ом платке, скрещенном на  груди.  Говорила  она,
однако, прежним плаксивым голосом:
     - Это я, моя добрая барыня, не прогневайтесь... Хочу попросить вас  кой
о чем...
     Элен смотрела на нее, слегка удивленная ее нарядным видом.
     - Вам теперь лучше, тетушка Фэтю?
     - Да, да, лучше, пожалуй...  Вы  ведь  знаете,  у  меня  всегда  что-то
странное в животе, - колотит меня; ну, да все-таки теперь  лучше...  Повезло
мне. Я диву далась:  чтобы  мне  да  повезло...  Один  господин  нанял  меня
присматривать за своим хозяйством. О, это целая история!..
     Речь ее замедлялась, юркие глазки так и бегали, бесчисленные складки ее
лица играли. Казалось, она ждет, когда Элен начнет ее расспрашивать. Но  та,
погруженная в свои мысли, едва слушала ее, сидя со  страдальческим  видом  у
камина, который затопила Розали.
     - О чем вы хотели меня просить, тетушка Фэтю? - сказала она.
     Старуха ответила не  сразу.  Она  разглядывала  комнату,  палисандровую
мебель, синие штофные обои. И с присущей ей  смиренной  и  льстивой  манерой
нищенки заговорила:
     - Уж до чего у вас, извините, красиво, сударыня. У  моего  барина  тоже
такая комната, но только розовая... О, это целая история. Представьте  себе,
молодой человек, такой приличный, и пришел  в  наш  дом  квартиру  нанимать.
Хвастать не хочу, а квартирки у нас, во втором  и  в  третьем  этаже,  очень
миленькие. И потом - так спокойно: никогда фиакр не проедет, можно подумать,
будто ты в деревне... Рабочие-то больше  двух  недель  возились;  ну  просто
игрушку из комнаты сделали...
     Она остановилась, видя, что Элен начинает слушать внимательнее.
     - Это ему для работы, - продолжала она, еще более растягивая  слова.  -
Он говорит, что это ему для работы... Привратника у нас нет, вы знаете.  Вот
это-то ему и нравится. Привратников он, видите ли, не любит. И правильно!
     Она вновь перебила себя, словно осененная внезапной мыслью:
     - Постойте-ка! Вы должны его знать, моего барина-то. Он видает одну  из
ваших подруг.
     - А! - сказала, побледнев, Элен.
     - Ну да, соседнюю барыньку - ту, с которой вы в церковь  ходили...  Она
на днях приезжала.
     Глазки тетушки Фэтю  сузились,  жадно  следя  исподтишка  за  волнением
"доброй барыни". Элен, сделав над собой усилие, спросила спокойным голосом:
     - Она заходила к нему?
     - Нет, передумала - может,  забыла  что...  Я  стояла  на  пороге.  Она
спросила, здесь ли живет господин Венсан; потом опять  забилась  в  фиакр  и
крикнула кучеру: "Поздно, поезжайте обратно..."  О,  такая  бойкая  дамочка,
такая миленькая, такая приличная. Не много таких  господь  бог  посылает  на
землю. После вас только она и есть... Да благословит господь вас всех!
     Она  продолжала  болтать,  нанизывая  пустые   фразы   с   привычностью
богомолки, набившей себе руку в перебирании четок. Глухая работа в  складках
ее лица шла своим чередом. Теперь оно сияло полным удовлетворением...,
     - Так вот, - продолжала она без всякого перехода,  -  мне  бы  хотелось
иметь пару хороших башмаков. Мой барин и так уж очень обходителен, я не могу
просить у него на обувь... Вы видите, я одета, мне бы  только  пару  крепких
башмаков. Посмотрите - мои-то рваные, и в такую грязь того и гляди  схватишь
колики. Право, у меня вчера были колики - весь день  промучилась...  Будь  у
меня пара крепких башмаков...
