емало!
     Элен молча обходила комнаты. Она находила их  непристойными.  Они  были
слишком розовы,  кровать  слишком  велика,  мебель  слишком  нова.  Во  всем
чувствовалась  попытка  обольщения,   оскорбительная   в   своей   фатовской
самоуверенности. Модистка сдалась бы тотчас же, и все  же  мало-помалу  Элен
охватывало  тревожное  смущение.  Старуха,  прищуривая   глаза,   продолжала
тараторить:
     - Он велит называть себя господином Венсаном... Мне-то все  равно,  раз
он платит...
     - До свидания, тетушка Фэтю, - повторила Элен.
     Она задыхалась.
     Торопясь уйти, она открыла какую-то дверь и  очутилась  в  анфиладе  из
трех комнатушек, до ужаса оголенных и грязных. Обои висели клочьями. Потолки
были  черные,  на  проломленных  звеньях   паркета   валялась   обвалившаяся
штукатурка. Веяло запахом застарелой нищеты.
     - Не сюда, не сюда, - кричала тетушка Фэтю. - Как же так?  Ведь  обычно
та дверь заперта... Там остальные комнаты - те, которые он не отделывал.  Да
и то сказать, это ему и так бог знает сколько стоило... Да, здесь уже не так
красиво... Сюда, моя добрая барыня, сюда...
     Когда Элен снова проходила через розовый будуар, старуха остановила ее,
чтобы еще раз поцеловать ей руку.
     - Будьте покойны, я не неблагодарная какая... Век буду об этих башмаках
помнить. Уж до чего они впору, уж до чего теплы, три лье в  них  пройдешь...
Чего бы мне попросить для вас у господа бога?  Господи  боже,  услышь  меня,
сделай так, чтобы счастливей ее не было женщины на  свете.  Ты,  читающий  в
моем сердце, знаешь, чего я ей желаю. Во имя отца, и сына, и  святого  духа,
аминь!
     Набожная экзальтация  вдруг  овладела  ею,  она  крестилась,  преклоняя
колени перед огромной кроватью и хрустальным фонарем. Затем, открыв дверь на
лестницу, она другим тоном добавила на ухо Элен:
     - Когда вам будет угодно, постучитесь в дверь кухни; я там безотлучно.
     Элен, ошеломленная, оглядывалась, словно вышла  из  какого-то  притона.
Она машинально спустилась  по  лестнице,  поднялась  по  Водному  проходу  и
очутилась на улице Винез. Она не помнила, как прошла этот путь. Только тогда
последняя фраза старухи заставила ее  призадуматься.  Уж  конечно,  ноги  ее
больше не будет в этом доме. Тетушка Фэтю более  не  нуждалась  в  подаянии.
Зачем же Элен стучаться в дверь кухни? Теперь она  была  удовлетворена:  она
видела. И она испытывала презрение к себе и другим. Как это  было  мерзко  -
отправиться туда! Обе комнаты с их кретоновой обивкой вновь и вновь вставали
в ее воображении; она  одним  взглядом  запечатлела  в  памяти  малейшие  их
детали, вплоть до расстановки кресел и  до  складок  занавесок,  закрывавших
постель.  Но  неизменно  вслед  за  этими  комнатами  выступали  три  другие
комнатушки - грязные, пустые, заброшенные;  и  эта  картина  -  облупившиеся
стены, скрытые за круглощекими  амурами  парадных  комнат,  вызывала  в  ней
столько же гнева, сколько и отвращения.
     - Ну-ну, сударыня, - крикнула Розали,  поджидавшая  ее  на  лестнице  -
хорош будет обед! Вот уже полчаса, как все подгорает.
     За столом Жанна засыпала мать вопросами. Где она была? Что делала?  Но,
не добившись от Элен ничего, кроме односложных ответов, она  принялась  сама
развлекать себя игрой в угощение. Посадив на стуле рядом с собой свою куклу,
она по-сестрински делила с ней свою порцию десерта.
