ский  клуб,  и
на что он транжирит семейные  деньги.  То,  что  вы  сберегли  рачительным
хозяйствованием, становится  добычей  другой  женщины".  Твой  отец  любил
архаичный стиль - в этом сказывалось влияние Вальтера Скотта.
   В тот вечер, когда пришло письмо, в доме Керлью ожидались гости. Миссис
Керлью как раз взбивала диванные подушки. Она мельком взглянула на  желтый
конверт, решила, что это  счет,  и  положила  его  на  стол.  Можешь  себе
представить состояние  Уильяма.  Я  хорошо  его  в  то  время  знала,  да,
собственно, я тоже была у них  в  тот  вечер  в  гостях  вместе  с  твоими
родителями. Отец твой рассчитывал быть там в решающий момент. Но подоспело
время уходить, оставаться дольше, даже под предлогом  разговора  о  делах,
было неудобно, а письмо так и лежало невскрытым. Как  развивались  события
дальше, отцу пришлось узнать позже от самого Уильяма.
   Мелани - такое уж дурацкое у нее было имя, а вместе с  фамилией  Керлью
звучало еще глупее, - Мелани вытирала бокалы, когда Уильям поднял  с  пола
из-под столика желтый конверт.
   - Это твое, душенька? - спросил он, и она ответила, что это всего  лишь
счет.
   - Все равно конверт надо вскрыть,  -  возразил  Уильям  и  протянул  ей
письмо. А затем пошел наверх бриться. Она не требовала, чтобы он брился  к
обеду, но еще на заре их брака недвусмысленно дала понять, что  в  постели
предпочитает  гладкие  щеки  -  кожа  у  нее  была  очень  чувствительная.
(Иностранцы всегда считали, что у нее типично английский цвет лица.) Дверь
в ванную была приоткрыта, и Уильям увидел, что желтый конверт она положила
на туалет, так и не распечатав. От напряженного ожидания Уильям  порезался
в трех местах, так что пришлось налепить клочочки ваты,  чтобы  остановить
кровотечение.
   Мужчина с собакой проследовал мимо нашего столика.
   - Давай иди, поганец. - Он с удрученным видом тянул пса за поводок.
   - Домой, к кентской деве, - поддразнивал  его  приятель,  оставшийся  у
стойки.
   Я узнал этот особый блеск в глазах тетушки. Я уже видел его в Брайтоне,
когда она знакомила меня с историей собачьей церкви, потом в Париже, когда
она рассказывала про роман с мсье Дамбрезом, затем в Восточном  экспрессе,
когда описывала бегство мистера Висконти... Сейчас она  вся  ушла  в  свое
повествование. Уверен, что мой отец, поклонник Вальтера Скотта,  не  сумел
бы рассказать про семейство Керлью и вполовину так динамично -  диалога  у
него было бы меньше, а описаний больше.
   - Уильям, - продолжала тетушка, - вышел из ванной и забрался в огромную
двуспальную кровать -  Мелани  сама  ее  выбрала  в  "Клене".  Уильям  так
волновался, что, полный нетерпеливого  ожидания,  даже  не  взял  на  ночь
книжку в кровать. Он хотел, чтобы  решающая  минута  наступила  как  можно
скорее.
   - Я сейчас, милый, - сказала  Мелани,  намазываясь  кольдкремом  Понда,
который она предпочитала всем новым кремам - по  ее  понятиям,  он  больше
соответствовал ее типично английскому цвету лица.
   - Неприятный счет?
   - Какой счет?
   - Который упал на пол.
   - Ах, этот. Я еще не смотрела.
   - Будь осторожней, ты его опять потеряешь.
   - Хорошо бы, если бы навсегда! - добродушно отозвалась Мелани.  Правда,
она позволила себе такое легкомыслие только на словах - она всегда вовремя
расплачивалась за покупки и не позволяла себе дольше месяца  продлевать  в
магазине кредит.  Поэтому  она  вытерла  пальцы  косметической  салфеткой,
вскрыла письмо и прочла первые неровно напечатанные  слова:  "Ваш  супруг,
сударыня..."
