ошибаетесь,  -  ответил  я  и  рассказал  о  невыносимом
контр-адмирале и моем друге сэре Альфреде Кине.
   - Значит, у тебя не было по-настоящему конфиденциальных дел.
   - Безусловно не было таких, которые  я  не  мог  бы  обсудить  в  своем
кабинете в банке.
   - У вас на окраине нет подслушивающих устройств, - заявила тетушка.
   Человек, который пришел к ней с визитом, никак  не  укладывался  в  мои
представления об управляющем  банком.  Высокий  и  элегантный,  с  темными
бачками, он был бы  хорош  в  костюме  матадора.  Тетушка  попросила  меня
принести красный чемодан, после чего я  удалился,  оставив  их  вдвоем.  В
дверях я оглянулся и увидел, что крышка чемодана откинута и что он  набит,
как мне показалось, десятифунтовыми банкнотами.
   Я пошел к себе в спальню, сел в кресло  и  взял  номер  "Панча",  чтобы
успокоиться. Вид этих контрабандных денег вызвал у меня шок -  к  тому  же
чемодан был фибровый, из тех, что ничего не стоит проткнуть,  как  картон.
Надо отдать должное, ни одному опытному грузчику не пришло  бы  в  голову,
что в чемодане целое  состояние,  но  все  же  было  верхом  безрассудства
ставить все на карту, успех которой полностью зависел от  опытности  вора.
Тетушка с легкостью могла напороться на новичка.
   Тетушка, очевидно, много  лет  прожила  за  границей,  и  это  наложило
отпечаток на ее характер и на ее мораль.  Я  не  мог  судить  ее  теми  же
мерками, что и обычную англичанку, и, читая "Панч", утешал себя  тем,  что
английский характер в основе своей неизменен. Взять хотя  бы,  к  примеру,
"Панч" - журнал претерпел период кризиса, когда даже Уинстон Черчилль стал
предметом насмешек, но здравый смысл его владельцев и рекламодателей помог
благополучно вернуть его на старую стезю. Даже адмирал снова подписался на
него, а редактор журнала - и, по-моему, совершенно правильно - был  сослан
на телевидение, которое  даже  в  самом  лучшем  своем  варианте  -  сфера
деятельности  довольно   низкопробная.   Если   десятифунтовые   банкноты,
размышлял я, уложены в пачки по двадцать в каждой, в чемодане  могло  быть
не меньше трех тысяч фунтов или даже шести тысяч, так как пачки  по  сорок
не такие уж большие... Тут я вспомнил,  что  это  был  фирменный  чемодан,
который мог вместить и двенадцать тысяч. Меня слегка утешило это открытие.
Контрабанда такого  широкого  масштаба  -  скорее  удачный  бизнес,  а  не
уголовное преступление.
   Зазвонил телефон. Это была тетушка.
   - Что ты мне посоветуешь - "Юнион карбид", "Женеско", "Дойче  Тексако"?
Или, может, "Дженерал электрик"? - спросила она.
   - Мне не хотелось бы давать вам  никаких  советов,  -  сказал  я.  -  Я
некомпетентен. Мои клиенты никогда не имели дела с американскими  акциями.
Слишком высокая приплата в долларах к номинальной стоимости.
   - Во Франции вопроса  о  приплате  в  долларах  просто  не  существует.
По-моему,  твои  клиенты  были  начисто  лишены  воображения,  -   сказала
нетерпеливо тетушка и повесила трубку. Что же, она  ожидала,  что  адмирал
тайно провозит банкноты?
   На  душе  у  меня  было  беспокойно.  Я  вышел  и  прошелся  по   саду.
