Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
как расскажет эту историю миссис Смит -
историю, которой она вместе с ним порадуется.
Когда проехали несколько миль, министр заметил:
- Туристский участок, конечно, находится и в ведении министра
общественных работ; придется также посоветоваться с министром по делам
туризма, но он мой личный друг. Если бы вы договорились со мной, я
позаботился бы, чтобы и остальные были удовлетворены.
- В каком смысле "удовлетворены"? - спросил мистер Смит.
Не так уж он был прост: хотя его веру и не поколебали нищие на
почтамте, город Дювальевиль, по-моему, раскрыл ему глаза.
- Вы же вряд ли пожелаете участвовать в бесконечных совещаниях, -
продолжал министр, доставая коробку сигар из-за спинки сиденья. - А я
изложу вашу точку зрения моим коллегам. Возьмите, профессор, парочку
сигар.
- Благодарю вас, я не курю.
Водитель курил. Увидев эту сцену в зеркальце, он перегнулся назад и
перехватил две сигары. Одну он закурил, другую сунул в карман рубашки.
- Мою точку зрения? - сказал мистер Смит. - Что ж, если угодно, я ее
изложу. Я не думаю, что ваш Дювальевиль станет подлинным центром
прогресса. Он слишком далеко расположен.
- Вы бы предпочли участок в столице?
- Я начинаю подумывать о пересмотре всего проекта вообще, - сказал
мистер Смит так решительно, что даже министр смущенно замолчал.
И все-таки мистер Смит медлил с отъездом. Может быть, когда он обсудил
все события этих дней с миссис Смит, помощь, которую он оказал калеке,
возродила в нем надежду - надежду, что он еще в состоянии помочь
страждущему человечеству. Может быть, миссис Смит укрепила в нем веру и
поборола его сомнения (она была более стойким бойцом, чем он). Мы провели
больше часа в мрачном молчании, но, когда мы подъезжали к "Трианону",
мистер Смит уже явно начал смягчать свои суровые оценки. Его угнетала
мысль, что вдруг он был несправедлив. Он холодно, но вежливо попрощался с
министром социального благоденствия, поблагодарив его "за очень интересную
экскурсию", но, уже стоя на ступеньках веранды, покаялся:
- Я, кажется, слишком резко напустился на него за эту фразу "все были
удовлетворены". Она вывела меня из себя, но ведь английский - не родной
для него язык. Может, он не имел в виду...
- Он имел в виду именно то, что вы думаете, хоть и не хотел
высказываться так откровенно.
- Должен признаться, что это строительство не произвело на меня
благоприятного впечатления, но, знаете, даже Бразилиа... а у них там
сколько хотите специалистов... ведь к чему-то стремиться - уже похвально,
даже если терпишь неудачу.
- Боюсь, что они здесь еще не созрели для вегетарианства.
- Мне тоже это приходило в голову, но, может быть...
- Наверно, им сперва надо вволю наесться мяса.
Он взглянул на меня с укором.
- Мы обсудим все это с миссис Смит.
Потом он оставил меня одного, вернее, так я думал, пока, зайдя к себе в
кабинет, не застал там британского поверенного в делах. Жозеф успел
поднести ему своего знаменитого ромового пунша.
- Какой красивый цвет, - сказал поверенный, подняв на свет бокал.
- Тут гренадин.
- Я еду в отпуск, - сказал он, - на будущей неделе. Пришел попрощаться.
- Небось будете счастливы, что выбрались отсюда.
- Почему, здесь интересно, - сказал он, - очень интересно. Бывают места
и похуже.
- Разве что Конго. Но там люди умирают быстрее.
- А я все же рад, - продолжал поверенный, - что не оставляю в тюрьме
соотечественника. Заступничество мистера Смита увенчалось успехом.
- Не знаю, помог ли тут мистер Смит. У меня создалось впечатление, что
Джонс выбрался бы сам, так или иначе.
- Хотел бы я знать, в чем его сила. Не стану от вас скрывать, что я
наводил справки...
- Он, как и мистер Смит, привез рекомендательное письмо, и я
подозреваю, что оно, как и у мистера Смита, было адресовано не тому, кому
надо. Вот почему, мне кажется, его и арестовали, когда обнаружили у него в
порту письмо. Я думаю, что письмо было к одному из армейских офицеров.
