принес petit dejeuner  [ранний  завтрак  (франц.)]  в
восемь утра. Сам я остался ждать на платформе лондонский поезд с Северного
вокзала. Он опаздывал на пять минут, и Восточный экспресс должен  был  его
дожидаться.
   Когда поезд медленно входил в вокзал, затопив паром платформу, я увидел
шагающего сквозь дым Вордсворта. Он сразу же узнал меня.
   - Привет, парень! - заорал он.
   Он поднабрался американских манер во время войны, когда во  Фритаунской
гавани стояли конвойные суда, идущие на Ближний Восток.
   Без всякой охоты я двинулся ему навстречу.
   - Что вы здесь делаете? - спросил я.
   Я никогда не любил неожиданностей, будь то событие или  встреча,  но  в
обществе тетушки я начал постепенно к ним привыкать.
   - Мистер Пуллен, мистер Пуллен, вы честный человек,  мистер  Пуллен,  -
сказал Вордсворт.
   Подойдя ближе, он схватил и потряс мне руку.
   - Вордсворт вечно ваш друг, мистер Пуллен. - Он говорил так, будто мы с
ним знакомы с незапамятных  времен  и  я  его  старый  должник.  -  Вы  не
облапошиваете Вордсворт, мистер Пуллен? - Он диким взглядом обшарил поезд.
- Где этот девочка?
   - Моя тетя, если вы ее имеете в виду, крепко спит в своем купе.
   - Тогда, пожалуйста, идите к ней быстро-быстро, скажите Вордсворт  сюда
пришел.
   - Я не собираюсь будить ее. Она  старая  дама,  впереди  у  нее  долгое
путешествие. Если вам нужны деньги, возьмите у меня.
   Я протянул ему пятьдесят франков.
   - Дашбаш не надо, - заявил он. Размашистым жестом он отклонил мою руку,
а другой ловко подхватил банкноту. - Надо мой маленький детка.
   Мне показался оскорбительным такой тон по отношению к моей  тетушке,  и
я, не ответив, направился к ступенькам вагона, но Вордсворт  удержал  меня
за руку. Силы у него было хоть отбавляй.
   - Ты делаешь прыг-прыг с мой детка, - обвинил он меня.
   - Вы с ума сошли, Вордсворт. Она ведь мне тетя. Сестра матери.
   - Никакой собачий кутерьма?
   - Никакой, - ответил я; мне было отвратительно  это  его  выражение.  -
Даже если бы она не была моей тетей, вы разве не понимаете, что она стара?
   - Для прыг-прыг нету стара, - сказал он. - Вы ей  говорите,  чтобы  она
приходил обратно Париж. Вордсворт долго-долго ее ждет. Вы говорите  нежный
слова. Говорите она мой детка сейчас тоже.  Вордсворт  плохо  спит,  когда
детка нет.
   Проводник просил меня подняться  в  вагон,  поезд  должен  был  вот-вот
тронуться,  и  Вордсворт  неохотно  отпустил  меня.  Я  стоял  на  верхней
ступеньке, пока поезд,  несколько  раз  дернувшись,  медленно  выходил  из
Лионского вокзала, Вордсворт шел рядом по  платформе  в  клубах  дыма.  Он
плакал, и я вспомнил о самоубийце, который в пальто,  застегнутом  на  все
пуговицы, так же шел навстречу  волнам.  Глядя  на  одно  из  окон  нашего
вагона, он вдруг запел:

   Спи сладко, детка,
   Смотри минутка -
   Потом засыпай.

   Поезд набирал скорость и, дернувшись с усилием в последний раз, оставил
Вордсворта позади.
   Я протиснулся через толпу пассажиров в коридоре и подошел к тетушкиному
купе под номером семьдесят два. Постель была застелена, и  на  ней  сидела
незнакомая девушка в мини-юбке, а тетушка, наполовину высунувшись из окна,
махала кому-то  и  посылала  воздушные  поцелуи.  Мы  с  девушкой  неловко
переглянулись,  не  решаясь  заговорить  и  прервать  церемонию  прощания.
