ет, в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Вы
не сердитесь... но Пушкин или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штуку
никогда бы не устроили... или Надсон, например.
   - Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.
   - Я так и знал, - забормотал Лариосик... - Мне не везет...
   - Стой. Ст...
   И разом наступила полная тишина. В отдалении за многими дверями в кухне
затрепетал  звоночек.  Помолчали.  Послышался  стук  каблуков,  раскрылись
двери, появилась Анюта. Голова Елены  мелькнула  в  передней.  Мышлаевский
побарабанил по сукну и сказал:
   - Рановато как будто? А?
   -  Да,  рано,  -  отозвался   Николка,   считающийся   самым   сведущим
специалистом по вопросу обысков.
   - Открывать идти? - беспокойно спросила Анюта.
   - Нет, Анна Тимофеевна, - ответил Мышлаевский,  -  повремените,  -  он,
кряхтя, поднялся с кресла, - вообще теперь  я  буду  открывать,  а  вы  не
затрудняйтесь...
   - Вместе пойдем, - сказал Карась.
   - Ну, - заговорил Мышлаевский и сразу поглядел так, словно стоял  перед
взводом, - тэк-с. Там, стало быть, в порядке... У доктора - сыпной  тиф  и
прочее. Ты, Лена, - сестра... Карась, ты за медика сойдешь  -  студента...
Ушейся в спальню...  Шприц  там  какой-нибудь  возьми...  Много  нас.  Ну,
ничего...
   Звонок  повторился  нетерпеливо,  Анюта  дернулась,  и  все  стали  еще
серьезнее.
   - Успеется, - сказал  Мышлаевский  и  вынул  из  заднего  кармана  брюк
маленький черный револьвер, похожий на игрушечный.
   - Вот это  напрасно,  -  сказал,  темнея,  Шервинский,  -  это  я  тебе
удивляюсь. Ты-то мог бы быть поосторожнее. Как же ты по улице шел?
   - Не беспокойся, - серьезно и вежливо ответил Мышлаевский,  -  устроим.
Держи, Николка, и играй к черному ходу или к форточке.  Если  петлюровские
архангелы, закашляюсь я, сплавь, только чтоб потом  найти.  Вещь  дорогая,
под Варшаву со мной ездила... У тебя все в порядке?
   - Будь покоен, - строго и гордо ответил специалист  Николка,  овладевая
револьвером.
   - Итак, - Мышлаевский ткнул пальцем в грудь  Шервинского  и  сказал:  -
Певец, в гости пришел, - в Карася,  -  медик,  -  в  Николку,  -  брат,  -
Лариосику, - жилец-студент. Удостоверение есть?
   - У меня паспорт царский, - бледнея, сказал Лариосик, - и  студенческий
харьковский.
   - Царский под ноготь, а студенческий показать.
   Лариосик зацепился за портьеру, а потом убежал.
   - Прочие -  чепуха,  женщины...  -  продолжал  Мышлаевский,  -  нуте-с,
удостоверения у всех есть? В  карманах  ничего  лишнего?..  Эй,  Ларион!..
Спроси там у него, оружия нет ли?
   - Эй, Ларион! - окликнул в столовой Николка, - оружие?
   - Нету, нету, боже сохрани, - откликнулся откуда-то Лариосик.
   Звонок повторился отчаянный, долгий, нетерпеливый.
   - Ну, господи благослови, - сказал Мышлаевский и двинулся. Карась исчез
в спальне Турбина.
   - Пасьянс раскладывали, - сказал Шервинский и задул свечи.
   Три двери вели в квартиру Турбиных. Первая  из  передней  на  лестницу,
вторая стеклянная,  замыкавшая  собственно  владение  Турбиных.  Внизу  за
стеклянной дверью темный холодный парадный ход, в который  выходила  сбоку
дверь Лисовичей; а коридор замыкала уже последняя дверь на улицу.
   Двери прогремели, и Мышлаевский внизу крикнул:
   - Кто там?
   Вверху за своей  спиной  на  лестнице  почувствовал  какие-то  силуэты.
Приглушенный голос за дверью взмолился:
   -  Звонишь,  звонишь...  Тальберг-Турбина   тут?..   Телеграмма   ей...
откройте...
   "Тэк-с",  -  мелькнуло  в  голове  у  Мышлаевского,  и  он   закашлялся
болезненным кашлем. Один  силуэт  сзади  на  лестнице  исчез.  Мышлаевский
осторожно открыл болт,  повернул  ключ  и  открыл  дверь,  оставив  ее  на
цепочке.
   - Давайте телеграмму, - сказал он, становясь боком к  двери,  так,  что
она прикрывала его. Рука  в  сером  просунулась  и  подала  ему  маленький
конвертик.  Пораженный   Мышлаевский   увидал,   что   это   действительно
телеграмма.
   - Распишитесь, - злобно сказал голос за дверью.
   Мышлаевский метнул взгляд и увидал, что на улице только один.
   - Анюта, Анюта, - бодро, выздоровев от бронхита, вскричал  Мышлаевский.
- Давай карандаш.
   Вместо Анюты к нему сбежал Карась,  подал.  На  клочке,  выдернутом  из
квадратика, Мышлаевский нацарапал: "Тур", шепнул Карасю:
   - Дай двадцать пять...
   Дверь загремела... Заперлась...
   Ошеломленный Мышлаевский с Карасем поднялись вверх. Сошлись  решительно
все. Елена развернула квадратик и машинально вслух прочла слова:
   "Страшное несчастье постигло Лариосика точка Актер оперетки Липский..."
   - Боже мой, - вскричал багровый Лариосик, - это она!
   - Шестьдесят три слова, - восхищенно ахнул Николка,  -  смотри,  кругом
исписано.
   - Господи! - воскликнула Елена. -  Что  же  это  такое?  Ах,  извините,
Ларион... что начала читать. Я совсем про нее забыла...
   - Что это такое? - спросил Мышлаевский.
   - Жена его бросила, - шепнул на ухо Николка, - такой скандал...
   Страшный грохот  в  стеклянную  дверь,  как  обвал  с  горы,  влетел  в
квартиру. Анюта взвизгнула. Елена побледнела и начала клониться  к  стене.
Грохот был так чудовищен, страшен, нелеп, что даже Мышлаевский переменился
в лице. Шервинский подхватил Елену,  сам  бледный...  Из  спальни  Турбина
послышался стон.
   - Двери... - крикнула Елена.
   По лестнице вниз, спутав стратегический план, побежали Мышлаевский,  за
ним Карась, Шервинский и насмерть испуганный Лариосик.
   - Это уже хуже, - бормотал Мышлаевский.
   За стеклянной  дверью  взметнулся  черный  одинокий  силуэт,  оборвался
грохот.
   - Кто там? - загремел Мышлаевский как в цейхгаузе.
   - Ради бога... Ради  бога...  Откройте,  Лисович  -  я...  Лисович!!  -
вскричал силуэт. - Лисович - я... Лисович...
   Василиса был  ужасен...  Волосы  с  просвечивающей  розоватой  лысинкой
торчали вбок. Галстук висел на боку и полы пиджака  мотались,  как  дверцы
взломанного  шкафа.  Глаза  Василисы  были  безумны   и   мутны,   как   у
отравленного. Он показался на последней ступеньке, вдруг качнулся и рухнул
на руки Мышлаевскому. Мышлаевский принял его и еле удержал, сам  присел  к
лестнице и сипло, растерянно крикнул:
   - Карась! Воды...



15

   Был вечер. Время подходило к  одиннадцати  часам.  По  случаю  событий,
значительно раньше, чем обычно, опустела и без того не очень людная улица.
   Шел жидкий снежок, пушинки его мерно летали за окном, а ветви акации  у
тротуара, летом темнившие  окна  Турбиных,  все  более  обвисали  в  своих
снежных гребешках.
   Началось с обеда и пошел нехороший тусклый вечер  с  неприятностями,  с
сосущим сердцем. Электричество зажглось  почему-то  в  полсвета,  а  Ванда
накормила за обедом мозгами.  Вообще  говоря,  мозги  пища  ужасная,  а  в
Вандином приготовлении - невыносимая. Был перед мозгами еще суп, в который
Ванда налила постного  масла,  и  хмурый  Василиса  встал  из-за  стола  с
мучительной мыслью, что будто он и не обедал вовсе. Вечером же была  масса
хлопот, и все хлопот неприятных, тяжелых. В столовой стоял  столовый  стол
кверху ножками и пачка Лебiдь-Юрчиков лежала на полу.
   - Ты дура, - сказал Василиса жене.
   Ванда изменилась в лице и ответила:
   - Я знала, что ты хам, уже давно.  Твое  поведение  в  последнее  время
достигло геркулесовых столбов.
   Василисе мучительно захотелось ударить ее со всего размаху косо по лицу
так, чтоб она отлетела и стукнулась об угол буфета. А потом еще раз, еще и
бить ее до тех пор, пока это проклятое, костлявое существо не умолкнет, не
признает себя побежденным. Он  -  Василиса,  измучен  ведь,  он,  в  конце
концов, работает, как вол, и он  требует,  требует,  чтобы  его  слушались
дома. Василиса скрипнул зубами и сдержался, нападение на Ванду было  вовсе
не так безопасно, как это можно было предположить.
   - Делай так, как я говорю, - сквозь зубы сказал Василиса, - пойми,  что
буфет могут отодвинуть, и что тогда? А это никому не придет в голову.  Все
в городе так делают.
   Ванда повиновалась ему, и они вдвоем взялись за  работу  -  к  столу  с
внутренней стороны кнопками пришпиливали денежные бумажки.
   Скоро вся внутренняя поверхность стола расцветилась и стала  похожа  на
замысловатый шелковый ковер.
   Василиса, кряхтя, с налитым кровью  лицом,  поднялся  и  окинул  взором
денежное поле.
   -  Неудобно,  -  сказала  Ванда,  -  понадобится  бумажка,  нужно  стол
переворачивать.
   - И перевернешь, руки не отвалятся, - сипло ответил Василиса,  -  лучше
стол перевернуть, чем лишиться всего.  Слышала,  что  в  городе  делается?
Хуже, чем большевики. Говорят, что повальные  обыски  идут,  все  офицеров
ищут.
   В одиннадцать часов вечера Ванда принесла из кухни самовар  и  всюду  в
квартире потушила свет. Из  буфета  достала  кулек  с  черствым  хлебом  и
головку зеленого сыра. Лампочка, висящая  над  столом  в  одном  из  гнезд
трехгнездной  люстры,  источала  с  неполно   накаленных   нитей   тусклый
красноватый свет.
   Василиса жевал ломтик французской булки, и зеленый сыр раздражал его до
слез, как сверлящая зубная боль. Тошный порошок при каждом  укусе  сыпался
вместо рта на пиджак и за галстук. Не понимая, что  мучает  его,  Василиса
исподлобья смотрел на жующую Ванду.
   - Я удивляюсь, как легко им все сходит с рук, - говорила Ванда, обращая
взор к потолку, - я была уверена, что убьют кого-нибудь из них.  Нет,  все
вернулись, и сейчас опять квартира полна офицерами...
   В другое время  слова  Ванды  не  произвели  бы  на  Василису  никакого
впечатления, но сейчас, когда вся его душа горела в тоске, они  показались
ему невыносимо подлыми.
   - Удивляюсь тебе, -  ответил  он,  отводя  взор  в  сторону,  чтобы  не
расстраиваться, - ты прекрасно знаешь,  что,  в  сущности,  они  поступили
правильно. Нужно же кому-нибудь было  защищать  город  от  этих  (Василиса
понизил голос) мерзавцев... И притом напрасно ты думаешь,  что  так  легко
сошло с рук... Я думаю, что он...
   Ванда впилась глазами и закивала головой.
   - Я сама, сама сразу это сообразила... Конечно, его ранили...
   - Ну, вот, значит, нечего и радоваться - "сошло, сошло"...
   Ванда лизнула губы.
   - Я не радуюсь, я только говорю "сошло", а  вот  мне  интересно  знать,
если, не дай бог, к нам явятся и спросят тебя, как  председателя  домового
комитета, а кто у вас наверху? Были они у гетмана? Что ты будешь говорить?
   Василиса нахмурился и покосился:
   - Можно будет сказать, что он доктор... Наконец, откуда я знаю? Откуда?
   - Вот то-то, откуда...
   На этом слове в передней прозвенел звонок. Василиса побледнел, а  Ванда
повернула жилистую шею.
   Василиса, шмыгнув носом, поднялся со стула и сказал:
   - Знаешь что? Может быть, сейчас сбегать к Турбиным, вызвать их?
   Ванда не успела ответить, потому что звонок в ту же минуту повторился.
   - Ах, боже мой, - тревожно молвил Василиса, - нет, нужно идти.
   Ванда глянула в испуге и двинулась за ним. Открыли дверь из квартиры  в
общий коридор. Василиса вышел в коридор,  пахнуло  холодком,  острое  лицо
Ванды, с тревожными, расширенными глазами, выглянуло.  Над  ее  головой  в
третий раз назойливо затрещало электричество в блестящей чашке.
   На мгновенье у Василисы пробежала мысль постучать  в  стеклянные  двери
Турбиных - кто-нибудь сейчас же бы вышел, и не было бы так страшно.  И  он
побоялся это сделать. А вдруг: "Ты чего стучал? А? Боишься чего-то?" -  и,
кроме того, мелькнула, правда слабая, надежда, что,  может  быть,  это  не
они, а так что-нибудь...
   - Кто... там? - слабо спросил Василиса у двери.
   Тотчас же замочная  скважина  отозвалась  в  живот  Василисы  сиповатым
голосом, а над Вандой еще и еще затрещал звонок.
   - Видчиняй, - хрипнула скважина,  -  из  штабу.  Та  не  отходи,  а  то
стрельнем через дверь...
   - Ах, бож... - выдохнула Ванда.
   Василиса мертвыми руками сбросил болт и тяжелый  крючок,  не  помнил  и
сам, как снял цепочку.
   - Скорийш... - грубо сказала скважина.
   Темнота с улицы глянула на Василису куском серого неба,  краем  акаций,
пушинками. Вошло всего  трое,  но  Василисе  показалось,  что  их  гораздо
больше.
   - Позвольте узнать... по какому поводу?
   - С обыском, - ответил первый вошедший волчьим голосом и  как-то  сразу
надвинулся на Василису, Коридор повернулся,  и  лицо  Ванды  в  освещенной
двери показалось резко напудренным.
   -  Тогда,  извините,  пожалуйста,  -  голос  Василисы  звучал   бледно,
бескрасочно, - может быть, мандат есть? Я, собственно, мирный житель... не
знаю, почему же ко мне? У меня  -  ничего,  -  Василиса  мучительно  хотел
сказать по-украински и сказал, - нема.
   - Ну, мы побачимо, - ответил первый.
   Как во сне двигаясь под напором входящих в двери, как во сне  их  видел
Василиса. В первом человеке все  было  волчье,  так  почему-то  показалось
Василисе.  Лицо  его  узкое,  глаза  маленькие,  глубоко   сидящие,   кожа
серенькая, усы торчали клочьями, и небритые щеки запали сухими  бороздами,
он  как-то  странно  косил,  смотрел  исподлобья  и  тут,  даже  в   узком
пространстве, успел показать, что идет нечеловеческой,  ныряющей  походкой
привычного к снегу и траве существа. Он говорил на страшном и неправильном
языке - смеси русских и украинских слов - языке, знакомом жителям  Города,
бывающим на Подоле, на берегу Днепра, где летом пристань свистит и  вертит
лебедками, где летом оборванные люди выгружают с барж арбузы... На  голове
у волка была папаха, и синий лоскут, обшитый сусальным позументом,  свисал
набок.
