посла  с
женой. Итальянского посла, пожалуй,  нет,  это  было  бы  бестактно.  Надо
подобрать для тебя хорошеньких девушек, Генри.
   Планка от ящика впилась мне в ляжку. Я сказал:
   - Сперва надо обзавестись кое-какой мебелью, тетя Августа.
   -  Ну,  это  само  собой  разумеется.  Жалко,  что  нельзя   пригласить
итальянского  посла.  Он  такой  красивый  мужчина.  Но  при   сложившихся
обстоятельствах... Я скажу тебе одну вещь, Генри, о  ней  известно  одному
Вордсворту...
   - А где он сейчас?
   - В кухне. Мистер Висконти хочет, чтобы мы  обедали  без  него.  Да,  я
собиралась сказать тебе. Генри, когда ты  меня  перебил:  мистер  Висконти
привык уже к аргентинскому паспорту и его здесь знают под  именем  мистера
Искьердо.
   - Для меня это не такая уж неожиданность, тетя Августа. - И я рассказал
ей, как два детектива обыскивали ее  квартиру.  -  Кстати,  генерал  Абдул
умер.
   - Я так и предполагала. Они что-нибудь забрали?
   - Ничего, кроме цветной открытки из Панамы.
   - Зачем она им?
   - Они подозревали, что она имеет какое-то отношение к мистеру Висконти.
   - Полиция всегда ведет себя удивительно нелепо. Открытка, скорее всего,
от мсье Дамбреза. Я встретила его на пароходе, по дороге  в  Буэнос-Айрес.
Бедный, он очень состарился. Я  его  даже  не  узнала,  пока  он  не  стал
рассказывать мне про свою металлургическую фирму и про семью в Тулузе.
   - А он тоже вас не узнал?
   Это-то как раз не удивительно. В ту пору, когда мы жили в "Сент-Джеймсе
и Олбани", у меня были черные волосы, а не рыжие.  Рыжий  -  любимый  цвет
мистера Висконти. Ради него я и осталась навсегда рыжей.
   - Полиция действовала по распоряжению "Интерпола".
   - Просто смехотворно рассматривать мистера Висконти  как  обыкновенного
военного преступника. Вокруг их полным-полно. Мартин Борман неподалеку,  в
Бразилии,  только  границу  перейти,  а  этот   ужасный   доктор   Менгеле
[нацистский  преступник,  врач,  производивший  эксперименты  на   людях],
который  зверствовал  в  Освенциме,  говорят,  находится  при  армии  близ
боливийской границы. Спрашивается, почему  "Интерполу"  не  заняться  ими?
Мистер Висконти всегда очень хорошо относился к  евреям.  Даже  когда  вел
дела с Саудовской Аравией. Почему понадобилось выгонять его из  Аргентины?
У него там отлично пошла  торговля  антиквариатом.  В  Буэнос-Айресе,  как
рассказал мне  мистер  Висконти,  один  американец  самым  наглым  образом
расспрашивал про него где только мог. Мистер Висконти продал картину  одну
частному лицу из Штатов, так этот  американец,  который  выдавал  себя  за
представителя Метрополитен-музея, заявил, что картина краденая...
   - А фамилия этого американца случайно не О'Тул?
   - Да, именно.
   - Он сейчас здесь, в Асунсьоне.
   - Я знаю. Но здесь ему не так легко найти поддержку. В конце концов,  в
Генерале есть немецкая кровь.
   - О'Тул плыл со мной на пароходе.  Он  мне  говорил,  будто  занимается
социологическими исследованиями.
   - Такое же вранье, как и Метрополитен-музей. Он из ЦРУ.
   - Он отец Тули.
   - Кого?
   - Девушки, которая ехала в Восточном экспрессе.
   - Как интересно! А мы не  можем  это  как-то  использовать?  -  Тетушка
задумалась. - Ты говоришь, он плыл вместе с тобой?
   - Да.