   - Нет, ничего неприятного, - сказала  она,  -  так,  ерунда.  -  И  она
внимательно  прочла  письмо  до  конца  -  подписано  оно  было  "Сосед  и
доброжелатель". Потом разорвала его на мелкие кусочки и бросила в мусорную
корзинку.
   - Как можно уничтожать счет! - воскликнул Уильям.
   -  Из  газетного  киоска,  всего  несколько  шиллингов.  Я  уже   утром
заплатила. -  Она  взглянула  на  него  и  сказала:  -  Какой  ты  у  меня
замечательный муж, Уильям. - Потом подошла к постели и поцеловала  его,  и
он угадал ее намерения.
   - После гостей я так устаю, - неуверенно  пробормотал  он  и  деликатно
зевнул.
   - Конечно, милый, - сказала Мелани и улеглась рядом без  единого  слова
недовольства. - Хороших тебе снов. - Тут она заметила  вату  на  щеках.  -
Бедненький ты мой, порезался. Сейчас твоя Мелани промоет тебе ранки.  -  И
добрых десять минут  она  возилась  с  его  физиономией,  промывая  порезы
спиртом и заклеивая пластырем, как будто ничего особенного не произошло. -
Какой у тебя смешной вид, -  добавила  она  весело  и  беззаботно.  И  как
рассказывал твоему  отцу  Уильям,  поцелуй,  который  она  запечатлела  на
кончике его носа,  был  совершенно  невинный  поцелуй.  -  Милый,  смешной
Уильям. Я способна все тебе простить.
   И вот тут Уильям потерял всякую надежду. Идеальная она была жена, ничем
не пробрать... Твой отец повторял, что слово "простить" отдавалось в  ушах
Уильяма, как колокольный звон в Ньюгейте, возвещающий казнь.
   - Значит, ему так и не удалось развестись? - поинтересовался я.
   - Он скончался много лет спустя на руках у Мелани, -  ответила  тетушка
Августа, и мы доели яблочный пирог в полном молчании.



18

   На другое утро, такое же пасмурное,  что  и  накануне,  мы  с  тетушкой
Августой поднимались по отлогому склону к  кладбищу.  На  лавчонке  висело
объявление: "Deuil en 24 heures" [траур за сутки  (франц.)];  из  кабаньей
туши, вывешенной перед дверью  мясной  лавки,  капала  кровь,  и  записка,
приколотая к морде кабана, призывала: "Retenez vos  morceaux  pour  jeudi"
[закажите нужную вам часть на четверг  (франц.)],  но  моей  душе  четверг
ничего не говорил, да и тетушкиной не многим больше.
   - "Праздник цветочка" [имеется в виду День св.Терезы из  Лизье  (Терезы
Мартэн, 1873-1897),  прозванной  "Цветочком  из  Лизье"],  -  прочла  она,
заглянув в требник, который взяла с собой для столь подходящего случая,  -
но тогда при чем тут кабан? Еще есть праздник Святого Фомы  из  Херефорда,
умер он в изгнании в Орвието, но, по-моему, даже англичане про  такого  не
слыхали.
   На воротах Верхнего города была прибита  мемориальная  доска  в  память
погибших героев Сопротивления.
   - Погибшие в действующей армии автоматически становятся героями, так же
как погибшие за веру становятся мучениками, - проговорила  тетушка.  -  Да
взять хотя бы этого святого Фому. На мой взгляд, ему просто  повезло,  что
он умер в Орвието, а не в Херефорде. Уютное цивилизованное  местечко  даже
сейчас, и климат там несравненно лучше, и превосходный ресторан  на  улице
Гарибальди.
   - Вы действительно исповедуете католичество? - с интересом спросил я.