Американская  пара  (из  "Сент-Джеймса"  или  из  "Олбани")  пила  чай  за
столиком. Один из супругов извлекал из чашки бумажный  пакетик  на  нитке,
как  затонувшее  животное.  Это  убийственное   зрелище   заставило   меня
почувствовать, как далеко я от родной Англии, и я вдруг с болью подумал  о
том, как я соскучился по Саутвуду и дому, проводя время  в  компании  тети
Августы. Я дошел до Вандомской площади и по улице Дону  вышел  к  Бульвару
Капуцинок. На углу улицы, возле бара, со мной заговорили две женщины, и  в
ту же минуту я не без страха увидел радостно улыбающуюся мне физиономию.
   - Мистер Пуллен! - воскликнул он. - Хвала всевышнему!
   - Вордсворт!
   - Самый чудесный из его деяний. Хотите эта девочка?
   - Я вышел прогуляться.
   - Женщины,  как  этот,  вас  облапошат.  Это  трехминутка.  Они  делают
прыг-прыг, раз,  два,  три  -  и  привет.  Хотите  девочка,  надо  идти  с
Вордсворт.
   - Но я не хочу никаких девочек. Я здесь с тетушкой. Я  решил  пройтись,
пока она занимается делами.
   - Ваш тетя здесь?
   - Да.
   - Где живете?
   Я не хотел ему давать адреса без разрешения тетушки. Я представил себе,
как Вордсворт селится в соседнем со мной номере. А  вдруг  ему  вздумается
курить марихуану в "Сент-Джеймсе и Олбани"... Я не знал, какие  существуют
на этот счет законы во Франции.
   - Мы остановились у друзей, - сказал я неопределенно.
   - У мужчина? - спросил он с неожиданной свирепостью в голосе.
   Казалось невероятным, что кто-то может  ревновать  семидесятипятилетнюю
женщину, но это была самая неподдельная ревность, и я увидел в новом свете
банкира с бачками.
   - Дорогой мой Вордсворт, - сказал я. - Это плод вашего  воображения.  -
Здесь я позволил себе маленькую ложь во  спасение.  -  Мы  остановились  у
пожилой супружеской пары.
   Я не считал удобным обсуждать тетушкины дела здесь, на  углу  улицы,  и
стал двигаться по направлению к бульвару. Однако Вордсворт не отставал.
   - Есть дашбаш для Вордсворт? - спросил он. - Вордсворт найдет  красивый
девочка, школьный учительница.
   - Мне не нужна девочка, Вордсворт,  -  повторил  я  и  дал  ему  десять
франков только для того, чтобы он замолчал.
   - Тогда надо выпить один стакан со старый Вордсворт,  -  сказал  он.  -
Вордсворт знает прямо здесь кабак, первый класс.
   Я согласился выпить стаканчик, и он повел меня, как мне показалось,  ко
входу в театр "Комеди де Капюсин".  Когда  мы  спускались  по  лестнице  в
подвальчик под театром, слышно было, как там ревет граммофон.
   - Я бы предпочел более тихое место, - сказал я.
   - Вы немного подождите. Это притон высший класс, - ответил Вордсворт.
   В погребе было жарко. Несколько молодых одиноких женщин сидели у стойки
бара. Взглянув туда, где гремела музыка, я увидел совсем почти  обнаженную
женщину - она  ходила  между  столиками,  за  которыми  перед  нетронутыми
стаканами с виски сидели мужчины, все в одинаковых потертых плащах, словно
в униформе.
   - Вордсворт, если это и есть то, что ты называешь прыг-прыг, мне  этого
и даром не надо, - с досадой сказал я.
   - Нет,  здесь  нет  прыг-прыг,  -  ответил  Вордсворт.  -  Если  хотите
прыг-прыг, надо брать ее гостиница.
   - Брать кого?
   - Эти девочки. Хотите один?
   Две девушки из тех, кто сидели около стойки, подошли и  сели  рядом  со
мной, по обе стороны. Я почувствовал себя пленником. Вордсворт, я заметил,
уже успел заказать четыре порции виски,  на  которые  ему  явно  не  могло
хватить бы тех десяти франков, что я ему дал.
