Девочка тотчас же выпустила руку  господина  Рамбо,  повернула  голову.
Увидев страдающее лицо матери, ее глаза, полные сдерживаемых слез, она  сама
разразилась рыданиями и бросилась ей на шею, бормоча:
     - Не надо, мама... не надо...
     Она гладила ее руками по лицу, чтобы  не  дать  ей  расплакаться.  Элен
медленно отстранила ее. Тогда,  изнемогая  от  горя,  растерявшись,  девочка
опустилась на ближнюю скамью и зарыдала еще  сильнее.  Люсьен,  которому  ее
всегда  ставили  в  пример,  смотрел  на  Жанну  с  удивлением   и   смутным
удовольствием. Элен стала складывать работу, извиняясь за тягостную сцену.
     - Господи! - сказала Жюльетта. - Детям нужно все прощать. Ведь у  Жанны
очень доброе сердце. Она так плакала, бедняжка, что уже с лихвой наказана.
     Элен  подозвала  Жанну,  чтобы  поцеловать  ее,  но  девочка,  отвергая
прощение, продолжала сидеть на скамейке, задыхаясь от слез.
     Между тем господин Рамбо и доктор приблизились к ней. Первый, наклонясь
к девочке, взволнованно спросил своим добрым голосом:
     - Послушай, родная, отчего ты рассердилась? Чем я тебя обидел?
     -  О!  -  возразила  Жанна,  отводя  руки  и  открывая   взволнованное,
заплаканное лицо. - Ты хотел отнять у меня маму.
     Доктор, слушавший их  разговоп,  засмеялся.  Господин  Рамбо  понял  не
сраву.
     - Что ты говоришь?
     - Да, да, в тот вторник... О, ты отлично знаешь: ты стал  на  колени  и
спросил меня, что бы я сказала, если бы ты остался у нас навсегда.
     Анри уже не улыбался. Его побледневшие губы  дрогнули.  Щеки  господина
Рамбо, наоборот, побагровели. Понизив голос, он пробормотал:
     - Но ведь ты же сказала, что мы всегда играли бы вместе!
     - Нет, нет, я не знала, -  резко  продолжала  девочка,  -  я  не  хочу,
слышишь... Не говори об этом больше  никогда,  никогда,  и  мы  опять  будем
друзьями.
     Элен, стоявшая с рабочей корзинкой в  руке,  услышала  последние  слова
дочери.
     - Ну, идем домой, Жанна! Когда плачут, нечего надоедать другим.
     Она поклонилась и пошла к выходу,  подталкивая  девочку.  Доктор,  весь
бледный, пристально смотрел на нее. Господин  Рамбо  был  подавлен.  Госпожа
Деберль и Полина, поставив перед собой Люсьена и заставляя его вертеться  во
все стороны, оживленно обсуждали с Малиньоном, как будет сидеть  на  детской
фигурке Люсьена костюм маркиза Помпадур.
     На другой день Элен сидела под вязами одна. Госпожа  Деберль,  бегавшая
по делам, связанным с приготовлениями к балу,  забрала  с  собой  Люсьена  и
Жанну. На этот раз доктор вернулся раньше обыкновенного. Он быстро спустился
с крыльца. Но он не сел, а принялся бродить вокруг молодой женщины,  отрывая
кусочки коры от стволов. Она на мгновение подняла глаза,  обеспокоенная  его
тревогой, затем принялась за шитье; рука ее слегка дрожала.
     - Погода портится, - сказала она, смущенная  наступившим  молчанием.  -
Сегодня почти холодно.
     - Ведь еще только апрель, - ответил он, стараясь придать своему  голосу
спокойствие. Казалось, он хотел удалиться, но вернулся и вдруг спросил ее:
     - Вы, значит, выходите замуж?
     Этот вопрос в упор так поразил Элен, что она чуть не  выронила  из  рук
шитье. Она сидела вся бледная. Сильнейшим напряжением воли она подавила свое
волнение: лицо оставалось неподвижным, словно изваянное из  мрамора,  широко
раскрытые глаза были устремлены прямо на доктора. Она  ничего  не  ответила.
Тогда он заговорил умоляющим голосом:
     - Прошу вас... одно слово, одно... Вы выходите замуж?
     - Да, может быть. Что вам до этого? -  сказала  она,  наконец,  ледяным
тоном.
     - Но это невозможно! - воскликнул он с резким жестом.
     - Почему? - продолжала она, не сводя с него глаз. И под этим  взглядом,
замыкавшим ему уста, Анри принужден был замолчать. Мгновение он стоял  перед
Элен, прижав руки  к  вискам;  потом,  чувствуя,  что  задыхается,  и  боясь
потерять самообладание, он  удалился,  она  же  сделала  вид,  что  спокойно
принялась опять за работу.