   Тетушка ответила с готовностью и очень серьезно:
   - Да, дорогой, только я верю не во все, во что верят католики.
   Разыскать могилу отца на этом громадном сером кладбище было  все  равно
что найти частный дом без номера в Камден-таун. Сюда доносился  снизу  шум
поездов, лабиринт  могил  обволакивало  дымом  из  труб  Верхнего  города.
Какой-то человек, вышедший из домика, тоже напоминавшего  склеп,  вызвался
проводить нас. Я принес с собой венок из живых цветов, хотя тетушка  сочла
мой поступок несколько экстравагантным.
   - Они будут бросаться  в  глаза,  -  заметила  она.  -  Французы  имеют
обыкновение вспоминать  о  покойниках  раз  в  году,  в  День  поминовения
усопших. Опрятно и удобно, как причастие на Пасху.
   И в самом деле я увидел очень мало цветов, даже иммортелей, среди  всех
ангелов и херувимов, мало их было около бюста лысого мужчины, похожего  на
лицейского профессора,  и  на  громадной  могиле,  где  в  соответствии  с
надписью покоилось "Семейство Флажолетт". На глаза мне попалась  эпитафия,
написанная по-английски: "В память о  моем  любящем  сыне  Эдварде  Роудзе
Робинсоне, умершем в Бомбее, где и похоронен", однако ничего английского в
его пирамиде не  было.  Уж  наверное  мой  отец  предпочел  бы  английское
кладбище  с  замшелыми  камнями,  полустертыми  надписями  и  цитатами  из
благочестивых стихов этим черным блестящим  плитам,  положенным  на  века,
неподвластным никакому разрушительному воздействию  булоньской  погоды,  с
одинаковыми надписями, точно копии одной газеты: "A la  memoire...",  "Ici
repose le corps..." [В память... Здесь покоится тело...  (франц.)].  И  на
всем этом бездушном кладбище,  кажется,  не  было  никого,  кроме  нас  да
тщедушной пожилой особы в черном, стоявшей склонив голову в конце длинного
прохода, словно одинокая посетительница провинциального музея.
   - Je me suis trompe [я ошибся (франц.)],  -  сказал  наш  провожатый  и
круто повернул назад, к могиле, возле которой  стояла  пожилая  особа,  по
всей видимости погруженная в молитву.
   - Что за чудеса!  Тут  еще  кто-то  скорбит...  -  проговорила  тетушка
Августа. И в самом деле, на  мраморной  плите  лежал  венок  вдвое  больше
моего, сплетенный из тепличных цветов вдвое дороже моих.  Я  положил  свой
венок рядышком. Надпись оказалась частично прикрытой, только конец торчал,
будто восклицание: "...чард Пуллинг" и дата "октября 2, 1923".
   Пожилая особа взглянула на нас с изумлением.
   - Qui etes-vous? [Кто вы? (франц.)] - вопросила она.
   Произношение было не  совсем  французским,  и  моя  тетушка  с  той  же
прямотой парировала по-английски:
   - А вы кто?
   - Мисс Патерсон, - отвечала она с робким вызовом.
   - Какое отношение к вам имеет эта  могила?  -  продолжала  свой  допрос
тетушка.
   - Я прихожу сюда в этот день уже больше сорока  лет  и  никого  из  вас
никогда не видела.
   - У вас есть какие-то права на эту могилу?
   Что-то в манере незнакомки действовало тетушке на нервы, может быть  ее
робкая воинственность, ибо тетушка не выносила никакой слабохарактерности,
даже скрытой.
   Загнанная в угол, противница дала отпор.
   - Первый раз слышу, что надо иметь право ходить на могилу.
   - За могилу, как и за дом, кто-то платит.
   -  А  если  дом  уже  сорок  лет  стоит  заброшенный,  я  думаю,   даже
посторонний...
   - Кто вы такая? - повторила тетушка.
