блю
Фрейда. За бунтарство. Против Отца и Сына и Святаго духа. За своеволие
мысли (под маской научной добросовестности). В палатке темно, дело к
вечеру. Странно, что большевики его запретили, более беспощадного
воителя против религии трудно себе представить. Конечно, круша кумиры
иллюзий, он мог и их кумиров нечаянно опрокинуть, пусти слона в посудную
лавку. Да, не удалась революция. Впрочем, почему? Потому что здание
рухнуло? Так ничто не вечно. Зато какой был пафос строительства! Мы наш,
мы новый мир построим! Другой, придуманный!
Поют с воодушевлением, хорошо им. А мне, одному, в темной палатке,
тоскливо. Но упаси Бог от их коллективной радостной веры в светлое
будущее и покровительство Отца.
Вышел из палатки. Густые сумерки. Дирижабль - мотыль на облупившейся
стене.
20.7. Крыша. На крыше лучше всего, проверять никто не станет - высоко
лезть. Можно подраздеться слегка. Обозреть в бинокль владения. Заступил
в два, послушал новости, перечитал письмо Иосифа. Про его сотериологию.
От жары, или от накала философских страстей, мозги расплавились, и мысли
разбежались, как ртутные шарики, выкатившиеся из разбитого градусника,
не поймаешь, в лужицу не соберешь. Купол реактора и высокая труба
кажутся издали мечетью с минаретом. Мираж... Позавчера выехал около
двух, чтобы встретить тебя в Димоне. Покрутился в городе в поисках
банка, наличные могли пригодиться. Центральная автобусная кишмя кишела
кочующей солдатней. Из очередного автобуса вываливалась ленивая юность,
волоча вещмешки и автоматы. Ты хотела сразу поехать в "Неве мидбар", а я
предложил к Мертвому морю, мы там еще не были. "У тебя как, - говорю, -
со временем?" "А у тебя?" "Я могу до завтрашнего утра." Молчит. "А ты?"
- спрашиваю. "Я должна буду позвонить. Я не предупредила." "Ну, даже
если только до вечера, лучше - к морю. Искупаемся." "Ладно, давай к
морю." По дороге я поделился своим впечатлением от Димоны: "Знаешь, в
Димоне еще странно слышать русскую речь." И мы рассмеялись. Да,
кончились те блаженные времена, когда мы могли затеряться в толпе, не
замечающей нас, не откликающейся на русский говор, а теперь - чихнешь
по-русски, и то оборачиваются, никакого интима. (На гастроли
императорских театров меня не затащишь. В толпе "русских" я чувствую
себя голым среди голых. И себя показать, и на других смотреть - стыдно.)
По дороге взахлеб рассказывали новости, я повествовал о возбудившем меня
письме Иосифа.
- Он считает, что ему удалось разгадать и, так сказать,
рационализировать природу катарсиса и построить его модель, механизм
возникновения. Катарсис, по его мнению, возникает при снятии конфликта
между индивидуальным и родовым, который он считает стержневым для
человека, и строит вокруг него свою философию искусства "катартического
типа", в то время как известные эстетические системы игнорируют катарсис
и танцуют вокруг "красоты". Соответственно, замысел трагедии, и вообще
"художественного", состоит в том, чтобы, вызвав такого рода катарсис,
разрешить, снять этот конфликт, и это как бы путь к спасению, поэтому он
считает, что занимается не эстетикой, а такой наукой о спасении,
сотериологией, и представляется как сотериолог, то есть...
Она, развернувшись ко мне, смотрела не отрываясь, и улыбалась. Иногда
теребила волосы на затылке. Плыли по мертвому ландшафту остроконечных
холмов. Моя ладонь гладила ее нагретые солнцем ноги. Пошел спуск.
Появились карьеры, химзаводы. Шоссе бежало по кромке моря. Эта часть
была высушена, только громоздились соляные горки. Проехали отель
"Нирвана". Спросила: "Название не привлекает?" "Нет, я хочу севернее,
где все море видно, а тут соляные валы загораживают". Едем дальше. Отель
"Лот". Улыбаясь, заглянула в глаза. Ладно, говорю. Попросил номер на
верхотуре, с видом на море. Портье надул. То есть когда мы в номер
зашли, не до видов за окном было, и мы тяжелой красной портьеры,
закрывающей балкон, не трогали, а потом, когда сдвинули ее, глядь - а
вместо моря горы Иудейские рыжие через дорогу и соседняя гостиница.