- Он явился ко мне позавчера вечером, - сказал поверенный. - Я его не
ждал. Было очень поздно. Я уже собирался спать.
- Я не виделся с ним с того вечера, когда его освободили. По-моему, его
друг, капитан Конкассер, считает, что я не заслуживаю доверия. Ведь я
присутствовал при том, как Конкассер сорвал похороны Филипо.
- Джонс дал мне понять, что работает над каким-то правительственным
проектом.
- Где он живет?
- Его поселили на Вилле Креоль. Вы знаете, что правительство ее
конфисковало? Когда уехали американцы, там поселили польскую миссию. Пока
что других постояльцев у них не было. А поляки тоже вскоре сбежали. Джонсу
дали машину и шофера. Шофер, конечно, одновременно может быть и его
тюремщиком. Это тонтон-макут. Вам известно, что это за проект, над которым
работает Джонс?
- Понятия не имею. Ему надо быть поосторожнее. Барону Субботе пальца в
рот не клади, всю руку откусит.
- Я сказал ему примерно то же самое. Но, по-моему, он и сам это
понимает, он далеко не дурак.
- Вы знали, что он был в Леопольдвиле?
- Это выяснилось случайно. Он был там во времена Лумумбы. Я навел
справки в Лондоне. Судя по всему, ему помог выбраться из Леопольдвиля наш
консул. Это еще ничего не значит, многим помогали выбираться из Конго.
Консул дал ему билет до Лондона, но он сошел в Брюсселе. Это, конечно,
тоже еще не преступление... Мне кажется, он пришел ко мне проверить,
предоставляет ли британское посольство право убежища. На случай
осложнений. Пришлось сказать, что нет. Юридически у нас нет такого права.
- У него уже неприятности?
- Нет. Но он присматривается, выясняет что к чему. Вроде Робинзона
Крузо, тот тоже взбирался на самое высокое дерево, чтобы оглядеть
окрестности. Но мне не очень-то понравился его Пятница.
- Вы это о ком?
- О его шофере. Такой же толстяк, как Грасиа, и полон рот золотых
зубов. По-моему, он их коллекционирует. Наверно, у него есть для этого
возможности. Хорошо было бы, чтобы ваш друг Мажио вырвал свой большой
золотой клык и спрятал подальше в сейф. Золотые зубы всегда вызывают
жадность.
Он допил свой ром.
В этот полдень у меня отбоя не было от посетителей. Едва я успел надеть
купальные трусы и нырнуть в бассейн, как пришел еще один гость. Чтобы
искупаться, мне пришлось побороть отвращение, однако оно снова меня
охватило, когда я увидел молодого Филипо, который стоял у края бассейна,
как раз над тем местом, где истек кровью его дядя, и смотрел на меня. Я
плыл под водой и не слышал, как он подошел. Когда его голос донесся ко мне
под воду, я вздрогнул.
- Мсье Браун!
- Ах, это вы, Филипо, я не знал, что вы тут.
- Я последовал вашему совету, мсье Браун. Сходил к Джонсу.
Я совершенно забыл тот разговор.
- Зачем?
- Неужели не помните... насчет пулемета?
Как видно, зря я отнесся к нему несерьезно. Я решил, что пулемет - это
просто новый поэтический символ, вроде пилонов в стихах поэтов моей
молодости: в конце концов, никто из тех поэтов ведь не стал архитектором.
- Он живет на Вилле Креоль с капитаном Конкассером. Вчера вечером я
дождался, когда Конкассер ушел, но шофер Джонса оставался, сидел внизу на
ступеньке. Тот самый, с золотыми зубами. Который изувечил Жозефа.
- Это его рук дело? Откуда вы знаете?
- Мы ведем летопись. В ней уже много имен. К стыду моему, в этом списке
значился и мой дядя. Из-за водоразборной колонки на улице Дезэ.
- Не думаю, чтобы он один был в этом виноват.
- Я тоже. Теперь я их убедил внести его имя в другой список. В список
жертв.
- Надеюсь, вы храните ваши списки в надежном месте.
- Во всяком случае, по ту сторону границы есть копии.