   - А может быть, он следил за тобой? Сколько шума всего из-за нескольких
картин. Да, вспомнила, вы с его дочкой очень подружились  дорогой.  И  вся
эта история с беременностью...
   - Но, тетя Августа, ко мне это не имело ни малейшего отношения!
   - И очень жаль, - проговорила тетушка, - в данных  обстоятельствах  это
могло бы пригодиться.
   В комнату вошел Вордсворт, он был в том же мясницком фартуке, в котором
я впервые увидел его в квартире над "Короной и якорем". Тогда  его  услуги
ценились, его хвалили за мытье посуды, теперь же - это сразу было видно  -
все принималось как должное.
   - Котлета кончили?
   - Мы будем пить кофе в саду, - величественно объявила тетушка.
   Мы  уселись  в  скудной  тени  банановой   пальмы.   Воздух   благоухал
апельсиновыми цветами и жасмином, бледная луна  плыла  по  бледно-голубому
дневному небу. Она выглядела истертой,  истонченной,  как  старая  монета;
кратеры были одного цвета с небом, и казалось, будто глядишь  сквозь  дыры
на Вселенную. Шум машин сюда не проникал.  Цоканье  лошадиных  копыт  было
частью того же древнего мира, что и тишина.
   - Да, тут  очень  спокойно,  -  заметила  тетушка.  -  Иногда,  правда,
постреливают после наступления темноты.  Полиция  ни  с  того  ни  с  сего
принимается палить. Я забыла, тебе один кусок сахара или два?
   - Мне бы хотелось, чтобы вы  мне  рассказали  побольше,  тетя  Августа.
Все-таки многое меня смущает. Этот громадный дом - и никакой  мебели...  и
Вордсворт тут, с вами...
   - Я привезла его из Парижа. При мне была довольно крупная сумма,  почти
все, что у меня осталось, хотя  того,  что  хранилось  в  Берне,  все-таки
хватило  тебе  на  билет.  Такой  божий  одуванчик,  как  я,  нуждается  в
телохранителе.
   Впервые я слышал от нее признание, что она стара.
   - Вы могли взять с собой меня.
   - Я не была уверена в том, как ты отнесешься к некоторым  вещам.  Тебя,
если помнишь, весьма шокировала история  с  золотым  слитком  в  Стамбуле.
Какая жалость, что  генерал  Абдул  все  испортил.  Сейчас  двадцать  пять
процентов пришлись бы нам очень кстати.
   - Куда делись все ваши деньги, тетушка Августа? У вас даже нет кровати.
   - На матрасах спится превосходно, да я  и  вообще  считаю,  что  мягкая
постель  расслабляет.  Когда  я  приехала  сюда,  бедный  мистер  Висконти
находился в бедственном положении: жил в кредит в ужасающей гостинице. Все
его деньги ушли на новый  паспорт  и  взятки  полиции.  Уж  не  знаю,  как
справляется доктор Менгеле, но полагаю, что он имеет кодированный  счет  в
Швейцарии. Я приехала как нельзя  более  кстати.  Он  к  тому  же  хворал,
несчастный, ведь питался он  главным  образом  тапиокой  [саго,  крупа  из
крахмала клубней маниоки].
   - И стало быть, вы вторично отдали ему ваши деньги, тетя Августа?
   - Разумеется, как же иначе? Ведь они ему были нужны. Мы купили этот дом
за бесценок - тут кого-то убили двадцать лет назад,  а  здешнее  население
страшно суеверно, - а остаток денег очень удачно помещен. У нас половинная
доля в одном многообещающем предприятии.
   - Не в "дакоте" ли?
   Тетушка нервно хихикнула.
   - Мистер Висконти сам тебе все расскажет.
   - А где он?