Разозлился (да уж сколько времени прошло, не пойдешь скандалить, другой
номер требовать), хотел на красные горы Моава поглядеть на закате, через
бирюзовое Море Соли. Спустились к воде. Пляж был пустой, только две пары
молодые, русские туристы, нежились на топчанах. "Лен, гляди!" - кричит
один. Мы отошли от них подальше и зашли в море, но она быстро
выскочила:"Жжет слизистую!" А я покувыркался. Ощущение очень странное,
веселое - невесомость, тебя выталкивает, можно сидя плыть, будто на
стуле сидишь и гребешь руками. Потом полежали на берегу. "Как ледоход на
Неве", - сказал я, кивнув на соляные острова. Усмехнулась. Вернулись в
номер и вновь порадовались жизни. Голод разыгрался. Спустились в бар.
Никого. Только русский тапер наяривает популярное. Взяли греческий салат
и бутылку "Совиньон". Быстренько все умяли и слегка закосели. Она
зажимала уши:"Не могу больше". Тапер бил по клавишам беспощадно. Хихикая
над ним, вышли опять к морю. Замерли. Вершины Моава полыхали пожаром,
море густо синело. У врат Ада беззаботно копошились людишки. Активные
старушенции на пляже радостно повизгивали в сумерках. Дебелая шведка
плавала на спине, за ней, ужом, молодой араб, весь в усах. Горы напротив
стали фиолетовыми, потом поблекли и ушли в тень. Спустился вечер. Решили
двигаться в обратный путь. Я отвез ее и обещал позвонить завтра. В
полночь добрался, наконец, до дома и так был рад, что и жену не обидел.
На следующий день я ей не позвонил.
Из письма Иосифа: " ... Далее я намерен перейти к рассмотрению твоего
очень провокативного (в "хорошем" смысле) замечания о том, что моя
катартика дает лишь иллюзорное утешение и в этом смысле ничуть не лучше
религии, против которой я неизвестно за что, в этом случае, ополчаюсь.
Прежде всего замечу, что слова "иллюзорное" и "утешение" - из моего
лексикона, я от них не "отрекаюсь", но вот какая происходит штука: в
контексте твоих вопросов они приобретают совершенно иное значение, под
которым я подписаться не могу. Этот момент чрезвычайно важный: если не
разобраться здесь, недоразумения будут только множиться. Дело не в том,
чтобы "переубедить" тебя, а в том, чтобы добиться адекватного понимания
в этом узловом пункте. Начать придется несколько издалека. Вернемся к
диалектике "индивидуальное-родовое". Хотя на первый взгляд эти понятия
"равночестны", соотношение между ними асимметрично: в "Замысле"
природоустройства родовое господствует над индивидуальным. Конечно,
родовое без индивидуального немыслимо, но вполне мыслим (а по мне так и
очевиден) тезис: "Индивидуальное - есть форма бытия родового". Но
обратное не только не очевидно, но и прямо абсурдно. Пока эта асимметрия
не отрефлектирована субъектом индивидуального начала, то есть до
возникновения человеческой рефлексии (самосознания), - все в порядке,
природному "Замыслу" ничто не угрожает. Но возникновение рефлектирующего
индивидуального субъекта в корне меняет дело: возникает "безумное
зерно", которое не хочет ложится в землю ради будущего урожая,
индивидуальное бунтует против господства родового; впервые появляется
субъект, способный воспротивиться Верховному Замыслу. Тут сама природа
приперта к стенке: или бунт будет нейтрализован, или само природное
существование будет поставлено под угрозу. Культура - это самозащита
"натуры" (устроенной в "категории рода") против индивидуального бунта
(например, "возврат билета" Иваном Карамазовым или у Цветаевой:"Пора,
пора, пора // Творцу вернуть билет"). В философии ярчайший пример - Лев
Шестов.За всю жизнь его голову посетила только одна мысль, зато -
крутая: если Бог ("Бог философов") устроил мир в категории рода, так мы
этого Бога побоку, а "назначим" хорошего Бога, который устроит все как
надо - "в категории индивида". Шестов называет этого Бога "Богом
Авраама", но это недоразумение; на самом деле это "Бог безумного зерна":
Бог Ивана Карамазова, Цветаевой, экзистенциалистов (которые - особенно
Камю - просто обокрали Шестова) и т.д. Таким Богом был и Иисус Христос,
о чем догадался Розанов, намекнувший на то, что Христос это на самом
деле не Бог, а дьявол. (См. статью "Русская церковь" во втором томе
приложения к "ВФ"). Пардон, в первом томе, стр. 327 - 355.