- Как вы все же добрались до Джонса?
- Влез в кухню через окно, а потом поднялся по черной лестнице.
Постучался к нему в дверь. Сказал, будто у меня записка от Конкассера. Он
лежал в кровати.
- Должно быть, он порядком перепугался.
- Мсье Браун, знаете, что эти двое затеяли?
- Нет. А вы?
- Не уверен. Думаю, что знаю, но не уверен.
- Что вы ему сказали?
- Я попросил его нам помочь. Сказал, что отряды, которые совершают
налеты через границу, не в силах справиться с Доктором. Убьют несколько
тонтон-макутов, а потом их самих убивают. У них нет подготовки. Нет
пулеметов. Рассказал ему, как однажды семь человек захватили военные
казармы потому, что у них были автоматы. "Зачем вы мне это рассказываете?
- спросил он. - Вы часом не agent provocateur [провокатор (фр.)], а?" Я
сказал, что нет; я сказал, что, если бы мы не осторожничали так долго,
Папа-Док не сидел бы сейчас во дворце. Тогда Джонс сказал: "Я виделся с
президентом".
- Джонс виделся с Папой-Доком? - недоверчиво спросил я.
- Так он мне сказал, и я ему верю. Они что-то затевают, он и капитан
Конкассер. Он сказал мне, что Папа-Док интересуется оружием и военной
подготовкой не меньше, чем я. "Армии больше нет, - сказал Джонс, -
впрочем, от нее и раньше не было никакого толку, а то американское оружие,
которое не взяли тонтон-макуты, превратилось без присмотра в груду ржавого
железа. Поэтому, как видите, вы зря ко мне пришли, если только вы не
можете сделать мне более выгодного предложения, чем президент".
- А он не сказал, что это за предложение?
- Я пробовал заглянуть в бумаги у него на столе - там было что-то вроде
плана здания, - но он сказал: "Не трогайте этих бумаг. Они для меня очень
важны". Потом он предложил мне выпить в знак того, что лично против меня
ничего не имеет. И еще сказал: "Приходится зарабатывать на хлеб, как
умеешь. А чем занимаетесь вы?" Я ответил: "Раньше писал стихи. Теперь мне
нужен пулемет. И военная подготовка. Прежде всего подготовка". Он спросил
меня: "А вас много?" И я ответил, что число не играет роли. Если бы у тех
семерых было семь пулеметов...
- Пулемет - не волшебная палочка, - сказал я. - Иногда его механизм
заедает. Но и серебряная пуля может не попасть в цель. Вы вернулись, мой
друг, к вере ваших предков.
- А почему бы и нет? Может быть, нам сейчас как раз и нужны боги
Дагомеи.
- Вы же католик. И вы верите в разум.
- Те, кто заклинает духов, тоже католики, и мы не живем в разумном
мире. А вдруг только Огун Феррай и может научить нас драться?
- Больше вам Джонс ничего не сказал?
- Нет. Он еще сказал: "Ладно, старина, выпьем по стаканчику виски", -
но я не стал пить. Я спустился по парадной лестнице, чтобы шофер меня
видел. Я хотел, чтобы он меня видел.
- Если они станут допрашивать Джонса, это для вас может плохо
кончиться.
- Раз у меня нет пулемета, недоверие - мое единственное оружие. Я
подумал, что если они перестанут доверять Джонсу, из этого что-нибудь,
может, и выйдет...
В голосе молодого Филипо слышались слезы - слезы поэта, который
оплакивает потерянный мир, или слезы ребенка, которому не дают пулемета? Я
поплыл к мелкому концу бассейна, чтобы не видеть, как он плачет. Мой
потерянный мир были купальщицы в бассейне, а что потерял он? Я вспомнил
вечер, когда он читал свои эпигонские стихи мне, Пьеру Малышу и молодому
битнику романисту, который хотел стать гаитянским Керуаком; с нами был еще
пожилой художник, днем он водил camion [грузовик (фр.)], а ночью писал
своими мозолистыми руками картины в американском художественном центре,
где ему давали краски и холст. Он прислонил к балюстраде веранды свою
последнюю картину: коровы в поле - но не те коровы, которыми торгуют в
переулках к югу от Пиккадилли, и свинья, просунувшая голову в обруч на
фоне зеленых банановых листьев, темных от грозовых туч, вечно спускавшихся
с вершины горы. Было в этой картине что-то такое, чего не смог бы написать
мой молодой помощник.