   - Он собирался вернуться вчера, но зарядили дожди, и дороги размокли. -
Она с гордостью обвела взглядом пустые стены. - Через  неделю  ты  его  не
узнаешь. В холле повесят люстры, привезут мебель. Мне так хотелось,  чтобы
все было готово к твоему приезду, но в Панаме вышла  задержка.  От  Панамы
очень многое зависит.
   - А как отнесется к этому полиция?
   - Ну, она не станет вмешиваться в дела уже упрочившегося предприятия.
   Тем не менее  прошел  еще  один  день,  а  мистер  Висконти  так  и  не
объявился. Тетушка на своих  матрасах  спала  долго,  Вордсворт  занимался
уборкой, и я отправился побродить по городу. В городе велись приготовления
к какому-то празднику. На углах улиц стояли разукрашенные  машины,  полные
хорошеньких  девушек.  Между  собором  и  военной   академией,   фасадами,
обращенными друг к другу и  к  мемориальному  танку,  маршировали  гусиным
шагом взводы солдат. Повсюду висели изображения Генерала -  то  в  военной
форме,  то  в  штатском;  в  последнем  случае  он  походил   на   любезно
улыбающегося разжиревшего хозяина баварской пивной. В Буэнос-Айресе ходили
неприятные истории про начало его правления: его  противников  выбрасывали
из самолетов над джунглями, на аргентинский  берег  из  двух  великих  рек
приносило трупы людей со связанными проволокой руками и ногами, но зато на
улицах торговали дешевыми сигаретами, а в лавках дешевым вином, и не  надо
было платить, по словам  тетушки,  подоходный  налог,  и  даже  взятки  не
выходили из разумных пределов, если ты преуспевал и  платил  регулярно.  И
апельсины валялись под деревьями на земле, и не было смысла даже подбирать
их, поскольку на рынке они шли по три пенса за дюжину, и повсюду в воздухе
разливался аромат цветов. Я надеялся,  что  мистер  Висконти  на  сей  раз
поместил капитал удачно. Это было  не  худшее  из  мест,  где  можно  было
доживать свой век.
   На следующий вечер,  когда  я  вернулся  с  прогулки,  мистер  Висконти
по-прежнему отсутствовал, а тетушка и Вордсворт жестоко ссорились.  Еще  с
лужайки я услыхал ее  голос,  он  гулко  раздавался  в  пустом  холле  над
лестницей, подымающейся из сада.
   - Я больше не твоя маленькая детка! Пойми ты это!  Я  нарочно  отложила
денег, чтобы отправить тебя в Европу...
   - Вордсворт не хочет ваши деньги, - услышал я его голос.
   - Раньше ты брал у меня деньги, много денег. Сколько одних дашбашей  ты
получил от меня и от моих друзей...
   - Раньше Вордсворт брал деньги, потому что вы любил Вордсворт,  спал  с
Вордсворт, нравился с Вордсворт прыг-прыг делать. Сейчас любить  Вордсворт
не хотите, спать с Вордсворт не хотите,  Вордсворт  не  нада  ваш  чертовы
деньги. Давайте их другой друг, он берет  все  деньги.  Когда  совсем  все
берет, идите к Вордсворт. Вордсворт для вас будет работать, спать будет, и
вы будете Вордсворт опять любить и прыг-прыг делать, как в прежний время.
   Я стоял внизу, под лестницей. Повернуться и уйти я уже не мог,  они  бы
меня заметили.
   - Как ты не понимаешь, Вордсворт, прежнее все кончилось,  раз  я  нашла
мистера Висконти. Мистер Висконти хочет, чтобы ты уехал, а  я  хочу  того,
чего хочет он.
   - Пускай он боится Вордсворт.
   - Милый, милый Вордсворт, это тебе надо бояться. Я хочу, чтобы ты уехал
как можно скорее, сегодня же, понимаешь ты это?
   - О'кей, - ответил он, - Вордсворт  уезжает.  Вы  просили  -  Вордсворт
уезжает. Вордсворт тот человек не боится. Вы не хотите спать с  Вордсворт,
и Вордсворт уезжает.