Девушка была совсем молоденькой, не старше восемнадцати; лицо ее под слоем
тщательно продуманного грима было иссиня-бледным, темные глаза  подведены,
длинные каштановые волосы с рыжеватым отливом были  рассыпаны  по  плечам.
Штрихами карандаша она дорисовала ресницы над верхними и  нижними  веками,
отчего ее собственные ресницы казались накладными и торчали неестественно,
как на стереоскопическом снимке. На блузке у нее недоставало двух  верхних
пуговичек, будто они отскочили, не выдержав  давления  щенячьей  плоти,  а
глаза, чуть навыкате, как у китайского мопса, были  все  равно  прелестны.
Выражение ее глаз человек моего поколения  назвал  бы  сексапильным,  хотя
нередко причина этого могла быть более  прозаическая  -  близорукость  или
даже  запор.  Улыбка  ее  -  когда  она  поняла,  что  я  не  посторонний,
ворвавшийся неожиданно в тетушкино купе, и  улыбнулась  -  показалась  мне
удивительно робкой для девушки со  столь  броской  внешностью:  как  будто
кто-то нарочно так ярко ее вырядил и раскрасил, с тем чтобы выставить  как
приманку.  Козленок,  которого  привязали  к  дереву,  чтобы  выманить  из
джунглей тигра.
   Тетушка отвернулась от окна: лицо ее было перепачкано  сажей  и  залито
слезами.
   - Дружочек мой дорогой, - пробормотала она. - Хоть поглядела на него  в
последний раз. В моем возрасте всего можно ждать.
   - Я думал, эта глава закончена, - сказал  я  неодобрительно  и  добавил
специально для девушки: - Тетя Августа.
   - Наверняка знать никому не дано, - ответила тетушка, а затем, указывая
на девушку, сказала: - Это номер семьдесят первый.
   - Семьдесят первый?
   - Соседнее купе. Как вас зовут, детка?
   - Тули, - сказала девушка.
   Это могло быть и ласкательное имя,  и  прозвище,  что  точно  -  трудно
сказать.
   - Тули тоже едет в Стамбул, да, дорогая?
   - En passant [проездом (франц.)],  -  сказала  девушка  с  американским
акцентом.
   - Она едет в Катманду, - пояснила тетушка.
   - Это, если не ошибаюсь, в Непале.
   - Кажется, так и есть, - ответила девушка. - Что-то в этом роде.
   - Мы тут с ней говорили о том, что... Простите, дорогая, повторите, как
ваше имя?
   - Тули.
   - Тули везет с собой сумку с провизией. Можешь представить себе. Генри,
что в Восточном экспрессе нет вагона-ресторана? Увы, времена меняются.  До
турецкой границы ресторана не будет. В перспективе у нас два голодных дня.
   - У меня полно молочного шоколада,  -  сказала  девушка.  -  И  немного
ветчины.
   - А что, если захочется пить?
   - У меня есть десять бутылок кока-колы, но они уже успели нагреться.
   - Когда я вспоминаю, как мы тут однажды пировали, в этом самом  поезде,
с мистером Висконти и генералом Абдулом... Икра, шампанское. Мы  буквально
жили в вагоне-ресторане. Просиживали там дни и ночи.
   - Я вас очень прошу, берите, когда понадобится,  у  меня  кока-колу.  И
шоколад. И ветчину, конечно, но ее, правда,  не  очень  много,  -  сказала
девушка.
   - Проводник по крайней мере обещал нам утром кофе и croissants [булочки
(франц.)], - сказал я.
   - Я постараюсь поспать подольше,  -  заявила  тетушка.  -  А  потом  на
станции в Милане мы сможем перекусить. С Марио, - добавила она.
   - Кто такой Марио? - спросил я.
   - Остановки будут в  Лозанне  и  в  Сен-Морисе,  -  сказала  всезнающая
девушка.
   - Швейцарию, по-моему, можно вынести  только  зимой,  когда  она  одета
снегом, - сказала тетушка. - Почти  как  некоторых  людей  можно  выносить
только под одеялом. Ну а теперь  я  прилягу.  Молодые  люди,  надеюсь,  вы
достаточно взрослые и за вами не надо присматривать.