   Второй - гигант, занял почти до потолка переднюю Василисы. Он был румян
бабьим полным и радостным румянцем, молод, и ничего у  него  не  росло  на
щеках. На голове у него был шлык с  объеденными  молью  ушами,  на  плечах
серая шинель, и на неестественно маленьких ногах ужасные скверные опорки.
   Третий  был  с  провалившимся  носом,  изъеденным   сбоку   гноеточащей
коростой, и сшитой и изуродованной шрамом губой. На голове у  него  старая
офицерская фуражка с  красным  околышем  и  следом  от  кокарды,  на  теле
двубортный  солдатский   старинный   мундир   с   медными,   позеленевшими
пуговицами, на ногах черные штаны, на ступнях лапти, поверх пухлых,  серых
казенных  чулок.  Его  лицо  в  свете  лампы  отливало  в  два   цвета   -
восково-желтый и фиолетовый, глаза смотрели страдальчески-злобно.
   - Побачимо, побачимо, - повторил волк, - и мандат есть.
   С этими словами он полез в карман штанов, вытащил смятую бумагу и ткнул
ее Василисе. Один глаз его  поразил  сердце  Василисы,  а  второй,  левый,
косой, проткнул бегло сундуки в передней.
   На скомканном листке -  четвертушке  со  штампом  "Штаб  1-го  сичевого
куреня" было написано химическим карандашом косо крупными каракулями:

   "Предписуется зробить обыск у жителя Василия Лисовича, по Алексеевскому
спуску, дом N_13. За сопротивление карается расстрилом.
   Начальник Штабу Проценко.
   Адъютант Миклун."

   В левом нижнем углу стояла неразборчивая синяя печать.
   Цветы букетами зелени на обоях попрыгали немного в глазах  Василисы,  и
он сказал, пока волк вновь овладевал бумажкой:
   - Прохаю, пожалуйста, но у меня ничего...
   Волк вынул из кармана черный,  смазанный  машинным  маслом  браунинг  и
направил его на Василису. Ванда тихонько вскрикнула: "Ай".  Лоснящийся  от
машинного  масла  кольт,  длинный  и  стремительный,   оказался   в   руке
изуродованного. Василиса согнул  колени  и  немного  присел,  став  меньше
ростом. Электричество почему-то вспыхнуло ярко-бело и радостно.
   - Хто в квартире? - сипловато спросил волк.
   - Никого нету, - ответил Василиса белыми губами, - я та жинка.
   - Нуте, хлопцы, - смотрите, та швидче, - хрипнул волк,  оборачиваясь  к
своим спутникам, - нема часу.
   Гигант тотчас тряхнул сундук, как коробку, а  изуродованный  шмыгнул  к
печке. Револьверы спрятались. Изуродованный кулаками постучал по стене, со
стуком открыл заслонку, из черной дверцы ударило скуповатым теплом.
   - Оружие е? - спросил волк.
   - Честное слово... помилуйте, какое оружие...
   - Нет у нас, - одним дыханием подтвердила тень Ванды.
   - Лучше скажи, а то бачил - расстрил? - внушительно сказал волк...
   - Ей-богу... откуда же?
   В кабинете загорелась зеленая лампа, и  Александр  II,  возмущенный  до
глубины чугунной души, глянул на  троих.  В  зелени  кабинета  Василиса  в
первый раз в жизни узнал, как приходит, грозно кружа голову,  предчувствие
обморока. Все трое принялись первым долгом за обои. Гигант пачками, легко,
игрушечно, сбросил с полки ряд за рядом книги, и шестеро рук  заходили  по
стенам, выстукивая их...  Туп...  туп...  глухо  постукивала  стена.  Тук,
отозвалась внезапно пластинка  в  тайнике.  Радость  сверкнула  в  волчьих
глазах.