   Тетушка сделала движение, как будто хотела обнять его, но он отвернулся
и стал спускаться по лестнице. Он даже не заметил меня,  хотя  я  стоял  в
двух шагах.
   - Прощайте, Вордсворт, - сказал я и протянул ему руку. На ладони у меня
лежала пятидесятидолларовая бумажка.
   Вордсворт взглянул на деньги, но не взял их. Он торжественно произнес:
   - Прощайте, мистер Пуллен. Густеет мрак, это верно, верно, она со  мной
не пребудь. - Он сжал мою левую руку, в которой не  было  денег,  и  пошел
через сад прочь.
   Тетушка вышла из холла поглядеть ему вслед.
   - Как вы обойдетесь без него в этом огромном доме? - спросил я.
   - Прислугу найти легко, и стоить она будет гораздо дешевле  Вордсворта,
со всеми его дашбашами. Нет, не думай, мне жаль бедного Вордсворта, но  он
был лишь  суррогатом.  Вся  жизнь  была  суррогатом  с  тех  пор,  как  мы
расстались с мистером Висконти.
   - Значит, вы очень любите Висконти... Заслуживает ли он такой любви?
   - С моей точки зрения, да. Я люблю мужчин неуязвимых.  Мне  никогда  не
нравились мужчины. Генри, которые нуждались во  мне.  Нуждаться  -  значит
притязать. Я думала, Вордсворту нужны были мои деньги и комфорт, который я
ему дала в квартире над "Короной и якорем". Но здесь комфорта нет  ни  для
кого, а он даже от дашбаша отказался, ты сам слышал. Вордсворт разочаровал
меня. - Она добавила, как будто видела тут какую-то  связь:  -  Твой  отец
тоже был довольно неуязвим.
   - И тем не менее я нашел вашу карточку в "Роб Рое".
   - Значит, он был недостаточно неуязвим, - заключила она и  добавила  не
без яда: - Вспомни об учительше - "Долли! Куколка  моя!",  -  все-таки  он
умер в ее объятьях.
   Теперь, когда Вордсворт  уехал  и  мы  остались  одни,  дом  совсем  уж
опустел. Мы отужинали почти в полном молчании, и  я  выпил  слишком  много
густого сладкого, смахивающего на  лекарство  вина.  Один  раз  послышался
отдаленный  звук  машины,  и  тетушка  сразу  подошла  к  большим   окнам,
выходившим в сад. Свет одинокой лампочки  под  потолком  огромной  комнаты
туда не достигал, и тетушка в своем темном платье  выглядела  тоненькой  и
юной, и я в этом полумраке ни за что не принял бы ее за старую женщину.  С
испуганной улыбкой она продекламировала:

   Она сказала: "Ночь длинна;
   Он верно не придет"
   [цитата из стихотворения А.Теннисона "Мариана"].

   Я знаю это от твоего отца, - добавила она.
   - Да, я тоже... в каком-то смысле - он загнул на этих стихах страницу в
Палгрейве.
   - И он, несомненно,  научил  им  Долли-Куколку,  -  продолжала  она.  -
Представляешь, как она читает их над могилой в Булони вместо молитвы?
   - А вот вас, тетя Августа, неуязвимой нельзя назвать.
   -  Поэтому  мне  и  нужен  неуязвимый  мужчина.  Если  оба  уязвимы   -
представляешь, в какой кошмар превратится жизнь: оба страдают, оба  боятся
говорить, боятся шагу ступить, боятся причинить  боль.  Жизнь  переносима,
когда страдает только один. Нетрудно привыкнуть к собственным  страданиям,
но невозможно выносить страдания другого.  Мистеру  Висконти  я  не  боюсь
причинить боль. Я не сумела бы, если бы даже очень постаралась. Поэтому  у
меня чудесное ощущение свободы. Я могу говорить все что угодно,  ничто  не
проймет этого толстокожего даго [презрительная кличка итальянца,  испанца,
португальца].
