро.
     Он вздохнул:
     - О Господи!
     - Пожалуйста! - по-детски заканючил голос.
     Тротти колебался.
     - Раньше ты мне помогал.
     Еще один вздох:
     - Тебе лучше взять такси.
     - Я все деньги потратила на билет на поезд.
     - Заплачу таксисту, когда приедешь. - Злой на себя за слабохарактерность, Тротти опустил трубку.
     За шторами угадывался рассвет.

Начальник квестуры

     - Похоже, вы перешли на весьма гибкий график работы, комиссар Тротти.
     После ремонта квестуры над письменным столом Тротти повесили часы в современном стиле.
     - Боюсь, немного опоздал. - Было десять минут одиннадцатого.
     - Я не в упрек.
     - Лег спать только в шестом часу.
     Начальник квестуры понимающе улыбнулся:
     - В вашем возрасте, безусловно, толк в развлечениях знают.
     - Я вел расследование.
     - У вас мешки под глазами.
     - Не больше чем обычно.
     Помолчав, начальник квестуры спросил:
     - Убийство на Сан-Теодоро, Пьеро?
     Тротти не ответил. Он устал, и под языком у него свербило.
     - Меренда уже доложил мне об этой Беллони. - Начальник квестуры поднял руку. - Дело я целиком передал в отдел по расследованию убийств.
     - Рад об этом услышать.
     - Меренда сидел на Сан-Теодоро допоздна. А в восемь утра был на работе.
     - Комиссар Меренда - человек молодой.
     - А что, возраст чувствуется? - За улыбкой начальника блеснуло лезвие власти. Начальник квестуры был из Фриули.
     Те долгие годы, что он прожил в долине По, на его акценте никак не отразились.
     - Возраст, господин начальник?
     - Маленькая шутка, Пьеро. - Быстрая неестественная ухмылка. - Вы все так серьезно воспринимаете.
     Третий этаж квестуры лишили жизни, как лишают жизни разрушающийся зуб; показная новизна производила впечатление блеска и белизны зубного протеза. Итало-калифорнийская архитектура, медь и мрамор. Живая пальма в кадке, вокруг - синтетические папоротники. Вместо старого письменного стола, где когда-то сидели Джино с Принцессой, - столик из черных пластинок в полпальца толщиной. Место Джино занимала теперь выкрашенная перекисью блондинка. Объемистая грудь под синей форменной блузкой, индивидуальный жетон с компьютерным шифром. Пальцы, тяжелые от маникюрного лака и золотых колец.
     (Принцесса, собака Джино, давным-давно умерла).
     - Еще год-другой, господин начальник квестуры, и я перестану вас раздражать.
     Начальник квестуры усмехнулся. Он подошел к Тротти и дружески положил ему руку на плечо.
     - А вы и впрямь слишком чувствительны.
     - Никому здесь ваша отставка не нужна. Пьеро, и вам это прекрасно известно. Вы нужны. Вы всем тут нужны.
     - Я ценю вашу поддержку.
     - Мы ведь дружим с вами больше шести лет. Вместе работали.
     Тротти кивнул.
     - Все-таки вы очень циничны, Пьеро Тротти. Иной раз мне так хочется узнать, кому вы вообще доверяете.
     - Я давно убедился, что лучше всего полагаться только на самого себя.
     Снова принужденная усмешка:
     - Можете полагаться и на меня. - Начальник квестуры направился к своему кабинету. - И вы это тоже знаете.
     Тротти, на плече которого лежала рука его более молодого начальника, вынужден был шагать рядом.
     - Вы же знаете, Пьеро, что всегда можете на меня положиться?
     Так и не дождавшись ответа, начальник квестуры предложил:
     - Как насчет кофе? И небольшой беседы? Мы ведь так давно уже не разговаривали с вами серьезно.
     - Настоящий кофе?
     - От которого, может быть, вы окончательно придете в себя еще до ленча.
     Они прошли в кабинет - удобный, просторный, выдержанный все в том же современном антисептическом стиле. В воздухе пахло синтетическим ковром. Опустившись в белое кожаное кресло, Тротти освободился наконец от объятий начальника. На стене висел портрет президента Коссиги.
     Начальник квестуры заказал по телефону два кофе и, усевшись за стол, на котором, кроме двух радиотелефонов и пепельницы, ничего не было, улыбнулся Тротти:
     - Буду с вами совершенно откровенным. Пьеро.
     - Конечно.
     - Я не могу допустить вашего участия в расследовании убийства на Сан-Теодоро.
     Тротти молчал.
     - Прошлой ночью вы там были. И приехали туда раньше Меренды. Не удивлюсь, если узнаю, что об убийстве вам сообщил Пизанелли или Токкафонди.
     - Я приехал на Сан-Теодоро минут за пять до Меренды и прокурора.
     - Успокойтесь, Пьеро. Сейчас август, жарко... Я не люблю, когда вы расследуете убийства.
     - Об этом вы уже говорили.
