без  взаимности.
Даже не знаю, почему она мне  была  так  симпатична.  Разве  что  как  раз
потому, что я ей не нравилась.
 Такая  вот  собралась  компашка.  Сидим,  помалкиваем,   что-то   жуем,
наливаемся шампанским. Я пью либо содовую, либо шампань. Так решил  Джикс.
Только тайком мне удается выхлебать стаканчик воды со  льдом.  Может,  это
вредно для желудка, печенки, сосудов,  но  у  меня  всегда  было  железное
здоровье, так что  от  ледяной  воды  мне  хоть  бы  хны.  Целое  лето  мы
проболтались на якоре, успели все уже  переговорить.  Может  быть,  только
Орлом-и-Решкой, кромсая кусину кровавого бифштекса,  ухитрилась  сморозить
очередную глупость, но все уже привыкли пропускать ее чушь мимо ушей.  Тут
я решила полюбопытствовать. Обращаюсь к актеру:
 - Извините, Матье, вы не могли бы подсказать  Фру-Фру,  как  называется
фильм, в котором мы с вами играли?
 Он проглотил кусок, сморщил лоб и произнес:
 - Не "Голгофа матери"?.. Погодите, потом название изменили. Кажется...
 - "Красотка и шофер", - уверенно бросил Стокаммер, даже не  поглядев  в
нашу сторону.
 -  Ведь  это,  кажется,  я  его  оплатил?  -  заговорил  Джикс   весьма
высокомерным тоном. - Значит, он не мог так называться.
 Тут я аж подпрыгнула на стуле. Что за черт? Кто-то под  столом  ухватил
меня за лодыжку. В этот миг Матье воскликнул:
 - Вспомнил! Он называется "Брошенная жена"!..
 Отгибаю уголок скатерти, заглядываю. Что же я вижу?!  Распахнутый  люк,
из него успел выбраться мой голубчик и  пристроился  под  столом.  Он  уже
залез мне под юбку и дотянулся до  колена.  Мужик  он  здоровый,  так  ему
пришлось всему скрючиться, изогнуть шею, вывернуть голову. Лежит, стервец,
улыбается. Сразу и сконфуженный, и жалкий, и куда как довольный  собой.  В
полном  обалдении  одергиваю  скатерть.  В  это  время  Джикс  раздраженно
поучает:
 - Мать, жена, один черт! Если так обозвать фильм, только  поистратишься
на пленку!
 Тут я  почувствовала,  что  беглец  еще  больше  обнаглел.  Я  уже  рот
раскрыла, собралась дать ему по руке, но так ничего и не сделала. А вскоре
к одной присоединилась и  другая.  Они  забрались  мне  под  чулки  и  так
нежно-нежно поглаживали ляжки. Просто ужас какой-то. Я была  уверена,  что
сейчас моего болвана сцапают. Джикс бы его просто вышвырнул за борт, а  со
мной двадцать лет бы не разговаривал. Тут опять заговорил Матье:
 - Кажется, припоминаю. Не "Ради сынишки"? По-моему, что-то в этом роде.
 Держаться с достоинством, держаться с  достоинством.  Я  уже  слова  не
могла вымолвить, но одаряла общество  великосветской  улыбкой.  Словно  я,
мерзавка, угодив на эту моторную посудину ценой в пару  миллионов,  еще  и
выпендриваюсь. Беглец уже успел задрать мне до пояса платье с  комбинацией
и теперь атаковал трусики, очень ему не  терпелось  их  стащить.  Вдруг  я
услышала свой умоляющий голос:
 - Нет, о нет!..
 - Фру-Фру права, - подтвердил Джикс. - Никаких детишек - ни в названии,
ни на афише. Пойдут разве что на эту мордастую Ширли Темпл.  Вот  если  им
подсунуть какого-нибудь там пуделя или чечеточника, тогда повалят.
 Я старалась сидеть неподвижно, но еще как  приходилось  пошевеливаться.