   - Зак, cheri [дорогой (франц.)], - сказала одна из девушек, - представь
нам своего друга.
   - Мистер Пуллен, познакомьтесь, это Рита.  Красивый  девочка.  Школьный
учительница.
   - В какой школе она учит?
   Вордсворт рассмеялся,  и  я  понял,  что  свалял  дурака.  В  некотором
смятении я следил за Вордсвортом, который вступил в  какие-то  длительные,
очевидно, деловые переговоры с девушками.
   - Вордсворт, что вы делаете? - спросил я.
   - Хотят двести франков. Я сказал - нет.  Говорю,  мы  имеем  британский
паспорт.
   - При чем тут паспорт?
   - Они знают, британский люди очень бедный люди, не может  много  деньги
бросать.
   Он снова заговорил с ними на каком-то странном французском языке - я ни
слова не мог разобрать, хотя девушки, по всей видимости, все понимали.
   - На каком языке вы разговариваете, Вордсворт? - спросил я.
   - На французском.
   - Но я ни слова не понимаю.
   - Хороший французский язык, приморский. Этот леди хорошо  Дакар  знает.
Вордсворт сказал ей, одно время работал Конакри. Они говорят сто пятьдесят
франков.
   - Поблагодари их от меня, Вордсворт, и скажи, что мне ничего не  нужно.
Я должен вернуться к моей тете.
   Одна из девушек рассмеялась. Она, очевидно, услышала слово "тетя", хотя
я так и не уразумел, почему свидание  с  тетей  смешнее,  чем  свидание  с
кузиной, с дядей  или  даже  с  матерью.  Девушка  повторила  tante  [тетя
(франц.); шутка состоит в том, что так называли хозяйку  борделя],  и  обе
расхохотались.
   - А завтра?
   - Я иду с тетушкой в Версаль, а вечером мы уезжаем в Стамбул  Восточным
экспрессом.
   - Стамбул? - удивленно воскликнул Вордсворт. - Что она там делает? Кого
хочет видать?
   - Насколько я знаю,  мы  собирались  посетить  Голубую  мечеть,  Святую
Софию, Золотой Рог, музей Топкапы.
   - Надо быть осторожный, мистер Пуллен.
   - Зовите меня правильно, Пуллинг.  -  Я  пытался  за  шутливостью  тона
скрыть раздражение. - Вряд ли вам бы понравилось, если бы  вас  все  время
звали Кольридж.
   - Кольридж?
   - Кольридж был поэт и друг Вордсворта.
   - Такой человек никогда не видел. Если  говорит,  Вордсворт  знает,  он
хочет вас облапошивать.
   Я сказал твердо:
   - Ну а теперь мне правда пора идти, Вордсворт. Добудьте счет,  а  то  я
уйду и вам придется платить.
   - Вы бросаете на ветер "Белый лошадь"? [марка дорогого виски]
   - Выпейте за меня или поделитесь с дамами.
   Я расплатился по счету, который показался мне  непомерно  большим  -  в
него, должно быть, входила стоимость шоу среди столиков. Теперь  танцевала
голая  негритянка  в  боа  из  белых  перьев.  Интересно,  каким  способом
присутствующие  здесь  мужчины  зарабатывают  на  жизнь?  Я  раньше  и  не
представлял себе, что можно вот так сидеть и  глазеть  в  разгар  делового
дня.
   Вордсворт сказал:
   - Давайте триста франков этот леди за приватный шоу.
   - Цена, я вижу, растет.
   - Вордсворт может сказать им - двести франков. Вордсворт все  улаживать
будет. О'кей?
   Бесполезно было взывать к его морали.
   - Вы, как  человек,  имеющий  английский  паспорт,  должны  знать,  что
англичанин не может вывезти из страны в валюте больше  пятнадцати  фунтов.
Двести франков истощат весь мой запас.
   Такого рода довод был доступен Вордсворту.  Он  с  грустным  пониманием
поглядел на меня с высоты своего роста.