     - Главное, мадмуазель, кушайте опрятно... Да  вытрите  же  рот...  О-о!
Маленькая грязнуля, она даже не умеет подвязать салфетки... Ну, и хороши  же
вы... Вот вам бисквит! Что такое? Вы хотите,  чтобы  вам  намазали  на  него
варенья... Что? Так-то лучше... Дайте-ка я очищу вам четвертушку яблока...
     И она клала порцию куклы на  стул.  Но  когда  ее  собственная  тарелка
пустела, она, одно за другим, взяла назад все  лакомства,  которыми  угощала
куклу, и съела их, говоря за свою собеседницу:
     - О, это  изумительно  вкусно...  Никогда  я  не  ела  такого  вкусного
варенья. Где вы только достаете это варенье, сударыня? Я скажу  мужу,  чтобы
од купил мне банку такого же... А какие чудесные яблоки,  сударыня!  Они  из
вашего сада?
     Жанна уснула за игрой - упала посреди комнаты с  куклой  в  руках.  Она
играла без перерыва с самого утра. Маленькие ножки уже не  держали  ее,  она
свалилась от усталости, как сноп, и во сне продолжала  смеяться  -  наверно,
все еще играла. Мать  уложила  ее;  руки  и  ноги  ее  безжизненно  свисали;
вероятно, ей снилась увлекательная игра.
     Теперь Элен была одна в  своей  комнате.  Заперев  дверь,  она  провела
мучительный вечер у погасшего камина. Она уже  не  в  силах  была  управлять
своей волей; мысли, в которых она не осмелилась  бы  признаться,  продолжали
свою глухую работу. Как будто  в  ней  властно  заговорила  какая-то  другая
женщина, злая и чувственная, которой она не знала и которой  была  вынуждена
повиноваться. Пробило полночь.  Элен  заставила  себя  лечь.  Но  когда  она
очутилась в постели, муки ее  сделались  нестерпимыми.  Она  не  спала,  она
ворочалась, как на угольях.  Все  те  же  образы,  распаленные  бессонницей,
преследовали ее.
     И вдруг одна мысль гвоздем вонзилась ей в череп. Как она ни отталкивала
ее, эта мысль проникала все глубже, сжимала ей  горло,  овладевала  всем  ее
существом. Около двух часов ночи она поднялась с застывшей,  бессознательной
решимостью сомнамбулы, зажгла лампу и написала измененным  почерком  письмо.
То был туманный донос, записка в три строчки, без подписи  и  объяснений,  в
которой доктора Деберль просили быть сегодня в таком-то месте,  к  такому-то
часу.  Запечатав  конверт,  она  сунула  письмо  в  карман  своего   платья,
брошенного на кресло. После этого она снова легла в постель и уснула сразу -
мертвым, свинцовым сном.

III

     На следующий день Розали пришлось подать кофе только  к  девяти  часам:
Элен встала поздно, разбитая, бледная от кошмаров ночи.  Пошарив  в  кармане
своего платья, она нащупала письмо и, засунув его  поглубже,  молча  села  к
столу. Жанна тоже встала с тяжелой головой, хмурая и тревожная. Она неохотно
покинула свою кроватку - в это утро сердце ее не лежало к  игре.  Небо  было
цвета сажи; неверный, печальный  свет  проскальзывал  в  комнату;  время  от
времени в окна хлестали стремительно налетавшие порывы ливня.
     - Барышня сегодня "не в духах", - сказала Розали,  разговаривавшая,  не
дожидаясь ответов. - Она не может быть в "духах"  два  дня  кряду...  А  все
оттого, что напрыгалась вчера.
     - Уж не больна ли ты, Жанна? - спросила Элен.
     - Нет, мама, - ответила девочка. -  Это  все  потому,  что  кебо  такое
нехорошее.