   Тули поглядела на меня с подозрением, будто у нее не было окончательной
уверенности, что я вдруг не обернусь тигром.
   - Я тоже сейчас на боковую, - сказала она. - Жутко люблю поспать.
   Она взглянула на свои огромные часы с алым циферблатом, на котором было
всего четыре цифры. Часы она носила на широченном ремешке.
   - Оказывается, еще нет часу, - сказала она нерешительно. - Я,  пожалуй,
приму таблетку.
   - Уснете и так, - заявила тетушка тоном, не допускающим возражений.



12

   Я проснулся, когда поезд отходил от станции в Лозанне. Я  увидел  озеро
между двумя  многоэтажными  жилыми  домами,  мелькнула  красочная  реклама
шоколада, потом реклама часов. Разбудил меня проводник - он принес кофе  и
бриоши (хотя накануне я заказывал croissants).
   - Вы не знаете, дама из семьдесят второго купе встала?
   - Она просила не тревожить ее до Милана.
   - Это правда, что у вас нет вагона-ресторана?
   - Да, мсье.
   - Но завтрак хотя бы вы дадите нам завтра утром?
   - Нет, мсье. Я только до Милана. Будет другой проводник.
   - Итальянец?
   - Югослав, мсье.
   - Говорит он по-английски или по-французски?
   - Едва ли, мсье.
   Я почувствовал себя безнадежно за границей.
   Допив кофе, я вышел в коридор и  стал  смотреть  на  проплывающие  мимо
швейцарские городки: дворец Монтре -  эдвардианское  барокко,  -  в  таком
доме, наверное, жил король  Руритании  [выдуманное  королевство  в  романе
английского писателя Энтони  Хоупа  (1863-1933)  "Узник  Зенды";  название
"Руритания" стало нарицательным для  обозначения  маленького  государства,
разъедаемого политическими интригами], а позади из моря утреннего  тумана,
словно плохо проявленные негативы,  вставали  бледные  горы:  Эгль,  Бекс,
Висп... Мы останавливались на каждой станции, но почти никто не выходил.
   Пассажиров-иностранцев, так же как и тетю Августу, Швейцария без  снега
не интересовала,  но  именно  здесь  у  меня  явилось  искушение  покинуть
тетушку. С собой у меня было  на  пятьдесят  фунтов  туристских  чеков,  а
Турция меня не привлекала.
   За  окном  проносились  луга,  старинные  замки  на  холмах,   поросших
виноградниками,   девушки   на   велосипедах   -   все   казалось   ясным,
упорядоченным, надежным, как моя жизнь до матушкиных похорон. Я подумал  с
тоской о своем саде: я соскучился по георгинам. На маленькой станции,  где
почтальон,  сидя  на  велосипеде,  раздавал  почту,  я  увидел  клумбу   с
лиловатыми и красными цветами. Я уверен, что сошел бы там с  поезда,  если
бы девушка по имени Тули в этот момент не дотронулась до моей руки. И  что
плохого было в моей любви к  мирной  жизни,  из  которой  я  был  насильно
исторгнут тетей Августой?
   - Выспались? - спросила Тули.
   - Да, конечно. А вы?
   - Так и не уснула.
   Она смотрела на меня глазами китайского мопса,  словно  ждала  куска  с
моей тарелки. Я предложил ей бриошь, но она отказалась.
   - Нет-нет, что  вы.  Большое  спасибо.  Я  только  что  сжевала  плитку
шоколада.
   - Почему вы не могли уснуть?
   - Да так, мелкие неприятности.
   Вдруг я вспомнил, как в бытность мою кассиром  такие  вот  робкие  лица
возникали за стеклом, отделяющим  кассу,  на  котором  висело  объявление,
обязывающее клиентов, во избежание инфекции, все  переговоры  вести  через
узкую щель,  прорезанную  слишком  низко  и  потому  неудобную...  Я  едва
удержался и не спросил, нет ли у нее превышения кредита.
   - Могу я вам чем-нибудь помочь?
   - Нет, я просто хочу поговорить.
   Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в купе.