   - Я уже сказала. Мисс Патерсон.
   - Вы знали моего зятя?
   - Вашего зятя? - воскликнула незнакомка. Она перевела взгляд на  венок,
потом на меня, потом на тетушку.
   - А это, уважаемая, сын Ричарда Пуллинга.
   - Семья. - Она произнесла это слово с испугом, как будто  оно  означало
"враги".
   -  Так  что,  вы  понимаете,  -  продолжала  тетушка,  -  мы-то   имеем
определенные права.
   Я не мог понять, отчего тетушка взяла такой резкий тон, и  счел  нужным
вмешаться.
   - С вашей стороны очень любезно приносить на могилу моего  отца  цветы.
Вероятно, вам кажется странным, что я ни разу здесь не побывал...
   - Это очень характерно для всех вас, - отозвалась мисс Патерсон, -  для
всех вас. Ваша мать даже не приехала на похороны. Была только я одна. Я  и
консьерж гостиницы. Добрый человек. - На глаза ей навернулись слезы. - Был
дождливый, очень дождливый день, и консьерж взял с собой большой зонтик...
   - Значит, вы знали моего отца. Вы были здесь, когда...
   - Он тихо-тихо умер у меня на руках. - Мисс Патерсон имела  обыкновение
повторять слова, как будто она привыкла читать вслух детям.
   - Очень холодно, - прервала нас тетушка. - Генри, венок ты уже положил,
я возвращаюсь в гостиницу. Здесь не место для долгих бесед.
   Она повернулась и пошла прочь; она словно  признала  свое  поражение  и
теперь  старалась  отступить   со   всем   возможным   высокомерием,   как
какой-нибудь дог, который поворачивается спиной к  беснующейся  в  дальнем
углу жалкой шавке,  делая  вид,  что  просто  не  хочет  размениваться  по
мелочам.
   -  Я  должен  проводить  тетушку,  -  сказал  я  мисс  Патерсон.  -  Не
согласитесь ли вы зайти к нам сегодня вечером на чашку чаю? Я  был  совсем
маленьким, когда умер отец, и, в сущности, не знал его. Мне  бы  следовало
приехать сюда раньше, но, видите ли, мне казалось,  что  нынче  никого  не
волнуют такие вещи.
   - Я  знаю,  я  старомодна,  -  сказала  мисс  Патерсон,  -  очень-очень
старомодна.
   - Но все-таки вы выпьете с нами чаю? В Мерис.
   - Я приду, - испуганно,  но  с  достоинством  отвечала  она.  -  Только
скажите вашей тетушке... она вам тетушка?.. не надо на меня обижаться.  Он
умер так давно. Несправедливо ревновать ко мне, ведь мне до  сих  пор  так
больно, так больно.
   Я в точности передал тетушке поручение  мисс  Патерсон,  и  тетя  очень
удивилась.
   - Она в  самом  деле  думает,  что  я  ревную?  Насколько  я  помню,  я
приревновала один раз в жизни Каррана, и этот случай навсегда отбил у меня
охоту ревновать. Ты же знаешь, я не ревновала даже мсье Дамбреза...
   - Вы можете передо мной не оправдываться, тетя Августа.
   - Оправдываться? Нет, так  низко  я  еще  не  пала.  Просто  я  пытаюсь
объяснить характер моих  чувств,  вот  и  все.  Эта  женщина  и  ее  горе,
по-моему, несовместимы. Не наливают хорошее вино  в  кофейную  чашку.  Она
меня раздражает. И подумать только, именно она  была  возле  твоего  отца,
когда он умирал.
   - Очевидно, при этом еще был врач.
   - Он бы не умер, не будь она такой курицей. Я в этом  убеждена.  Твоего
отца всегда надо было встряхнуть как следует, чтобы привести  в  действие.