     Элен вновь погрузилась в молчание. Допив кофе, она  сидела  неподвижно,
глядя на огонь, поглощенная своими мыслями. Вставая с постели,  она  сказала
себе,  что  долг  предписывает  ей  поговорить  с  Жюльеттой,  заставить  ее
отказаться от свидания, назначенного на три часа. Как это  сделать?  Она  не
знала. Но необходимость этого шага внезапно открылась ей.  Теперь  мысль  об
этой попытке, вытеснив все  остальные,  всецело  и  неотступно  владела  ею.
Пробило десять часов; она оделась. Жанна не спускала с нее глаз. Увидев, что
мать надевает шляпу, она сжала руки, словно от холода; тень страдания  легла
на ее лицо. Обычно каждый выход Элен пробуждал в ней ревнивое  чувство:  она
не хотела разлучаться с матерью и требовала,  чтобы  та  всюду  брала  ее  с
собой.
     - Розали, - сказала  Элен,  -  кончайте  скорей  уборку...  Не  уходите
никуда. Я сейчас вернусь.
     Нагнувшись, она наскоро поцеловала Жанну, не  замечая  ее  печали.  Как
только она вышла, у девочки, из гордости не проронившей ни жалобы, вырвалось
рыдание.
     - Аи, как нехорошо, барышня! - повторяла  в  виде  утешения  Розали.  -
Господи! Не украдут ведь вашу маму. Надо же  ей  ходить  по  своим  делам...
нельзя вам вечно виснуть на ее юбке.
     Тем временем Элен завернула за угол улицы Винез; она пробиралась  вдоль
стен,  чтобы  укрыться  от  ливня.  Ей  открыл   Пьер;   вид   его   выразил
замешательство.
     - Госпожа Деберль дома?
     - Да, сударыня; только я не знаю...
     И так как Элен с  непринужденностью  близкого  человека  направилась  к
гостиной, он позволил себе остановить ее.
     - Обождите, сударыня, я пойду спрошу.
     Он проскользнул в комнату, постаравшись  как  можно  меньше  приоткрыть
дверь. Тотчас же послышался раздраженный голос Жюльетты.
     - Как! Вы впустили? Я же вам строго запретила... Это немыслимо, - ни на
минуту не оставляют в покое.
     Элен открыла дверь, твердо решив выполнить то, что  она  считала  своим
долгом.
     - А, это вы, - сказала, увидя ее, Жюльетта. - Я не расслышала.
     Но лицо ее сохранило выражение досады. Было  ясно,  что  посетительница
стесняет ее.
     - Я вам не помешала? - спросила Элен.
     - Нет, нет... Вы сейчас поймете. Это  мы  готовимся  -  под  строжайшим
секретом репетируем "Каприз", чтобы сыграть его в одну из моих сред. Мы  как
раз  выбрали  утро,  чтобы  никто  не  мог  догадаться...  Ну,   теперь   уж
оставайтесь. Вы сохраните тайну, вот и все.
     И, ударяя в ладоши, не обращая больше внимания  на  Элен,  она  сказала
госпоже Бертье, стоявшей посредине гостиной:
     - Внимание! Внимание! За дело... Вы недостаточно  тонко  передаете  эту
фразу: "Вышивать кошелек втайне от мужа - это многим показалось бы более чем
романтическим..." Повторите!
     Элен, чрезвычайно удивленная занятием, за которым она  застала  госпожу
Деберль, села поодаль. Кресла  и  столы  были  отодвинуты  к  стенам,  ковер
оставался свободным. Госпожа  Бертье,  хрупкая  блондинка,  произнесла  свой
монолог, поднимая глаза к потолку, когда забывала слова;  госпожа  де  Гиро,
красивая полная брюнетка, игравшая госпожу де Лери, сидела в кресле,  ожидая
своего выхода. Обе дамы были в скромных утренних туалетах; они не  сняли  ни
шляп, ни перчаток. И перед ними, с томиком Мюссе в руке,  с  растрепавшимися
волосами, закутанная в широкий пеньюар из белого кашемира, стояла Жюльетта с
убежденным видом режиссера, указывающего артистам  интонации  и  сценические
эффекты. День стоял пасмурный, и  поэтому  вышитые  тюлевые  занавески  были
подняты и переброшены через оконные задвижки; за ними виднелся  сад,  черный
от сырости.