   Пока я стоял в коридоре, постель убрали, превратив  ложе  в  диван,  на
который мы и сели, чинно, друг  подле  друга.  Я  предложил  ей  сигареты,
обыкновенный "Сениор сервис", но она разглядывала их со всех сторон, будто
видела впервые.
   - Английские? - спросила она.
   - Да.
   - А что значит "Сениор сервис"?
   - Флот, - сказал я.
   - Вы не обидитесь, если я буду курить свои?
   Она вынула из сумки жестяную коробочку  из-под  ментоловых  пастилок  и
достала маленькую, похожую на самокрутку сигарету. Подумав, она  протянула
мне коробочку, и я решил, что с моей стороны было бы нелюбезно отказаться.
Сигарета была нестандартного размера и какая-то подозрительная на  вид.  У
нее был странный привкус травы, не лишенный, однако, приятности.
   - Никогда не курил американские сигареты, - сказал я.
   - Эти я достала в Париже через одного приятеля.
   - Французских я тоже не пробовал.
   - Ужасно был славный человек. Обалденный.
   - О ком вы говорите?
   -  Я  его  встретила  в  Париже.  Ему  я  тоже   рассказала   о   своих
неприятностях.
   - А в чем они заключаются?
   - Я поссорилась... ну, в общем, с моим другом. Он хотел ехать в Стамбул
третьим классом. Я сказала, это сумасшествие, в третьем классе мы не можем
спать вместе, а у меня есть деньги. Как по-вашему, я не права? Он  сказал,
не нужны ему мои вонючие подачки. "Продай все и раздай бедным" [искаженная
евангельская цитата: "Если хочешь быть совершенным, пойди,  продай  имение
твое, и раздай нищим" (Евангелие от Матфея, 19:21)] - так он  сказал.  Это
ведь цитата? Но откуда? Я ему сказала, что это бесполезно, отец все  равно
пришлет еще. Он сказал: "Он и не узнает".  Но  у  отца  повсюду  источники
информации. Он, вообще-то, занимает большой пост в ЦРУ. А он тогда сказал:
"Ну и подотрись своими деньгами". Это у вас в Англии такая  поговорка?  Он
англичанин.  Мы  познакомились,  когда  сидели  вместе  на  Трафальгарской
площади.
   - Кормили голубей? - спросил я.
   Она фыркнула и закашлялась от дыма.
   - У вас есть чувство юмора, - сказала она.  -  Мне  нравятся  ироничные
люди. Мой отец тоже человек ироничный. Вы, пожалуй, с ним  чем-то  похожи.
Ирония - очень ценное литературное качество. Вам не кажется? Так же как  и
страсть.
   - Не спрашивайте меня о литературе, мисс Тули. Я большой профан.
   - Не надо называть меня "мисс Тули". Друзья зовут меня просто Тули.
   В Сен-Морисе по платформе прошла  группа  школьниц.  Все  девочки  была
благонравного вида - никаких мини-юбок, никакой косметики. На спинах у них
были надеты небольшие аккуратные ранцы.
   - Непонятно, красивая страна - и такая  скучища,  -  задумчиво  сказала
Тули.
   - Почему скучища?
   - Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не  будут.  Хотите  еще
сигарету?
   - Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус.  От  них  совсем  не
дерет горло.
   - Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные.
   Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час  утра.
Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка  спит  и  мы
можем познакомиться. Мне  все  время  хотелось  защитить  ее  от  чего-то.
Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не  мог  представить  себе
мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите.
   - Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах.
   - Колоссально. В смысле - он по-настоящему кайфовый.
   - Он француз?
   - Нет. Он из черной-пречерной Африки.
   - Негр?
   - Мы их так не называем, - сказала она  с  укором.  -  Мы  называем  их
цветными или черными. Как им больше нравится.
   У меня неожиданно мелькнуло подозрение.
   - Его случайно не Вордсворт зовут?
   - Мне он известен как Зак.
   - Это он. А не вас ли он провожал на вокзале?
   - Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что  он  придет,  но  он
стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный  билет,  но  мне
кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел.
   - Он знает и мою тетушку тоже, - сказал я. Мне не хотелось ей говорить,
для чего ему понадобился билет.
   - Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в  романе  у  Томаса
Харди.
   - Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.