   - А если он заставит страдать вас?
   - Так ведь это же  ненадолго,  Генри.  Вот  как  сейчас.  Когда  он  не
возвращается и я не знаю, что его задерживает, и начинаю опасаться...
   - Ничего серьезного случиться не могло. Если  бы  произошел  несчастный
случай, полиция бы вас известила.
   - Дорогой мой, мы в Парагвае - именно полиции я и опасаюсь.
   - В таком случае зачем вы здесь поселились?
   - У мистера Висконти выбор не так уж велик. Насколько я знаю, он был бы
в безопасности в Бразилии, будь  у  него  деньги.  Может  быть,  когда  он
разбогатеет, мы туда переедем.  Мистеру  Висконти  всегда  очень  хотелось
разбогатеть, и ему кажется,  что  здесь,  наконец,  ему  это  удастся.  Он
столько раз был на грани богатства. Сперва Саудовская Аравия, потом дела с
немцами...
   - Если он разбогатеет сейчас, ему уже недолго этим наслаждаться.
   - Неважно, зато он умрет счастливым, в сознании, что наконец богат. Что
он обладатель золотых слитков - он всегда  имел  пристрастие  к  золоту  в
слитках. А значит, он добился своего.
   - Зачем вы меня вызвали, тетя Августа?
   - Кроме тебя. Генри, у меня  нет  близких.  И  потом,  ты  можешь  быть
полезен мистеру Висконти.
   Такая перспектива не очень-то меня обрадовала.
   - Но я не знаю ни слова по-испански, - попробовал возразить я.
   - Мистеру Висконти необходим кто-то, кому  он  мог  бы  доверить  вести
бухгалтерию. Финансовая отчетность всегда была у него слабым местом.
   Я оглядел пустую комнату. Голая лампочка мигала в  предчувствии  грозы.
Край ящика впивался мне в ляжку. Я вспомнил о двух  матрасах  и  туалетном
столике в тетушкиной спальне. И  подумал,  что  вряд  ли  тут  потребуется
большое бухгалтерское искусство. Я сказал:
   - Я намеревался только повидать вас и уехать.
   - Уехать? Почему?
   - Я подумывал, не пора ли мне наконец осесть.
   - А что другое ты делал до сих пор? Ты слишком засиделся.
   - И жениться, хотел я сказать.
   - В твоем возрасте?
   - Мне еще далеко до мистера Висконти.
   Дождь хлестнул по стеклу. Я поведал тетушке про мисс Кин и  про  вечер,
когда я чуть не сделал предложение.
   - Тебе тоскливо от одиночества, - сказала тетушка. - Вот и  все.  Здесь
ты не будешь чувствовать себя одиноким.
   - Но  я  убежден,  что  мисс  Кин  меня  немножко  любит.  Мне  приятно
сознавать, что я мог бы сделать ее счастливой. - Я возражал  вяло,  ожидая
опровержения, почти надеясь на него.
   - Ну и о чем вы через год будете с ней разговаривать? Она будет  сидеть
за своими кружевами - кстати, я и не знала, что в наше  время  кто-то  еще
плетет кружева, - а ты будешь читать каталоги  по  садоводству,  и,  когда
молчание  сделается  невыносимым,  она  тебе  расскажет  про  Коффифонтейн
историю, которую ты слышал уже  десятки  раз.  Знаешь,  о  чем  ты  будешь
думать, лежа без сна в своей двуспальной кровати? Не о женщинах. Тебя  они
мало интересуют, иначе тебе бы и в голову не пришло жениться на мисс  Кин.
Нет, ты будешь думать о том, что каждый день приближает тебя к смерти.  До
нее будет рукой подать - как до стены спальни. И ты станешь все  больше  и
больше бояться стены, так как ничто не остановит твое приближение к ней  -
из ночи в ночь, пока ты пытаешься заснуть, а  мисс  Кин  читает.  Что  она
читает?