   - Що я казав?  -  шепнул  он  беззвучно.  Гигант  продрал  кожу  кресла
тяжелыми ногами, возвысился почти до потолка, что-то крякнуло, лопнуло под
пальцами гиганта, и он выдрал из стены пластинку.  Бумажный  перекрещенный
пакет оказался в руках волка. Василиса пошатнулся и прислонился  к  стене.
Волк начал качать головой и долго качал, глядя на полумертвого Василису.
   - Что же ты, зараза, - заговорил он горько, - що ж ты? Нема,  нема,  ах
ты, сучий хвост. Казал нема, а сам гроши в стенку запечатав? Тебя же убить
треба!
   - Что вы! - вскрикнула Ванда.
   С  Василисой  что-то  странное  сделалось,  вследствие  чего  он  вдруг
рассмеялся судорожным смехом, и смех этот был ужасен, потому что в голубых
глазах Василисы прыгал ужас, а смеялись только губы, нос и щеки.
   - Декрета, панове, помилуйте, никакого же не было. Тут кой-какие бумаги
из банка и вещицы... Денег-то мало... Заработанные... Ведь теперь  же  все
равно царские деньги аннулированы...
   Василиса говорил и смотрел на  волка  так,  словно  тот  доставлял  ему
жуткое восхищение.
   - Тебя заарестовать бы требовалось, - назидательно сказал волк, тряхнул
пакетом и запихнул его в бездонный карман рваной шинели. -  Нуте,  хлопцы,
беритесь за ящики.
   Из ящиков, открытых самим Василисой, выскакивали груды  бумаг,  печати,
печатки, карточки, ручки, портсигары. Листы усеяли зеленый ковер и красное
сукно стола, листы, шурша, падали  на  пол.  Урод  перевернул  корзину.  В
гостиной стучали по стенам поверхностно, как  бы  нехотя.  Гигант  сдернул
ковер и потопал ногами в пол, отчего  на  паркете  остались  замысловатые,
словно выжженные следы. Электричество, разгораясь  к  ночи,  разбрызгивало
веселый свет, и блистал цветок граммофона. Василиса шел за тремя, волоча и
шаркая ногами. Тупое спокойствие овладело Василисой, и мысли его текли как
будто складнее. В спальне мгновенно - хаос: полезли из зеркального  шкафа,
горбом,  одеяла,  простыни,  кверху  ногами  встал  матрас.  Гигант  вдруг
остановился,  просиял  застенчивой  улыбкой  и   заглянул   вниз.   Из-под
взбудораженной  кровати  глянули  Василисины  шевровые  новые  ботинки   с
лакированными носами. Гигант усмехнулся, оглянулся застенчиво на Василису.
   - Яки гарны ботинки, - сказал он тонким голосом, - а что они, часом, на
мене не придутся?
   Василиса не придумал еще, что ему ответить,  как  гигант  наклонился  и
нежно взялся за ботинки. Василиса дрогнул.
   - Они шевровые, панове, - сказал он, сам не понимая, что говорит.
   Волк обернулся к нему, в косых глазах мелькнул горький гнев.
   - Молчи, гнида, - сказал он мрачно. - Молчать! - повторил он,  внезапно
раздражаясь. - Ты спасибо скажи нам, що мы тебе не расстреляли, як вора  и
бандита, за утайку  сокровищ.  Ты  молчи,  -  продолжал  он,  наступая  на
совершенно бледного Василису и грозно сверкая глазами.  -  Накопил  вещей,
нажрал морду, розовый, як свинья, а ты бачишь, в чем  добрые  люди  ходют?
Бачишь? У него ноги мороженые, рваные, он в окопах за тебя гнил,  а  ты  в
квартире сидел, на граммофонах играл. У-у, матери твоей, -  в  глазах  его
мелькнуло  желание  ударить  Василису  по  уху,  он  дернул  рукой.  Ван