     - Я вам принесу башмаки, тетушка Фэтю, - сказала Элен, жестом  отпуская
ее.
     И пока старуха, приседая и благодаря, пятилась к двери, она спросила  у
нее:
     - В котором часу можно вас застать одну?
     - Моего барина никогда не бывает после шести, - ответила та. - Да вы не
трудитесь, я сама приду и возьму башмаки у вашей привратницы... Словом,  как
вам угодно будет. Вы - ангел небесный! Господь бог воздаст вам за все!
     Ее восклицания продолжали слышаться и тогда, когда  она  уже  вышла  на
лестницу. Элен сидела, оцепенев от известия, которое эта женщина по странной
случайности вовремя сообщила ей. Теперь она знала  место  свидания.  Розовая
комната в этом старом, полуразрушенном доме. Она  вновь  видела  лестницу  с
отсыревшими стенами, желтые  двери  квартир,  почерневшие  от  прикосновения
сальных рук, всю эту нужду, которая вызывала в  ней  жалость,  когда  она  в
предыдущую зиму поднималась  проведать  тетушку  Фэтю,  -  и  она  старалась
представить себе розовую комнату среди этого безобразия нищеты. Но пока  она
сидела, погруженная в раздумье, две теплые ручки легли на ее покрасневшие от
бессонницы глаза, а смеющийся голосок спросил:
     - Кто это? Кто это?
     Это была Жанна: она оделась  сама.  Ее  разбудил  голос  тетушки  Фэтю.
Увидев, что дверь комнаты закрыта, она поторопилась одеться,  желая  удивить
мать.
     - Кто это?.. Кто это?.. - повторяла она; ее все больше разбирал смех.
     Розали внесла завтрак.
     - Ты молчи, молчи!.. тебя ни о чем не спрашивают, - крикнула ей Жанна.
     - Перестань же, сумасшедшая,  -  сказала  Элен.  -  Ты  думаешь,  я  не
догадываюсь, что это ты?
     Девочка скользнула на колени матери. Запрокинувшись, она  покачивалась,
счастливая своей выдумкой.
     - Как сказать! - с убежденным видом продолжала она. - Это могла бы быть
и другая девочка... А? Маленькая девочка, которая принесла  тебе  письмо  от
своей мамы, чтобы пригласить тебя к  обеду...  Нот  она  бы  и  зажала  тебе
глаза...
     - Не прикидывайся дурочкой, - продолжала Элен, ставя ее на ноги. -  Что
ты там болтаешь... Подавайте, Розали.
     Но служанка разглядывала девочку.
     - Ну и странно же вырядилась барышня, - заявила она.
     Действительно, Жанна впопыхах даже не обулась. Она была в нижней юбке -
коротенькой фланелевой юбочке, из разреза  которой  торчал  уголок  рубашки.
Из-под расстегнутой ночной кофточки  виднелась  плоская,  изящно  очерченная
грудь, на которой едва заметно выделялись  два  нежно-розовых  пятнышка.  Со
спутанными волосами, в криво надетых чулках, вся беленькая, в своей  кое-как
накинутой одежде, она была очаровательна.
     Наклонив голову набок, она внимательно оглядела себя и расхохоталась.
     - Как мило, правда, мама? А что, не остаться ли мне так? Ведь это очень
мило!
     Подавляя раздражение, Элен задала ей тот же вопрос, что и каждое утро:
     - Ты умылась?
     - Ах, мамочка, - пролепетала Жанна, сразу приуныв, - ах, мамочка,  идет
дождь, погода такая гадкая!
     - Тогда ты не получишь завтрака. Розали, умойте ее!
     Обычно Элен сама умывала девочку. Но сейчас ей было не по  себе;  дрожа
от холода, хотя погода стояла теплая, она жалась к огню. Розали  только  что
придвинула к камину накрытый салфеткой круглый столик и  поставила  на  него
две белые фарфоровые чашки. На  огне,  в  серебряном  кофейнике,  -  подарок
господина Рамбо, - закипал кофе. В этот утренний  час  в  неприбранной,  еще
дремлющей комнате, полной беспорядка ночи, было что-то милое, уютное.