   - Правительства все равно плохо делает, - сказал он.
   -  Приходится  приносить  жертвы.  Оборона  и  социальное   обеспечение
обходятся дорого.
   - А туристский чеки? - не задумываясь спросил он.
   - Их  можно  разменивать  только  в  банке,  разменных  пунктах  или  в
гостинице, где есть такие пункты. Но в любом случае чеки понадобятся мне в
Стамбуле.
   - У ваш тетя много чеки есть.
   - У нее тоже только пятнадцать дозволенных фунтов.
   Я  чувствовал  всю  несостоятельность  своей  аргументации,   поскольку
Вордсворт, проживший довольно долго с моей тетушкой, не мог не знать о  ее
способности прибегать ко всякого рода ухищрениям. Я почел за  лучшее  уйти
от этой темы и перешел в наступление.
   - О чем вы думали,  Вордсворт,  когда  в  урну  с  прахом  моей  матери
насыпали каннабис? Какого черта вы это сделали?
   Мысли его где-то блуждали. Он, очевидно, все еще размышлял о туристской
валюте.
   - Каннибалы в Англия нет, - сказал он рассеянно.  -  Сьерра-Леоне  тоже
нет.
   - О каннибалах речи не было.
   - Сьерра-Леоне только общество Леопарды есть. Они много людей  убивают,
но котлеты не делают.
   - Каннабис, Вордсворт, не каннибалы.  Травка.  -  Отвратительное  слово
почему-то вызвало воспоминание о школьном детстве. - Вы смешали  травку  с
прахом моей матери.
   Наконец мне удалось привести его в замешательство.
   Он быстро допил виски.
   - Вы отсюда уходите, - сказал он.  -  Вордсворт  покажет  лучше  место,
больше злачный. Идти надо улица Дуэ.
   Я терзал его, пока мы поднимались по лестнице.
   - Вы не имели права этого делать, Вордсворт. Пришла полиция  и  забрала
урну.
   - Отдали назад? - спросил он.
   - Только пустую урну. Прах оказался смешанным с травкой, так что ничего
уже нельзя было отделить.
   - Старый  Вордсворт  не  хотел  ничего  плохой  делать,  -  сказал  он,
остановившись на тротуаре. - Это все чертов полиция.
   Я обрадовался, увидев  поблизости  стоянку  такси.  Я  боялся,  что  он
попытается пойти со мной и обнаружит тетушкино убежище.
   - В Менделенде, - сказал он, - кладут еда, когда хоронят ваша  мама.  А
вы кладете травка. Это тот же самый вещь.
   - Да моя мать даже сигарет не курила.
   - А когда хоронят ваш папа, кладут самый лучший нож.
   - А почему ему не кладут еды?
   - Он идет охота, берет нож, еда приносит. Убивает куропатка.
   Я сел в такси и уехал. Бросив взгляд  через  заднее  стекло,  я  увидел
Вордсворта - он стоял с растерянным видом на обочине тротуара, как человек
на речном берегу, ожидающий парома. Он поднял в нерешительности руку,  как
будто не был уверен в моей реакции, не понимая, сержусь я на него  или  же
мы расстались друзьями. Но тут  нас  разделил  поток  мчавшихся  машин.  Я
пожалел, что не дал ему дашбаш побольше. В конце концов, он  и  правда  не
хотел ничего дурного. Большой и нелепый ребенок.



10

   Я застал  тетушку  одну  -  она  сидела  посреди  огромной  обшарпанной
гостиной, загроможденной множеством стульев с зеленой плюшевой  обивкой  и
мраморными каминами. Она не потрудилась убрать пустой чемодан - раскрытый,
он лежал перед ней на полу. На щеках у нее я заметил следы слез.  Я  зажег
тусклый свет в лампочках покрытой пылью люстры, и тетушка  улыбнулась  мне
слабой улыбкой.