     Но очарование  тихих  послеполуденных  часов  было  нарушено.  Напрасно
старался доктор на другой день быть  нежным  и  покорным;  как  только  Элен
оставалась с ним одна, ей, казалось, становилось не по  себе.  Уже  не  было
между ними той дружеской  непринужденности,  того  ясного  доверия,  которые
позволяли им сидеть рядом друг с  другом,  без  тени  смущения,  наслаждаясь
чистой радостью сознания, что они вместе. Несмотря на все  его  старания  не
испугать ее,  он  иногда,  глядя  на  нее,  внезапно  вздрагивал,  лицо  его
заливалось волной горячей крови. И в Элен уже не было прежнего невозмутимого
спокойствия. Порой ее охватывала дрожь,  расслабляла  истома  -  она  сидела
праздно и неподвижно. Казалось, в них пробудились, в многообразных  обликах,
гнев и желание.
     Это привело к тому, что Элен уже не хотела  отпускать  от  себя  Жанну.
Доктор постоянно заставал между Элен и собой этого свидетеля, следившего  за
ним своими большими прозрачными глазами. Но более  всего  Элен  страдала  от
того внезапно  возникшего  чувства  неловкости,  которое  она  испытывала  в
присутствии госпожи Деберль. Когда та, с растрепанной  от  ветра  прической,
возвращалась домой и, называя ее "моя  дорогая",  рассказывала  ей  о  своих
хлопотах, Элен уже не слушала ее со своей спокойной улыбкой; из  глубины  ее
существа поднималось смятение, какие-то неясные чувства, в  которых  она  не
хотела разобраться. В них было что-то похожее на стыд и недоброжелательство.
Временами ее честная натура возмущалась; она протягивала руку  Жюльетте,  не
будучи, однако, в состоянии подавить физическую дрожь, пробегавшую по ней от
прикосновения теплых пальцев ее приятельницы.
     Погода  между  тем  испортилась.  Ливни  принуждали  дам  укрываться  в
японской беседке. Сад, ранее блиставший чистотой, превращался в озеро. Никто
уже не решался ходить по аллеям, опасаясь испачкать башмаки в липкой  грязи.
Когда изредка луч солнца проглядывал между туч, намокшая зелень стряхивала с
себя влагу, на каждом  цветке  сирени  дрожали  жемчужины.  С  вязов  падали
крупные капли.
     - Решено: бал в субботу, -  сказала  однажды  госпожа  Деберль.  -  Ах,
милая, сил моих нет... Значит, будьте у нас в два часа! Жанна откроет бал  с
Люсьеном.
     И, уступая приливу нежности, восхищенная приготовлениями к своему балу,
она поцеловала обоих  детей;  затем,  со  смехом  взяв  Элен  за  руки,  она
запечатлела и на ее щеках два звучных поцелуя.
     - Это мне в награду, - продолжала она весело. - Что ж, я заслужила ее -
набегалась достаточно. Увидите, как все выйдет удачно!
     Элен осталась холодна, как лед. Доктор смотрел на них поверх  белокурой
головки Люсьена, повисшего у него на шее.

IV

     В прихожей маленького особняка стоял во фраке и  белом  галстуке  Пьер,
открывая двери, как только подъезжал экипаж. Врывалась струя сырого воздуха,
желтый отблеск дождливого  дня  освещал  переднюю,  увешанную  портьерами  и
заставленную зелеными растениями. Хотя было только два часа, свет уже мерцал
тускло, как в печальный зимний день.
     Но как только  лакей  распахивал  двери  первой  гостиной,  яркий  свет
ослеплял гостей. Ставни были закрыты, шторы  тщательно  задернуты,  ни  один
луч, скользивший с тусклого неба,  не  проникал  сквозь  них;  расставленные
повсюду лампы, свечи, горевшие в люстре и хрустальных  стенных  канделябрах,
придавали комнате вид блистающей часовни. За маленькой  гостиной,  где  обои
цвета резеды несколько смягчали яркость освещения, сверкала большая,  черная
с золотом, гостиная, убранная, как для ежегодного январского бала Деберлей.
     Дети начинали съезжаться. Полина  суетливо  распоряжалась  расстановкой
стульев в  гостиной.  Их  нужно  было  расположить  рядами  перед  дверью  в
столовую, снятой с петель и замененной красным занавесом.
     - Папа, - крикнула она, - помоги же нам! Мы запаздываем!