Вся беда была в его внешности. Ричард был невероятно хорош собой.  Ему  не
требовалось делать никаких  усилий,  чтобы  покорить  женщину.  И  он  был
слишком ленив, чтобы под конец оказать сопротивление. Будь с ним тогда  я,
уж он бы жил по сей день.
   - По сей день?
   - А что? Он был бы не намного старше мистера Висконти.
   - Все-таки, тетя Августа, будьте с ней полюбезнее.
   - Буду приторна, как патока, - пообещала она.
   И я могу подтвердить, что в  этот  вечер  она  действительно  старалась
подавлять раздражение, какое вызывали у нее ужимки мисс Патерсон, а у  нее
их было еще много, помимо привычки повторять  слова.  У  нее,  к  примеру,
дергалась правая нога (в первый момент я решил, что тетушка ее  пнула),  а
когда она глубоко задумывалась и надолго умолкала, то начинала постукивать
зубами, как будто пробовала новые протезы. Мы пили чай в номере у тетушки,
поскольку в этом миниатюрном небоскребе, стоявшем между двумя точно такими
же близнецами, не было подобающей гостиной.
   - Вам придется извинить нас, - сказала тетушка,  -  тут  подают  только
индийский "Липтон".
   -  О,  я  люблю  "Липтон",  -  запротестовала  мисс  Патерсон,  -  если
позволите, один малюсенький-премалюсенький кусочек сахару.
   - Вы ехали через Кале? - спросила тетушка,  изо  всех  сил  поддерживая
светскую беседу. - Мы вчера именно так и приехали. Или вы ехали паромом?
   - Нет-нет, - ответила мисс Патерсон. - Видите ли, я здесь живу. И  жила
здесь всегда, то есть со смерти Ричарда. - Она метнула на меня  испуганный
взгляд. - Я хотела сказать, мистера Пуллинга.
   - Даже во время войны?  -  с  сомнением  осведомилась  тетушка.  Ей,  я
чувствовал, очень хотелось обнаружить хоть какой-то  изъян  в  кристальной
чистоте мисс Патерсон, хоть мельчайшую погрешность против правды.
   - Это было время тяжелых лишений, - проговорила мисс Патерсон.  -  Быть
может, бомбардировки казались мне не  такими  страшными  оттого,  что  мне
приходилось заботиться о детях.
   - О детях? - воскликнула тетушка. - Неужели у Ричарда...
   - Ах, нет, нет, нет, - прервала мисс Патерсон, - я  говорила  о  детях,
которых я учила. Я преподавала английский в лицее.
   - И немцы вас не интернировали?
   - Здешние жители очень хорошо ко мне  отнеслись.  Меня  оберегали.  Мэр
выдал мне удостоверение личности. - Мисс Патерсон брыкнула ногой. -  После
войны меня даже наградили медалью.
   - За преподавание английского? - с недоверием переспросила тетушка.
   - И за все прочее.  -  Мисс  Патерсон  откинулась  на  спинку  стула  и
застучала зубами. Мысли ее витали где-то далеко.
   - Расскажите о моем отце, - попросил я. - Что привело его в Булонь?
   - Он хотел устроить мне  каникулы.  Его  беспокоило  мое  здоровье.  Он
считал, что  мне  будет  полезно  подышать  морским  воздухом.  -  Тетушка
забренчала ложечкой, и я испугался, что терпение ее вот-вот лопнет. - Речь
шла всего лишь об однодневной  поездке,  понимаете?  Как  и  вы,  мы  тоже
приплыли в Кале пароходом, он хотел  показать  мне,  откуда  взялись  всем
известные граждане Кале [имеется в виду скульптурная группа Огюста Родена,
увековечившая подвиг шести граждан  города  Кале,  которые,  чтобы  спасти
город, осажденный англичанами, предложили казнить их, но пощадить  город].