   - Тетя Августа, что-нибудь случилось? - спросил я. Мне пришло в голову,
что ее ограбил господин с баками, и я раскаивался, что оставил ее  одну  с
такой крупной суммой денег.
   - Все в порядке, Генри, -  ответила  она  каким-то  удивительно  мягким
тремоло. - В итоге я  решила  открыть  счет  в  Берне.  К  какой  пошлости
вынуждают нас прибегать все их правила и инструкции.
   Сейчас передо мной была утомленная старая женщина, какой  и  полагается
быть в семьдесят пять лет.
   - Вас что-то расстроило?
   - Только воспоминания. С этим отелем у меня связано много воспоминаний,
очень давних. Ты был тогда еще маленьким...
   Меня вдруг охватила горячая нежность к  тетушке.  Может,  именно  такое
минутное проявление женской слабости и вызывает у нас  нежное  чувство;  я
вспомнил, как дрогнули перебирающие кружевное плетение  пальцы  мисс  Кин,
когда она заговорила о незнакомой ей Южной Африке, - в тот момент  я,  как
никогда, был близок к тому, чтобы сделать ей предложение.
   - Воспоминания о чем, тетя Августа?
   - О любви. Генри. Любви очень счастливой, пока она длилась.
   - Расскажите мне.
   Я был растроган, как бывал иногда растроган в театре при виде стариков,
вспоминающих о прожитой жизни.  Поблекшая  роскошь  комнаты  казалась  мне
декорацией к спектаклю в  Хеймаркете  [один  из  лондонских  театров].  На
память пришли фотографии с Дорис  Кин  [известная  английская  актриса]  в
"Любовной истории" [пьеса Эдуарда  Брусвера  Шелдона,  современника  Дорис
Кин] и с той актрисой  в  "Вехах"  [пьеса  Арнольда  Беннета  (1867-1931),
опубликованная в 1919  г.]  -  забыл  ее  фамилию.  Поскольку  самому  мне
вспоминать было почти нечего, я как-то особенно ценил чувства у других.
   Тетушка приложила платок к глазам.
   - Тебе будет скучно. Генри. Недопитая  бутылка  шампанского,  найденная
случайно в старинном буфете, - игра ушла, вино выдохлось.
   Эта банальная фраза сделала бы честь любому хеймаркетскому драматургу.
   Я пододвинул стул и взял тетушкину руку в свою. Кожа  была  шелковистая
на ощупь, и  меня  умилили  маленькие  коричневатые  пятнышки,  старческая
крупка, которые ей не удалось запудрить.
   - Расскажите, тетушка, прошу вас, - повторил я свою просьбу.
   Мы оба замолчали, думая каждый о своем.  Мне  показалось,  будто  я  на
сцене играю какую-то роль в извлеченной на свет постановке "Вторая  миссис
Тэнкерей" [драма А.У.Пинеро (1855-1934), поставленная  в  Лондоне  в  1893
г.]. Тетушкина жизнь была очень пестрой, в этом нет никаких  сомнений,  но
когда-то здесь, в отеле "Сент-Джеймс и Олбани", она по-настоящему  любила,
и, кто знает, может быть, в ее прошлом кроется оправдание ее  отношений  с
Вордсвортом... Гостиная в отеле напомнила  мне  другой  отель  "Олбани"  в
Лондоне, где жил капитан Тэнкерей.
   - Дорогая тетя Августа, -  сказал  я,  обняв  ее  за  плечи.  -  Иногда
становится  легче,  когда  выговоришься.  Знаю,  я  принадлежу  к  другому
поколению, к поколению, у которого, быть может, больше условностей...
   - История эта в общем-то постыдная, - сказала тетушка и опустила  глаза
со скромностью, которой я в ней раньше не замечал.
   Я неожиданно для себя обнаружил, что как-то неловко стою перед  ней  на
коленях, держа ее руку, но при этом одна нога у меня в чемодане.