     Господин Летелье - заложив руки за  спину,  он  рассматривал  люстру  -
поспешил исполнить просьбу дочери. Полина сама принесла  несколько  стульев.
Она послушалась сестры и надела белое платье; четырехугольный вырез  корсажа
открывал грудь.
     - Так, все готово, - продолжала она.  -  Пусть  приходят...  Но  о  чем
думает Жюльетта? Скоро ли она оденет Люсьена?
     Как раз в эту минуту госпожа Деберль ввела маленького маркиза. Раздался
гул восклицаний. Ах, какой  милашка!  Как  он  очарователен  в  своем  белом
атласном кафтане, затканном букетиками цветов, в камзоле с золотым шитьем  и
вишневых шелковых штанишках. Подбородок и тонкие руки мальчугана  утопали  в
кружевах. Миниатюрная шпага с большим розовым бантом висела у бедра.
     - Ну, принимай гостей, - сказала мать, проводя его в первую комнату.
     Люсьен разучивал свою роль целую  неделю.  И  теперь  он  непринужденно
выпрямился, держа треуголку под мышкой  левой  руки,  слегка  закинув  назад
напудренную головку. Он отвешивал глубокий поклон каждой  входившей  гостье,
предлагал ей  руку,  подводил  ее  к  стулу,  затем  снова  раскланивался  и
возвращался на прежнее место.  Кругом  смеялись  над  его  серьезностью,  не
лишенной оттенка развязной самоуверенности.
     Так провел он в гостиную Маргариту Тиссо, пятилетнюю девочку, одетую  в
прелестный костюм молочницы, с кружечкой у пояса; за ней  -  двух  маленьких
Бертье, Элен  и  Софи,  из  которых  одна  была  одета  Безумием,  а  другая
субреткой. Он дерзнул подойти к  Валентине  де  Шерметт,  четырнадцатилетней
барышне, которую мать неизменно наряжала испанкой; рядом с ней  он  выглядел
таким маленьким, что, казалось, - она несет его. Но в крайнее замешательство
повергло его прибытие семьи Левассер, состоявшей из пяти сестер, выступавших
лесенкой, начиная с двухлетней и кончая десятилетней девочкой. Все пять были
одеты Красными Шапочками, в традиционном  колпачке  и  платье  из  пунцового
атласа с черной бархатной каймой, на  котором  выделялся  широкий  кружевной
передник. Наконец он решился, храбро отбросил шляпу и,  предложив  правую  и
левую  руку  двум  старшим  девочкам,  торжественно  вошел  в   гостиную   в
сопровождении трех остальных. Это вызвало общее веселье, что ничуть, однако,
не отразилось на самоуверенности маленького мужчины.
     Тем временем госпожа Деберль в дальнем уголке гостиной журила сестру:
     - Помилуй, разве это прилично? Такой глубокий вырез!
     - Что ж тут такого? Папа ничего не сказал, - ответила спокойно  Полина.
- Если хочешь, я приколю букет.
     Она сорвала несколько живых цветов из жардиньерки и заткнула букетик за
лиф. Дамы,  матери,  в  нарядных  выездных  платьях,  уже  окружили  госпожу
Деберль, расточая похвалы ее балу. Мимо проходил Люсьен. Мать поправила  ему
локон напудренных волос.
     - А Жанна? - спросил он, поднимаясь на цыпочках к ее уху.
     - Она придет,  детка...  Смотри,  не  упади...  Ступай  скорей,  -  вот
маленькая Гиро... А, ее нарядили эльзаской.
     Гостиная наполнялась. Ряды стульев, стоявшие против красного  занавеса,
были почти все заняты; раздавался гомон детских голосов. Мальчики  приходили
целыми группами. Было уже три  Арлекина,  четыре  Полишинеля,  один  Фигаро,
тирольцы, шотландцы. Маленький Бертье был одет пажем. Гиро, карапузик двух с
половиной лет, в костюме Пьерро выглядел так забавно,  что  все  проходившие
мимо брали его на руки и целовали.
     -  Вот  и  Жанна,  -  сказала  вдруг  госпожа   Деберль.   -   О,   она
обворожительна!
     Пробежал шепот, головы наклонялись,  слышались  негромкие  восклицания.
Жанна остановилась на пороге первой гостиной; Элен еще  снимала  в  передней
манто. На девочке был  костюм  японки,  оригинальный  и  роскошный.  Кимано,
расшитое цветами и причудливыми птицами, ниспадало к ее ножкам, закрывая их;
ниже широкого пояса из-под распахнутых пол  виднелась  зеленоватая  шелковая
юбка с желтым отливом. Ни с чем несравнимо было странное, нежное  очарование
ее лица, с тонким подбородком  и  узкими  блестящими  глазами  козочки;  его
осеняла высокая прическа, поддерживаемая длинными шпильками.  Казалось,  что
вошла настоящая дочь Иеддо, овеянная ароматом  бензоя  и  чая.  Она  стояла,
нерешительно остановившись, болезненно  томная,  словно  чужеземный  цветок,
грезящий о далекой родине.