     - Мама! Мамочка! - кричала Жанна  из  своей  комнатки.  -  Она  слишком
сильно трет, она царапает меня! Ой-ой-ой, какая холодная вода!
     Устремив глаза на кофейник, Элен погрузилась в глубокое  раздумье.  Она
должна узнать правду. Она пойдет туда. Ее раздражала и смущала мысль об этом
тайном свидании в грязном уголке Парижа. Она думала, что это тайна более чем
дурного тона. В ней узнавала  она  Малиньона,  его  воображение,  питающееся
романами, его сумасбродное желание за дешевую цену  вновь  вызвать  к  жизни
домики свиданий  времен  Регентства.  И  все  же,  несмотря  на  отвращение,
лихорадочная возбужденность не оставляла  Элен,  она  всем  своим  существом
переносилась в ту тишину и полумрак, которые должны были  царить  в  розовой
комнате.
     - Барышня, - твердила Розали, - если вы будете капризничать,  я  позову
барыню...
     - Ты мне мылом в глаза  попала,  -  отвечала  Жанна  дрожащим  от  слез
голосом. - Будет, пусти... уши вымоем завтра...
     Но вода все еще журчала, слышно было, как она капала  с  губки  в  таз.
Послышался шум борьбы. Девочка заплакала,  но  почти  тотчас  же  вбежала  в
комнату веселая, радостно восклицая:
     - Готово, готово...
     Она отряхивалась, вся порозовевшая, - так усиленно Розали вытирала  ее.
От нее веяло свежестью, волосы еще были влажны. Ночная кофточка соскользнула
с нее во время возни, тесемки юбочки  развязались;  чулки  спадали,  обнажив
худенькие .ножки. Как говорила Розали - барышня в таком виде была похожа  на
младенца Иисуса. Жанна, гордая тем, что ее так чисто вымыли, уже  не  хотела
одеться.
     - Посмотри-ка, мамочка, на мои руки, на  шею,  на  уши.  Пусти-ка  меня
погреться. Вот хорошо... Уж сегодня-то я заслужила завтрак.
     Она свернулась клубочком в своем креслице у огня. Розали налила в чашки
кофе. Поставив чашку на колени, Жанна с серьезным  видом,  словно  взрослая,
макала гренки в кофе. Обычно Элен не разрешала ей этого. Но сейчас  она  вся
была поглощена своими мыслями. Она выпила кофе, не притронувшись к  гренкам.
Доедая последний кусочек, Жанна почувствовала угрызения совести;  когда  она
заметила, что Элен  необычайно  бледна,  ей  стало  тяжело  на  сердце,  она
поставила чашку на столик и бросилась матери на шею:
     - Мамочка, уж не ты ли теперь заболела? Я не огорчила тебя, скажи?
     - Нет, детка, наоборот, ты умница, - прошептала, целуя ее, Элен. - Но я
немного утомлена - плохо спала... Играй, не беспокойся.
     Она думала о том, что день будет ужасающе  длинным.  Что  ей  делать  в
ожидании ночи? С недавних пор она не прикасалась к игле: работа казалась  ей
непомерной тяжестью. Она сидела целыми часами,  опустив  руки,  задыхаясь  в
своей спальне, испытывая потребность пройтись, подышать свежим  воздухом,  и
все-таки не двигаясь с места. Эта  комната,  казалось  ей,  отнимает  у  нее
здоровье; Элен ненавидела ее, испытывала раздражение при мысли о двух годах,
прожитых в ней; она находила комнату невыносимой, с  ее  синим  бархатом,  с
расстилавшимся за окнами бескрайным горизонтом большого города, и мечтала  о
маленькой квартирке на шумной улице, гомон которой оглушал бы ее.  Бог  мой!