     - Убийства привлекают внимание. Потому что здесь, в этом городе, в этой глухомани, они происходят не так уж часто. В Италии ежегодно совершается что-то около 1400 убийств, а тут их никогда не бывает больше восьми, чаще всего - не больше двух в год. Ни тебе мафии, ни организованной преступности - провинциальное болото. Самое худшее - вялая торговля наркотиками в университете. Поэтому всякое убийство сразу же оказывается в центре внимания местной прессы, а иногда и кой-кого еще. - Продолжая улыбаться, он покачал головой. - Вы прекрасный человек, Пьеро Тротти.
     Один из лучших. По-своему благородный, - неопределенный жест в сторону двери, - чего не скажешь о большинстве других. Честный и благородный. Но вы никогда не умели скрыть, что не любите комиссара Меренду.
     Тротти вынул из кармана ананасный леденец.
     За окном над Новой улицей понуро висел государственный флаг.
     - Пусть это и маленький городишко, но теперь и у нас есть собственный отдел по расследованию убийств. Дело будет вести Меренда, и я бы не хотел, чтобы вы вмешивались. Пьеро.
     - Услышав в своем голосе раздражительные нотки, начальник квестуры замолчал. Потом примирительно улыбнулся. - На одной искренности далеко не уедешь. Я даже не уверен, что она вообще между нами нужна. И уж точно - не в этой стране.
     Искренность - не из тех качеств, которыми восхищаются итальянцы. - Начальник квестуры откинулся в кресле и скрестил руки на груди.
     - А вы не считаете себя итальянцем? - Глядя на начальника, Тротти вдруг понял, что до сих пор никогда по-настоящему не всматривался в лицо сидевшего перед ним человека. Правильные черты этого лица были прежними - тонкие усы, холодные серые глаза, изогнутые брови, тщательно выбритая кожа, но теперь, казалось, они стали принадлежностью совершенно незнакомого человека.
     - Честный, Пьеро, и почти по-немецки исполнительный.
     Но вы слишком часто наступаете людям на ноги.
     - Возможно.
     - Факт. Вам известно, что несколько человек - из важных фигур в городе - по разным причинам уже просили перевести вас в другое место?
     - Слышал.
     - Но вы хорошо работаете, и поэтому в этом вопросе я всегда руководствовался только собственными соображениями. Вы нужны мне, Пьеро. Потому что вы хорошо работаете и заслуживаете доверия. Вы северянин, выросли в этом городе и понимаете здешних людей. И уж если быть откровенным до конца, вы нужны мне, потому что вы - друг.
     Тротти молчал.
     - Но, честно говоря...
     - Да?
     - Я совсем не уверен, что вы окончательно свыклись с мыслью о смерти Чуффи.
     - Мне бы не хотелось обсуждать этот вопрос.
     - К смерти бригадира Чуффи вы не имеете ни малейшего отношения. Хотя до сих пор не избавились от желания свести старые счеты, Пьеро.
     Тротти начал было вставать.
     Начальник квестуры жестом его остановил.
     - У нас с вами есть одно общее.
     Тротти вновь погрузился в кожаное кресло.
     - Одно общее. Мы оба здесь посторонние. Вы посторонний из-за своей вечной честности. Я посторонний, потому что попал сюда из другого мира. Я из Фриули. Вы меня спросили, считаю ли я себя итальянцем. С годами, разумеется, я освоил правила игры по-итальянски, научился хитрить и понял, когда нужно идти на компромиссы. Я изучил своих коллег. Я понял, как выгодно вступить в сильную политическую партию, и вот теперь в кармане у меня партийный билет. Но вот здесь, - он похлопал себя по груди, прикрытой французской курткой, - здесь я все тот же мальчишка из Фриули. Не итальянец, не ловкач. Младенец. И, - он снова ударил себя в грудь, - до сих пор слишком простодушен в отношении своих соотечественников с южных альпийских склонов.
     - Мне бы очень хотелось расследовать убийство на Сан-Теодоро.
     Начальник квестуры хотел было что-то ответить, но в дверь постучали и в кабинет вошла женщина с серебряным подносом, на котором стояли две чашки с дымящимся кофе. Приятный запах ее духов смешивался с ароматом кофе.
     - Синьорина Беллони была моей приятельницей.
     Начальник квестуры поднял брови.
     - Господин начальник квестуры, она была моей приятельницей. Потому я и хочу участвовать в расследовании.
     Младший из собеседников подождал, пока выйдет женщина.
     - Исключено, Пьеро. Жаль, но об этом и речи быть не может.
     - Можно спросить почему?
     - Вы не сработаетесь с Мерендой. Вы не тот человек, с кем можно сотрудничать. Отдел по расследованию убийств работает как одна команда. А вам нравится все делать по-своему.
     И что бы вы там ни говорили, всем известно, что Меренду вы презираете. Своими методами. Пьеро, вы добьетесь успеха вдвое быстрее Меренды, я прекрасно это понимаю. Но люди вас боятся. Вы гладите их против шерсти. И всем нам портите репутацию. Будь то обычное дело, я бы и слова не сказал. Но убийство - нечто совсем иное: оно привлекает внимание. Вы не умеете работать с людьми - если только это не ваши люди.