Там мы сели в автобус и приехали сюда - поглядеть на колонну Наполеона, он
только  что  прочитал  биографию  Наполеона,  написанную  сэром  Вальтером
Скоттом. И тут мы обнаружили, что обратного парохода  в  тот  же  день  из
Булони нет.
   - Надо полагать, для него это было неожиданностью?
   Саркастичность вопроса не укрылась от меня,  но  осталась  незамеченной
мисс Патерсон.
   - Да, - ответила она, - он ругал себя за непредусмотрительность. Но,  к
счастью, в маленькой-премаленькой гостинице в Верхнем  городе  на  площади
рядом с мэрией нашлись две опрятные комнаты.
   - Надо думать, смежные, - вставила тетушка.  Я  не  понимал  причин  ее
ядовитости.
   - Да, - ответила мисс Патерсон, - потому что я боялась.
   - Чего?
   - Я никогда раньше не бывала за  границей.  Мистер  Пуллинг  тоже,  мне
пришлось переводить ему.
   - Значит, вы знаете французский.
   - Я изучала  его  по  методу  Берлица  [методика  для  самостоятельного
изучения языков].
   - Не удивляйтесь нашим расспросам, мисс Патерсон, - сказал я. - Дело  в
том, что я не знаком с подробностями смерти  отца.  Моя  мать  никогда  не
говорила об этом. Она всегда  обрывала  меня,  когда  я  начинал  задавать
вопросы. Она мне сказала, что он  умер  во  время  деловой  поездки,  и  я
почему-то вообразил, будто он умер в Вулверхемптоне - он часто туда ездил.
   - Как вы познакомились с моим зятем?  -  спросила  тетушка  Августа.  -
Можно вам налить еще?
   - Да, будьте добры. Некрепкого, если вас не затруднит. Мы познакомились
на верхнем этаже сорок девятого автобуса.
   Рука тетушки, державшая кусок сахару, повисла в воздухе.
   - Сорок девятого автобуса?
   - Да, видите ли, я слышала, как он брал билет, но, когда мы  подъезжали
к нужной ему остановке, он крепко спал, так  что  мне  пришлось  разбудить
его, но все равно он опоздал. Остановка была по  требованию.  Он  был  мне
очень благодарен и доехал со мной до  ратуши  в  Челси.  Я  тогда  жила  в
цокольном этаже на Оукли-стрит, и он проводил меня до самого дома. Я помню
все так ясно, так ясно, как будто это было  вчера.  У  нас  нашлось  много
общего. - Нога ее снова дернулась.
   - Это меня удивляет, - заметила тетушка.
   - Ах! Сколько мы в тот день разговаривали!
   - О чем же?
   - Главным образом о сэре Вальтере Скотте. Я читала "Мармион", и  больше
почти  ничего,  но  он  знал  все,  что  написал  сэр  Вальтер.  Он  читал
наизусть... У него была чудесная память  на  стихи.  -  И  она  прошептала
словно про себя:

   Где упокоится злодей,
   Избегнув гнева,
   Невинной жертвой стала чьей
   Младая дева?
   В последней битве...

   - Так, значит, все и началось, -  нетерпеливо  прервала  тетушка.  -  А
теперь злодей покоится в Булони.
   Мисс Патерсон съежилась на стуле и энергично брыкнула ногой.
   -  Ничего  не  началось  -  в  том  смысле,  какой  вкладываете  вы,  -
отпарировала она. - Ночью я услышала, как он постучал в  дверь  и  позвал:
"Долли! Куколка моя!"
   - Куколка! ["Долли" в переводе на  русский  язык  значит  "куколка"]  -
повторила  тетушка  с  таким  отвращением,   будто   это   была   какая-то
непристойность.
   - Да. Так он называл меня. Мое полное имя Дороти.
   - Вы, конечно, заперли дверь изнутри.
   - И не подумала. Я ему полностью доверяла.  Я  крикнула:  "Войдите!"  Я
знала, что он не стал бы будить меня по пустякам.
   - Ну, я бы