     Позади нее показалась Элен. Внезапно перейдя от тусклого света улицы  к
яркому блеску свечей, обе они щурились, ослепленные  и  улыбающиеся.  Жаркий
воздух гостиной, струившийся навстречу им аромат, в котором преобладал запах
фиалок, слегка стеснял им дыхание и румянил их свежие щеки. У всех входивших
в гостиную приглашенных было выражение удивления и неуверенности.
     - Что же ты, Люсьен? - сказала госпожа Деберль.
     Мальчик не заметил Жанну. Теперь он бросился к ней и взял ее под  руку,
забыв отвесить поклон. И оба они, маленький маркиз  в  затканном  букетиками
кафтане и японка в костюме, вышитом пурпуром,  казались  такими  хрупкими  и
нежными,  что  их  можно  было  принять  за  две  искусно   раскрашенные   и
позолоченные саксонские статуэтки, вдруг ожившие.
     - А я ждал тебя, знаешь? -  прошептал  Люсьен.  -  Надоело  мне  водить
девочек под руку... Ведь мы останемся вместе, правда?
     И он уселся с ней в первом  ряду  стульев,  совершенно  забыв  о  своих
обязанностях хозяина дома.
     - Я, право, очень беспокоилась, - сказала Жюльетта, подойдя к Элен. - Я
уж боялась, что Жанна нездорова.
     Элен извинилась: с детьми всегда столько хлопот. Она еще стояла в  углу
гостиной, в группе дам, как  вдруг  почувствовала,  что  сзади  приближается
доктор. Он действительно вошел, откинув красный занавес, за  который  только
что просунул голову, чтобы отдать какое-то последнее приказание. Но внезапно
он остановился. Он тоже угадал присутствие Элен, хотя она и  не  обернулась.
Одетая в черное гренадиновое платье, Элен никогда еще не была так царственно
прекрасна. И легкий  озноб  пробежал  по  телу  доктора,  когда  его  овеяла
принесенная Элен с улицы свежесть, исходившая, казалось, от ее плеч  и  рук,
сквозивших под прозрачной тканью.
     - Анри никого не видит, - сказала, смеясь, Полина. - Здравствуй, Анри!
     Тогда  он  подошел  и  поздоровался  с   дамами.   Мадмуазель   Аурели,
находившаяся тут же, на минуту задержала  его,  чтобы  издали  показать  ему
своего  племянника,  которого  она  привела  с  собой.  Анри  из  вежливости
остановился. Элен молча протянула ему  руку  в  черной  перчатке,  -  он  не
осмелился слишком крепко пожать ее.
     - Как! Ты здесь? - воскликнула, снова появляясь, госпожа Деберль.  -  Я
всюду ищу тебя... Уже около трех часов, можно начинать.
     - Конечно! - сказал он. - Сейчас.
     Гостиная была  полна.  Родители,  сидевшие  вдоль  стен,  в  сверкающем
озарении люстр, окаймляли гостиную темной рамкой  своих  выездных  костюмов.
Кое-где  дамы,  сдвинув  стулья,  составили  небольшие  кружки.   Неподвижно
стоявшие у стен мужчины в сюртуках заполняли промежутки; у  дверей  соседней
гостиной мужчин было больше; они толпились там, вытягивая шеи.
     Свет со всей яркостью падал на маленький шумливый мирок,  волновавшийся
посредине просторной комнаты. Толпа детей - их было около сотни -  расселась
по стульям; в веселой пестроте костюмов преобладали розовые и голубые  тона.
Это  был  целый  ковер  светлых  головок,  все   оттенки   белокурости,   от
нежно-пепельной до червонно-золотой, со вспышками бантов  и  цветов  -  нива
белокурых волос, которую, словно летний ветер, колыхал порою звонкий смех.
     Иногда в этом ворохе лент и кружев, шелка  и  бархата  мелькало  чье-то
личико, казавшееся затерянным, - розовый носик, голубые  глаза,  улыбающийся
или  надутый   ротик.   Крохотные   карапузы   точно   проваливались   между
десятилетними  крепышами,  и  матери  тщетно  искали  их  издали   тревожным
взглядом.  Одни  мальчуганы  сидели  смущенные,  с  глупым  видом,  рядом  с
девочками, широко расстилавшими пышные юбки. Другие,  более  предприимчивые,
подталкивали локтем незнакомых соседок и смеялись им  в  лицо.  Но  царицами
оставались девочки; группы по три-четыре подруги егозили на стульях до того,
что чуть не ломали их, болтая при этом так звонко, что никто уже  никого  не
мог расслышать. Все глаза были устремлены на красный занавес.