Я дал время Филипо справиться со слезами и подошел к нему.
- Помните, - спросил я, - того молодого человека, который написал роман
"La Route du Sud"? ["Дорога на юг" (фр.)]
- Он живет в Сан-Франциско, куда он всегда стремился уехать. Бежал
после резни в Жакмеле.
- Я вспомнил тот вечер, когда вы читали нам...
- Я не жалею о тех временах. Та жизнь была какая-то ненастоящая.
Туристы, танцы и человек, одетый Бароном Субботой. Барон Суббота - не
развлечение для туристов.
- Они платили вам деньги.
- Кто видел эти деньги? Папа-Док научил нас одному: жить без денег.
- Приходите в субботу обедать, Филипо, я познакомлю вас с единственными
нашими туристами.
- Нет, в субботу вечером я занят.
- Во всяком случае, будьте осторожны. Я бы предпочел, чтобы вы снова
принялись за стихи.
На его лице сверкнула злая белозубая улыбка:
- Гаити воспето в стихах раз и навсегда. Вы их знаете, мсье Браун.
И он продекламировал:
Quelle est cette ile triste et noire? - C'est Cythere,
Nous dit-on, un pays fameux dans les chansons,
Eldorado banal de tous les vieux garcons.
Regardez, apres tout, c'est une pauvre terre.
[Что за остров, печальный и черный? Он в песнях воспет.
Он Киферою назван, легендами приукрашен.
Эльдорадо банальное всех чудаков. Приглядитесь к нему,
ведь такой нищеты больше нет. (пер. - В.Корнилов)]
Наверху отворилась дверь, и один из les vieux garcons [здесь: старых
чудаков (фр.)] вышел на балкон номера-люкс "Джон Барримор". Мистер Смит
взял с перил свои купальные трусы и выглянул в сад.
- Мистер Браун! - позвал он.
- Да?
- Я поговорил с миссис Смит. Она считает, что я немножко поторопился с
выводами. Ей кажется, что надо проверить, не ошибся ли я насчет министра.
- Да?
- Поэтому мы еще здесь поживем и попытаемся что-то сделать.
Я пригласил доктора Мажио на субботу обедать, чтобы познакомить его со
Смитами. Мне хотелось показать Смитам, что не все гаитяне - политические
дельцы или палачи. К тому же я не видел доктора с той ночи, когда мы
прятали труп, и не желал, чтобы он думал, будто я избегаю его из трусости.
Доктор пришел как раз, когда выключили свет и Жозеф зажигал керосиновые
лампы. Он слишком сильно выкрутил фитиль, и язык пламени, взметнувшийся в
ламповом стекле, распростер тень доктора Мажио по веранде, словно черный
ковер. Он и Смиты поздоровались со старомодной любезностью, и на миг мне
почудилось, будто мы вернулись в девятнадцатый век, когда керосиновые
лампы светили мягче, чем электрические, и наши страсти - как нам теперь
кажется - тоже не были такими накаленными.
- Мне нравится кое-что во внутренней политике мистера Трумэна, - сказал
доктор Мажио, - но вы уж меня извините, я не стану делать вид, будто я в
восторге от войны в Корее. Во всяком случае, для меня большая честь
познакомиться с его противником.
- Не слишком опасным противником, - сказал мистер Смит. - Мы с ним
разошлись не только по вопросу о войне в Корее, хотя само собой
разумеется, что я против всяких войн, какие бы оправдания для них ни
находили политики. Я выставил против него свою кандидатуру, защищая идею
вегетарианства.
- Я не знал, что вегетарианство играло роль в избирательной кампании, -
заметил доктор Мажио.
- К сожалению, не играло, кроме разве что одного штата.
- Мы собрали десять тысяч голосов, - сказала миссис Смит. - Имя моего
мужа было напечатано в избирательных бюллетенях.
Она открыла сумочку и, порывшись там, вытащила избирательный бюллетень.