Итак, возникает выбор между "Богом философов" (Аристотеля, Спинозы,
Гегеля) и "Богом безумного зерна" (Кьеркегора, Шестова,
экзистенциалистов). По существу это фундаментальный онтологический
выбор: какую реальность считать подлинной, а какую иллюзорной.Это выбор
такого глубинного уровня, что "доказать" здесь ничего нельзя. Но можно
сравнить объяснительную силу той и другой модели. Ты, конечно, не
удивишься, если я заявлю с абсолютной категоричностью, что считаю
онтологически подлинным мир, созданный "Богом философов", "Богом Закона"
(разумеется, родового - каким еще может быть закон?), а мир, созданный
"Богом безумного зерна", Богом Произвола (конечно, индивидуального -
каким еще может быть произвол? Чувствуешь асимметрию дихотомии
"индивидуальное - родовое"?) - такой мир я считаю чистой иллюзией,
не-бытием, не-сущим (меональным). Этот выбор имеет прямое отношение к
трактовке "иллюзорности" в искусстве (и в культуре вообще).
Здесь, кстати, лежит разгадка неясности, "невнятности" культурной
функциональности. Человек сам творит культуру (не может не творить) - и
сам не знает точно для чего. (Кантовское определение красоты как
"целесообразности без цели" - не более как капитуляция мысли). Цель как
раз есть, но она не "индивидуальная", а "родовая". В самом деле, если
признать, что культура - это самозащита природы (природного) в человеке,
тогда становится понятным, что цель культуры "превышает разумение"
отдельно взятого, особенно эгоцентрически настроенного индивида. Но в
том-то и состоит "хитрость мирового разума" (Гегель), что он и "не
согласного" заставляет лить воду на свою мельницу... Конечные цели
природы и культуры совпадают, но если культура истощится (а это вполне
мыслимая и даже наблюдаемая - тот же постмодернизм - ситуация), человек
"отпадет" окончательно и природное существо погибнет.
Иное дело - религия. Она - правильный антагонист культуры, ее антипод,
поскольку - тут я с тобой полностью согласен - борется за те же рынки.
Согласен я и с тем, что искусство - смертельный враг религии. Но почему?
Потому что противоположным образом отвечает на тот же самый вопрос -
вопрос об онтологической природе реальности. Религия с наивной
непринужденностью объявляет истинной реальностью иллюзорное порождение
"несчастного сознания". Это тоже "утешение", но, как видишь, утешение
утешению рознь. Что же касается динамики взаимоотношений между
искусствои и религией, то тут ты не совсем прав. Ты пишешь, что религия
"успешно конкурирует с искусством" ( с тем, которое описывается "моим"
катарсисом) и "смогла бы отменить его за ненадобностью". Так что же не
отменила ( по крайней мере "мою" часть искусства, которую ты так любезно
мне уступил)? Да потому что дело обстоит совсем не так, как это тебе
представляется, а прямо противоположным образом.
Религия оттого так настаивает на вере ("истинно говорю вам" - лейтмотив
евангелия, уличающий Христа в неверии), что на самом деле до конца не
верит. Искренне верит только "мифологический человек", для которого
вопрос о вере еще не встал. Там, где слышится: "Истинно говорю вам", -
веры нет. Поэтому религия прибегает к противозаконной уловке: она
контрабандой протаскивает в свой храм языческий по своей природе
катарсический цикл в виде литургии, иконописи, ритуалов евхаристического
типа и т. д. и полагает, что заставила все это служить своим целям. Где
уж там религии отменить искусство, когда она - инвалид и без
евхаристических костылей шагу ступить не может! Что такое литургия? Это
глубоко катартический языческий ритуал смерти-воскрешения. Что такое
евхаристия? Это языческий обряд причащения, где часть (индивид)
приобщается символически (то есть культурно, иллюзорно) к своей родовой
сущности. Что такое иконостас? Это рассказ о рождении, страстях, смерти
и воскрешении, то есть правильный и полный катартический цикл. Если есть
вера, то зачем все эти подпорки и костыли, взятые напрокат, контрабандно
у совершенно чужой по духу культуры? Краткий миг проповедовал Христос на
травке - но уже завещал Петру церковь, которая тут же обросла языческой
"прелестью". По-настоящему серьезный враг культуры - это религия,
которая вышла из храма и не нуждается в посторонней помощи. Но где такая
религия? Религия - враг потенциальный, по внутренней сути, а в своем
настоящем виде она - "и не друг и не враг, а так". Так что культура
давно уже отменила за ненадобностью религию, только не все это заметили.