Как медленно текут часы! Она взяла книгу, но мысль, неустанно сверлившая  ее
мозг,  беспрерывно  рисовала  перед  ее  глазами  одни  и  те  же   картины,
застилавшие начатую страницу.
     Розали уже успела прибрать комнату. Жанна была причесана и одета. В  то
время как Элен, сидя у окна, пыталась читать, девочка, которая была  в  этот
день в  шумно-веселом  настроении,  затеяла  среди  аккуратно  расставленной
мебели сложную  игру.  Она  была  одна,  но,  ничуть  этим  не  смущаясь,  с
презабавной убежденностью и серьезностью прекрасно изображала трех и четырех
лиц. Сначала Жанна представляла даму, приходящую в  гости.  Она  исчезала  в
столовой, потом возвращалась, кланялась и улыбалась,  кокетливо  поворачивая
головку.
     - Здравствуйте, сударыня! Как поживаете, сударыня?.. Вас так  давно  не
видели. Это чудо, право... Да ведь знаете, я была больна,  сударыня!  Да,  у
меня была холера, это очень неприятно... О!  Вы  совсем  не  изменились,  вы
молодеете, честное слово. А ваши дети, сударыня? У меня-то их  было  трое  с
прошлого лета...
     Она продолжала приседать перед столиком, вероятно, изображавшим даму, у
которой она была в гостях. Затем, придвинув стулья, она неудержимым  потоком
слов поддерживала общий, длившийся целый час, разговор.
     - Жанна, не дури, - время от времени говорила мать, когда шум раздражал
ее.
     - Мама, да ведь я у своей подруги... Она со мной говорит, нужно же  мне
отвечать ей... Ведь когда подают чай, не кладут пирожные в карманы, верно?
     И она продолжала беседу:
     - Прощайте,  сударыня.  Ваш  чай  был  обворожителен...  Привет  вашему
мужу...
      Вдруг все изменилось. Она выезжала в коляске, ехала за
покупками, сидя, как мальчик, верхом на стуле.
     - Жан, не так быстро, я боюсь... Стойте же! Мы подъехали к  модистке...
Мадмуазель, сколько стоит эта шляпа? Триста франков - это недорого.  Но  она
некрасивая. Я бы хотела с птицей, вот такой птицей... Едем, Жан, везите меня
в бакалейный магазин. Нет ли у вас меду? Как же, сударыня! Ах, какой вкусный
мед! Но я не возьму меду. Дайте мне на два су сахару... Да осторожнее,  Жан.
Вот коляска и опрокинулась. Господин полицейский, это  тележка  налетела  на
нас... Вы не ушиблись, сударыня? Нет, сударь, ничуть... Жан, Жан,  поезжайте
домой. Гоп-ля! Гоп-ля! Постойте, я закажу себе рубашки. Три  дюжины  дамских
рубашек. Мне нужны еще ботинки и корсет... Гоп-ля! Гоп-ля! Господи! Никак не
кончить!
     И она обмахивалась воображаемым веером, она разыгрывала  даму,  которая
возвратилась домой и выговаривает своим слугам.  Ее  изобретательность  была
неистощима. Это была горячка, непрерывный расцвет причудливых выдумок, жизнь
в ракурсе, бурлившая в ее головке и вылетавшая  брызгами.  Все  утро  и  все
послеполуденное время она кружилась, танцевала, разговаривала сама с  собой;
а когда это ей надоедало,  достаточно  было  табурета,  замеченного  в  углу
зонтика, поднятого с полу лоскута, чтобы она увлеклась новой игрой, с новыми
вспышками  воображения.  Она  создавала  все:  персонажи,  место   действия,
отдельные сцены, и веселилась, как будто с ней играла дюжина сверстниц.
     Наконец  наступили  сумерки.  Было  уже  почти   шесть   часов.   Элен,
пробудившись от тревожного забытья, в котором она провела весь день,  быстро
накинула шаль на плечи.