Как и большинство европейцев, я плохо знал американскую избирательную
систему; у меня было смутное представление, что там выдвигается два или
самое большее три кандидата и избиратели голосуют за одного из них. Я
понятия не имел, что в бюллетенях большинства штатов фамилии кандидатов в
президенты даже не значатся, а печатаются только фамилии выборщиков, за
которых и подаются голоса. Однако в бюллетене штата Висконсин фамилия
мистера Смита была четко напечатана под большим черным квадратом с
эмблемой, которая должна была изображать кочан капусты. Меня удивило
количество соперничающих партий: даже социалисты раскололись надвое, а
мелкие должности тоже оспаривались либеральными и консервативными
кандидатами. Я видел по выражению лица доктора Мажио, что он в таком же
недоумении, как и я. Если английские выборы проще американских, то
гаитянские еще примитивнее. В Гаити тот, кто берег свою шкуру, даже в
относительно мирные времена предшественника доктора Дювалье в день выборов
не высовывал носа на улицу.
Мы передали друг другу избирательный бюллетень йод бдительным оком
миссис Смит, которая стерегла его зорко, как стодолларовую бумажку.
- Вегетарианство - идея любопытная, - сказал доктор Мажио. - Я не
уверен, что оно на пользу всем млекопитающим. Сомневаюсь, например, что
лев не отощал бы на одной зелени.
- У миссис Смит был однажды бульдог-вегетарианец, - с гордостью сообщил
мистер Смит. - Конечно, для этого понадобилась некоторая тренировка.
- И сильная воля, - сказала миссис Смит, с вызовом взглянув на доктора
Мажио.
Я рассказал доктору о вегетарианском центре и о нашем путешествии в
Дювальевиль.
- Как-то раз у меня был пациент из Дювальевиля, - сказал доктор Мажио.
- Он работал на строительстве - кажется, на постройке арены для петушиных
боев - и был уволен потому, что одному из тонтон-макутов потребовалось это
место для своего родственника. Мой пациент совершил глупейшую ошибку: он
стал упрашивать этого тонтон-макута, ссылаясь на свою бедность, и тот
всадил ему одну пулю в живот и другую в бедро. Я спас ему жизнь, но сейчас
он парализован и нищенствует на почтамте. На вашем месте я не стал бы
обосновываться в Дювальевиле. Там неподходящая ambiance [окружающая среда
(фр.)] для вегетарианства.
- Разве в этой стране нет закона? - спросила миссис Смит.
- Здесь нет другого закона, кроме тонтон-макутов. Знаете, что в
переводе значит тонтон-макуты? Оборотни.
- Разве здесь нет религии? - спросил, в свою очередь, мистер Смит.
- Что вы, мы очень религиозный народ. Государственной религией
считается католичество - архиепископ в изгнании, папский нунций в Риме, а
президент отлучен от церкви. Народ верит в воду, но эта религия обложена
такими налогами, что почти вымерла. Президент был когда-то ревностным
последователем народных верований, но, с тех пор как его отлучили от
церкви, он больше не может участвовать в обрядах: чтобы принимать в них
участие, нужно быть католиком и вовремя причащаться.
- Но это же язычество! - сказала миссис Смит.
- Мне ли об этом судить? Ведь я больше не верю ни в христианского бога,
ни в богов Дагомеи. А здесь верят и в то, и в другое.
- Тогда во что же вы верите, доктор?
- Я верю в определенные экономические законы.
- "Религия - опиум для народа", - непочтительно процитировал я.
- Не знаю, где Маркс это написал, - недовольно сказал доктор Мажио, -
если он это и написал вообще, но поскольку вы родились католиком, как и я,
вам, наверно, доставит удовольствие прочитать в "Das Kapital" ["Капитал"
(нем.)] то, что Маркс говорит о реформации. Он одобрительно отзывается о
монастырях на той ступени развития общества. Религия может быть отличным
лекарством от многих душевных недугов - от горя, от трусости. Не забудьте,
что опиум применяется в медицине. Я не против опиума. И безусловно, я не
против культа наших богов. Каким одиноким чувствовал бы себя мой народ,
если бы Папа-Док был единственной силой в стране.
- Но ведь это же идолопоклонство! - настаивала миссис Смит.
-