   - Доверьтесь мне, - сказал я.
   - Я не полагаюсь на твое чувство юмора. Генри, я не могу тебе полностью
доверять. Нам, я думаю, разное кажется смешным.
   - Я ожидал услышать грустную историю, - сказал я с  досадой,  выбираясь
из чемодана.
   - Она и есть очень грустная, но по-своему. И в  то  же  время  довольно
комичная, - сказала тетушка.
   Я отпустил ее  руку,  и  она  повертела  ею  в  разные  стороны,  будто
примеряла перчатку в отделе удешевленных товаров.
   - Надо завтра не забыть сделать маникюр, - сказала она.
   Я был раздражен такой  быстрой  сменой  настроений.  Меня  предательски
заманили, и я поддался эмоциям, что мне было совсем не свойственно.
   - Я только что видел Вордсворта,  -  сказал  я,  желая  привести  ее  в
замешательство.
   - Вордсворта? Здесь, в отеле?
   - Как это ни прискорбно, но я должен вас разочаровать - не в  отеле.  Я
его встретил на улице.
   - Где он живет?
   - Я не спросил. И не дал вашего адреса. Мне в голову не пришло, что вам
так не терпится его увидеть.
   - Ты злой, Генри.
   - Не злой, тетя Августа. Просто благоразумный.
   - Не знаю, от кого в семье ты унаследовал благоразумие. Твой  отец  был
человек ленивый, но благоразумным его уж никак не назовешь.
   - А моя мать? - спросил я с надеждой поймать тетушку на слове.
   - Будь она благоразумной, тебя бы здесь не было.
   Она подошла к окну и стала смотреть через дорогу на сад Тюильри.
   - Сплошные няньки с колясками, - сказала она и вздохнула. И  снова  при
дневном свете она показалась мне старой и беззащитной.
   - А вам никогда не хотелось иметь ребенка, тетя Августа?
   - Для этого не было подходящих  обстоятельств,  -  сказала  она.  -  Из
Каррана отец  вышел  бы  очень  ненадежный,  а  к  тому  времени,  как  мы
познакомились с мистером Висконти, было поздновато - не  совсем,  конечно,
поздно, но ребенок нужен на заре жизни, а мистер Висконти появился,  когда
солнце уже не было в зените. В любом случае мать из меня,  надо  признать,
никудышная. Я бы таскала  этого  несчастного  ребенка  повсюду  за  собой,
одному богу известно куда, но ведь могло случиться, что из него  вырос  бы
человек вполне респектабельный.
   - Как я, например.
   - Что до тебя - я еще не совсем отчаялась,  -  сказала  тетушка.  -  По
отношению к бедному Вордсворту  ты  проявил  достаточно  благородства.  Ты
прав, что не дал ему моего адреса. Он был бы не совсем на месте  здесь,  в
"Сент-Джеймс и Олбани". Жаль, что  прошли  времена  рабства.  Я  могла  бы
сделать вид, что он у меня в услужении, и тогда его можно было бы поселить
в  "Сент-Джеймсе",  по  ту  сторону  садика.  -   Она   улыбнулась   своим
воспоминаниям. - Все же я расскажу тебе про мсье  Дамбреза.  Я  очень  его
любила, и если у нас не было ребенка,  то  только  потому,  что  это  была
поздняя любовь. Я не принимала никаких  предохранительных  мер,  абсолютно
никаких.
   - Это вы о нем думали, когда я вошел?
   - Да. Шесть счастливейших месяцев моей жизни, и прожили мы их здесь,  в
"Олбани". Мы впервые встретились вечером  в  понедельник  возле  Фуке.  Он
пригласил меня выпить с ним чашечку кофе, а в четверг мы уже поселились  в
"Олбани"  -  все  очень  естественно,  любящая  пара,  у  нас   сразу   же
установились прекрасные отношения со швейцаром и горничной. Меня ничуть не
беспокоило, что мсье Дамб