     - В ваших словах слишком мало чувства, - объявила  Жюльетта.  -  Больше
выразительности, каждое слово должно  нечто  говорить  зрителю.  "Итак,  мой
милый кошелечек, завершим окончательно ваш убор..." Сначала!
     - Я буду ужасна, - томно сказала госпожа Бертье. -  Почему  бы  вам  не
сыграть вместо меня? Вы были бы очаровательной Матильдой.
     -  Я?  Нет...   Во-первых,   нужна   блондинка.   Потом,   я   отличный
преподаватель, но я не исполнитель... За дело, за дело.
     Элен молча сидела в углу. Госпожа Бертье, вся поглощенная своей  ролью,
даже не обернулась к ней. Госпожа де Гиро слегка кивнула  ей  головой.  Элен
чувствовала, что  она  здесь  лишняя,  что  ей  не  следовало  садиться.  Ее
удерживала уже не столько мысль о долге, который ей нужно выполнить, сколько
странное чувство, глубокое и смутное,  испытанное  ею  в  этих  стенах.  Она
страдала от того безразличия, с которым приняла ее Жюльетта, дружба  которой
была подвержена постоянным капризам; она обожала, лелеяла, ласкала  человека
в течение трех месяцев, жила, казалось, только для него и вдруг, в одно пре-
красное утро, неизвестно почему,  она  встречала  его,  словно  незнакомого.
По-видимому, в этом, как и во всем другом, она подчинялась моде, потребности
любить тех людей, которых любили вокруг нее. Эти резкие переходы от нежности
к равнодушию глубоко ранили  Элен;  ее  широкая  и  спокойная  мысль  всегда
грезила о вечности. Нередко она уходила от четы Деберль, исполненная грусти,
с подлинным отчаянием думая о том, как непрочна людская привязанность.
     Но  в  тот  день,  изнемогая  под  тяжестью  душевного   борения,   она
чувствовала эту боль еще острее.
     - Мы пропустим сцену с Шавиньи, - сказала Жюльетта. -  Его  сегодня  не
будет... Теперь выход госпожи де Лери. Вам,  госпожа  де  Гиро...  Подавайте
реплику.
     И она прочла:
     - "Представьте себе, что я показываю ему этот  кошелек..."  Госпожа  де
Гиро встала. Приняв безудержно легкомысленный вид, она заговорила дискантом:
     - "А, это довольно мило! Покажите-ка..."
     Когда лакей открыл Элен, она рисовала себе совершенно другую сцену. Она
думала застать Жюльетту  взволнованной,  бледной,  трепещущей  при  мысли  о
предстоящем свидании, которое и притягивало ее и заставляло колебаться;  она
представляла себе, как она будет заклинать Жюльетту одуматься, и как молодая
женщина, задыхаясь от рыданий, бросится ей в объятия. Они плакали бы вместе;
Элен удалилась бы с мыслью, что Анри отныне для  нее  утрачен,  но  что  она
обеспечила его счастье. Но вместо этого она попадает на какую-то  репетицию,
в  которой  ничего  не  понимает,  а  Жюльетта  свежа,  бодра,  по-видимому,
прекрасно выспалась, и настолько спокойна, что может сейчас  обсуждать  игру
госпожи Бертье, нимало не думая  о  том,  куда  она  собирается  идти  после
полудня. Это безразличие, это легкомыслие обливало холодом Элен, пламеневшую
страстью.
     Она ощутила потребность заговорить.