     - Ты уходишь, мама? - спросила удивленная Жанна.
     -  Да,  милочка,  мне  нужно  по  делу,  тут  неподалеку.  Долго  я  не
задержусь... Будь умницей.
     На улице продолжало таять. По мостовой текли  ручьи  жидкой  грязи.  На
улице Пасси Элен зашла в магазин обуви, куда уже водила тетушку Фэтю.  Потом
она вернулась на улицу Ренуар. Небо было серо, от мостовой поднимался туман.
Хотя еще было рано, улица наводила  тревогу  своей  пустынностью;  в  сырой,
туманной дымке желтели пятнами редкие  газовые  рожки.  Элен  ускорила  шаг,
держась ближе к домам, прячась, будто шла на свидание. Но, круто  свернув  в
Водный проход, она  остановилась  под  сводом,  объятая  настоящим  страхом.
Проход черной дырой зиял под ее ногами.  Дна  не  было  видно;  среди  этого
колодца тьмы глаза ее различали лишь колеблющийся свет единственного фонаря,
его освещавшего. Наконец Элен решительно двинулась  вперед,  ухватившись  за
железные перила,  чтобы  не  упасть,  и  нащупывая  носком  ботинка  широкие
ступени. Справа и  слева  надвинулись  непомерно  удлиненные  мраком  стены;
выступавшие над ними оголенные ветви деревьев казались смутными  очертаниями
исполинских рук, простертых и сведенных судорогой. Элен дрожала  при  мысли,
что вот-вот откроется одна из садовых калиток  и  кто-то  бросится  на  нее.
Прохожих не было, она  спускалась  как  можно  быстрее.  Вдруг  чья-то  тень
показалась из мрака.  Леденящая  дрожь  пробежала  по  телу  Элен.  Но  тень
закашляла: то была старуха, с трудом подымавшаяся по  лестнице.  Тогда  Элен
почувствовала себя успокоенной. Она аккуратнее подобрала юбку, подол которой
волочился в слякоти. Грязь  была  такая  вязкая,  что  подошвы  прилипали  к
ступеням. Внизу Элен инстинктивным  движением  обернулась.  Влага  с  ветвей
капала в проход, свет фонаря напоминал мерцание шахтерской лампочки на стене
шахты, размытой подземными водами и грозящей обвалом.
     Элен поднялась на знакомый чердак большого  дома,  куда  приходила  так
часто. Но сколько она ни стучала, никто не откликнулся. Она спустилась назад
в крайнем замешательстве. По всей вероятности,  тетушка  Фэтю  находилась  в
квартире второго этажа. Но Элен не осмеливалась зайти туда. Минут  пять  она
простояла в сенях, освещенных керосиновой лампой, потом вновь  поднялась  по
лестнице, постояла в нерешительности, глядя на двери. Она  уже  хотела  было
уйти, как вдруг через перила перегнулась тетушка Фэтю.
     - Как! Вы стоите на лестнице, моя добрая барыня? - вскричала она. -  Да
входите же! Не стойте там, простудитесь!.. О,  эта  предательская  лестница,
того и гляди в могилу сведет...
     - Нет, спасибо, - сказала Элен, - Вот вам башмаки, тетушка Фэтю.
     Она смотрела на дверь, которую тетушка Фэтю, выходя, оставила открытой.
За дверью виднелся край плиты.
     - Я совсем одна, ей-богу, - повторяла старуха.  -  Входите...  Это  вот
кухня... Да вы не задираете нос перед бедным людом. Что верно, то верно!
     Тогда, преодолевая отвращение,  стыдясь  того,  что  она  делает,  Элен
последовала за старухой.
     - Вот вам башмаки, тетушка Фэтю...
     - Боже мой! Уж как  мне  благодарить  вас.  Ох,  уж  и  башмаки  какие!