Религия сегодня - это культура для бедных, которая, кроме катартического
(иллюзорного в "моем" смысле) спасения, нуждается еще и в "реальном" (то
есть просто жульническом). Так "культура для бедных" не удовлетворяется
скульптурным шедевром, пока к нему не "пририсовали глаза".
В заключение дерзну покритиковать твою, альтернативную модель катарсиса.
Должен признать, что твой трагический стоицизм выглядит достойно и
симпатично: на выигрышном фоне хиляков, взыскующих иллюзорного утешения,
ты храбро бросаешься в бездну и обретаешь свободу в последнем
смертельном полете. Браво! Однако, при эмоциональной симпатии, у меня
есть две логические претензии к твоей модели катарсиса. Точнее три. 1 -
Это не модель. 2 - Это модель не катарсиса. 3 - В ней (немодели
некатарсиса) нет ничего специфически художественного. Попробую
объясниться. Я обнаружил вирус (индивидуации), нашел способ его
нейтрализовать (механизм катарсиса) и предложил курс лечения. Ты вроде
бы признаешь наличие вируса и даже некоторую (пусть относительную и
неполную) эффективность моего курса лечения, но утверждаешь, что тебе
известен другой, гораздо более эффективный способ лечения: не бороться с
вирусом путем определенной процедуры, а наоборот, культивировать его, и
вот когда он заполнит весь организм - тогда мы все внезапно, как мухи,
выздоровеем. Оно может и так (медицина - дело темное), но едва ли кто
доверится такому врачу, пока он не объяснит механизма внезапного (чуть
не сказал летального) выздоровления. Я объяснил, почему это не модель,
теперь попробую показать, что это немодель некатарсиса. Ты
предполагаешь, что смысл греческой трагедии и формулы Аристотеля в
обнажении изначального трагизма человеческого бытия. По отношению к
Аристотелю это прямо неверно. По Аристотелю, трагедия есть подражание
действию, "совершающее посредством сострадания и страха очищение
подобных страстей". Итак, не утверждение изначального трагизма, а
"очищение" тех чувств (страха и сострадания), которые этим трагизмом
порождены. Впрочем, твое толкование невнятно. Ты как бы и признаешь
"очищение", но оно у тебя неизвестно откуда берется. Из приведенных
тобой примеров ("Воспитание чувств", "Мелкий бес"), кажется, ясно, что
ты имеешь в виду как бы катарсис от "некатартических" произведений.
Насколько катартичен "Мелкий бес" - это вопрос особый (мы и этим могли
бы как-нибудь заняться), но ты, мне кажется, исходишь из сомнительных
предпосылок. Ты особо напираешь на трагизм, безысходность и т.д., но к
чему ломиться в открытую дверь? Разве классический ("Аристотелевский")
катарсис не имеет дело со смертью? Разве не безысходна (в определенном
смысле) любая трагедия? Всякий катарсис - это репетиция собственной
смерти, примирение с безысходностью ее перспективы; смерть - достаточно
сильное понятие, чтобы его не педалировать без особой нужды.
И последнее ( по месту, но не по значению): из твоей модели неясно, при
чем тут вообще искусство. Твоя концепция не обосновывает (а наоборот,
отвергает) момент иллюзорности, но тогда что тебе мешает нагнетать
безысходность и испытывать "свой" катарсис в реальной жизни? А вот "мой"
катарсис - не чета некоторым! - как раз обосновывает иллюзорность,
"рампу" как необходимое условие художественности, то есть обосновывает
художественную форму, а без этого теория не может считаться полноценной.