     - Кто играет Шавиньи? - спросила она наудачу.
     - Малиньон, - ответила,  удивленно  обернувшись,  Жюльетта.  -  Он  всю
прошлую зиму  играл  Шавиньи...  Досадно,  что  его  никак  не  залучишь  на
репетиции. Слушайте, дорогие мои, я буду читать роль Шавиньи. Без этого  нам
не выпутаться.
     И она тоже принялась  играть,  изображая  мужчину,  в  увлечении  ролью
придавая невольную басистость своему голосу и принимая молодцеватую  осанку.
Госпожа Бертье ворковала, толстая госпожа де Гиро  изо  всех  сил  старалась
быть живой и остроумной. Вошел Пьер - подбросить дров  в  камин;  он  искоса
разглядывал игравших дам - они казались ему презабавными.
     Все же  Элен,  исполненная  прежней  решимости,  -  хоть  сердце  ее  и
сжималось, - попыталась отвести Жюльетту в сторону:
     - На одну минуту, не больше! Я должна кое-что сказать вам.
     - О, невозможно, дорогая... Вы  же  видите,  я  не  принадлежу  себе...
Завтра, если у вас есть время.
     Элен  замолчала.  Развязный  тон  этой  женщины  раздражал   ее.   Гнев
поднимался в ней: такое безмятежное  спокойствие,  в  то  время  как  она  с
прошлого вечера переживает жестокие муки. Был момент, когда она готова  была
встать и уйти, предоставив события их течению. И глупа же  она  была,  желая
спасти эту женщину! Весь кошмар ночи оживал в ее душе;  пылающей  рукой  она
нащупала в кармане письмо и крепко сжала его. Зачем ей любить  других,  если
другие ее не любят и не страдают, как она!
     - О, превосходно! - воскликнула вдруг Жюльетта.
     Госпожа Бертье положила голову на плечо госпожи де Гиро, повторяя среди
рыданий:
     - "Я уверена, что он любит ее, я в этом уверена".
     - Вы будете иметь безумный успех, - сказала Жюльетта. - Сделайте паузу,
вот так: "Я уверена, что он любит ее, я в этом уверена..." И  сохраняйте  ту
же позу, это обворожительно... Теперь - вы, госпожа де Гиро.
     -  "Нет,  дитя  мое,  это  невозможно;  это   каприз,   причуда..."   -
продекламировала толстая дама.
     - Великолепно! Но эта сцена длинна. Не отдохнуть ли нам немного, а? Нам
нужно твердо установить все движения.
     Все три принялись обсуждать планировку  гостиной.  Входить  и  выходить
будут через дверь в столовую, налево; направо нужно будет поставить  кресла,
в глубине - кушетку, стол придется придвинуть к камину. Элен, встав с места,
присоединилась  к  ним,  как  бы  заинтересовавшись  этим  размещением.  Она
отказалась от мысли вызвать Жюльетту на  объяснение,  -  она  просто  хотела
сделать последнюю попытку, помешать Жюльетте отправиться на свидание.
     - Я пришла спросить у вас, - сказала она, -  вы  сегодня  не  будете  с
визитом у госпожи де Шерметт?
     - Да, буду, после полудня.
     - Тогда, если позволите, я зайду за вами; я уже давно обещала навестить
ее.
     На секунду Жюльетта смутилась, но тотчас же овладела собой.
     - Разумеется, я была бы очень рада... но мне нужно заехать во множество
мест, я сначала побываю в нескольких  магазинах  и  совершенно  не  знаю,  в
котором часу попаду к госпоже де Шерметт.
     - Ничего, - возразила Элен, - я проедусь вместе с вами.
     - Послушайте, я могу быть с  вами  откровенной...  Не  настаивайте:  вы
стеснили бы меня... Отложим это до следующего понедельника.