Дайте-ка надену их! Совсем по ноге, как раз впору.  Вот  давно  бы  так!  По
крайности, теперь ходить можно и дождя не бояться... Спасительница  вы  моя!
Да! Так-то я еще лет десять протяну, моя добрая барыня. Не из лести  говорю,
а от души, - истинно так, вот как эта лампа нам светит. Уж подольщаться я не
умею!
     Умиленная собственными словами, она взяла руки Элен и  целовала  их.  В
кастрюльке грелось вино; на столе, около лампы, вытягивала  тонкое  горлышко
наполовину пустая  бутылка  бордо.  Кухонная  утварь,  не  считая  кастрюли,
заключалась всего в четырех тарелках, стакане, двух сковородках  и  котелке.
Чувствовалось, что тетушка Фэтю расположилась  лагерем  в  этой  холостяцкой
кухне и плиту растапливала только для себя. Видя,  что  взор  Элен  упал  на
кастрюльку, она закашлялась и приняла жалостный вид.
     - У меня опять все схватки в животе, - простонала она. - Что  там  врач
ни говори, а у меня, верно, червь там завелся... Вот капелька винца  меня  и
подбадривает. Так-то уж горько мне,  моя  добрая  барыня.  Никому  бы  такой
болезни  не  пожелала,  уж  больно  тяжко...  Ну,  теперь  я  и  балую  себя
понемножку; ведь кто столько перетерпел, как я, тому не  грех  и  побаловать
себя,  правда?  Повезло  мне,  -  такой  обходительный   господин   попался!
Благослови его господь!
     И тетушка Фэтю положила два больших  куска  сахара  себе  в  вино.  Она
растолстела  еще  больше,  глазки  едва  виднелись  на   одутловатом   лице.
Испытываемое ею блаженство  замедляло  ее  движения.  Казалось,  исполнилось
честолюбивое желание всей  ее  жизни.  Она  родилась  для  этого.  Пока  она
припрятывала  сахар,  Элен  разглядела  в  глубине  шкапа  запас   различных
лакомств: банку варенья, пачку бисквитов, даже несколько украденных у барина
сигар.
     - Ну, прощайте, тетушка Фэтю, я  ухожу,  -  сказала  она.  Но  старуха,
отодвигая кастрюльку на край плиты, бормотала:
     - Подождите немного, оно еще слишком горячо, я выпью его попозже.  Нет,
нет, не  сюда!  Не  обессудьте,  что  я  приняла  вас  на  кухне...  Обойдем
квартирку!
     Взяв лампу,  она  вошла  в  узкий  коридор.  Элен  с  бьющимся  сердцем
последовала  за  ней.  На  потрескавшихся   стенах   закопченного   коридора
проступала сырость. Распахнулась дверь  -  Элен  ступила  на  мягкий  ковер.
Тетушка Фэтю вышла на середину безмолвной комнаты со спущенными шторами.
     - Ну, как? - сказала она, поднимая лампу. - Правда, недурно?
     То были две квадратные комнаты с дверью между ними; створки двери  были
сняты, их заменила портьера.  Обе  комнаты  были  обиты  одинаковым  розовым
кретоном с медальонами в стиле Людовика XV, с резвившимися  среди  цветочных
гирлянд толстощекими амурами. В первой  комнате  стоял  столик,  два  мягких
глубоких кресла с подушками и несколько других, простых.  Вторая,  поменьше,
была почти  целиком  занята  огромной  кроватью.  Тетушка  Фэтю  указала  на
хрустальный фонарь, подвешенный на золоченых цепях к потолку. Этот фонарь  в
ее глазах был верхом роскоши. Она пустилась в объяснения:
     - Вы и не представляете себе, что это  за  чудак!  Он  среди  бела  дня
зажигает все лампы - и знай себе сидит,  покуривает  сигару  да  смотрит  по
сторонам. Забавляет это его, значит... Как там ни будь, а денег  он  на  это
ухлопал н