То ли я пыталась спасти свои трусики  с  кружавчиками,  то  ли,  наоборот,
помочь их стянуть,  то  ли  разом  и  то  и  другое.  Значит,  приходилось
переваливаться с  ягодицы  на  ягодицу.  Представляете,  как  я  от  этого
ошизела.
 Потом,  через  несколько  лет,  я  выпытала  у  одного   из   собратьев
Эсмеральды, чего же именно мне хотелось в тот вечер. Он мне тогда  устало,
но  терпеливо  принялся  втолковывать,  что  подобную  милую  сценку   ему
пересказывают по сотне раз на дню, что, мол,  это  самый  распространенный
женский фантазм, лидер на хит-параде заскоков. Одна представит пиццерию на
Палм-Спринг, другая - день рождения у соседки, а иная даже  и  Белый  дом,
так как ее супруг, ныне страховой агент или холуй "Юниверсал", прежде спал
и видел себя сенатором. А виновато, мол, наше христианское ханжество. Верь
ему, так я всю жизнь мечтала потрахаться таким манером: на виду у всех, но
чтоб никто не догадался. Да еще чтоб мужик на коленях стоял,  унижал  свое
мужское достоинство. К тому ж меня еще грело, что тот  бедолага  -  беглый
каторжник. Я ждала от него, что он поступит со мной как со шлюхой,  потому
его и спрятала. Вот если бы Эсмеральда, Толедо или невесть  какая  бабенка
осмелилась бы мне наговорить такого, я бы потребовала, чтоб ее казнили  на
месте. А этот зануда целую неделю пылил мне мозги, совсем достал. Но  мало
того, наконец допетрив, что попусту тратит свое время и мое  терпение,  он
попытался завалить меня на диван. Тут я  хорошенько  врезала  ему  по  его
мужскому  достоинству  своей  лакированной  лодочкой  с  острым  каблуком,
благословила от души, по католическому, апостолическому и римскому обряду.
 - Уверен, что мы все  передумали!  -  неожиданно  выкрикнул  Стокаммер,
метнув свой нож на тарелку.
 К тому времени беглец уже стянул с меня трусики  и  принялся  за  дело.
Раздвинул мне ноги, и я почувствовала, как его язык щекочет  между  ляжек.
Что он придумал дальше, я рассказывать не  буду,  сами  догадайтесь.  Я  и
сломалась. Положила локти на стол, подперла  подбородок,  делаю  вид,  что
внимательно слушаю, но чувствую - глаза  у  меня  закатываются,  с  трудом
сдерживаюсь, чтобы не охнуть.
 - Вам нехорошо, Фру-Фру? - подозрительно спрашивает Эсмеральда.
 Кое-как выдавливаю по словечку:
 - Да... Так жарко!.. Фру-Фру не может... Фру-Фру не может...
 - Что вы не можете? - пристает эта кретинка.
 Тут уж все на меня уставились. Галантный  Матье  вынул  из  ведерка  со
льдом бутылку шампанского:
 - Может быть, глоточек?
 Он расплывается в моих контактных линзах, все вижу как в тумане. Шепчу:
 - Да!.. О да! О да!
 Матье наполняет бокал.
 Вытягиваю ноги. Я хочу остановить Матье. Я чувствую, что  все  на  меня
глазеют, но ничто уже не сломает мне кайфа. Умоляю:
 - О да! Так! Так!
 - Еще? - откуда-то доносится удивленный голос вконец ошалевшего Матье.
 Я улетаю в небеса.  Шампанское  переливается  через  край.  Слышу  свой
хриплый голос, твердящий: да, да, да. Я подаюсь вперед,  мышцы  напряжены,
ноги сводит. Как же мне хорошо. Наслаждение все длится,  длится,  хоть  бы
оно никогда не кончалось. Да что вам рассказывать, сами  знаете,  как  это
бывает.
 Когда я немного прихожу в себя, обнаруживаю, что лежу,  откинувшись  на
спинку, безвольная, как тряпичная кукла. Тело наполовину под  столом,  так
же как и руки. Вся компашка озадаченно меня разглядывает. Чтобы  показать,
что я пока не сдохла, поднимаю бокал. Причем,  когда  несу  его  к  губам,
ухитряюсь еще пролить. Молча глазеют, как я  пью.  Молча  глазеют,  как  я
вытряхиваю контактные линзы и  протираю  глаза,  как  встряхиваю  платьем,
чтобы проветриться. Потом Джикс снова принимается жевать, прежде  закончив
спор:
 - Ладно!  Фильм  уже  прокрутили,  какая,  к  черту,  разница,  как  он
называется?..
 Можете себе представить, какую выволочку я устроила подлому насильнику,
когда сразу после ужина спустилась в его чуланчик, чтобы принести  поесть.
Только захлопнулась дверь, я, вся скорчившись, чтоб не удариться головой о
потолок, приступила к суровому допросу:
 - И как вам не стыдно?
 Он, как всегда, валялся на матрасе, закинув руки за голову. Может,  ему
и было стыдно, но не слишком. Честно отвечает:
 - У меня полгода не было женщины. Целых полгода!
 - Вы считаете, это повод залезть  мне  под  юбку?  Ведь,  чтоб  вас  же
спасти, я не могла ни крикнуть, ни сопротивляться.
 Но почитай-ка мораль этакой здоровенной жерди,  ростом  еще  подлиннее,
чем Орлом-и-Решкой. Я его уже не интересовала, только моя жратва.
 Я присела рядом и  наблюдала,  как  он  приканчивает  целого  цыпленка,
грушевый компот и бутылку медока. Поглядишь на него и не поверишь, что  он
способен кинуть подлянку. Ел он очень  элегантно,  даже  если  приходилось
орудовать пятерней. Глазея, как вино исчезает в его глотке, говорю:
 - Я из Монружа. А ты?
 - Из Марселя.
 - А что ты делал до тюрьмы?
 - Так, всего помаленьку.
 - Ты женат?
 С недовольным видом спрятал руку с кольцом  за  спину  Отвечает  весьма
резко:
 - Не надо о ней! Это мое дело.
 Я не стала настаивать, взяла поднос и уже  собралась  отчалить,  но  он
схватил меня за руку. Нет, не злобно, наоборот. И пряча глаза, извинился:
 - Не сердитесь, но это святое. Она меня  долго  ждала.  Уверен,  что  и
сейчас ждет. Она само постоянство, ее и зовут Констанс.
 И замолчал на добрые пяток минут, погруженный в грустные думы  о  своей
половине. Какие мы все-таки смешные. Глядя, как он  убивается  по  другой,
мне вдруг захотелось. Может, поэтому меня и разобрало. Конечно,  там,  под
столом, он вел себя как свинья, но ведь почти бескорыстно, сам-то он  вряд
ли получил такой уж кайф. Короче говоря, я потянула молнию сзади платья, с
одной только целью, чтоб он меня трахнул и - квиты. Но, видимо,  в  том  и
состоял секрет той сволочной поломки, с  которой  столько  бились  светила
механики. Стоило мне коснуться молнии,  как  "Пандора"  снялась  с  места.
Взревели моторы, звякнул колокол, и вся посудина заходила с борта на борт.
 В панике я вскочила на ноги,  тут  же  опять  получила  этим  дерьмовым
потолком по кумполу и, рассыпая искры из глаз, крикнула:
 - Дьявольщина!.. Мы поплыли!
 Кое-как я доковыляла до двери и, перед тем как  выйти,  уже  застегивая
молнию, сказала Фредерику, что,  мол,  ничего  уже  не  поделаешь.  Видно,
судьба ему тут отсвечивать до ближайшего порта.
 Закончив свои делишки, этот крысенок сразу  смылся  из  салона  так  же
незаметно, как туда пробрался. При этом, наверно, здорово  потешался,  что
оставил меня с голой задницей Сейчас он, пошарив в карманах, извлек оттуда
мои кружавчики и  галантно  мне  их  преподнес,  покачав  на  указательном
пальце, как отбитый  у  врага  стяг.  Я  их  тут  же  натянула,  причем  с
подобающими стыдливыми ужимками, да еще в спешке задом  наперед.  Так  что
малому было о чем помечтать до утра.
 Не знаю, так ли уж он возбудился, но сама я до утра не дотерпела. В три
ночи, когда я сшивалась на  верхней  палубе  в  своей  коротенькой  ночной
рубашке, меня вдруг осенило, что хватит дурью маяться, как та вот одинокая
селедка, что резвится при луне в этой чертовой луже. Я спустилась в  трюм,
где обнаружила беглеца совсем голым, если не считать одеяла, и мы  отлично
порезвились.



ФРУ-ФРУ (2)

 Вот так.
 Теперь вы знаете все, кроме финала.
 Мне долго еще пришлось придуриваться, так как в первый раз с Фредериком
вывалялись в дерьме на долготе Руайана, а в последний -  на  другом  конце
света, у острова Рождества. Прошло много дней, ночей, недель, месяцев.  Но
если  бы  это  происходило  в  фильме,  показали  бы  только  какой-нибудь
дерьмовый календарь с резво отлетающими листами, да еще  наложили  бы  нос
"Пандоры", лихо режущий волны. А может,  к  тому  же  для  выразительности
добавили бы пунктир, бегущий по старинной карте полушарий. Джикс повторял:
 - В фильмах про любовь  зрителя  интересует,  с  чего  началось  и  чем
закончилось.  Остальное  нужно,  чтобы  подкинуть  работенку  режиссеру  и
оператору и израсходовать сколько положено пленки.
 Тоже новость! Конечно, всем хочется, чтобы раз-два, и - дело в сторону.
Но это все же не фильм, а моя  дерьмовая  жизнь.  Так  что  попытаюсь  вам
рассказать, что было в промежутке.
 Ну, во-первых, не могла же я сплавить своего затворника, если он  этого
не хочет. Первым портом был Лиссабон. Нет бы ему хоть соврать, что  он  от
меня без ума, я бы и рассиропилась. Так он попросту заявил, что  не  знает
португальского, так что,  мол,  придется  его  еще  потерпеть.  Ишь  какой
целомудренный малый. Когда же потом  он  лез  ко  мне  с  лживо  ласковыми
речами, я ему  отвечала:  "Дура  Фру-Фру",  "Бедняжка  Фру-Фру",  а  чаще:
"Несчастная дура Фру-Фру". Как-то он даже в порыве хандры заявил,  что  не
хотел бы меня потерять. Я вам еще расскажу об этом случае, а  пока  только
замечу, что, наливая в тот вечер свой бокал, он не перелил его через край.
 Я, понятно, женщина особой породы, таких на земле  всего-то  пять-шесть
миллиардов - как себя помню, я все время спала  и  видела,  что  подцепила
себе мужичка - не важно, длинный он  будет  или  коротышка,  красавец  или
урод, богатый или бедный, дурак  или  умный,  -  главное,  чтобы  руки  не
распускал и был обаяшкой. Трахни меня такой малый,  и  никто  мне  был  бы
больше не нужен. Я, конечно, не сомневаюсь, что отыщется  на  белом  свете
примерно двести девяносто три дамы всех рас и народов, что попытаются меня
опровергнуть, включая консьержку дома  486  (бульвар  Писс-Винэгр,  Париж,
Франция), примутся утверждать, что, мол, я  вру,  что  несчитано-немеряно,
сколько мужиков  меня  трахнули  только  в  комнатенке  на  третьем  этаже
"Беверли-Хиллз", но в гробу я этих сплетниц видела в белых тапочках. Да не
вру я, честное слово. Если я выскочила замуж  за  своего  первого  или  за
последнего, так только  потому,  что  ужасные  зануды  они  были,  главным
занятием у них было перемалывать косточки ближним и к тому же они не более
постоянны, чем флюгер в бурю. Ну если уж совсем честно,  то  находились  и
такие, кому надоедали мои киношные закидоны, и они сами  меня  безжалостно
выкидывали - случалось, даже в пургу.  Разумеется,  я  подзалетала.  После
чего каждый раз зарекалась связываться с  мужиком  до  тех  пор,  пока  не
появлялся очередной олух.
 Во Фредерика, что уж греха таить, я здорово втюрилась.  Просто  подарок
судьбы. Он стал моей  любимой  игрушкой,  почти  такой  же,  как  плюшевый
медвежонок. Мне его подарили в три года, и до  восемнадцати  я  с  ним  не
разлучалась. Даже взяла с собой на "Нормандию",  на  которой  меня  увезли
Джиксовы холуи в надежде, что я покорю Америку. В нью-йоркском порту я так
закрутилась с багажом,  декларациями  и  прочей  таможенной  ерундой,  что
потеряла медвежонка. Джикс потом нанял кучу детективов, чтоб его отыскали.
Он не врет, я проверяла На "Нормандии" я лопалась от спеси. Каюта  первого
класса, цветы, которыми меня завалили при отплытии, обеды  за  капитанским
столом еще как вскружили мне голову. Я и задремала, совсем как зрители  на
первой части моей чепуховины, которая и доставила  мне  всю  эту  роскошь.
Очнувшись, я распсиховалась так, что все подумали,  будто  у  меня  украли
ребенка. Джикс дал объявление в разные  газетенки,  где  обещал  озолотить
того кто вернет мне мишку живым и  невредимым,  и  чуть  не  убедил  своих
друзей в сенате начать кампанию за  распространение  закона  Линдберга  на
плюшевых медведей. За считанные недели я получила  по  почте  тонну  мишек
всех цветов радуги, но моего Пинко среди них не было. Я их потом  сбагрила
на Филиппины, тамошнему Обществу охраны детства. Рассказываю это, чтоб  вы
поняли, насколько я была счастлива с Фредериком.
 В Гибралтаре англичане обшарили всю "Пандору", словно это была пирамида
Хеопса. Моему голубчику пришлось спрятаться в вентиляционную шахту,  после
чего он трое суток никак не мог очухаться. Поверьте, он был не из  тех,  с
кем я бы стала трахаться кое-как, например, в лифте.  Впрочем  сомневаюсь,
что ему приходилось хоть раз им пользоваться, хотя бы из любопытства.
 Кстати, пирамиду Хеопса  я  помянула  не  случайно.  Джиксу  взбрендило
посетить ее и сестричек поменьше, чтоб их использовать как  декорацию  для
фильма, который доверит отснять Стокаммеру. Мне  в  нем  доставалась  роль
авантюристки в шортах, которая отыскала мумию, нашпигованную бриллиантами,
чтобы, разумеется, прокормить очередную крошку. Однако Джон Керредайн  или
там Бэзил Ресбон ничем не брезгуют, чтобы увести  у  меня  добычу,  просто
житья не дают. А Рей Милланд в это время чинит свою этажерку,  потерпевшую
аварию в пустыне. Жанр, как видите, знакомый. К счастью, Средиземное  море
превратилось в стрельбище для военных  кораблей  и  нам  пришлось  сменить
курс. По радио все кому не  лень  подавали  нам  советы  подобру-поздорову
вернуться в Америку, на  что  Джикс  отвечал,  что  не  какому-то  вшивому
австрийскому ефрейтору нарушить его планы, и  поэтому  он  решил  продлить
плавание на полгода, чтобы обогнуть Африку.
 Не подумайте, что все время Фредерик сидел в  трюме  согнувшись  в  три
погибели. Примерно через недельку я поселила его в своей каюте - точнее, в
трех каютах на главной палубе прямо напротив  трех  кают  Джикса.  В  свой
чулан  он  отлучался  только  по  утрам,  когда  Толедо   делала   уборку.
Наткнувшись пару  раз  на  разбросанные  по  каюте  мужские  шмотки,  она,
наверное, решила, что я трахаюсь с кем-нибудь из морячков,  а  может,  кто
знает, и со всей дюжиной. Однако ж вопросов  не  задавала  ни  словом,  ни
выражением своей румяной мордашки цвета огайского яблочка.
 Умасливать Толедо мне не пришлось, хватало мелких чаевых, которые я  ей
подбрасывала. Зато матросики оказались настоящими кровопийцами:  в  каждом
порту  мне  приходилось  идти   отыскивать   американский   банк.   Только
китаец-прачка оказался человеком бескорыстным. Деньги его не интересовали.
Взамен он попросил, чтобы я как-нибудь ему показала свою штучку,  со  всем
прочим в придачу. Мол, он даже пальцем ко мне не притронется. Просто часок
поглазеет, и все дела. Разлучились мы с ним  неожиданно,  вы  еще  узнаете
как, и с тех пор я его не видела. Но если как-нибудь я  его  повстречаю  в
закоулках какого-нибудь чайна-тауна, то тут  же  затащу  его  в  ближайшую
гостиничку и расплачусь точно по часам, чтоб не сомневался, что я  человек
честный. Про китайца я могу говорить свободно - во-первых, Джикс его давно
уже вышвырнул, а потом, он даже не полюбопытствовал, за что я готова с ним
расплатиться. Правда, если даже  вначале  он  проворонил  пташку,  то  уж,
наверно, обнаружил, когда она в очередной раз вылетала из клетки.
 Короче говоря, все или почти все на нашей посудине в результате  узнали
о беглеце, кроме Джикса и баб. Только через много месяцев  его  обнаружила
самая большая идиотка и все испоганила.
 В конце осени мы пристали в Касабланке. Удивительный город, где моряки,
с чьей бы они ни были посудины, стоило только сунуться в кабачок  парню  в
немецкой форме, дружно запевали  "Марсельезу".  Я  это  видела  в  фильме,
который потом посмотрела в Америке. Фредерик побоялся сойти на берег, чтоб
его не сцапали петэновцы, а я, как вы уже знаете, по натуре  не  туристка.
Как всегда, на "Пандоре" появилась свора холуев  и  стряпчих,  с  которыми
Джикс просиживал дни, а случалось, и ночи напролет в своей каюте. Кажется,
он закупал беспилотные самолеты или еще какие-то летающие гробы, черт  его
знает. О своих  делишках  он  не  слишком  откровенничал,  разве  что  мог
поболтать о кино. Поначалу я допытывалась у Фредерика,  что  он  думает  о
Джиксовых делишках. Ему было наплевать, как,  впрочем,  и  всей  компашке,
которая тратила свои извилины разве что на игру в скрэббл.
 До конца года мы проболтались в порту, и все было отлично. Но вдруг,  в
день святого Сильвестра, когда  мы  готовились  к  новогоднему  ужину,  на
"Пандору" нагрянула французская  морская  полиция.  Как  снег  на  голову.
Фредерик едва успел смыться в свою шахту. Здорово повезло, так как на этот
раз  именно  его-то  и  разыскивали.  Мне  было  просто  стыдно  за  своих
соотечественников. Морских полицейских я не виню, такая уж у  них  поганая
работенка, и делали они ее спустя рукава. Но с ними еще была одна  тыловая
крыса, зануда и горлопан, болван из болванов. Его подручные, наверно, сами
не могли взять в толк, чего это он вдруг так взъелся на нашу  посудину  да
еще под швейцарским флагом. Звали его  майор  Скотиньяк.  Имя  мне  назвал
Фредерик, когда я по свежим следам его описала.  Узнав,  что  эта  скотина
преследует его по всему Средиземному морю, Фредерик затрясся, как тогда  в
Гибралтаре. Но уже не от клаустрофобии, а от бешенства. Сказал:
 - Если мы с ним  как-нибудь  вст