     - Внимание! - сказал доктор, трижды постучав в дверь столовой.
     Красный занавес медленно раздвинулся: в амбразуре двери открылся  театр
марионеток. Водворилось молчание. Вдруг из-за кулис вынырнул Полишинель, так
грозно  рявкнув,  что  маленький  Гиро  отозвался  возгласом  испуганным   и
восхищенным.  Это  была  одна  из  тех  потрясающих  пьес,  где  Полишинель,
отколотив полицейского комиссара, убивает жандарма  и  попирает  в  свирепой
веселости все божеские и человеческие законы.  При  каждом  палочном  ударе,
разбивавшем деревянные головы, безжалостные зрители  пронзительно  смеялись;
удары шпаг, прокалывающих груди, поединки,  в  которых  противники  дубасили
друг друга  по  черепам,  словно  по  пустым  тыквам,  побоища,  из  которых
участники выходили в плачевном виде, без  руки  или  без  ноги,  -  все  это
вызывало со всех сторон несмолкаемые взрывы хохота. Но  когда  Полишинель  у
края рампы отпилил жандарму голову, восторг дошел до предела;  эта  операция
доставила зрителям такое огромное удовольствие, что  они,  толкаясь,  падали
друг на друга. Маленькая девочка,  лет  четырех,  вся  в  белом  и  розовом,
блаженно прижимала ручонки к сердцу, так ей нравилось  это  зрелище.  Другие
девочки аплодировали. Мальчики смеялись, широко  раскрыв  рты,  вторя  более
низкими голосами тонким голоскам девочек.
     - Как им весело! - прошептал доктор.
     Он вернулся на свое место, возле Элен. Она веселилась так же  искренне,
как дети. Сидя за нею, он опьянялся запахом  ее  волос.  Раз,  при  особенно
сильном ударе палки, она повернулась к нему со словами:
     - А знаете, - это очень забавно!
     Теперь возбужденные дети сами вмешивались в ход действия. Они  подавали
реплики актерам. Одна девочка, по-видимому, знавшая пьесу, поясняла заранее,
что будет дальше: "Сейчас он  убьет  свою  жену...  Теперь  его  повесят..."
Младшая из девочек Левассер, двухлетняя, вдруг крикнула:
     - Мама, а его посадят на хлеб и воду?
     Слышались восклицания, размышления вслух. Элен взглядом искала  кого-то
среди детей.
     - Я не вижу Жанну, - сказала она. - Весело ли  ей?  Доктор  наклонился.
Приблизив к ее голове свою, он прошептал:
     -  Вон  она  -  между  Полишинелем  и  нормандкой.  Видите  шпильки  ее
прически?.. Она смеется от всей души.
     Он так и остался, наклонясь к Элен, чувствуя на  своей  щеке  тепло  ее
лица. У них еще не вырвалось ни одного признания, и благодаря этому молчанию
между ними сохранилась непринужденная простота отношений, в которую  лишь  в
последнее время закралась смутная тревога.  Но  среди  этого  заразительного
хохота, в толпе этих детишек, Элен  становилась  ребенком:  она  забывалась.
Дыхание Анри  согревало  ей  затылок;  звучные  удары  палок  заставляли  ее
вздрагивать, грудь ее вздымалась; оборачиваясь к нему, она глядела  на  него
блестящими глазами и каждый раз говорила:
     - Боже мой! До чего все это глупо. Ну и колотят же они друг друга!
     - О, у них крепкие головы! - отвечал он, весь дрожа.
     Это все, что он нашелся сказать. Оба  они  возвращались  к  ребячествам
детских лет. Не слишком примерная жизнь Полишинеля наводила на  них  истому.
Потом, при развязке драмы, когда появился черт и произошла  решающая  битва,
всеобщая резня, Элен, откинувшись назад, придавила руку  Анри,  лежавшую  на
спинке ее кресла, а детвора, неистово кричавшая и хлопавшая в  ладоши,  едва
не ломала стулья от восторга.
     Красный занавес опустился.  Среди  шума  Полина  возвестила  о  приходе
Малиньона обычной своей фразой:
     - А вот и красавец Маляньон!
     Он вошел, тяжело дыша, задевая стулья.
     - Что за странная мысл