   - Быть может, вы и правы, тетушка Августа, но разве не ждет то же самое
всех нас, где бы мы ни были, в нашем возрасте?
   - Нет, здесь все по-другому. Завтра  тебя  может  застрелить  на  улице
полицейский, потому что ты не понимаешь гуарани, или тебя пырнут  ножом  в
кантине потому, что ты не говоришь на испанском, а кто-то  вообразит,  что
ты важничаешь. На следующей неделе мы обзаведемся своей "дакотой",  и  она
может рухнуть вместе с тобой над Аргентиной. Мистер Висконти слишком стар,
чтобы сопровождать пилота. Генри, дорогой мой, если ты останешься с  нами,
тебе не придется медленно, день за днем, продвигаться к своей стене. Стена
сама найдет тебя, а каждый прожитый день будет казаться тебе  своего  рода
победой. "На этот раз я ее перехитрил", -  скажешь  ты,  ложась  спать,  и
спать ты будешь превосходно. Надеюсь, что стена не  настигла  еще  мистера
Висконти, - добавила она. - В противном случае мне пришлось бы самой  идти
искать ее.



5

   Наутро меня разбудил отдаленный рокот толпы. Сперва  мне  померещилось,
что я снова в Брайтоне и море ворочает гальку. Тетушка была уже на ногах и
успела  приготовить  завтрак,  подав  на  стол  также  плоды   грейпфрута,
подобранные в саду. Из города урывками доносилась музыка.
   - Что происходит?
   - Сегодня День независимости. Вордсворт меня предупреждал, но я забыла.
Если поедешь в город, возьми с собой что-нибудь красное.
   - Зачем?
   - Это цвет правящей партии.  Цвет  либералов  синий,  но  носить  синий
небезопасно. Никто этого не делает.
   - Но у меня нет ничего красного.
   - У меня есть красный шарф.
   - Не могу же я надеть женский шарф.
   - Засунь его в нагрудный карман. Как будто носовой платок.
   - А вы не пойдете со мной, тетя Августа?
   - Нет. Я должна ждать мистера Висконти. Сегодня он наверняка  появится.
Или хотя бы даст о себе знать.
   Как выяснилось, я зря стеснялся шарфа.  У  большинства  мужчин  красным
шарфом была повязана шея, на многие шарфы нанесен портрет Генерала. Буржуа
ограничивались красным носовым платком,  а  некоторые  даже  и  платок  не
выставляли напоказ, а сжимали его в руке,  так  что  он  едва  проглядывал
между пальцами. Вероятно, они предпочли  бы  носить  синий  цвет.  Повсюду
развевались красные флаги. Можно было подумать,  что  в  городе  у  власти
коммунисты, однако красный здесь был цветом консерваторов. То  и  дело  на
перекрестках мне преграждали путь процессии женщин в красных  шарфах,  они
несли портреты Генерала и лозунги в честь великой партии Колорадо. В город
верхом въехали группы гаучо, поводья у  них  были  алые.  Какой-то  пьяный
вывалился из дверей таверны и лежал вниз лицом на мостовой; во всю спину у
него  улыбался  Генерал;  лошади  осторожно  переступали  через   пьяного.
Празднично украшенные машины везли хорошеньких девушек  с  алыми  цветками
камелий в волосах. Даже солнце, проглядывавшее сквозь туман, было красным.
   Поток  людей  понес  меня  к  проспекту  маршала  Лопеса,  по  которому
двигалось шествие. На противоположной стороне проспекта стояли трибуны для
правительства и дипломатов. Я узнал  Генерала,  принимавшего  приветствия;
соседнюю трибуну, очевидно, занимало американское посольство -  во  всяком
случае, в заднем ряду  я  увидел  моего  друга  О'Тула,  зажатого  в  угол
дородным военным атташе. Я помахал ему,  и,  п