   - Я специализируюсь по  английской  литературе.  Отец  хотел,  чтобы  я
изучала социологию и потом какое-то время поработала в "Корпусе мира".  Но
тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.
   - Чем занимается ваш отец?
   - Я уже говорила вам - он на очень секретной службе в ЦРУ.
   - Это должно быть интересно.
   - Он ужасно много путешествует. Я  только  раз  его  видела  с  прошлой
осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему,  что  он
видит мир по горизонтали, в смысле - поверхностно, а мне  хочется  увидеть
мир по вертикали.
   - То есть в глубину, - сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.
   - Это очень помогает, - сказала она, указывая  на  сигарету.  -  Я  уже
слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У
меня такое чувство, будто  я  встречала  вас  где-то  в  курсе  английской
литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.
   - По вертикали, - сказал я, и мы оба рассмеялись.
   - Как вас зовут?
   - Генри.
   Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.
   - А почему не Гарри?
   - Гарри - это уменьшительное. При крещении  ведь  человека  не  назовут
Гарри. Такого святого не было.
   - Так по церковному канону полагается?
   - Думаю, что да.
   - Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего  парня,  ему  при
крещении дали имя Нукасбей.
   - Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.
   - Вы католик?
   - Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в  этом
уверен.
   - Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди.  Но  потом,
когда убили обоих... Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?
   - Этот вопрос никогда не приходил мне в голову... Думаю... В  общем,  я
точно не знаю.
   Я поймал себя на том, что говорю  такими  же  бессвязными,  отрывистыми
фразами, что и она.
   - Может быть, мы закроем дверь  и  откроем  окно?  В  какой  мы  сейчас
стране?
   - Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.
   - Тогда быстро откройте окно, - приказала она.
   Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени  я
уже докурил сигарету.  Она  выбросила  свой  окурок,  а  затем  опорожнила
пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.
   - Что мы курили? - спросил я.
   - Травку, естественно, а что?
   - Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю  швейцарских
законов и итальянских, но...
   - Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.
   - Ну а если меня?
   - А вы можете сослаться на то, что делали это в  неведении,  -  сказала
она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь  и  в  купе
вошли представители итальянской полиции.
   - Ваши паспорта, - потребовали они. Но они даже не успели их  раскрыть,
так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу.  Я  надеялся,  что
вместе  со  шляпой  ветер  унес  в  коридор  и  запах  конопли.  Вслед  за
полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне  тактично,
хотя один из них вдруг потянул носом воздух.  Но  все  обошлось,  и  через
несколько минут они уже стояли на  перроне.  Я  прочел  название  станции:
Домодоссола.
   - Мы в Италии, - сказал я.
   - Тогда возьмите еще одну.
   - Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что  это...  Бога  ради,
уничтожьте все до вечера. Югославия - коммунистическая страна, и  они  без
колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.
   - Меня всегда учили, что югославы - хорошие коммунисты. Мы  продаем  им
стратегические материалы, правда ведь?
   - Но не наркотики.
   - Вот видите, снова ирония. А я думала... Я хотела  поделиться  с  вами
своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?
   - Вы только что сказали, что ирония - ценное литературное качество.
   - Но вы ведь не в романе, - сказала она и расплакалась.
   За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех
и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я  закрыл  окно  и
смотрел  сквозь  стекло  на  горную  деревушку,   охристо-желтую,   словно
вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой  линии  появилась  фабрика,
жилые  дома  из  красного  кирпича,  потом  городская  шоссейная   дорога,
автострада, реклама кондитерской  фирмы  "Перуджина"  и  сеть  проводов  -
символ бездымного века.
   - Какие у вас неприятности, Тули?
   - Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у  меня  задержка  шестую
неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери.
   - Тете, - поправил я ее. - С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень
невежествен в таких делах.
   - Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то,  стесняюсь
женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все  горе  в  том,
что они нынче очень несведущи.  Прежде  девушка  не  знала,  что  в  таких
случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал,  я  сама
во всем виновата - он полагался на меня.
   - Джулиан - это и есть ваш друг? - спросил я.
   - Он разозлился из-за того, что я забыла принять  таблетку.  Он  хотел,
чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет.