счисленных свечах, небесных голосах и сладостных ароматах. Ей
хотелось пробраться поближе  к  алтарю,  чтобы  лучше  разглядеть  кружевные
одежды девы Марии. По  словам  аббата,  они  стоили  целое  состояние.  Элен
старалась  успокоить  ее,  грозя  совсем  не  взять  в  церковь,  если   она
расхворается от волнения.
     Наконец вечером, после обеда, они отправились. Ночи  были  еще  свежие.
Пока  они  добрались  до   улицы   Благовещения,   где   находится   церковь
Нотр-Дам-де-Грас, девочка вся продрогла.
     - В церкви топят, - сказала мать. - Мы сядем около тепловой отдушины.
     Туго обитая дверь мягко захлопнулась за ними. Их охватило тепло,  яркий
свет и звуки песнопений неслись им навстречу.  Служба  уже  началась.  Элен,
увидев, что середина церкви переполнена, решила пройти к одному  из  боковых
алтарей. Однако добраться туда оказалось крайне  трудно.  Держа  девочку  за
руку, Элен сначала терпеливо продвигалась вперед, но затем,  отказавшись  от
мысли пройти дальше, села с Жанной на первые попавшиеся ей свободные стулья.
Половина клироса была скрыта от них колонной.
     - Мне ничего не видно, мама, - с огорчением прошептала девочка. - У нас
очень плохие места.
     Элен велела ей замолчать. Тогда  девочка  надулась.  Она  видела  перед
собой только огромную слину какой-то старой дамы. Элен обернулась  к  ней  -
Жанна уже стояла на своем стуле.
     - Слезай сию минуту, - проговорила мать вполголоса. - Ты несносна.
     Но Жанна упорствовала.
     - Да ты послушай, вон госпожа Деберль. Там, посредине... Она зовет нас.
     Раздосадованная  Элен  невольно  сделала  нетерпеливое  движение.   Она
встряхнула девочку, не желавшую садиться. Со времени  бала,  в  течение  уже
трех дней, она избегала появляться в доме Деберль, ссылаясь на  всевозможные
хлопоты.
     - Мама, - продолжала Жанна с детским упорством, - она смотрит на  тебя,
кланяется.
     Элен пришлось повернуть голову и волей-неволей поклониться. Обе женщины
обменялись приветствиями. Госпожа  Деберль,  в  шелковом  полосатом  платье,
отделанном белыми кружевами, свежая,  эффектная,  сидела  в  самой  середине
церкви, в двух шагах от клироса. С ней была ее  сестра  Полина.  Та,  завидя
Элен, оживленно помахала ей рукой. Пение продолжалось,  мощный  голос  толпы
звучал на нисходящих тонах; время от времени звонкие дисканты детей,  певших
на клиросе, врывались в тягуче-размеренный ритм хорала.
     - Они зовут тебя, видишь! - продолжала девочка, торжествуя.
     - Напрасно! Нам очень удобно и здесь.
     - Пожалуйста, мама, пойдем к ним... у них есть два свободных стула.
     - Нет. Слезай, садись!
     Однако обе сестры,  улыбаясь,  все  подзывали  их  знаками,  нимало  не
смущаясь неблагоприятным впечатлением, которое производило такое  поведение,
а, напротив, довольные тем, что на них оборачиваются.  Элен  была  вынуждена
уступить. Она подтолкнула восхищенную Жанну и  с  дрожащими  от  сдержанного
гнева руками принялась пробираться в толпе. Это  оказалось  делом  нелегким.
Благочестивые  прихожанки  не  желали  сдвинуться  с  места  и,  взбешенные,
оглядывали ее с головы  до  ног,  разинув  рты,  не  переставая  петь.  Элен
пришлось в течение добрых пяти минут работать локтями среди нараставшей бури
голосов. Когда ей не удавалось пройти, Жадна смотрела  на  все  эти  зияющие
черные  рты  и  прижималась  к  матери.  Наконец  они  достигли   свободного
пространства перед клиросом и,  пройдя  несколько  шагов,  присоединились  к
Деберлям.
     - Садитесь, - прошептала госпожа Деберль, - Аббат сказал  мне,  что  вы
придете. Я заняла для вас два стула.
     Элен поблагодарила и тотчас принялась перелистывать молитвенник, желая-
прервать разговор в самом начале. Но Жюльетта и  здесь  оставалась  светской
дамой. Она сидела такая же очаровательная и болтливая, как в своей гостиной,
и, по-видимому, не испытывала ни малейшего стеснения. Наклонясь к Элен,  она
продолжала разговор:
     - Что это вас совсем не видно? Я уже собиралась завтра зайти к вам.  Вы
не болели, надеюсь?..
     - Нет, благодарю вас. Разные дела.
     - Послушайте, непременно приходите завтра; обедать, посемейному,  -  мы
будем одни,
     - Вы очень добры... Там увидим.
     И, решившись больше не отвечать, Элен сделала вид,  что  ушла  в  себя,
внимательно слушает  хорал.  Полина  усадила  Жанну  рядом  с  собой,  чтобы
разделить с ней жар  тепловой  отдушины,  у  которой  потихоньку  грелась  с
блаженством  зябкой  натуры.  Овеянные   теплом,   исходившим   снизу,   они
приподнимались на своих стульях, рассматривая с любопытством низкий потолок,
разделенный на деревянные резные панно, приземистые колонны и круглые  арки,
с которых свешивались люстры, кафедру из резного  дуба;  поверх  волнующихся
голов, колеблемых бурями песнопений, их взгляды проникали  до  самых  темных
углов боковых приделов,  до  чуть  видных,  мерцающих  золотом  часовен,  до
расположенного возле главного входа баптистерия, отгороженного решеткой.  Но
взоры их вновь и вновь  возвращались  к  великолепию  клироса,  расписанного
яркими красками, блистающего  позолотой;  хрустальная  люстра  спускалась  с
потолка; в огромных канделябрах ступенчатыми рядами горели свечи, пронизывая
дождем симметричных звезд глубины царившего в церкви мрака,  озаряя  блеском
главный алтарь, похожий на большой букет из цветов и листьев. Наверху, среди
множества роз, дева Мария в жемчужном  венце,  одетая  в  атлас  и  кружева,
держала на руках младенца Иисуса, облаченного в длинное одеяние.
     - Ну, что, тепло тебе? - спрашивала Полина. - Как тут приятно!
     Но Жанна, в экстазе, созерцала окруженную  цветами  богоматерь.  Трепет
охватывал ее. Она испугалась, что недостаточно хорошо вела себя, и,  опустив
глаза, принялась внимательно рассматривать белые и черные плиты пола,  чтобы
не заплакать. Нежные голоса певших на клиросе детей, казалось, веяли легкими
дуновениями у нее в волосах.
     Склонив лицо над  молитвенником,  Элен  отстранялась  всякий  раз,  как
чувствовала прикосновение кружев Жюльетты. Эта встреча застигла ее врасплох.
Несмотря на клятву, которую она дала себе: любить Анри  чистой  любовью,  не
принадлежа ему, - ей было не по себе  при  мысли,  что  она  обманывает  эту
веселую доверчивую женщину, сидевшую рядом с  ней.  Одна-единственная  мысль
занимала ее: она не пойдет на этот обед. И она изыскивала способ  прекратить
понемногу эти  отношения,  оскорблявшие  ее  честность.  Но  голоса  певчих,
гудевшие в нескольких шагах от нее,  не  давали  ей  размышлять;  ничего  не
придумав,    она    отдалась    баюкающему    ритму    песнопений,    ощущая
набожно-сладостное чувство, которого еще никогда не испытывала в церкви.
     - Вы слышали про госпожу де Шерметт? - спросила Жюльетта, снова уступая
неудержимой потребности разговаривать. .....
     - Нет, я ничего не знаю.
     - Так вот, представьте... Вы видели ее дочь - она такая рослая, хотя ей
только пятнадцать лет... Ее собираются в будущем году выдать замуж  за  того
маленького брюнета, который вечно торчит подле ее матери... Об этом говорят,
говорят...
     - А! - сказала Элен, не слушая.
     Госпожа Деберль продолжала сообщать ей дальнейшие подробности. Но вдруг
хор замолк,  орган  простонал  и  остановился.  Она  замолчала,  озадаченная
громким звуком своего голоса среди наступившего  сосредоточенного  молчания.
На  кафедру  взошел  священник.  По  рядам  молящихся  пронесся  трепет.  Он
заговорил. "Нет, - подумала Элен, - конечно, не надо идти  к  ним  обедать".
Устремив пристальный взгляд на священника, она представляла себе эту  первую
встречу с Анри, страх перед которой преследовал ее уже три дня;  она  видела
его бледным от гнева, упрекающим ее за то, что она заперлась у себя;  и  она
боялась, что не выкажет достаточной холодности. Углубленная  в  свои  мысли,
она уже не видела священника, а только слышала отдельные фразы, доносившиеся
сверху, проникновенный голос, говоривший:
     - То была неизъяснимая минута, когда Мария, склонив  голову,  ответила:
"Се раба господня..."
     О, она будет мужественной; все ее благоразумие  вернулось  к  ней.  Она
насладится счастьем быть любимой и никогда не признается в своей любви;  она
чувствовала, что душевный мир мог быть  куплен  только  этой  ценой.  И  как
глубоко будет она любить, любить в  безмолвии,  довольствуясь  одним  словом
Анри, одним взглядом, которым они будут изредка обмениваться,  когда  случай
сведет их друг с другом. Эта мечта наполняла ее ощущением вечности.  Церковь
вокруг нее становилась дружественной и нежной. Священник говорил:
     - Ангел исчез. И  Мария,  осиянная  светом  и  любовью,  погрузилась  в
созерцание божественного таинства, в ней совершившегося.
     - Он прекрасно говорит" -  прошептала  госпожа  Деберль,  наклоняясь  к
Элен. - И еще совсем молодой, не больше тридцати лет, не правда ли?
     Она была растрогана. Религия нравилась ей, как  эмоция  хорошего  тона.
Жертвовать  в  храм  цветы,  общаться  со  священниками,  людьми   учтивыми,
скромными и хорошо пахнущими, посещать в нарядном туалете  церковь,  как  бы
оказывая светское покровительство богу бедных, - все это доставляло ей ничем
не заменимое удовольствие, тем  более  что  муж  ее  не  был  богомольным  и
благочестие ее носило поэтому оттенок запретного плода. Элен  посмотрела  на
нее и ответила ей лишь кивком. У обеих были блаженные  и  улыбающиеся  лица.
Раздался шум - молящиеся отодвигали стулья, сморкались;  священник  сошел  с
кафедры, бросив в толпу последний возглас:
     - О, расширьте вашу любовь, благочестивые христианские души. Бог предал
себя вам, ваше сердце исполнено его присутствием, ваша душа - вместилище его
благодати.
     Тотчас загудел орган. Понеслись ввысь посвященные деве  Марии  литании,
дышащие  страстной  нежностью.  Из  боковых  приделов,  из  сумрака  часовен
доносился далекий, приглушенный напев, словно сама земля отвечала ангельским
голосам певших детей. Будто легчайшее дуновение реяло над головами,  удлиняя
прямое пламя свечей,  а  богоматерь,  стоявшая  над  пышными  букетами  роз,
окруженная цветами, страдальчески испускавшими последний  аромат,  казалось,
склонила голову, чтобы улыбнуться сыну.
     Вдруг Элен обернулась, охваченная инстинктивной тревогой.
     - Тебе нездоровится, Жанна? - спросила она.
     Девочка была очень бледна; влажными глазами, словно  унесенная  потоком
любви, струившимся в литаниях, она созерцала алтарь; ей казалось,  что  розы
множатся и падают дождем.
     - О, нет, мама, - прошептала она, -  мне  очень  хорошо,  уверяю  тебя,
очень хорошо.
     - А где же наш друг? - спросила она затем.
     Она разумела аббата. Полина видела его: он сидел на  одной  из  скамеек
клироса, но Жанну пришлось приподнять.
     - А, вижу... Он смотрит на нас и делает маленькие глаза.
     Аббат, по выражению Жанны, "делал маленькие глаза", когда  смеялся  про
себя. Элен обменялась с ним дружеским  кивком.  Это  показалось  ей  твердым
залогом мира, глубокого успокоения, возбуждавшим в ней  любовь  к  церкви  и
убаюкивавшим ее в счастье, исполненном терпимости.  Перед  алтарем  качались
кадила, тонкой струей вился дым. Затем совершился обряд  благословения:  над
молящимися, приникшими к земле,  медленно  поднялась  и  проплыла,  подобная
солнцу, дароносица. Элен оставалась  преклоненной  в  блаженном  оцепенении.
Голос госпожи Деберль раздался над ней:
     - Кончилось, пойдемте.
     Под сводами церкви гулко отдавался шум  отодвигаемых  стульев  и  шаги.
Полина взяла Жанну за руку. Идя с девочкой впереди, она расспрашивала ее:
     - Ты никогда не бывала в театре?
     - Нет. Разве там еще красивее?
     И, глубоко вздохнув, девочка покачала головой, как  бы  желая  сказать,
что  ничто  не  может  быть  красивее.  Полина  ничего  не   ответила:   она
остановилась, глядя на проходившего священника в стихаре. Когда он отошел на
несколько шагов, она громко сказала: "Какое прекрасное лицо!"  -  сказала  с
такой убежденностью, что две набожные прихожанки обернулись.
     Тем временем Элен поднялась и направилась к выходу,  медленно  двигаясь
среди людской толчеи, рядом  с  Жюльеттой,  исполненная  нежности  и  томной
усталости; она уже не испытывала никакого  смущения  от  близости  Жюльетты.
Руки их на мгновение  соприкоснулись,  и  они  улыбнулись  друг  другу.  Обе
задыхались в давке. Элен настояла на том, чтобы Жюльетта шла впереди,  желая
защитить ее от натиска толпы. Вся близость их, казалось, воскресла вновь.
     - Итак, решено, не правда ли? - сказала госпожа Деберль. - Мы ждем  вас
завтра вечером.
     У Элен не хватило духу ответить отказом. Там, на  улице,  будет  видно.
Наконец они вышли последними. Полина ждала на тротуаре против церкви. Чей-то
жалобный голос остановил их:
     - Ах, сударыня, как давно я не имела счастья вас видеть!
     То была  тетушка  Фэтю.  Она  просила  милостыню  у  входа  в  церковь.
Загородив Элен дорогу, словно давно поджидая ее, старуха продолжала:
     - Я была очень больна... все там, в животе, болит,  вы  ведь  знаете...
Будто молотком бьют... И ни гроша, моя милая барыня... Я не посмела дать вам
знать. Да наградит вас господь!
     Элен сунула ей в руку монету и обещала не забывать ее.
     - Посмотрите, - сказала госпожа Деберль, остановившись  на  паперти,  -
кто-то разговаривает с Жанной и Полиной. Да это Анри!
     - Да, да, - подхватила тетушка Фэтю, переводя сощуренные глаза с  одной
дамы на другую, - это добрый доктор. Я видела, он всю службу простоял здесь,
на тротуаре, - верно, поджидал вас. Вот уж  святой  человек!  Я  говорю  так
потому, что это правда, как перед богом... О, я знаю вас, сударыня; ваш  муж
заслуживает счастья. Да исполнит небо ваши желания, да пребудет с  вами  его
благословение!
     И среди бесчисленных складок ее лица, сморщенного, как лежалое  яблоко,
маленькие глазки старухи, беспокойные и лукавые, перебегали  с  Жюльетты  на
Элен, так что оставалось неясным, к кому из них она, собственно, обращается,
говоря о добром докторе. Она проводила  их  безостановочным  бормотанием,  в
котором слезливые жалобы перемешивались с благочестивыми возгласами.
     Элен удивила и тронула сдержанность Анри. Он едва осмелился поднять  на
нее глаза. Жена стала трунить над тем, что его убеждения  не  позволяют  ему
войти в церковь,  но  он  просто  объяснил,  что  вышел,  покуривая  сигару,
навстречу дамам, и Элен поняла, что ему захотелось снова увидеть  ее,  чтобы
показать ей, как она ошибается, считая его способным на какой-нибудь  грубый
поступок. По-видимому, он, как и она, дал себе слово быть благоразумным. Она
не стала раздумывать о том, насколько он был искренен перед самим собой: она
почувствовала себя слишком несчастной,  видя,  что  он  несчастен.  Поэтому,
прощаясь с четой Деберль на улице Винез, она веселым тоном сказала:
     - Итак, завтра, в семь часов!
     Их отношения возобновились, гораздо более тесные, чем раньше.  Началась
чудесная жизнь. Элен чувствовала себя так, словно Анри никогда не поддавался
порыву безумства. Это было то, о чем она  мечтала:  любить  друг  друга,  но
никогда больше не говорить об этом, а  довольствоваться  тем,  что  они  это
знают.
     Сладостные часы, в течение которых они, не  говоря  ни  слова  о  своем
чувстве, непрерывно беседовали о нем - жестом, интонацией, даже молчанием, -
все возвращало их к этой любви, все питало в них страсть. Они уносили  ее  в
себе, с собой, словно единственный воздух, которым могли жить.  У  них  было
оправдание - их честность; они  разыгрывали  эту  комедию  чувств  с  полной
добросовестностью, даже не позволяя себе лишний раз пожать друг другу  руку,
что придавало  ни  с  чем  не  сравнимую  пленительную  прелесть  банальному
приветствию, которым они встречали друг друга.
     Дамы стали каждый вечер посещать церковь. Восхищенная  госпожа  Деберль
находила в этом  новое  развлечение,  не  похожее  на  танцевальные  вечера,
концерты, премьеры; она страстно  любила  непривычные  ощущения;  теперь  ее
видели только в обществе монахинь и аббатов. Доля  религиозности,  внушенной
ей  в  пансионе,  оживала  теперь  в  ее  взбалмошной  голове,  выражаясь  в
поверхностной, внешней набожности, развлекавшей  ее,  как  в  детстве  игры.
Элен,  воспитанная  отнюдь  не  в  религиозном  духе,  невольно   отдавалась
очарованию обрядов месяца  Марии,  счастливая  той  радостью,  которую  они,
по-видимому, доставляли Жанне. Теперь они обедали раньше,  торопили  Розали,
боясь опоздать и не найти хороших  мест.  По  пути  заходили  за  Жюльеттой.
Однажды взяли в церковь Люсьена, но он так плохо вел себя, что с тех пор его
уже оставляли дома. Когда Элен входила в душную, пылавшую  свечами  церковь,
ее охватывало ощущение растроганности и успокоения, постепенно становившееся
для нее необходимостью. Если днем ее мучили сомнения, если при мысли об Анри
ее охватывала  смутная  тревога,  вечером  церковь  снова  умиротворяла  ее.
Песнопения плыли  ввысь,  исполненные  неземными  страстями.  Свежесрезанные
цветы отяжеляли своим ароматом спертый  воздух  под  сводами.  Элен  вдыхала
здесь первое упоение весны, поклонение женщине,  возвышенное  до  культа,  и
опьянялась этой мистерией любви и чистоты перед лицом Марии - девы и матери,
увенчанной белыми розами. С каждым  днем  она  простаивала  на  коленях  все
дольше. Иногда она ловила себя на том, что ее руки молитвенно сложены. После
службы наступала сладость возвращения  домой.  Анри  ждал  у  входа.  Вечера
становились теплыми; они шли по черным безмолвным улицам Пасси,  обмениваясь
редкими словами.
     - А вы становитесь богомольной, дорогая моя, - смеясь, сказала  однажды
вечером госпожа Деберль.
     Действительно,  Элен   широко   открывала   свое   сердце   молитвенной
набожности. Никогда не думала она, что так отрадно любить. Она вновь и вновь
возвращалась в церковь, как в обитель умиления,  где  можно  было  сидеть  с
влажными глазами, бездумно растворившись в немом обожании. Каждый вечер  она
могла в течение  целого  часа  отдаваться  своему  чувству;  расцвет  любви,
который она носила в себе,  который  она  сдерживала  в  течение  дня,  мог,
наконец, найти исход из  ее  груди,  ширясь  в  молитвах,  при  всех,  среди
благоговейного  трепета  толпы.  Шепот  молитв,  коленопреклонения,   земные
поклоны, все  эти  полупонятные,  бесконечно  повторяющиеся  слова  и  жесты
убаюкивали  ее,  казались  ей  единым  языком,  одной  и  той  же  страстью,
выражаемой все тем же словом, тем же знаком. В ней жила потребность  верить,
божественное милосердие восхищало ее.
     Жюльетта дразнила не только Элен:  она  утверждала,  что  даже  в  Анри
начали  появляться  признаки  религиозности.  Разве  теперь  он  не  входил,
дожидаясь их, в самую церковь? Он, атеист, язычник,  заявлявший,  что  искал
душу острием скальпеля и все еще не нашел ее! Завидя его за колонной, по  ту
сторону кафедры, Жюльетта подталкивала Элен локтем:
     - Смотрите-ка, он уже здесь... Вы знаете, он  не  хотел  исповедоваться
перед нашей свадьбой... Ну, и уморительное же у него  лицо!  Как  он  смешно
смотрит на нас. Поглядите-ка!
     Элен поднимала голову не  сразу.  Служба  близилась  к  концу,  курился
ладан, гремел ликованием орган. Но ее приятельница была не из тех,  от  кого
легко отделаться, и приходилось отвечать ей.
     - Да, да, вижу, - говорила Элен, не глядя.
     Она угадывала его присутствие по ликованию гимна,  мощно  звучавшего  в
церкви. Казалось, дыхание Анри на  крыльях  песнопений  доносилось  до  нее,
овевая ей шею. Ей чудилось, что она  видит  за  своей  спиной  его  взгляды,
пронизывающие полумрак церкви и озаряющие ее,  коленопреклоненную,  золотыми
лучами. Тогда она молилась так пламенно, что ей не хватало слов. Анри, очень
серьезный, стоял с корректным видом мужа, зашедшего за дамами в божий дом, -
точно так же, как он ожидал бы их в