     Она произнесла эти слова без малейшего волнения, так отчетливо, с такой
спокойной улыбкой, что  Элен,  растерявшись,  умолкла.  Ей  пришлось  помочь
Жюльетте, - та решила сейчас же перенести столик к камину. Затем Элен отошла
в сторону; репетиция продолжалась. По окончании  сцены  госпожа  де  Гиро  в
своем монологе с большой силой произнесла две фразы:
     - "Но тогда - что за бездна сердце мужчины! Нет, право же, - мы лучше".
     Что ей делать теперь? В  том  смятении,  которое  вызывал  в  ней  этот
вопрос, у Элен в ответ на него являлись  одни  только  смутные  исступленные
мысли. Она испытывала  неудержимую  потребность  отомстить  Жюльетте  за  ее
невозмутимое спокойствие, как будто эта безмятежность была оскорблением  для
нее, потрясаемой страстью. Ей хотелось  погубить  Жюльетту,  чтобы  увидеть,
сохранит ли она и тогда свое хладнокровное безразличие. Она  презирала  себя
за свою деликатность и щепетильность. Ей двадцать раз следовало  бы  сказать
Анри: "Я люблю тебя, возьми меня, уйдем отсюда" и  не  трепетать,  а  являть
окружающим такое же безмятежное, свежее лицо, как эта  женщина,  которая  за
три часа до первого свидания участвует в репетиции домашнего спектакля. Даже
в эту минуту она, Элен, дрожала сильнее Жюльетты; в приветливом  спокойствии
этой гостиной ее волновало до безумия сознание  владеющего  ею  безудержного
порыва,  боязнь  вдруг  разразиться  страстными  словами.  Или  она   лишена
мужества?
     Открылась дверь, послышался голос Анри:
     - Продолжайте... Я только пройду.
     Репетиция  близилась  к  концу.  Жюльетта,  по-прежнему  читавшая  роль
Шавиньи, схватила госпожу де Гиро за руку.
     - "Эрнестина, я обожаю вас!" - со страстной  убежденностью  воскликнула
она.
     - "Значит, вы уже не любите госпожу де  Бленвиль",  -  заученно  прочла
госпожа де Гиро.
     Но Жюльетта отказалась продолжать до тех  пор,  пока  ее  муж  будет  в
комнате. Мужчинам нечего в это  вмешиваться.  Тогда  доктор  с  чрезвычайной
любезностью обратился к дамам; он сказал им несколько комплиментов,  посулил
им большой успех. Гладко выбритый, очень корректный, в черных перчатках,  он
только  что  возвратился  от  своих   больных.   Входя,   он   непринужденно
приветствовал Элен легким кивком головы. Он видел во "Французской комедии" в
роли госпожи де Лери одну выдающуюся актрису и теперь  указывал  госпоже  де
Гиро сценические эффекты.
     - В тот миг, когда Шавиньи хочет упасть к вашим ногам, вы  подходите  к
камину и бросаете кошелек в огонь. Без гнева. Холодно, как женщина,  которая
только притворяется влюбленной.
     - Хорошо, хорошо, уходи, - повторяла Жюльетта. - Мы вое это знаем.
     И когда он, наконец, открыл дверь в свой кабинет, она продолжала:
     - "Эрнестина, я обожаю вас!"
     Уходя, Анри простился с Элен таким же кивком, каким поздоровался с ней.
Она сидела онемелая,  в  ожидании  какой-то  катастрофы.  В  этом  внезапном
появлении мужа ей почудилось что-то угрожающее. Но после того, как Анри ушел
из комнаты, ей показались смешными и его учтивость и ослепление.  Значит,  и
он был занят этой глупой комедией! И ни искорки не вспыхнуло в  его  глазах,
когда он увидел ее здесь. Весь дом теперь казался ей  исполненным  леденящей
враждебности. Все рухнуло, ничто ее больше не удерживало, - Анри был так  же
.ненавистен ей, как и Жюльетта. Нащупа