     Вы честны, но от того не легче. Вы пользуетесь средневековыми методами. И, безусловно, вы не умеете ладить со средствами массовой информации.
     - Не так уж часто я прошу об одолжениях.
     - А это, боюсь, уж совсем некстати. - Одной рукой начальник квестуры держал фарфоровое блюдце, а другой подносил чашку к губам. - Мы живем в современной Италии, Пьеро. Пятая по богатству нация в мире. Богаче англичан. "Пубблика сикурецца"  перестала существовать - мы перестали быть военными, потому что этого потребовала от нас наша современная демократия. У нас есть свой профсоюз, и теперь мы можем объявлять забастовки, не то что карабинеры. Современная Италия, Пьеро. И уголовная полиция тоже должна выглядеть современной. Ваши методы - как бы действенны они ни были - принадлежат прошлому. Прошлому, когда не было ни прессы, ни телевидения. Тогда вы работали в одиночку и творили чудеса. Тогда вам можно было так работать.
     Вместо того чтобы сделать очередной глоток, начальник квестуры поставил чашку на стол.
     - Я уверен, что вы меня понимаете.
     - Поменьше шумихи?
     - Именно так, Пьеро. Вы читаете мои мысли. У вас куча достоинств, но, дай я вам волю в этом деле Беллони - пусть даже в середине лета, когда в городе никого нет, - действовать без шума вы не сможете. Не такой вы человек.

Пороки

     Удовольствий в жизни Тротти было немного.
     Он говорил себе, что уже состарился и что с возрастом достиг известного спокойствия духа. У него было мало друзей и еще меньше пороков. Умиротворенность. Признавая, что ему нравится компания женщин, он тем не менее утверждал, что научился жить без них. О своей жене он больше не думал, да она его больше и не интересовала. Женщина, которую он некогда любил, уехала жить в Америку, и дело с концом. Она больше не существовала, как не существовало и прошлое.
     Как не было больше и бригадира Чуффи.
     Тротти нравилось жить в одиночестве. И он наслаждался тем, что безраздельно пользуется своей широкой постелью.
     Тротти казалось, что и по дочери он не скучает, но теперь это не мешало ему то и дело смотреть на календарь и считать дни, оставшиеся до рождения его первого внука. Каким-то образом он чувствовал, что родится мальчик. Интересно, назовут ли его Пьоппи и Нандо именем деда - Пьеро?
     Никаких пороков?
     Ну, разумеется, леденцы, и в первую очередь - самые его любимые: ревеневые, ячменные и анисовые.
     И еще Тротти любил кофе. К кофе можно пристраститься, как к наркотику. Кремовый кофе с коричневой пенкой из кофеварки "экспресс". Кофе, поджаренный местной фирмой "Мока Сирс", в толстостенной фарфоровой чашке с двумя чайными ложечками сахарного песку.
     Когда Тротти поднимался из кресла и выходил из кабинета, начальник квестуры разговаривал по телефону. Он, махнув рукой, проговорил: "Выбросьте Сан-Теодоро из головы" и вновь обратился к радиотелефону.
     Тротти гадал, кто мог сварить ту кофейную жижу, которой угостил его начальник - и угостил в превосходном французском костяном фарфоре. Глотку ему словно натерло песком.
     Когда он откашливался, блондинка за письменным столом, которая сидела здесь уже с год, а Тротти до сих пор не знал даже ее имени, подняла на него глаза. Широкая улыбка ее осталась без ответа.
     Он не пошел к себе в кабинет, а прошмыгнул мимо пластмассовых папоротников, вызвал лифт (во время ремонта никто не обратил внимания на выгравированный на алюминии серп и молот) и спустился вниз под звуки свирели, лившиеся из громкоговорителей.
     Чтобы избавиться от горечи, он положил в рот еще один леденец. У лифта его остановил Токкафонди, только что вышедший из тихого полумрака зала для оперативных совещаний.
     - Комиссар Тротти!
     - Как насчет чашки кофе, Токка?
     Токкафонди был совсем мальчишкой. В квестуре он был одним из тех немногих, кто по-настоящему нравился Тротти.
     Уголовную полицию наводняли южане, но даже те полицейские, которые родились где-нибудь севернее Флоренции, зачастую перенимали у южан их манеры и манерность. Токкафонди приехал с другого берега По - оттуда, где начинались Апеннины, а вино было крепким и вкусным. Токкафонди говорил на том же диалекте, что и Тротти, расцвечивая свой итальянский словами, от которых пахло свежим сеном, полентой  и дымом костров. Он напоминал Тротти тех молодых людей, которых он знал сорок лет назад, - парней в красных шарфах, всегда готовых весело улыбнуться. Парней со старыми винтовками и неодолимым оптимизмом. Сорок лет назад, когда все было так просто, задолго до этой нынешней тоски. Тогда люди думали о том, как бы выжить, где бы поесть и кого еще убили фашисты. А не о т