...Но я вынужден (несмотря на несогласие) отдать должное
последовательности твоей мысли. Ты, хотя и прикидываешься иногда
"вольным стрелком", но свою линию гнешь туго, не хуже меня. и она, эта
линия, вписывается в определенную традицию. Если представить известную
тебе "схему Чижевского" (когда-то мы до нее доберемся?), то твои
"духовные отцы" все как один расположены в "низовой" части спирального
спектра. Это романтизм-декаданс-модернизм и т.п. То есть явное уклонение
к "полюсу индивидуации". Чем ближе к этому полюсу, тем "неклассичнее"
художество и соответствующая ему теория. Такая теория обязана быть
некатартичной, периферийной (то есть основанной не на опыте переживания
высокой классики, а на неклассичных образцах). И еще одна непременная
особенность такого рода теорий - это незнание четкой границы между
"искусством" и "жизнью". (Вспомни элементы жизнестроительства у немецких
романтиков или русских символистов-футуристов). Так что и у тебя, как у
меня, неплохая компания, но у каждого - своя.
Сухо, как полевой телефон, затрещала какая-то птичка. Рассвистелись,
распелись над спящей степью.
Два парня за столом. Вдохновенная беседа о пизде. "Кус" по-туземному.
"Кус -каха! Каха кус!" - и солдатик выразительно разводит ладони с
растопыренными пальцами. "Каха, каха потахат эт акус, бат зона!" /Вот
так, вот так пизду раззявит, сука!/
Напарник по объездам - Менахем. Из техперсонала "Эл-Ал". Основные темы:
хаим бе зевель /в дерьме живем/ (повторяет каждые 10-15 минут), и как
кто "устроился" в милуиме - повар хорошо устроился (каждые полчаса),
машак /старшина/ хорошо устроился, котов на кухне увидал: "хорошо
устроились". Но с ним спокойно, и над джипом, как Офир, не издевается.
Упал в сон во время объезда (Менахем за рулем), и приснился мне
Горбачев. Мы стоим вдвоем у окна, смотрим во двор, у нас на Арбате,
пасмурно. Он говорит: "Когда мы в походы в школе ходили, любили про
евреев анекдоты рассказывать."
- Да, - говорю, - и мы ходили...
- А что, - говорит, - для Фони-гоя куши /негр/?
- Да, - говорю, - Фоня-гой плевал на кушим, он им живо кузькину мать
покажет.
- А у вас, - говорит, - кушим уважают?
- Да как сказать, - говорю, а сам думаю, что вот чудно-то, ведь с кем
поговорить довелось, приеду расскажу, не поверят...
21.7. Из письма Иосифу:
"... да еще выяснилось, что за мной - традиция (пусть и
"неклассическая", и даже "периферийная"), т. е. нечто, отвечающее
глубинной потребности человека не меньше ( а в какие-то исторические
периоды и больше), чем потребность в катарсическом "снятии". А
во-вторых, все дело оказывается в "онтологическом" выборе! Поговорим же
о Выборе. Самое интересное, что ты считаешь, что выбора на самом деле
никакого и нет, что выбравшие "Бога безумного зерна", всякие там
Кьеркегоры и Шестовы, выбрали на самом деле иллюзию и от реальности
убежали. Пусть так. Но что есть жизнь: Закон или Произвол? И если выбор
сделан, разве не формирует "человек творящий" новую действительность
своей сокрушительной волей, основанной на вере в иную реальность? Такой
выбор, осознанно или нет, делает каждый, и поэтому человечество делится
не на классы и нации, а на выбравших того или иного Бога, тот или иной
смысл бытия, выбравших бытие как приспособление, или бытие как бунт.
Выбор этот настолько глубинный, что обусловлен даже не психологией, а
"биологией". Тут другая раса. Индивид отбрасывает стадные, родовые
инстинкты и формирует общества по своим "индивидуальным заказам"...
23.7. Вышка. 18 часов. Розовеющие холмы набегают волнами. В пустыне
легко мечтать. Только в немоте этой какой-то вздох...
Вчера читал в синагоге Марка Аврелия. Пробовал на зубок доктрину.
Невкусная. Невеселый был император. Просто безнадегой несет. Эпоха
усталости. "Человек - душонка, обремененная трупом". Тошнота от его
наставлений и проповедей. Хоть и "наедине с собой". Да неужто не
помышлял о читателе? Такого не бывает. И композицию, небось, обдумывал,
п